Текст книги "Почтовый круг"
Автор книги: Валерий Хайрюзов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– Если управдом придет, закроемся на крючок, – пыхтел рядом Костя. – А после я Полкана привезу. Пусть тогда попробует зайдет!
«Собака здесь не поможет, – думал я, обнимая брата. – Нужно ехать к Сорокину, объяснить что к чему».
* * *
Чтобы застать командира отряда в аэропорту, приехал с утра пораньше. По деревянной лестнице, пристроенной сбоку к зданию, поднялся на третий этаж.
Из комнаты Сорокина выскочил Лешка Добрецов, пронесся по коридору. На полдороге оглянулся, подошел ко мне:
– Фу, черт, а ты откуда здесь? – удивленно спросил он. – Тысячу лет проживешь! Только что о тебе вспоминали. – Добрецов весело хлопнул меня по плечу.
Я пошел к Сорокину. Лешка направился было к выходу, но потом передумал, махнул рукой, затопал следом.
Командир разговаривал с кем-то по телефону. Увидев меня, показал глазами на стул. Рядом плюхнулся Лешка. Сорокин покосился на него.
– В понедельник утром полетите с Добрецовым в Холодные Ключи, – сказал он, прикрыв ладонью трубку.
Чего-чего, а вот этого я не ожидал. Только что приехал, еще не устроился как следует, и вот тебе на – опять командировка! Мне не хотелось именно теперь оставлять ребятишек одних. А тут еще с комнатой неясно. Просить я не любил, для меня это было как нож острый.
– Может, пока здесь полетаем?
– Ты в своем уме? – торопливо зашептал Лешка. – И так почти месяц зря пропал. – Он расстроился, губы обидчиво оттопырились.
– Хоть бы ты помолчал, – тихо ответил я.
Сорокин положил трубку, молча посмотрел на меня.
Был он широкий, мощный. Черные густые брови, маленькие медвежьи глазки делали лицо угрюмым и неприветливым.
– Тебе, Степан, сейчас как можно быстрее за штурвал – беда скорее забудется. Как говорится, не ты первый, не ты последний, – неожиданно мягко сказал он.
– Держи нос по горизонту, – поддакнул Добрецов и хлопнул меня по плечу. Почувствовал, стервец, попутный ветер.
– Я-то держу, да ребятишки со мной. Брат и сестра.
– Как с тобой, где они? – быстро спросил Сорокин и даже привстал, заглянул за дверь.
– Они у хозяйки. Я хотел квартиру подыскать, но не могу пока.
Сорокин на некоторое время замолчал, хмурясь, барабанил пальцами по столу.
– А что хозяйка, гонит?
– Нет. Но стесняю я ее. К ней племянница приехала, а тут еще управдом грозится нас выселить.
Командир выдвинул ящик стола, достал синюю папку, развязал тесемки. Молча вынул листок бумаги, пробежал глазами сверху вниз.
– Тебя здесь нет! – удивленно проговорил он. – Ты что, не писал заявление на квартиру?
– Нет.
Оформляясь на работу, многие, в основном женатые летчики, первым делом написали заявление на квартиру, а мне это казалось лишним, мысли были заняты другим, хотелось поскорей сесть за штурвал.
– Давай пиши. – Он протянул мне чистый лист бумаги. – Тут у нас очередь на квартиры – тридцать шесть человек. Осенью дом сдавать будут. Что-нибудь выкроим, а пока поживешь у этой женщины. Она работает?
– Нет, на пенсии.
– Так ты договорись, чтоб за ребятишками присматривала, заплати ей за это. – Сорокин достал из кармана ручку, что-то написал на листе.
– Не родись красивой, а родись с квартирой, – пошутил Лешка. – Я вот уже шесть лет летаю, и ничего нет.
– Вот ему дам, а тебе нет, – отрезал Сорокин. – Ты у нас точно кукушка, откладываешь яйца в чужие гнезда.
Лешка промычал что-то нечленораздельное, но дальше мычания дело не пошло – Сорокина он боялся.
Сорокин поднял голову, посмотрел на меня.
– Нет у нас другой работы. Авиация спецприменения! На базе много не налетаешь. Тебе часы нужны, осенью введем командиром. Послал бы в Ключи других, да некого. Почти все отлетали санитарную норму. Я сам сегодня лечу в рейс.
– А как же с ребятишками?
