Текст книги "Изувер"

Автор книги: Валерий Барабашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 26
КОШМАРНЫЙ СОН

Дома Марину ждал еще один сюрприз.

Едва она открыла дверь, как в коридор выбежала Ксюша: в короткой красной юбочке и нарядной кофточке, с красным же бантом на голове. Радостная, счастливая, кинулась к матери на шею, затормошила:

– Мамочка! Мамочка! А мы с бабушкой давно уже приехали. Думали, ты дома, а тебя нет. Мама, а у бабушки Лизка четырех котят родила, я видела… ой, они все мокренькие были, слепые. Лизка их облизывала язычком, поняла? А можно, я потом сюда котеночка привезу? Один такой пушистенький, и хвостик у него пушистенький…

– Ну, пусть сначала подрастут, Ксюшснька, а там решим.

Вышла в прихожую мать – суровая, с аскетическим лицом, высокая старуха. Нежностей по отношению к Марине никаких не проявила, сказала без улыбки.

– Здравствуй. Что это ты бледная такая?

– Да голова что-то болит. Целый же день в киоске сидела, без свежего воздуха.

– Я там картошки почистила. Сварить или пожарить? Тебя ждали.

– Как хочешь. Мне все равно.

Мать ушла на кухню, загремела кастрюлями, а Марина, сняв верхнюю одежду, пошла с дочкой в комнату, слушала и не слушала ее лепет о котятах, курочках, о соседском мальчишке, который зимой кидал им в окна снежки. А бабушка потом пошла с хворостиной, и мальчик убежал…

Марина кивала головой, делала вид, что ей все это очень интересно, даже вопросы задавала, чтото уточняла и переспрашивала, поощряла дочку рассказывать, а сама была далеко-далеко…

Потом они ужинали, смотрели телевизор и после выкаблучиваний розового Хрюши и туповатого Степашки Ксюша пошла спать.

– Хочу в цирк! – заявила она уже в кровати, обнимая мать. – Бабушка сказала, что у вас тут кошечки выступают и собачки. Она это на афише прочитала, когда мы с автовокзала ехали, поняла?

– У «вас»! – улыбнулась Марина. – Это твой город, маленькая, твой цирк. Ты тут, в городе, родилась, это твоя родина. Поживешь, пока вырастешь, у бабушки, а потом домой приедешь, тут будешь всегда жить. Поняла?

– Ага. Ну это я так, мамуленька, я просто отвыкла.

Марина поцеловала дочку, закрыла дверь в комнату, пошла к матери. Та сидела перед телевизором, рассказывали про какого-то Березовского, который одной ногой вроде бы жил в Израиле, а другой в России, про украденных в Чечне журналистов. Выступал и генерал Лебедь, но в гражданском пиджаке, ревел в микрофон: «Главное, мы прекратили войну. А парней этих найдем. Это я вам гарантирую!»

Мать выключила телевизор.

– Голова аж гудит, кажный про свое. Как живешь, Марина, расскажи. Давно уж не видались, зима прошла. Ты что-то редко стала ездить.

Я и говорю Ксюшке: поедем-ка мать твою проведаем. Жива она там, аи нет?

– Да что со мной сделается!.. Грипп был, я не поехала, думаю, Ксюшу еще заражу… Потом у нас сразу две продавщицы бюллетенили, шеф меня попросил, я по двенадцать часов в ларьке сидела, с утра до ночи. Придешь, бухнешься в постель, поспишь, да к восьми опять на работу. Так вот и зима прошла.

– Ну а платит-то он тебе хорошо?

– Нормально. «Лимон», конечно, не получается, но около того. Я даже кое-что откладываю, для Ксюшки. Через год ей в школу, а теперь один ранец сто тысяч стоит. Сразу девке несколько «лимонов» потребуется… Вы-то как? Не болели?

– Ксюшка сопливила немного, дак я ее совсем на улицу не пускала. А я сама ничего, обошлось.

Мать, не торопясь, рассказала о деревенских новостях, о соседях и родственниках, о курах, которые стали что-то хуже нестись, о тех же котятах, каких Лизка принесла аж пять штук, и теперь надо думать, что с ними делать…

И снова Марина слушала и не слушала. Стоял перед глазами снимок Павла…

– Встречаешься с кем аи нет? – без всякой дипломатии, напрямую спросила мать. – Я Ксюшку-то могу и до школы подержать. Поживи одна.

