Текст книги "С. С. С. Р. (связано, спаено, схвачено, расплачено)"

Автор книги: Валерий Лапикур

Соавторы: Наталия Лапикур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Федорин думает, но ему мешают

Матюганск, конечно, не Москва. И даже не Екатеринбург. Но и на его улицах среднестатистично разбивались, горели и даже взрывались автомобили. Но фамилии потерпевших обычно попадали только в рубрику «происшествия». А на первую страницу, кроме губернатора, естественно, мог претендовать только один человек. Тот самый, который вчера пополудни на своем джипе влетел в бетонный столб и одномоментно расстался с жизнью.

Фамилия у него была соответствующая должности – Сенатский. Правда, лично он в Совете Федераций не заседал, а был «всего лишь» помощником самого Тошмана. Всесильный сенатор в своем регионе бывал нечасто. Отвлекали важные столичные дела. Но с народом общался регулярно – через своего помощника. Правда, злые языки из числа местных коммунистов утверждали, что до 1991-го года Сенатский по паспорту числился Сенацким и рассказывал всем сказочки о своем прадеде-крестьянине, великом мастере сенокоса. Дескать, прабабушка всех своих детей и на покосах зачинала, и в копнах рожала.

Если вдуматься, то вокруг скромного офиса потомка косаря Сенатского вращалась жизнь не только Матюганска, но и ближайших, а также дальних окрестностей. Не раз под окнами еще дореволюционного, но добротного домика об один этаж часами простаивали крутые иномарки с не менее крутыми номерами. А их владельцы, сказывают, скромно и терпеливо сидели, как те бабульки на завалинке, в одной очереди с ветеранами Первой Конной и мелкими бизнесменами с городского рынка. Ходили и другие слухи, к примеру, о таинственных лицах кавказской национальности, навещавших Сенатского исключительно под покровом ночи на явно краденых иномарках. Но занятый хлопотным повседневным трудом Федорин к сплетням как-то особенно не прислушивался. Тем более, что его газета время от времени журила не только Сенатского, но даже его всесильного патрона то за невнимание к насущным нуждам региона, то за неоправданные затяжки с ответами на обращения избирателей. Поэтому информация о том, что Сенатский, а по сути – сам Тошман содержит «Матюганские известия», оказалась, в прямом смысле, сногсшибательной. А неожиданное ДТП (ну кто бы мог подумать: на ровной, сухой, пустой трассе, в ясную погоду и с непьющим водителем) превращалось не в такое уж неожиданное…

Федоринские размышлизмы прервал телефон. Звонил Горохов.

– Ты где?

– В рифму. В труде. То есть – на работе.

– Да я не в этом смысле. Почему ты до сих пор не пришел?

– Куда?

– Не закудыкивай! То он, понимаешь, по любой ерунде занятым людям головы морочит, а тут, когда дело, можно сказать, всероссийского масштаба, отсиживается на своей… работе! Стахановец хренов!

– Горохов, а что, собственно, стряслось? Брынцев сбежал из психушки и снова насилует всех подряд – от мелкого рогатого скота до работников прокуратуры?

– Ты у меня сейчас сам мелким рогатым скотом заблеешь! Немедленно ко мне, пока я наряд не послал! Для насильственного привода. С применением спецсредств.

Ну, нельзя с Федориным вот так, нахрапом, он же Лев по гороскопу. К тому же его Теща с Супругой так закалили, что какой-то там Горохов ему – на левый коренной зуб.

– Господин следователь, – сухо отчеканил Федорин, – наряд вы, конечно, можете прислать. Воля ваша, коль дури много. Но кроме меня, вас тут встретят все городские фоторепортеры. Плюс местное, региональное и столичное телевидение. Сюжетец насчет незаконного задержания журналиста – на злобу дня! А потом – пикетик разъяренных коллег с плакатиками под гостиницей, откуда московские гости еще не съехали.

Горохов прокашлялся в трубку. И заговорил с теми же интонациями, с какими когда-то просил подбросить шпаргалку:

– Ну… насчет столичного… это ты загнул… Да будет тебе, не дуйся. Тут, понимаешь, с утра так хвост накрутили, куда твоей изнасилованной козе. Загляни, пожалуйста, дело есть.

– Ну, раз пожалуйста и по делу, то так и быть. Уважу двоечника. Но в последний раз.

– Двоечника? От прогульщика слышу!

Вот опять последнее слово за Гороховым осталось.

К удивлению Федорина вместо разъяренного наряда со спецсредствами и вонючей капезе в угрозыске на него ожидали целых три бутылки любимого охлажденного пива «Кинь грусть» и догорающий от нетерпения капитан Горохов:

– Федорин, будь другом, только честно: ты насчет Сенатского что-нибудь предчувствовал? Ну, как в прошлые разы?