– Ну обложись ими и сиди, – не вытерпел, встрял в разговор Добрецов. – У всех дети, но никто не бросает работу. Устрой в интернат, а летом возьмешь с собой в Ключи, пусть в водохранилище купаются, загорают.
– Вот когда у тебя будут дети, ты их и купай в холодной воде, – сказал я.
Сорокин достал из кармана потертый конверт. Неловко повертел в руках, протянул мне.
– Здесь летчики деньги собрали и местком выделил, возьми.
– Как-нибудь проживу, – буркнул я, вставая.
– А ну садись, – приказал он. – Ты что, миллионер? Пока еще ходишь во всем государственном. Не для тебя, для ребятишек. Я сам без родителей и знаю, нужны они тебе или нет.
Тут он был кругом прав. Полгода прошло, как я закончил училище, сразу же после прибытия в подразделение нас, по давней традиции, отправили в колхоз, где мы пробыли до глубокой осени. Когда стал летать, деньги посылал матери.
– Квартира благоустроенная? – спросил командир, думая о чем-то своем.
– Нет, дома старой постройки. Есть, правда, телефон.
– Не о телефоне. Чем топите?
– Дровами. – Я недоуменно пожал плечами.
– Углем лучше. Дрова прогорят быстро, и снова холодно, – убежденно сказал Сорокин. – По собственному опыту знаю. Я в детдоме когда-то за истопника был. Уголь со станции таскали. Бывало, подбросишь, печка раскалится, мы на плиту картошку пластинками. Вкусно!
Лицо Сорокина сделалось грустным и добрым – это было так же непривычно, как если бы вдруг улыбнулась каменная глыба.
– Вы были в детдоме? – растерянно спросил и.
– Было дело…
Он помедлил немного, затем достал фотографию, протянул мне. С фотографии смотрела пожилая женщина в сером платке. Обыкновенное лицо, таких я видел тысячи.
– Мать? – вежливо поинтересовался я.
– От родной, к сожалению, ничего не осталось, – ответил Сорокин. – В сорок первом эшелон, в котором мы эвакуировались, попал под бомбежку. Страшно вспомнить. Горела станция, вагоны, все кругом трещало, рвалось. Меня вытащили из-под шпалы. Потом узнал: в вагон было прямое попадание. Говорили, чудом уцелел. Собрали нас, переписали фамилии и повезли дальше на машинах. Потом снова на поезде. Привезли нас в Иркутск, там меня и еще одну девочку взяла добрая женщина. У нее у самой трое ребятишек. Помню, овсяную кашу ели. Летом лучше было, огород кормил. Вот так и жили: не хуже и не лучше других. В сорок четвертом мужа у нее убили, нас забрали в детдом. Эта женщина для меня сейчас мать родная.
Сорокин бережно положил фотографию в карман, лицо вновь стало хмурым и отчужденным.
– У нас на стоянке уголь есть, техдомик отапливаем. Ты скажи адрес, завтра с утра подбросим пару тонн, я думаю, хозяйка возражать не станет.
Он быстро глянул на меня, улыбнулся одними глазами.
– Она тогда у тебя вот где будет. – Добрецов крепко сжал кулак.
Сорокин тяжело посмотрел на него, будто пригвоздил к стулу. Лешка замолчал на полуслове, отвернулся к окну, на пиджаке скупо блеснули пуговицы.
– Это, к сожалению, все, что я сейчас могу для тебя сделать.
Ничего такого Сорокин не сказал, но с меня он точно половину ноши снял, и хотя с квартирой все оставалось по-прежнему, управдом уже не казался страшным. Теперь я был не один, а это сейчас значило многое.
В коридоре увидел второго пилота Игоря Бумажкина, с которым вместе заканчивали летное училище. Он прикреплял к стене лист бумаги. На листе нарисованы хоккейные ворота и чем-то похожая на самолетное колесо шайба. В конце зимы в аэропорту проводилось первенство по хоккею, у нас подобралась неплохая команда. Мы надеялись выиграть главный приз. «Теперь, пожалуй, не придется поиграть».
С Игорем мы познакомились на медицинской комиссии и с тех пор не расставались. Вместе ходили на каток, играли в хоккей, наши кровати стояли рядом. Мы не могли друг без друга, и при распределении Игорь попросился в Иркутск, хотя у него было направление в Белоруссию.
– Иди сюда, – махнул рукой Игорь, – вот кстати. Завтра играем с технарями.