Марина вздохнула.

– Да ходит тут один…

Объяснять матери, наверное, больше ничего не стоило, она поняла, что у дочери новый брак пока что не намечается, не встретила, видно, подходящего человека.

Да, с дитем выйти замуж сложнее. Да и годов Марине уже немало, не девчонка. Охо-хо-о…

Поговорили еще – о здоровье, о парниках под огурцы, о погоде – да и разошлись по комнатам: бабка легла с внучкой, а Марина – в своей комнате.

…Где-то около полуночи в дверь позвонили.

У Марины екнуло сердце: «Павел!» Подхватилась, накинула халат, вышла в прихожую.

– Кто?

– Я. Открой, Марин!

Конечно, она узнала его голос. Сердце заколотилось, будто загнанное. Открывать – не открывать? Сказать через дверь, что не одна, гости, что лучше ему совсем теперь не приходить…

Звонок повторился – на этот раз длинный, нетерпеливый, раздраженный. Павел явно там, за дверью, разозлился на ее медлительность.

Она не выдержала, щелкнула замком.

Павел – пьяный, весь какой-то расхристанный, шагнул через порог, сразу же полез лапать ее.

– Тише ты! Мама с Ксюшей приехали! – Она сорвала с себя его руки.

Койот несколько притих, оглянулся на закрытую дверь в большую комнату, стал снимать куртку.

«Вот наглец! – думала Марина, с неприязнью глядя в спину Павла, не в силах унять мелкую противную дрожь в ногах. – Лезет в дом без всяких церемоний. Хоть бы разрешения спросил – не муж ведь! Должен хоть что-то понимать».

Однако крепко поддавший Койот ничего понимать не хотел и на выражение лица Марины не обращал внимания.

– Мы… тихо, тихо… – Он снова растопырил руки, и уже в носках, без ботинок, пошел на кухню. – Попить дай, Марин, в горле пересохло.

– Может, ты уйдешь? – с надеждой в голосе спросила она. – Неудобно все же.

– Куда же я ночью пойду, что ты! – Он дернул пьяной головой. – Объясни, что… живем…

Чего это ты так смотришь на меня? А? Будто я у тебя год назад «лимон» занял и не отдаю.

Он хохотнул, дурачился, но все же почувствовал в ней что-то новое, изучающий взгляд, насторожился. Чутье у Койота было звериное.

Марина отвела глаза.

– Назюзюкался, вот и смотрю. Чего это ты так напился? Рот вон набок съехал, и губы куда-то делись… Одна щель осталась, как…

Марина невольно прыснула, не договорила.

Действительно, сравнение показалось ей удачным.

Перекошенная щель Койотового рта сплюнула несколько слов:

– Что-то ты, пухленькая, кочевряжишься, а?

Полез к ней снова, сжал груди, но она сняла его руки решительно и поспешно. Но действия свои постаралась смягчить объяснением:

– Спать хочу, устала на работе. А ты разбудил.

– Сейчас, чаю попью и ляжем, – сказал Койот совсем по-домашнему.

Марина напряглась.

– Я нездорова, Паша, – сказала она. – Может, ты все-таки уйдешь? Я тебе денег дам на такси. Мать дома, ребенок. И вообще…

Он, конечно, никуда не пошел. Отыскал в холодильнике бутылку пива, выпил ее, посидел, покурил… Потом разделся до трусов, пошлепал в спальню…

* * *

Огромная, с обвисшими розовыми, почти достающими до земли сосцами сука, раскрыв зубастую, с желтыми клыкам пасть беззвучно и мощно кинулась на Койота. Она прыгнула издалека, метров с десяти. Конечно, никакая другая собака не способна пролететь по воздуху такое расстояние, но эта, лесная, пролетела. У нее вдруг появились между лапами, как у белки-летяги, перепонкикрылья, с их помощью она летела медленно, не торопясь, поворачивая оскаленную пасть туда-сюда, словно примеряясь к нему, Койоту, целясь, куда бы вцепиться побольнее и надежнее. На нее, на эту распластавшуюся в воздухе, с болтающимся розовым, сиськастым, увешанным будто сосульками, брюхом собаку даже смотреть было страшно. Особенно пугало это беззвучие – ведь собаки обычно рычат при нападении, лают, добавляя страха своему противнику, а эта летела молчком.

Койот закричал, но голоса своего не услышат, просто открывал и закрывал рот, инстинктивно схватившись обеими ладонями за горло. Он понял, почувствовал, что собака целит вцепиться прямо в шею, – выдавал взгляд.

