Текст книги "Золотая моль"

Автор книги: Валерий Фатеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава XI

Если человек не дорожит, своей жизнью, то он хозяин и твоей…

Платон

Самое странное, что выстрел этот начальник службы безопасности предвидел. Разумеется, ни имени киллера, ни времени покушения знать он не мог. Зато был уверен, что стрелять будут именно оттуда – с башни Дома Советов.

Еще при первой рекогносцировке он, человек в городе новый, обратил внимание на недостроенную четырнадцатиэтажную громадину прямо на берегу Магаданки. Дом господствовал над городом, с него легко просматривались почти все основные административные и производственные объекты и, что самое важное – пятачок перед областной администрацией и губернаторский двор. Лучшей позиции для снайпера не найти.

Василий Васильевич не поленился, слазил на самую верхотуру и в опасениях своих убедился, так сказать, воочию. Средней руки снайпер, вооруженный хорошей оптикой, даже не поднимаясь до конца, мог за минуту перестрелять всю свиту вместе с губернатором.

Здание было бесхозным, то есть номинальный хозяин – Северный университет – у него был, но там на него давно махнули рукой: какой прок от бетонных коробок, которые в таком ветхом состоянии, что того и гляди на голову свалятся.

Василий Васильевич от природы был склонен к полноте, ростом и статью напоминал Букетова, а когда отпустил себе усы, то издалека очень стал смахивать на «хозяина». Вообще-то, многие службы безопасности при подборе телохранителей это учитывают. В решающую минуту, когда напряжение киллера достигает апогея, сходство может сбить с толку и спасти жизнь жертвы.

Правда, ценой жизни охранника. Но она традиционно считается не очень – по сравнению с жизнью охраняемого – высокой. Вещь весьма и весьма спорная, ведь на пути к вершине власти или богатства человек, как правило, совершает столько мерзостей, нарушает столько законов человеческих и Божьих, что карать его есть за что. Особенно когда находится кто-то, долго и упорно размышляющий над этими вещами: Добро, Зло, Справедливость. И о своем личном участии в этом вечном непримиримом споре.

И такой человек в городе был. Звали его Роман Глюк. Основной целью и содержанием его жизни как раз и была борьба против всех властей, под кого бы они ни перекрашивались. Особенно против судейских, милицейских и чиновных всех рангов.

Ростом Глюк был маленький, сам худенький, но большие его, почти девичьи глаза горели страстным огнем, руки и ноги постоянно ходили ходуном, а рот не закрывался, извергая пламенные обличения в адрес этих «поносных судей и злобных карликов» в прокурорских погонах. В этом тщедушном теле клокотала энергия сродни ядерной. И столько же ненависти.

Дожив до тридцати лет, он не женился и не закончил среднюю школу – некогда было, зато ночами напролет штудировал «Майн Кампф» Гитлера и мемуары Геббельса, благо издавались и продавались они свободно. В их идеях он находил созвучие своим чувствам, бурлящим и переполняющим его.

– На хер все уничтожить, а потом выращивать новых людей, – так обрисовал он свое кредо примкнувшему к нему старому унылому Давиденко. В советское время тот был самым известным жалобщиком и клеветником, его боялись как грозы в сухую погоду, увы, в последнее время уже не боялись и даже морду иногда били.

Но если бы у Романа спросили, когда и с чего все началось, он сказал бы кратко: с цветов! С цветов и лета, которое Роман не любил. Летом всех детдомовцев разбирали дальние и ближние родственники, и чаще всего он оставался один. Правда, были еще на хозяйстве сторож Игнат и его кудлатая собака Филин. Игнат прозвал ее так за умение спать в любой обстановке. Но сторож и сам дрыхнул днями, а с собакой, понятно, ни в футбол, ни в жестки не поиграешь.

Несколько раз и Романа порывались забрать на каникулы какие-то дяди и тети, но воспитательница Нина Вановна дело это пресекала решительно.

– Не рекомендую – псих он.

Причем делала это во всеуслышание.

После ее слов, натолкнувшись на дерзкий взгляд мальчишки, свое желание желающие быстро теряли. А Роман ничего иного и не ожидал. Он знал, что воспиталка права – псих он, псих!

Психом и таким образом отверженным Роман стал не сразу. Этому предшествовала целая цепь горьких событий на первом году его жизни в детском доме.

Рядом с детдомом за красивой фигурной оградой сытой и праздничной жизнью кипел известный курорт. Там постоянно гремела музыка, сверкали огни, слышался веселый смех счастливых людей. Корпуса курорта с его портиками, колоннами и фонтанами были похожи на дворцы, а все, что в них творилось, на сказку…

Но на курорт мальчишек не пускали.