Бумажкин улыбнулся, протянул мне широкую ладонь. От него пахло рыбой, он только что прилетел с Байкала. Лицо у Игоря было красное: солнце, еще несильное у земли, на высоте, через стекло кабины, успело опалить кожу. Игорь выше меня на целую голову, комбинезон на нем, шутили летчики, сшит меркой на индийского слона.
– Не могу, – вздохнул я. – Нет времени.
– Ты что! Без тебя обязательно проиграем.
– Я ребятишек привез с собой.
– А-а, – сочувственно протянул Игорь. – Куда ты их, в интернат?
Мне стало даже забавно. Оказывается, мысли у многих работают одинаково, на короткое замыкание, и, наверное, случись такое с другим, я бы сказал то же самое.
– Нет, будут жить со мной. Без меня они, как цыплята без курицы.
– Что верно, то верно, – глубокомысленно протянул Бумажкин. – Пусть Сорокин квартиру выделяет. Я с ним сейчас же поговорю.
– Уже без тебя решили, кому дать, кому нет, – сказал подошедший Добрецов.
Игорь не ответил, только прищурился, молча достал из портфеля гигиенический пакет, набитый омулем, протянул мне.
– Возьми ребятишкам. А вечером я заскочу к тебе. Ты все там же, у Мироновны?
– Пока у нее.
– Ожогин прописку дал?
Осенью мы ходили к управдому вместе, жил он с Бумажкиным в одном доме, но ничего у нас не получилось.
– Какой там! Жить не разрешает, дом-то под снос.
– Чего он, не понимает? – воскликнул Бумажкин. – На дворе зима.
– Ты как пустая бочка – шуму много, а толку мало, – едко сказал Добрецов. – Орать все мастера, а вот помочь – никого не найдешь. – Он повернулся ко мне, спросил деловито:
– Ты с управдомом разговаривал?
– Его я не видел. Передала хозяйка. Сегодня сам к нему пойду, мне терять нечего.
– Конечно, надо его тряхнуть, – сказал Добрецов. – Нет такого закона, чтоб зимой выселяли. И я с тобой схожу.
– Давай прямо сейчас, – повеселел я, – пока он на работе.
В предместье мы приехали поздно. Быстро темнело. Редкие прохожие торопливо пробегали мимо темных кладовок, глухо брякая щеколдами, ныряли в узкие ворота. Где-то за каменными домами устало бренчал трамвай, и я знал, что уже через полчаса, точно в фойе кинотеатра после третьего звонка, на улицах будет тихо и пустынно.
Вера с Костей сидели в комнате, не зажигая света. Мне даже показалось, пока я ездил в аэропорт, они не стронулись с места. Так обычно сидят на вокзале в ожидании поезда.
Лешка зашел следом, включил свет. Ребятишки испуганно посмотрели на него, но затем, разглядев на шапке летную кокарду, повеселели, точно кто-то сдернул с лиц занавеску.
– Вы хоть поели? – спросил я, снимая куртку.
– Нет. Тебя ждали, – ответила Вера. – Я керогаз включать не умею.
Она поднялась и, торопливо поправив платье, выскользнула на кухню, загремела там кастрюлями.
«Вот и оставь одних, – подумал я, – будете здесь по углам жаться. – Мне стало горько и обидно. – Почему они такие: с голоду помирать будут, не попросят. Вот Борька, так тот нигде не пропадет, не дадут, так сам возьмет». Я разжег керогаз, Вера тотчас же поставила кастрюлю с картошкой.
– Степан, а Степан! – с какой-то особой, еще неизвестной досель интонацией позвала из своей комнаты Зинаида Мироновна. – Разговор есть.
Сияя лицом, она появилась на пороге и неожиданно резко осеклась, увидев Добрецова. Еще некоторое время губы у нее продолжали шевелиться. Костя быстро подставил табуретку, но хозяйка не села, взгляд ее торопливо перебегал с Добрецова на меня и обратно.
– Ну как съездил, что сказали? – полюбопытствовала она.
Щеки у нее напряглись, застыли в ожидании, хотя чувствовалось, она уже знает: квартиру мне не дали, а спрашивает так, чтобы подтвердить свою догадку.
– Осенью дом сдавать будут, пообещали…
Зинаиду Мироновну мой ответ чем-то удовлетворил, она успокоилась, коротко вздохнула:
– Плохо сейчас с квартирами. Строят, строят, а все не хватает. Сейчас каждый хочет жить отдельно. Это раньше было, где родители, там и дети.