Псина все же не рассчитала, ей не хватило каких-то полметра. Она тяжело шлепнулась на все четыре лапы на землю, схватила Койота за ногу.

Это же та… Но почему живая? Он же ее загрыз!..

Ногу пронзила острая боль, псина прокусила мякоть, стала перебирать челюстями, боясь, видно, выпустить штанину. Ага, значит, она избрала эту знакомую ему тактику – подбиралась к горлу постепенно, исподволь.

Что ж, хорошо. У него свободны руки, и сейчас он схватит ее за горло, сдавит… Это ему тоже знакомо. Сейчас вот она чуть-чуть повернет голову…

Но псина оказалась не одна. Из зарослей молодых сосенок к ней, так же беззвучно, раскрыв пасти, летели щенята – подросшие, с сильными толстыми лапами, с острыми молодыми зубами.

У двоих были раскроены черепа – из ран торчало что-то красное, кровавое, а двое других внешне были здоровыми… Как же так?!

Подлетев, щенята кинулись на него со всех сторон, отбиваться пришлось чем попало. Повисшая на штанине сука уже добралась до бедра, схватила коленную чашечку, стала вырывать ее из колена, перебирала зубами все выше и выше.

Койот уже близко видел ее мертвые круглые глаза, желтые длинные клыки, впившиеся ему в тело. И она, сука, смотрела ему прямо в глаза. И он вдруг понял. «Да это же сама СМЕРТЬ!»

Глаза псины в какой-то момент превратились в человечьи. Койот где-то видел их… Чьи?

И вдруг вспомнил – инкассатор, сидевший за рулем «УАЗа»! Он, Койот, обегал машину, и глаза шофера-инкассатора в упор следили за ним. В них тогда не было страха, он появился мгновение спустя, когда Койот выстрелил, и парень понял, что он – убит…

– Помогите-е! – закричал Койот что было силы. – А-а-а-а-а-а…

Но его голоса опять никто не услышал. Да и кто бы мог услышать его здесь, в лесу, вдали от жилья, на пустынном участке железной дороги?!

Но все же он увидел, что от сосенок к нему на выручку бежали какие-то люди. Двое из них были в милицейской форме, трое – в пятнистом камуфляже. Все вооружены пистолетами «Макарова», все стреляли в его сторону, и он, Койот, был уверен, что люди стреляют по страшной суке, повисшей на нем, и по ее щенятам. Но пули вдруг стали рвать его тело, а милиционеры и эти, в камуфляже, закричали: «Держитесь, собачки-и…

Мы сейчас! Мы поможем… мы прикончи-и-и-им его-о!»

Господи, ему же знакомы все эти люди…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а… – застонал Койот на всю квартиру, и Марина, не сомкнувшая глаз рядом с ним, стала трясти его за плечи.

– Павел! Ты что? Проснись! Слышишь?! Ты чего кричишь?

Он сел в постели, помотал головой. Простонал:

– Я же их убил! Откуда они взялись?!

– Кого… убил, Паша? – У Марины перехватило дыхание.

– Да ментов этих… у Дома офицеров… инкассатора… собак в лесу! А они… они все на меня… живые!!! Почему?!

Марина онемела. Значит, все, что ей говорили – правда? Павел, ее любовник, – убийца?!

Она замерла ни жива ни мертва, свесив ноги с дивана, не шевелилась. Павел приходил в себя, осмысленно пробормотал:

– Приснится же такая чертовщина! Все в башке перемешалось. Как будто ментов каких-то убивал… собака в лесу… Я тебе рассказывал, помнишь, Марин? Про собаку-то!

– Да вроде рассказывал, – она зябко повела плечами, не оборачивалась, боялась, что он увидит ее лицо.

– А теперь… бред какой, а! Что я еще говорил, Марин?

– А я помню? Кричал: «Помогите!» Я тебя сразу толкать стала.

– Нет, я еще что-то говорил. – Он явно встревожился. Грубо вдруг повернул ее к себе, заглянул в лицо. Молча рассматривал, хотел что-то на нем прочитать, но Марина уже взяла себя в руки.

– Пить надо меньше, Паша, – сказала она и притворно зевнула. Перепугал меня до смерти. Не знаю, как бы Ксюшу не разбудил. Пойду, гляну.