Зато тайком от воспитателей они могли пообщаться с отдыхающими на автобусной остановке – как с приезжающими, так и с отъезжающими.

Особенно добры были последние: размякнув от вина, приятного отдыха и прощания с курортными друзьми и подругами, они не только угощали детдомовцев конфетами и шоколадом, но, бывало, дарили и деньги.

Перепадало и Роману. А однажды веселый пьяный моряк дал ему целых пятьдесят рублей. Роман был счастлив до самого вечера, представляя, сколько разных вкусных и полезных вещей – и перочинный нож с тремя лезвиями – накупит он на эту денежку.

А вечером Нина Вановна усадила их на стулья вдоль стены и грозно скомандовала:

– Кто ходил шакалить к автобусу, встаньте.

Ходили все, но встал один Роман. Остальные были ученые.

– Подойди ко мне.

Роман подошел.

– Положи деньги!

Он положил, но это было еще не все.

– Руки ладонями вверх на стол!

Свистнула деревянная плашка, и Роман от острой боли взвыл.

– А теперь ладонями вниз.

И еще раз!

– Эти нехорошие ручки, – со вкусом проговорила воспитательница, – долго теперь будут помнить, что шакалить нельзя… нельзя.

Ручки помнили. Почти неделю отходила с них фиолетовая чернота.

Но и мальчик не забывал.

На разные праздники разные шефы дарили детдомовцам подарки. Распределяли их воспитательницы. Фрукты, деликатесы улетучивались, а все остальное в больших пакетах вывешивалось на тыльную сторону огромной, больше роста взрослого человека, классной доски. И если детдомовец заслуживал поощрения, из мешка этого извлекалась конфета, а то и шоколадка. Так сказать, призовой фонд.

Однажды после отбоя Роман спросил у соседа Вани:

– Шоколадку хочешь?

Вместе с Ваней они прокрались в классную комнату, и там, вскарабкавшись на спину соседа, Роман снял все пакеты и принес в спальню.

Утром ужасная картина предстала глазам Нины Вановны. За ночь все ее воспитанники превратились в шоколадных негритят. Шоколадом были испачканы подушки, простыни и даже двери и стены.

Найти зачинщика не составило труда. Роман угодил в карцер. Его посадили в маленькую темную кладовку и, бросив там, ушли смотреть фильм.

Темноты и особенно замкнутого пространства Роман не выносил. Он хрипел, бился, умолял «дорогусенькую» Нину Ванов-ну отлупить его до смерти, только не сажать в темную, но увы…

Отплакав, он в злобе и отчаянии осмотрелся.

Замок в кладовке оказался хлипким. Поднатужившись, Роман выдавил его и вышел на свободу. Он прокрался к кинозалу и решил посмотреть фильм, а потом вернуться в место заключения.

Но сказка так захватила его, что он пропустил момент, когда зажегся свет и рядом вдруг оказалась воспитательница.

Ее могучая рука обхватила его поперек тела и мигом доставила в спальню, а там на Романа посыпались удары. Он вырвался и выскочил на лестницу, но и тут воспитательница догнала его, несколько раз ударила ногой, а потом схватила за шиворот и как щенка бросила в ванну. Неизвестно, умыть она или охладить хотела паршивого мальчишку, Роману показалось – утопить. И когда ему в губы жестко ткнулась жирная ладонь, он схватил зубами чужой палец и стиснул изо всех сил. Зубы у него были острые.

Теперь взвыла воспитательница и выпустила его. Роман бежал по коридору и слышал за собой шаги… они настигали… в ужасе он схватил со стола графин, с размаху ударил его об стену и с остро поблескивающим горлышком в руке развернулся и пошел навстречу мучительнице.

– Ты что, Роман, – остановилась она и лживо улыбнулась. – Я ведь только кровь с тебя смыть хотела…

Так он научился защищать себя, и с того момента что-то бесповоротно изменилось в нем. Он мог плюнуть, укусить, швырнуть в обидчика и ударить всем, что под руку попадется.

Странно, но бить его перестали. Унижать – да, унижали и клеймо психа припечатали; если вдруг машинально и поднималась рука экзекутора, то так же машинально и замирала – себе дороже! Неизвестно, что этот псих выкинуть может.

И он выкинул. Но уже не защищаясь, а защищая друга. Ваня, большеглазый неуклюжий мечтатель, нечаянно опрокинул баночку с тушью прямо на платье Нины Вановны. По детдомовским меркам Нина была незлой, но от страха и растерянности Ваня вдруг стал смеяться и наказан был по высшему разряду. Его привязали в спальне к кровати и выпороли…

Пока Ваня вопил, Ромка прокрался на вахту и набрал 02.