Хозяйка вопросительно посмотрела на Добрецова. Еще не определив, с какой целью он здесь, она не знала, как вести себя дальше. Лешка понял ее, важно сдвинул брови:
– Я командир Степана. Вот пришел посмотреть, как он тут у вас устроился.
– Смотрите! – Хозяйка глазами поманила меня на кухню, но не остановилась, прошла к себе в комнату.
– Зинаида Мироновна, мы будем платить больше. Нам только до лета протянуть. Вы сами понимаете, ребятишки уже ходят в школу…
– Да погоди ты, куда торопиться! – остановила меня Мироновна и, понизив голос, доверительно зашептала. – Тут Валентина приходила, у нее сегодня день рождения. Приглашала тебя. Хочет с тобой насчет квартиры поговорить. И товарища можешь с собой взять.
Она хотела сказать что-то еще, даже открыла рот, но все-таки пересилила себя, торопливо прикрыла рот рукой, затем, что-то вспомнив, рысью побежала к шкафу.
– Вот дура старая, совсем без памяти. Ну, прямо как вышибло, – выругала себя.
Шкаф был обклеен дубом, кое-где фанера вспучилась, точно волдыри на коже. По всей вероятности, он был ровесником своей хозяйки. Зинаида Мироновна достала коробку с игрушечной машиной, стала совать мне:
– Валентина Косте купила. Сама-то постеснялась, попросила меня. Бери, бери, от дареного не отказываются.
Хозяйка сунула мне коробку, лицо ее расплылось в улыбке.
– Зачем она тебя звала? – спросил Костя, едва я вошел в комнату. – Что, опять гонит?
– В гости приглашала. У Валентины день рождения.
Лешка, который скучал в углу комнаты, тотчас же оживился, прицелился в меня глазом, подковкой изогнул бровь:
– О, это уже интересно.
– Так мы же к управдому собрались.
– Завтра с утра пойдем. Как говорят, утро вечера мудренее, – засмеялся он. – Племянница молодая?
– Что-то около тридцати, – рассеянно сказал я.
«Какой тут день рождения, когда живешь как на вокзале – не знаешь, где будешь ночевать завтра».
Мне не хотелось идти к управдому, не хотелось унижаться перед ним. Ожогин – мужик вредный, уговорить его – пуд соли съесть.
Костя рассмотрел машину, покрутил колесо, глянул в кабину, затем ссыпал с подоконника в нее изогнутые гвозди, их он берег для ремонта заброшенной будки, которая находилась недалеко от хозяйской кладовки.
В комнату вновь заглянула Зинаида Мироновна. Она уже успела переодеться, причесаться, синяя шерстяная кофта плотно облегала тело.
– Я уже собралась, – сообщила она. – Ребятишки пусть ко мне идут, телевизор посмотрят.
– Мы сейчас подойдем, – сказал Лешка. – Пусть племянница готовится.
– Ой, я побегу, – засуетилась хозяйка. – Мне Валентине помочь надо.
Картошка тем временем поспела. Вера слила воду, высыпала в глубокую тарелку. Я достал омуля, почистил его, нарезал крупными кусками.
– Давай парочку с собой возьмем, – предложил Лешка, – неудобно идти пустыми.
Я выбрал несколько штук, самых крупных. Добрецов аккуратно завернул их в газету, отложил в сторону, затем достал из кармана расческу, долго взбивал свои светлые прямые волосы.
– Готов, – сказал он, щелчком загоняя расческу обратно в карман. – Могу еще за жениха сойти.
Мироновна была одна, она доставала из темного полированного буфета хрустальные рюмки, протирала их, выставляла на стол – они слабо позвякивали. Добрецов заглянул в комнату.
– Валя в магазин побежала, должна скоро вернуться, – поймав его взгляд, сказала Мироновна. – Вы пока присаживайтесь, слушайте музыку. Я эту холеру включать не умею. – Она показала глазами на магнитофон.
Леша подал хозяйке омуля, прошел в комнату, сел в кресло рядом с магнитофоном, огляделся. В углу поблескивало пианино, стену напротив закрывал красивый ковер, слабый свет торшера делал комнату теплой и уютной.
– Сразу видно человека со вкусом, – громко сказал он.