– Не ходи! – он сжал ее плечи. – Никого я не разбудил. Спят.

Она поняла, что он боится ее отпустить, может, подумал, что она скажет матери или, того хуже, – куда-нибудь позвонит.

Сон у обоих пропал.

– Я про каких-то ментов кричал, а, Марин? – Он снова повернулся к ней, смотрел напряженно, с тревогой. Ночник у изголовья освещал его искаженное лицо, полуоткрытый, тяжело дышащий рот, воспаленно блестевшие глаза. – Ну! Вспомни!

– Может, и кричал… я не расслышала, Паша Я спала, слышу, ты закричал. Я испугалась, поняла, что тебе что-то приснилось, и сразу тебя растолкала. Успокойся, давай спать, рано еще.

– Светает уже. – Койот встал, потушил ночник, постоял у окна. Глядел на просыпающийся двор, на дворничиху, скребущую метлой захламленный асфальт, на торопливо пробежавшую куда-то по делам мужскую фигуру…

«Может, и правда она ничего не слышала? – думал Койот. – Или не поняла? А если поняла?

Одно дело, Кашалот вычислил, догадался, а другое – Марина…»

Пригрозить ей?

Но пригрозить – значит подтвердить спрыгнувшее во сне с языка Тогда она наверняка будет знать, с кем имеет дело.

Откуда этот кошмар?

Правда, пить надо меньше.

Но как не пить, когда эти покойнички в форме стали являться к нему все чаще. Он и пьет-то потому, что надеется на хороший крепкий сон.

Да, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Пить в любом случае надо меньше.

И говорить с Мариной на эту тему – о покойниках – опасно.

Но как все-таки убедиться в том, что она ничего не поняла? Слышала же, это точно!

И можно ли быть теперь уверенным в том, что она не скажет кому-нибудь о странных снах своего любовника?

Ч-черт!

– Марин! – беспечно сказал он, возвращаясь в постель, чувствуя, что она не спит. – А что я все-таки болтал?

– Да Господи, ну я же сказала! – Она стала заворачиваться в одеяло поплотнее. – Ну чего ты ко мне с этими глупостями пристаешь? Пей поменьше, и спать хорошо будешь. А то вообще допьешься до белой горячки, воевать с кем-нибудь тут станешь…

– Да, пить, конечно, надо бросать… Печенка стала пошаливать, и вообще.

Он обнял ее – теплую, мягкую, податливую.

Марина подыграла ему.

– Паш, – сказала она затаенно. – Мать у меня вечером спрашивала: как, мол, женихи-то?

Встречаешься с кем? Я про тебя намекнула. Хороший, говорю, парень, только вот робкий, никак не насмелится предложение сделать. Чего еще ей говорить? Она же утром увидит тебя, надо, чтобы в одну дуду.

– Ну, скажи как есть. Мол, не разведенный еще, сынок там, в той семье. Денег на развод нету.

– Может, не надо ей, матери, про Людку твою говорить?

– Как хочешь. Мне чего прятать? Все равно узнает. В общем, смотри сама.

– Да я смотрю… Зиму мы с тобой прожили, ты о женитьбе ни слова. Пора уже и решать чего-то.

– Чего спешить? Ты обожглась с первым мужем, и у меня семейная жизнь не получилась. Не спеши. Погуляем. Пуд соли съедим вместе, тогда и будем решать. Ты записывай на бумажку, сколько соли кладешь… Чего ты дрожишь-то? И руки какие-то холодные. Положи-ка их вот сюда, согреются… ну вот, другое дело.

Она молча выполнила его прихоть. Потом вяло, без интереса, отдалась его ласкам.

«Пашка – убийца. Убийца! – думала Марина. – Троих убил, сам сказал… ранил столько же… Значит, это он был тогда у Дома офицеров, он нападал на инкассаторов… Господи! Страшното как! А вдруг догадается, что я все слышала, поняла… И Ксюшка как раз дома, мать… Что мы, бабы, можем сделать? И не отпускает из комнаты, как почувствовал что-то… Спать теперь нельзя, ни в коем случае! Сонных передушит всех, уйдет. И знать никто ничего не будет. Никто же не видел, как он ночью явился ко мне… Господи, зачем открыла, зачем пустила его?!»

Потом она притворилась, что засыпает, а Койот окончательно успокоился, отвернулся к стене…

* * *

…Он почувствовал на себе чей-то внимательный, пристальный взгляд, невольно вздрогнул и открыл глаза.