– Дежурный по отделению слушает.

– Тут воспитки ребенка убивают, – деловито доложил Роман.

– Какие воспитки, ты кто такой?

– Я из детдома, Роман. Мне десять лет, а бьют Ваню. Убить могут, – пристращал он дежурного.

– Ладно, – поразмыслил дежурный, – сейчас подъедем. Только ты встреть нас, хорошо?

– А как же я вас угадаю?

– Угадаешь, – усмехнулся дежурный, – не ошибешься.

Ошибиться и впрямь было трудно. С мигалками и включенной сиреной милиционеры ворвались в детдомовские ворота так стремительно, что Ваню даже развязать не успели. И среди приехавших вдруг оказался прокурор.

По факту избиения было возбуждено уголовное дело. И был суд, на котором Роман выступал свидетелем. Правда, виновные отделались легким испугом – условными сроками, но работы лишились, и это было для ребят самым важным.

Тогда Роман впервые увидел, как работает закон, и смог оценить и зауважать его неумолимую мощь.

Директриса детдома Антонина Петровна во всей этой ситуации попыталась разобраться, но натолкнулась с одной стороны на угрюмое молчание мальчишек, а с другой – на наглое круговое вранье воспитательниц. И ничего не добилась и ничего не посмела сделать: она была пришлой, а весь персонал детского дома местный, прочно спаянный общими грешками и родственными связями. Выступить против Нины Вановны означало объявить войну всему поселку, а директриса была человеком добрым и… слабым. Ей было жаль мальчишку, но еще больше жаль свою дочку, которая училась здесь же, и себя. И вообще она мечтала поскорее уехать из этой глуши и грязи на материк. Там, думалось ей, все иначе.

Но Романа она стала привечать, часто вызывала к себе в кабинет, расспрашивала о житье-бытье, давала читать красивые интересные книги. Вначале он дичился, видя в ней очередного врага, потом это отошло. Смутно она напомнила ему мать: голос, интонации, теплые мягкие руки…

– Знаешь, Рома, – однажды предложила директор. – Ты летом все равно никуда не едешь, давай я тебя главным огородником назначу. В земле ты возиться любишь, да и дело благородное: будешь выращивать редиску, лук и даже цветы. Вот смотри, каких только цветов не бывает, и почти все их можно у нас разводить.

Собственноручно отвела Роману делянку земли, и почти все лето возился он на огороде. А осенью, когда в детдоме традиционно праздновали день урожая, Роману подарили книгу «Энциклопедия цветовода». И еще…

– Я решила завести в детдоме оранжерею… цветы-то всегда нужны. Назначаю тебя главным цветоводом.

Рассаду подарил курорт, на машине завезли землю и саппорель с озера – лучшее удобрение для саженцев. Часть солнечной стороны холла отгородили плотники и сделали оранжерею.

Все свое свободное время пропадал здесь Роман. В первую зиму, правда, не все саженцы прижились, и над цветоводом подсмеиваться стали, но когда однажды заезжим артистам детдомовцы в январе преподнесли роскошный, составленный по всем правилам букет и директриса сказала, что это заслуга Романа, авторитетет его среди однокласников и особенно одноклассниц резко подскочил.

В его жизни появился новый смысл. Цветы примиряли его с тяготами будней. И даже с придирками Нины Вановны. Здесь, в оранжерее, казалось, сам воздух был пропитан ароматом мечты. Да, цветы пахли мечтами. И гвоздики, и темные страстные розы, и тюльпаны – во всех них было что-то нездешнее, почти неземное, сравнимое разве что со звездами. Даже нет – звезды холодны и далеки, а цветы вот они, радуют душу переливом волшебных красок и кружат голову своим колдовским запахом…

Особенно нравились Роману каллы.

Знал бы кто, каких мучений стоило ему вырастить первый цветок. Сколько неудач. Проб и ошибок. Загадки и мучительные поиски ответа. Но однажды в зелени стреловидных листьев вспыхнул острый огонек, и буквально через неделю оранжерея как белым сиянием заполыхала.

Даже курортники, и не только отдыхающие, но и начальство приходили смотреть, и самая главная их цветочница, пожилая невысокая женщина с темными от постоянной работы в земле руками, назвала Ромку талантом.

– Идти тебе, милок, по цветочной линии. В ней твое счастье.

А на другой день все каллы оказались срезанными.

Ошеломленный, тупо озирал Роман свое несчастье.