– Уж чего не отнимешь, того не отнимешь, – просияла Мироновна. Она смахнула тряпкой невидимую пыль с буфета, затем достала из тумбочки альбом с фотографиями, протянула Добрецову.
Альбом был тяжелый, в бархатной обложке. Лешка осторожно взял его, но посмотреть не успел. В комнату быстро вошла Валя, приветливо поздоровалась, сняла платок, подула на пальцы, отогревая руки.
Лешка бросился помогать, на лице появилась жениховская улыбка.
– Что вы, сидите, сидите, – пыталась остановить его Валентина, но Лешка все-таки помог ей раздеться, повесил пальто на крючок.
Она подошла к зеркалу, поправила прическу, волосы у нее были покрыты лаком, видно было, она только что из парикмахерской.
– Тетя Зина, я там консервы рыбные принесла, достань из сумки.
– Ты где их брала, в гастрономе? – полюбопытствовала Мироновна.
– Нет, мне знакомая оставила.
– А-а, вон что, а ребята здесь омуль принесли. Малосольный.
– Ой, как я его люблю! – воскликнула Валентина.
– Так мы вам привезем. Вы только скажите, – заворковал Добрецов, обшаривая племянницу глазами.
– Все, ловлю на слове! – засмеялась Валентина. – Степан, привези мне омуля. Ну что ж, давайте за стол, – скомандовала она, подхватила, усадила меня за стол рядом с собой. Под тонким платьем угадывалось крепкое сильное тело. Я даже взмок от ее прикосновения, горячей волной в голову ударила кровь.
– Вы чего ребятишек не взяли? – спросила она.
– Им еще уроки делать надо.
– Я и отмечать-то не хотела, да потом думаю, как не отметить, решила среди своих. Должна была подружка прийти, да не идет что-то.
Зинаида Мироновна примостилась сбоку, но уже через минуту выскочила на кухню, опрокинула там железную кружку, испуганно оглянулась на племянницу. Разливал водку Лешка. Получилось у него здорово – всем поровну.
Некоторое время каждый молча смотрел на свою рюмку, затем Валентина решительно поднялась.
– Помирать, так с музыкой.
Водка обожгла горло, Мироновна предусмотрительно пододвинула тарелку с огурцами.
– Сейчас другая жизнь пошла, – между тем говорила Валентина. – Мало кто хочет жить в таких домах. То ли дело, пришел с работы, отвернул кран: тут тебе и горячая вода, и холодная, дрова рубить не надо. А если ребятишки маленькие!
– Детей сейчас помногу не имеют, – сказал Лешка. – Больше всего один, два.
– Раньше по шесть и даже по восемь человек семьи были, и ничего, вырастали, – сказал я.
– Так то раньше, – поблескивая водянистыми глазами, вмешалась в разговор Мироновна. – Что есть – на печи слопают, а сейчас ничем не удивишь. Купишь им одно, другое – повертят, сломают и выбросят. А кто вырастает? – продолжила она. – Вон у Раи Колотовой чем не воспитание! Отец – инженер, она – врач, а сын в кого такой. Первый раз машину угнал, второй раз в магазин залез. Чего бы, казалось, не хватало – сыты, обуты, одеты. Сейчас живи да радуйся, не то что мы.
– Так то война была, сейчас другое время, – сказала Валентина. – Вот у меня, казалось бы, все есть, чего уж еще, а посмотрю на других: покупают одежонку – платьица разные, аж завидки берут. Уж я-то бы ребятишек одевала, как куколки бы они у меня ходили!
Глаза у Валентины смотрели не мигая в одну точку, голос был жестким, но где-то в глубине чувствовался надлом, что-то сорвалось у нее внутри со стопора, выплеснулось затаенное.
Мироновна как-то рассказывала: Валентина выходила замуж, прожила три или четыре года, но детей почему-то не было. Хотела взять ребенка из детдома, но в это время муж ушел к другой.
Пришла подруга, высокая, с худым лицом. Она оценивающе осмотрела нас, чмокнула Валентину в щеку и, точно заранее зная, где ей отведено место, села рядом с Добрецовым. Лешка, поморщившись, посмотрел на Валентину, она не выдержала, рассмеялась:
– Вот видишь, вовремя пришла, а то кавалер один скучает.
Лешка скупо улыбнулся, вновь наполнил рюмки. Мироновна пить отказалась, что-то завернув в газету, засобиралась к себе.