У постели стояла маленькая сероглазая девочка, одетая в заячью шубку и красную вязаную шапочку.

– Ты кто? – спросила она.

– А ты кто?

– Я – Красная Шапочка. Видишь, во что я одета. Я гулять с бабушкой иду.

– А… Ну, в таком случае, я – Серый Волк.

Она радостно улыбнулась, коснулась мягкими теплыми пальчиками небритой щеки Койота.

– А ты не страшный. И на Волка не похож.

У него морда длинная и зубы острые.

– А в жизни волки нестрашные. Это про них только страшные сказки пишут и на картинках рисуют. Волки добрые.

– Ага, добрые! А зачем Волк все время за Зайчиком гоняется и съесть его хочет?

– Ну… он просто играет с ним.

– Нет. Он его съесть хочет. Я знаю.

– Ну, если бы он хотел Зайца съесть, он давно бы его съел. Вспомни, сколько раз Волк его догонял и даже за уши брал, а не ел.

Против этого довода девочка возразить ничего не смогла. Сморщила лоб:

– Ну, все равно. Волки плохие. Они на овечек нападают, мне бабушка книжку в деревне читала.

– Про овечек – это правда. Но волкам тоже кушать хочется. Если бы их, волков, кормили, они бы на овечек не нападали.

– А за что их кормить? Бабушка говорила, что волки ничего не умеют и не хотят делать. Людям, как собачки, не помогают. А только овечек воруют. Поэтому их надо убивать.

– Да-а, бабка у тебя серьезная. – Койот потянулся, потрепал девочку по щеке. – А ты-то сама как считаешь?

– Не знаю! – девчушка дернула плечиком. – Но овечек мне жалко. Они такие хорошенькие, мордочка мягкая. Мне сосед бабушкин давал ягненка поиграться, он у нас дома целую неделю жил. Вот. И я его сама кормила. И еще из овечки можно свитер связать и варежки. А из волка что можно связать?

– Волк – это санитар природы, – глубокомысленно изрек Койот, понимая, что логика ребенка загнала его в тупик. – Пусть живет. Другие звери бояться будут.

– А зачем друг дружку бояться? – тут же возразила Красная Шапочка. Надо жить дружно.

Ты мультики про кота Леопольда видел?

– Лох твой Леопольд, – нахмурился Койот. – Вахлак. Такой сейчас не выживет. Его собаки загрызут. В жизни, лапочка, надо вот такие когтищи иметь, – он растопырил пятерную и согнул пальцы, – и вот такие клыки, открыл рот, ощерил зубы.

Девочка попятилась. Но не испугалась, нет: она поняла, что с ней играют, а по телевизору видела и не такие «страшилки». Утех страшилищ – зубы длиной с палец, а у этого дяди нормальные, только нечищеные, желтые.

– А у тебя хвост есть? – спросила Красная Шапочка.

– Не вгоняй меня в краску, неразумное дитя! – захохотал Койот. – Есть, конечно. К следующей зиме должен вырасти, а сейчас еще маленький. Я его теплой водичкой по утрам поливаю. Помогает, я тебе скажу.

– А потом будешь им рыбу в проруби ловить, да? – Девчушка тоже засмеялась. – А он у тебя примерзнет, и тебя поймают, да?

– Ну, я бы не хотел этого, если честно, – пробормотал Койот. – Поймают, бить начнут… На свободе оно как-то лучше, даже волкам. Зимой в лесу хоть и холодно, и голодно, а все равно…

– Ксюша, ты где? – послышался за дверью голос Марины.

– Я тут, мама! – отозвалась девочка. – Я с Волком разговариваю.

– С каким еще волком? – Марина – в длинном домашнем халате, с косынкой на голове (принимала душ), вошла в комнату, с тревогой глянула на дочку. Ты зачем сюда вошла? Видишь, дядя Паша еще отдыхает.

– Это мой новый папа, да?

Марина стала выпроваживать не в меру любознательную дочь.

– Иди, иди! Потом поговорим. Тебя бабушка ждет, она уже оделась. Идите, погуляйте. Потом завтракать будем.

Красная Шапочка помахала Волку варежкой и пропала за дверью. С минуту слышались женские голоса, потом все стихло.

В спальню снова вошла Марина.

– Встаешь? – спросила она.

– Встаю. И ухожу. Не буду матери твоей на глаза попадаться.

– Как хочешь. Ты мужчина, тебе решать.