И на влажной мягкой земле увидел отчетливые отпечатки женских туфель далеко не женского размера.

Он знал, чьи…

– Не подходи! – взвизгнула Нина Вановна, закрываясь руками. – Это Антонина Петровна приказала: уезжает она, для банкета.

Он долго не мог поверить.

«Как она могла… – ворочалась в голове мысль. – Без меня… да я бы ей все до единого цветочка срезал, жалко, что ли. Что же, ее улыбки, доброта, разговоры – все только показное, и я для нее тоже просто псих?»

Сам не помнил, как вернулся в оранжерею, как ломал, вырывал, топтал стебли, как хрустели соцветия и розовые бутоны расплывались под ногами кровавыми пятнами. Бессонные ночи, мечты, красивые слова, книги все, всё вон, всё обман! Потом долго в одежде и грязной обуви лежал на кровати, и страшная холодная пустота была в нем на месте души.

Через несколько дней в класс заглянул завуч и приказал:

– Собирайся! Поедешь в Магадан, будешь учиться в школе-интернате, Антонина Петровна тебя устроила. А будь моя воля, я бы тебя не школу-интернат, а…

И он долго расписывал, куда бы он направил Романа, будь его воля.

…Он не пошел по цветочной линии. В его квартире нет ни одного цветка, даже безобидного фикуса…

И силу Закона пришлось ему узнать на себе совсем с другой стороны. В пятнадцать лет его судили за браконьерство: поймал десяток кетин на закидушку, браконьерство! Жрать нечего было, вот и ловил. К тому времени он сбежал из училища, браконьерством промышлял.

А настоящий срок он получил за хулиганство и там. Уже в колонии добавили ему еще один – за клевету и обвинения на офицера-надзирателя, якобы пристававшего к нему с гнусными намерениями. Хотя в колонии и за ее пределами все и так знали, что Прыщ – так кликали вертухая – был педиком.

Кроме Гитлера и Геббельса читал Роман и местные газеты. Читал по-своему, выискивая между строк подтверждения своим мыслям: все начальники гады. Да что там между строк, только об этом и писалось.

Гад был для него и Букетов.

Лично Роману губернатор ничего не сделал – он даже не знал о его существовании. Но Букетов олицетворял собой власть, был ее верхушкой, и этого для ненависти было вполне достаточно.

– Стрелять вас надо, стрелять! – скрипел Роман зубами.

Кто видел, кто слышал – неизвестно. Но однажды к Роману в дешевом кафе подсел человек.

– Есть разговор.

– Базарь, – милостиво разрешил Роман.

– Шеф хочет тебя видеть, не я.

Поехали к шефу. Глаза Роману не завязывали, но если бы кто спросил, где он был – Роман бы не вспомнил. Петляли на «жигуленке» в районе Седьмого рабочего, потом вошли в какое-то громадное здание, долго шли по различным переходам. Да и самого шефа Роман не запомнил: тот сидел так, что свет падал на Романа.

Но разговор не забудет. Начался он с того, что хозяин включил магнитофон, и в тишине кабинета послышался звенящий голос:

– Бля! Был бы карабин, я бы его влет… снял.

Голос был его.

– Вы кто? – спросил Роман. – И что надо?

Хозяин деловитость оценил. Ответил кратко:

– Кто я – неважно. Важно, что ты сказал… если, конечно, не фраер дешевый.

Роман насупился.

– Ладно-ладно, не в обиду. Просто трепачи надоели. Под боком, в газетах, с экрана. А по мне так: сказал – сделал! Верно я говорю?

Роман кивнул. О чем речь.

– Так вот, чисто теоретически: если бы тебе дали даже не карабин, а винтарь хороший – рискнул бы?

Чисто теретически… так мы тебе и поверили.

– Аванс, машина нужны кроме, – детективы Роман читал.

– Нов принципе выполнимо?

– Нет вопросов, – раздухарился Роман. – Если сделать вот так и так…

И он пустился в размышления, как бы он это сделал…

Разговор тот конкретно ничем не закончился, но через несколько дней Романа нашел тот же мужик.

– Всё в машине, – коротко сказал он.

– Что – в машине?

– Что просил!

Роман сглотнул, но он понимал, что отступать уже некуда. А когда ему еще вручили задаток почти сто тысяч рублей, смирился и даже воодушевился.

Его заинтересовало.

Акцию назначили на воскресное утро. Губернатор должен был улетать в Москву и, по информации, неизвестно как добытой, перед этим обязательно заедет в администрацию. Заезд непланируемый, поэтому внимание охраны будет ослаблено. И людей почти никого…

По уговору, Роман должен был сделать два выстрела. Промахнуться с расстояния в сто с небольшим метров было практически невозможно, но выстрела должно быть два.