– Посмотрю, как там ребятишки, – сказала она, прикрывая за собой дверь.
После ее ухода Валентина включила магнитофон, повернулась ко мне. Я взглянул на свои унты, но она опередила меня, потянула за руку:
– Ничего, здесь все свои.
От нее пахло крепкими духами и лаком. Она, прищурившись, смотрела на меня. Чувствуя, что пьянею, я как слон топтался на одном месте, бестолково улыбался, смотрел то на Валентину, то на Лешку, который оживленно разговаривал с соседкой. Мне было хорошо и неловко одновременно, на миг я забыл все: и сегодняшние неприятности, и зачем, собственно, пришел сюда.
– Пойдем, поможешь мне банку открыть, – неожиданно попросила меня Валентина.
Проходя мимо подруги, она что-то шепнула ей, та посмотрела в мою сторону, понимающе улыбнулась.
На кухне было жарко, меня развезло окончательно.
– Ты насчет квартиры не беспокойся, – ласково сказала Валентина, – я постараюсь вписать тебя в ордер. Ожогин еще ничего не решает. Ему сказали, он сделал.
«Все-таки хорошая она, – подумал я. – Мало сейчас таких».
– Спасибо, Валентина, – пробормотал я.
– Фу, не люблю, когда меня так называют, точно я уже директор магазина. Лучше, когда просто Валя.
Она протянула мне нож, я открыл банку, но сделал это неумело, чуть не порезал руку, брызнул соусом на пиджак. Валентина отобрала нож, полотенцем стала вытирать пятно. В порыве пьяной благодарности я, как слепой щенок в блюдце, ткнулся ей губами в щеку, она тут же повернулась и с какой-то жадной готовностью принялась целовать меня.
Протрезвел я от скрипа двери, вернулась Мироновна, она сделала вид, что не заметила нас, мышью прошмыгнула в комнату.
Валентина тихонько рассмеялась, поправила платье, взяла мою руку и потянула в комнату. Тут же ее пригласил танцевать Лешка, а я, все еще глупо улыбаясь, сел рядом с Мироновной. За столом своим чередом лился разговор, обсуждали последние новости. Подруга Валентины костерила какую-то Нинку, которую, по ее мнению, надо давно посадить. Валентина тоже принимала участие в обсуждении, нет-нет да вставит слово. Я слушал рассеянно, из головы не выходил случай на кухне: «Вот так открыл банку!» Но это чувство стыдливой растерянности быстро прошло, не знаю отчего, может быть, вид сытого стола был тому причиной, может быть, что-то другое, я еще не мог понять эту перемену. Во мне родилось слабое чувство вины и недовольства собой.
Хозяйка заметила эту перемену и, морщась как от микстуры, выпила водку, затем повернулась и доверительно зашептала:
– Приглянулся ты ей, вот что я тебе скажу. Она и раньше в каждом письме про тебя спрашивала, приветы передавала, а я-то грешным делом и не догадывалась. Парень, я вижу, ты серьезный не по годам, сходитесь… Бери ее и живите. Зарабатывает она хорошо. Дом снесут – квартиру трехкомнатную получите, будешь как сыр в масле кататься.
Хозяйка ошарашила меня, не дала рта открыть. Теперь все прояснилось, зачем, собственно, позвали на именины, но представить Валентину своей женой я не мог… Нет, надо сказать все как есть, даже если после этого они попросят нас с квартиры.
– Зинаида Мироновна, у меня есть девушка.
Хозяйка вопросительно вскинула брови. Вот, мол, чудак-человек, прочитал я у нее в глазах, ему одно, а он другое, – но она быстро подмяла взгляд. Как ни в чем не бывало пододвинула мне тарелку.
– Ты ешь, ешь. Чего стесняешься? Ты думаешь, я вот так с бухты-барахты тебе сказала. Ухажеров у нее много было, только она разборчивая. Недавно ее один сватал, прорабом на стройке работает. Только не понравился он ей. «С ним и поговорить-то не о чем», – сказала она. Умница. Умеет работать, недостачи ни разу не было.
Я посмотрел на часы. Время уже было позднее. Краем глаза заметил: Валентина следит за нами, видимо, догадывается, о чем мы разговариваем.
– Пойду, пожалуй, завтра рано вставать.
– Товарищ твой, я вижу, не торопится. Женат он? Нет? – спросила Мироновна.
– А вы сами у него спросите.