* * *

В этот же день из телефона-автомата Марина позвонила Мельникову.

– Александр Николаевич?.. Это я, здравствуйте. Узнали?.. Александр Николаевич, я сейчас коротко, ладно? Потом, при встрече, все расскажу. Паша, о котором вы говорили, – это он… Да, тат самый. Которого вы ищете. Все, до свидания! Пока!

И трясущимися руками Безуглова повесила холодную, как лед, трубку.

Глава 27
НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ВЫШИНСКОГО!

Чиновники от юриспруденции спешки не любят. Наспех сколоченное уголовное дело, торопливое расследование, поверхностный судебный процесс, кассационные жалобы в вышестоящую инстанцию, отмена решения, пересмотр дела, новые дознания-расследования… Господи, это такая бодяга! Такая нервотрепка!

Нужно все делать один раз.

Вещественные доказательства, орудия убийства – вот они, перед глазами судей и прокурора.

Признания обвиняемых – без запинки.

Показания свидетелей – слаженный народвый хор: никто не фальшивит, партию свою ведет по нотам, знает назубок.

Адвокаты лишь горестно разводят руками и прячут глаза от родственников обвиняемого, у которых запросили слишком большие гонорары и гарантировали освобождение прямо в зале суда.

Сам преступник сидит подавленный, аки зверь (зверь он и есть!) в клетке из толстых прутьев, повесив голову: конец. Финита ля комсдиа.

А конвой по окончании чтения приговора алчно позванивает уже готовыми наручниками…

Подобным образом, будто девчонке-студентке, Василий Васильевич Заиграев, заместитель областного прокурора по следствию, втолковывал прописные истины следователю по особо важным делам Эмме Александровне Крайко. И с ним трудно – невозможно! – было спорить, потому что формально он был прав. Сигналы и донесения агентов ФСБ – не основание для задержания подозреваемого. Нужны улики, весомые доказательства его вины.

– Пусть ищут оружие! – сказал в заключение их беседы Заиграев, и лицо зама прокурора сурово закаменело. – Пусть побегают, поломают голову, поработают как следует. Без оружия я разрешения на задержание Волкова не дам.

Конечно, Василия Васильевича можно обвинить в служебном бюрократизме, в том, что он – бесчувственный чинуша, не понимающий остроты момента. И сама Крайко, когда сияющий Мельников прибежал к ней и доложил обстановку, обрадовалась и загорелась: конечно, надо брать Пашу! Сейчас же! И рука ее сама собой потянулась к бланку ордера на задержание.

И вот – это бесстрастное, отчужденное даже лицо заместителя областного прокурора, его волевое решение искать орудия убийства! А он – начальник, его не перепрыгнешь.

– Волкова необходимо немедленно задержать, Василий Васильевич! – В голосе Крайко прозвучали просительные, жалобные даже нотки. – Он даст нужные показания, я вам это гарантирую. Я сама буду его допрашивать. Я убеждена, что это тот человек, которого мы ищем. Это он! Я в этом нисколько не сомневаюсь.

– А я сомневаюсь, Эмма Александровна! – сказал Заиграев, как кирпич положил – тяжело, веско. – Или мы с вами будем действовать по известному принципу: признания подозреваемого – царица доказательств? Так не забывайте, пожалуйста, что времена Вышинского давно уже прошли. Признания любой ценой мне не нужны.

У вас в СИЗО уже сидит, кажется, этот… как его…

Мотыль, да? Теперь и Шакала туда же? А потом мне подписывать новые постановления об освобождении?

– Мотыля я выпустила под подписку о невыезде, Василий Васильевич, призналась Крайко.

– Ну, тем более, дорогая моя! – обрадованноторжествующе воскликнул Заиграев. – Что же вы от меня хотите в таком случае? На посмешище выставить? Нет-нет, никаких постановлений по этому Шакалу я подписывать не буду. Пусть ваши любимые оперативники поработают еще, чего вы так спешите? Если этот Волков не убежал из города за это время, какой резон ему бежать, скажем, завтра?.. Чувства сотрудников ФСБ я понимаю, а опережать события не хочу. Желаю успеха!

С этими словами Заиграев выпроводил Крайко, и она ушла не солоно хлебавши в свой кабинет, где ее ждали Мельников и Костенкин.

– Не подписал! – с порога объявила Эмма Александровна, и опытным оперативнику и следователю ничего не нужно было объяснять. Но все же Крайко добавила: – Велел искать пистолеты.