Самолет улетал в десять утра. На всякий случай Романа привезли к башне в семь.

– Выстрелишь, – в десятый раз учил его тот самый мужик, он представился Сашей, – сразу бросай винтарь и бегом вниз. Машина будет стоять через дорогу с другой стороны, у «Оленя».

Странно, но Роман почти не волновался. Не суетился, не дергался, не думал о будущем. Убрал комнату, аккуратно расставил любимые книги, даже разогрел себе суп – когда еще придется первого хлебнуть, если засыплешься. Но о неудаче он тоже думал вскользь: по сравнению с целью она не смотрелась.

Ровно в семь часов он уже был на месте. Роман уселся на старом ящике, на другой ящик постелил газету, поставил две бутылки пива и кусок пластами порезанной кетины. Затем вытащил и, аккуратно распеленав винтовку, осторожно прислонил ее в стык между двумя панелями. Сейчас если бы даже кто его и увидел, ничего бы не заподозрил. Сидит мужичок и кайфует на верхотуре.

Солнце уже давно поднялось, но Роман его не видел – оно всходило за спиной, за Магаданкой, где-то там за Сахарной головкой, и это было ему на руку.

Часам к восьми у парадного подъезда появились люди. Сначала вышел охранник, деловито осмотрелся и исчез. Потом подъехала одна машина, вторая и наконец губернатский джип – его Роман узнал сразу.

Он поднял винтовку и медленно навел ее на дверцу джипа. В оптику было видно все как под микроскопом. Вплоть до мелких царапин на матовом корпусе.

Роман полагал, что дверцу губернатору откроет либо водитель, либо охрана, и поэтому когда из машины неожиданно показался сам Бульдозер, на секунду растерялся. Но затем глубоко вздохнул и, совместив перекрестие прицела с бочкообразной грудью мишени, повел ее по ходу движения. Стрелять он решил на первой ступеньке: здесь Бульдозер замедлит шаг, и когда он упадет, все подумают, что споткнулся.

Шаг… второй… третий. Букетов занес ногу, и палец киллера начал сгибаться.

Далекий, едва слышный сначала гул самолета окреп и через минуту превратился в настоящий рев, заполнивший собой тихие улочки. Это разворачивался прямо над городом московский борт. Это была удача, и Роман не преминул ею воспользоваться – решительно дожал курок. Но тут чья-то грузная, не меньше губернаторской по габаритам фигура вылезла прямо в прицел и заслонила его. И начала медленно, как бы раздумывая, опускаться на ступеньки.

– Мать твою! – выругался Роман, переводя прицел выше прямо на голову Букетова.

И опять нажал на курок.

Он не знал, что второй выстрел – в него.

Патрон с мощным спецзарядом взорвался с такой силой, что затвор разорвало и как снаряд влепило в голову киллера, дробя, как стеклянные, кости челюсти, головы, шеи. Удар был такой мощности, что Романа или точнее то, что от него оставалось, сбросило с ящика, и он кувыркнулся в лестничный пролет. Уже падая, уже мертвый, он несколько раз ударился о железные балки перекрытий, так что опознавали его почти неделю.

Пуля попала Василию Васильевичу – а это был он – выше, чем рассчитывал Роман. Начальник охраны все-таки был пониже Бульдозера, и это его спасло. Плюс он стал героем, вся пресса только и говорила о том, как он заслонил босса. Сам же Василий Васильевич благоразумно предпочитал об этом не распространяться: вышло-то все случайно.

Насмерть перепуганный Бульдозер приказал немедленно башню снести, но потом сам ли одумался или умные люди посоветовали, передумал.

– А отдам-ка я ее на строительство нового православного храма.

Идея Букетова было горячо воспринята местным духовенством, особенно новым епископом Владыкой Филаретом, неизвестно за какие грехи сосланным из Москвы в Магадан. Тому срочно требовалось какое-то крупное дело для укрепления своей репутации, а что может быть крупнее епархиального собора. Газеты и телевидение развернули широкую пропаганду этого богоугодного дела, робкие голоса протестующих – зачем храм в низине, на площади Ленина? – потерялись в ее балаганном шуме.

Тем более что у башни уже были смонтированы краны и возражения никого не интересовали.

За всем этим как-то незаметным отдалился и исчез сам факт покушения. О неудавшемся киллере, его жуткой смерти тут же забыли. И это правильно.

На всенародно избранного и, значит, так же любимого покушений быть не должно в принципе.