Валентина, увидев, что я собрался к себе, выключила магнитофон, подошла к нам.
– Степан, ты куда? Мы так с тобой и не поговорили. – Она замялась, взглянула на Зинаиду Мироновну. – Тебе, наверное, плохо, я сейчас провожу тебя.
– Нет, нет, все в порядке, дойду.
Я схватил куртку и почти бегом выскочил на крыльцо.
– Совсем опьянел, – полетел вслед голос Мироновны.
Я не сразу пошел к себе, постоял на крыльце. На улице прогромыхала бочка, кто-то из соседей поехал за водой, колонка находилась недалеко от строящегося детского комбината. Затем из клуба, посмеиваясь, прошли девчонки. Только сейчас понял, как мне не хватает Тани. Увидеть ее хотя бы на час, на минуту! Если бы можно было что-то изменить, поправить. Задним числом мы все умные.
Я спустился с крыльца, зашел за угол дома, посмотрел на свое окно. Ребятишки не спали, ждали меня.
Над городом медленно ползла красная точка. Я по привычке проводил взглядом самолет. Сверху летела снежная пыль, и нельзя было понять, откуда она берется и зачем, ведь все равно скоро весна. На улице еще светились окна, за каждым из них своя семья, свои заботы: кто-то делает уроки, кто-то укладывается спать.
И тут я вспомнил: завтра воскресенье, и к управдому идти бесполезно, а в понедельник утром лететь в командировку.
Вновь я ощутил невидимую ношу, точно весь дом с крышей и людьми навалился, придавил меня к земле.
Дома я застал Бумажкина. Он сидел на полу с Костей, выправлял гвозди.
– Можете жить, пока дом не снесут, – сказал он, весело постукивая молотком. – Был у Ожогина. Он поначалу и разговаривать не хотел, как и в прошлый раз, достал бумаги, мол, не положено. Я бумаги читать не стал, отложил их в сторону и пообещал в случае чего написать в газету. Мне перед этим соседи кое-что про него рассказали. Он понял, что меня просто так не вытолкаешь, потихоньку стал сдаваться. Эх, жаль времени нет, я бы его вывел на чистую воду.
Игорь покосился на Костю, подмигнул ему, знай, мол, наших. Брат в ответ улыбнулся, ладошкой ожесточенно потер пос.
– Чего ты, я бы сам, – сказал я.
– Всего сам не сделаешь, – засмеялся Игорь.
Он повертел в руках гвоздь, прищурившись, посмотрел на свет.
Не так уж много человеку надо. Пьянящая радость обожгла меня, и даже не от того, что нас уже не выгонят отсюда, а что у меня есть такой друг. Сейчас он мне казался самым родным человеком на свете.
Вскоре пришла Зинаида Мироновна, осторожно приоткрыла дверь, что-то бормоча себе под нос, прошла в свою комнату.
* * *
В командировку на этот раз собирала меня Вера. Она пришила к пиджаку оторвавшуюся пуговицу, выгладила рубашки, аккуратно сложила их в чемоданчик. Там уже была электробритва, мыло, зубная щетка. Раньше я обязательно что-нибудь забывал. Провожали меня вместе с Костей. Брат порывался нести чемоданчик, но я не дал ему. Костя обиделся, надул губы.
– Ты слушайся Веру и не дерись в школе, – сказал я, обхватив его за плечи, ощутив даже через пальто острые лопатки.
Костя помолчал немного, потом неохотно буркнул:
– А чего они сами лезут!
В первый же день он подрался в школе. Сидевший рядом мальчишка, увидев залитое йодом ухо, обозвал его обмороженным петухом. Костя, недолго думая, огрел мальчишку портфелем. Завязалась потасовка. Учительница рассадила их, но Костя заявил, что в школу больше не пойдет. Дома он верховодил в классе, думал, так же будет и тут. Нет, так дело дальше не пойдет: как только прилечу из командировки, обязательно запишу его в боксерскую секцию, а Веру – в музыкальную школу. Таня говорила, что ей надо заниматься – слух есть. Потом можно и пианино купить. Без инструмента нельзя. А может, сначала на Черное море? Никто из нас никогда не был на море. Знали о нем только по рассказам отца, лечился он там в госпитале в конце сорок пятого. Лучше всего в августе, перед школой. Вода будет теплой, и фрукты поспеют. А на обратном пути заехать в деревню к тете Наде. Вот обрадуется. Эта мысль мне понравилась, от нее даже стало теплее, захотелось тут же поделиться с братом.