Посидели все трое молчком, покурили.

Первым поднялся и ушел Костенкин. Потом встал и Мельников.

– Ну, я тоже пойду, Эмма Александровна. Доложу своему начальству.

– Да ух доложи, Саша, доложи, – со вздохом ответила Крайко. – Такие, мол, сякие прокуроры.

Мельников потоптался у дверей.

– Ладно, стволы поищем. Заиграев формально прав. И с Пашей поработаем. Послушаем его, телефон, посмотрим за ним…

Майор госбезопасности думал совсем о другом. На душе у него был сумбур, досада – уже сегодня Шакал мог быть прописан в следственном изоляторе.

Мог!

* * *

Один из офицеров РУОПа, производивших обыск в квартире Волковых, обратил внимание на серенькую, неказистого вида бумаженцию, каким-то образом оказавшуюся в диване под сиденьем – в пыльной домашней «кладовочке». Бумажка лежала среди хлама – старых сапог Валентины, хозяйки дома, чьих-то рабочих штанов, мотков бельевой веревки, рваных носков и изношенных туфель, нескольких пар грубых рукавиц и тому подобного. Офицер, приученный к педантичности и тщательности при обысках, прочитал бумажку это оказался врачебный рецепт, – повертел его так и сяк, поразмышлял. Собственно, ничего особенного в том, что старый рецепт был выброшен или просто завалился, соскользнул со спинки дивана вниз, не было. Но офицера привлекла фамилия больного, вернее, больной: «КРЫЛЫШКИНА Е. Е.» Где-то он эту фамилию встречал…

– Вы на фамилии мужа? – спросил он Валентину.

– Нет, я на своей, – ответила та, безучастно сидя за столом в большой комнате и глядя на работу сыщиков. – Клепцова.

– А Крылышкина здесь проживала?

– Наверное, это его первая жена такую фамилию носила, я не знаю. Валентина в недоумении повела плечами: что за чушь они спрашивают?! Какой-то старый рецепт нашел. Тоже мне, Шерлок Холмс!

Спросили у Волкова, тот тоже ничего не знал про Крылышкину Е. Е., повертел бумаженцию-рецепт, по слогам прочитал названия лекарств: «ПИРАЗИНАМЕД» и «ИЗОЗИД», вернул.

– Может, ты кому из наших, деревенских, лекарства доставала, Валь? – спросил он жену.

– Может, и доставала, – не очень уверенно отвечала Валентина. – Бабе Шуре, кажется… она от желудка просила. Да и давно это было, прошлым летом. Я и забыла про этот рецепт, а она не напоминала. Может, правда, это ее? Дайте, я его выброшу! – и она протянула руку, но офицер, хмурый, замкнутого вида человек в поношенной кожанке, покачал головой:

– Пусть у меня побудет. Я потом верну.

Ни Валентина, ни Волков-старший значения этому факту не придали. Подумаешь, старый, невесть на кого выписанный рецепт! Возможно, он валялся в диване сто лет. Пусть мент берет бумажку, если она так ему необходима!

И сам оперативник, майор милиции Авдеев, к рецепту отнесся с вниманием скорее по профессиональной привычке сыщика. Внутренний голос сказал: «Проверь, Авдеев».

Майор машинально сунул рецепт в карман кожанки, на время забыл о нем. Они искали в квартире Волковых оружие, все внимание троих сыщиков было нацелено на это, а бумажка…

Ну, положил и положил в карман, потом разберется.

Никаких пистолетов, как мы уже знаем, руоповцы здесь не нашли, вернулись к себе в управление удрученные, доложили по начальству. Поскольку в тайну операции ФСБ генерал Николаев посвятил также генерала Анатолия Петровича Колесова, то, естественно, Колесов знал, что его сотрудники ничего не нашли в интересующей ФСБ квартире, о чем он и сообщил своему коллеге, генералу Николаеву.

Ну, генералы долго на эту тему не говорили, обменялись телефонным звонком да пожелали друг другу успехов в будущем.

А майор Авдеев вернулся в кабинет, снял трубку и позвонил жене – она у него врачиха, в рецептах и лекарствах, естественно, разбирается.

Жена сказала:

– Это противотуберкулезные средства. А тебе зачем?

– Да так, по делу, потом объясню, – сдержанно, как это и полагается оперработнику, отвечал Авдеев, думая уже о своем.