Но Кости уже не было рядом. Он подлез под дерево, стукнул по стволу ногой, с веток на землю посыпался снег. Брат отскочил в сторону, задрав голову, смотрел вверх. «Вот и потолкуй с ним, – думал я. – Ему говоришь одно, а у него на уме другое». С Верой было легко, а с ним я не знал, что делать, не знал, что он выкинет в следующую минуту. Все равно что ежик – пока не прикасаешься, он бегает сам по себе, а чуть задень – иголки.
На остановке, когда вот-вот должен был подойти автобус, сестра тронула меня за рукав:
– Степа, мне надо двадцать три рубля.
Я недоуменно посмотрел на нее. Перед отъездом мы договорились с хозяйкой, она согласилась готовить для ребятишек, деньги я отдал ей. Наверное, опять что-то присмотрела.
– Да это не мне, – заторопилась Вера. – Я сегодня в магазине была, там на Наташку платья есть и валенки тете Наде надо послать, в деревне, она говорила, их нет.
Я достал деньги и быстро, точно они обжигали мне руку, отдал Вере. «Умница. Все помнит, а я тут забегался и ничего не помню».
– Вот получу квартиру, привезу Наташку, будем жить все вместе, – смущенно сказал я.
– Хорошо бы, – мечтательно протянула Вера.
– Мне отдельную комнату, – предупредил Костя. – Я Полкана привезу.
Он снял с головы шапку, хлопнул ею о колено, стряхивая снег.
– За тобой убирать надо, а там еще и за собакой, – прищурилась на брата Вера.
Они еще долго стояли на остановке, ждали, пока автобус не свернет за угол. Раньше в командировку я уезжал легко, будто так и надо, а тут ехал с тяжелым сердцем: «Вдруг со мной что-нибудь случится, как они без меня?»
* * *
Вот уже неделю, как мы были в Холодных Ключах.
Аэропорт примостился на широкой косе, уходящей далеко в водохранилище. С утра, едва взойдет солнце, мы улетаем вниз по водохранилищу, затем делаем несколько рейсов на противоположный берег в Заплескино, оттуда на железнодорожную станцию следует автобус. Вместе с пассажирами возим почту, иногда летаем за больными в глухие таежные деревушки.
К обеду аэропорт обычно пустеет, мы сидим на вышке, ждем, когда подойдут вечерние пассажиры. Если они не появляются за час до захода солнца, техник зачехляет самолет, и мы через залив идем в поселок, там у нас гостиница и столовая.
Через несколько дней нам должна быть замена. Я высчитывал дни, по вечерам ходил к начальнику аэропорта, звонил в город Зинаиде Мироновне, интересовался – все ли в порядке дома.
После моего отъезда почти каждый день к Зинаиде Мироновне приходил Игорь Бумажкин с летчиками из нашего подразделения. Они сделали ремонт в квартире, привезли уголь. Обо всем мне сообщала Вера. В перерыве между полетами я съездил в Тулюшку к тете Наде. Начальнику аэропорта Елисееву как раз надо было получить на железнодорожной станции оборудование для пилотской. Нам было по пути. Перед поездкой я заскочил к нему домой, попросил заехать в магазин:
– Мне бы конфет хороших, там ребятишек полный дом, неудобно как-то без подарка.
– В магазине нет свежих конфет, ты подожди, я что-нибудь соображу.
Он ушел на кухню, но тотчас же вернулся обратно, взял газету, свернул из нее кулек и, что-то мурлыкая себе под нос, затопал к буфету.
– Шофер сегодня со станции привез ящик, – объяснил он, наполняя кулек апельсинами. – Для ребятишек это первое дело.
Мы выехали из поселка, поднялись на хребет. Внизу, в распадке, виднелись огоньки Холодных Ключей, они слабо, точно затухающий костер, пробивались сквозь темноту. С каждой минутой их становилось все меньше и меньше, наползал туман. Фары выхватывали небольшой кусок дороги, упирались в заснеженные деревья. Казалось, деревья клонятся к машине, пристально всматриваются, а потом, резко отпрянув, исчезают где-то сзади. В одном месте на дорогу выскочил заяц, заметался по дороге и, оцепенев от страха, бросился вперед. Елисеев выключил свет. Когда включил снова, зайца на дороге не было.