Реле в мозгу оперативника замкнуло еше раз: он вспомнил о безнадежном деле, каким занимался один из отделов управления. В прошлом году, летом, среди бела дня от туберкулезной больницы отъехал «КамАЗ» с молодым здоровым водителем и как в воду канул. Ни машины, ни водителя. Отдел из нескольких человек, разрабатывающий в то время банду автоугонщиков из соседней области, пытался вменить этой банде и «КамАЗ», но не тут-то было. Банда оказалась ни при чем. Алиби у ее членов именно по этому грузовику оказались железными.

Авдеев же, кроме служебного педантизма, обладал и еще одним хорошим качеством – любознательностью, и потому, сказав себе: «А чем черт не шутит!» – потопал на третий этаж, к коллегам из отдела, занимающегося автомобильными бандами.

– Слушай, Игорек, – обратился он к молодому старлею, что-то быстро писавшему на листке бумаги. – Оторвись, пожалуйста, от своего гениального сочинения. Скажи мне, как фамилия шофера, который пропал в прошлом году со своим «КамАЗом» от туббольницы?

Парень поднял от стола глаза.

– Сейчас гляну, товарищ майор.

Он выдвинул ящик стола, достал пухлое «дело», полистал.

– Крылышкин. Александр Яковлевич. Шестьдесят третьего года рождения, проживал…

– Угу, это уже интересно. А случайно, в талмуде этом ФИО его матери не отыщется? Она же в больнице лежала, когда он приезжал ее проведывать, а потом пропал.

– Да, именно так и было. Сейчас поищем…

Вот, есть: Крылышкина Е. Е. Зовут ее Ефросинья Егоровна, вот протокол допроса. «Сын приезжал ко мне проведать… привозил продукты… был часа полтора-два, потом уехал. Больше я его не видела. Крылышкина». Подпись, дата… А что вас конкретно интересует, товарищ майор?

– Чем дело-то кончилось, Игорек? Нашли что-нибудь?

– Нашли. И «КамАЗ» – его аж в Грузию угоняли, и труп шофера, на него кто-то наткнулся в лесу. Убийц ищут в УВД, Сидорчук. Когда у нас это дело по банде сорвалось – помните, мы Хрипушина разрабатывали? – ну вот, Колесов приказал заниматься другим делом.

– Я туг интересную бумажку нашел, Игорек. – Авдеев положил на стол старлея рецепт. – Читаю и вижу: знакомая фамилия, а что к чему – вспомнить никак не могу. Дай, думаю, тебе покажу.

Игорь взял рецепт, прочитал.

– Да, интересно, – сказал он. – А где вы это нашли, товарищ майор? Вдруг это та самая Ефросинья Егоровна?

– Может быть. А бумажку я нашел при обыске на одной квартире, соображаешь?

– А что вы там искали?

– Пушки.

– Ото! Значит, там серьезные люди живут?

– Ну… это мы не установили. Внешне обычная семья, муж, жена. Она повар, он – грузчик в магазине… Но как этот рецепт мог к ним попасть, а, Игорек?

– А сами они что говорят?

– Да ничего. Не знаем, мол, в первый раз видим эту бумаженцию, и все такое прочее. Но женщина, Валентина, рецепт хотела у меня забрать. Дайте, говорит, выброшу. Но вела себя при этом довольно спокойно, не мандражила.

– Ну, люди разные, иные умеют себя хорошо вести.

Старший лейтенант вертел рецепт, разглядывал его со всех сторон. Сказал:

– Товарищ майор, оставляйте. Я все понял.

Съезжу в больницу, к матери этого шофера, поспрашиваю. Может, что и всплывет.

– Покрути, Игорек, покрути. Вдруг на что интересное вывезет. Каким все-таки образом рецепт оказался так далеко от больницы, где его выписывали?

…Игорек «покрутил» – побывал в больнице, у лечащего врача, потом съездил в райцентр, навестил бабку Ефросинью Егоровну (она до сих пор не пришла в себя, горевала по сыну), выяснил у нее, что рецепт этот она как раз сыну и давала, чтобы он купил ей в городской аптеке лекарства, а через день-другой и привез. Но… дальше случилось страшное.

Через три дня старший лейтенант Игорь Саженцев докладывал уже не майору Авдееву, а своему непосредственному начальнику отдела, подполковнику Костромину Владимиру Григорьевичу, а тот, ввиду важности информации, генералу Колесову.