– Насчет предчувствий, господин следователь, так это не ко мне.

– А к кому?

– К супруге моей дражайшей. Она мне со своего курорта писала, что параллельно с лечением на курсы ясновидящих ходит. Как раз через две недели заканчивает. Диплом получит с лицензией. Вот у нее и поинтересуешься. На законных, можно сказать, основаниях. А главное – с разрешения Минздрава.

– Федорин, кончай ваньку валять. Или я не знаю, кто твою супругу на бабки разводит, да еще с разрешения Минздрава. Это сейчас она – пророчица Пестимия, а когда я в органах начинал, то проходила она как цыганка Аза, мелкая аферистка на доверии. По детям работала. Взрослые ее на версту к себе не подпускали. Кстати, ты знаешь, как твоя Пестимия масть поменяла? В смысле – специальность воровскую.

– Откуда? Я ж ее никогда в жизни не видел.

– Так вот – выманила она у одной малышки золотой крестик. С цепочкой. Да не простой, а старинной работы. От прабабушки или еще раньше… Выманить-то выманила, а скрыться не успела. Девочкин папа застукал и прихватил. И пока мы с нарядом подъехали, он ее так отходил ручкой от лопаты, что еле-еле на суде адвокат ему условное освобождение выцарапал. Очень уж затейливо этот любитель старины ручку от лопаты использовал.

– Сурово!

– А главное – ее из табора выгнали. За непрофессионализм. Вот она в пророчицы и подалась.

– Эдмундыч, друг мой ситный, ты чего меня опять от дела оторвал? Чтобы рассказать, кто именно мою супругу очередным глупостям учит? Так мне одновалентно: что цыганка Аза, что колдун Лонго, что сам Глоба. Для меня главное – чтобы дома было тихо, пока она по своим курсам да лекарям шастает. А если она на человеческой глупости хоть копейку заработает, так я этой твоей Пестимии еще и спасибо скажу.

– Да нет, Федорин, про цыганку – это так, вроде присказки.

– А сказка?

– А сказка, как и водится, пострашнее. О том, что Сенатский погиб, слышал?

– Спрашиваешь! У журналиста! Пусть даже матюганского.

– Тогда смотри сюда, Федорин: никто машину Сенатского не обгонял, никто со встречной в лоб не вылетел, водила трезвый, как твой молдавский сектант, трасса сухая, видимость отличная, скорость, как для джипа – вообще черепашья, а он столб таранит. Почему?

– Ты меня так спрашиваешь, словно это я за рулем сидел.

– Подрезали его, Федорин. И очень профессионально.

– Ну, раз профессионально – так и ищите.

– Да уж на месте не сидим, будь уверен. Только вот заковыка: вряд ли кто-то для такого рискованного дела собственную машину возьмет. Всегда найдется какой-нибудь неожиданный свидетель. Даже посреди Антарктиды. Следовательно – что?…

– Номера сменит?

– Долго и хлопотно. Их же еще с кого-то снять надо. А главное – даже для профессионала нет гарантии, что при таком маневре он не притрется своей машиной к джипу. И краску свою на ней оставит. Нет, проще чужую машину угнать.

– Согласен.

– Только вот история какая, Федорин: ни одной угнанной и брошенной машины на территории области не обнаружено. Более того – ни одного заявления об угоне не поступило. Что из этого следует?

– Не знаю.

– Вот и я тоже не знаю. А начальство в свою очередь знать не желает, почему я не знаю. Ему вынь да положь. Конкретику.

– Сочувствую. Но при чем тут ты и угрозыск, когда де-те-пе «гибедедешники» расследуют? Пока что…

– Наша ГИБДД в полном составе самоизолировалась в госпитале с подозрением не то на птичий грипп, не то на птичью болезнь. А на меня навесили весь веночек: и ДТП с двумя покойничками, и оба изнасилования с убийствами, и даже больше – только никому ни-ни! – повторное следствие по стрельбе на вокзале. Так что тут, друг мой Федорин, я скоро не то что к тебе, а к этой цыганке Азе, она же пророчица Пестимия, сам побегу. Ну, в общем, не выкобенивайся и вспомни: тебе ничего не привиделось?

– Привиделось – не привиделось, а вроде кто-то как подсказал… или рассказал: «А на трассе под Семейкой джип с «москвичом» чуть не поцеловались. Так иномарка – в куски, а «москвичу» – хоть бы хны. Значит – есть еще на свете справедливость».

– Подсказал, говоришь?

– Вроде как.

– И как слышимость была? Мог бы говорящего опознать при случае?

– Боюсь, что нет. Это как в школе, когда ты у доски, да еще спиной к классу, а тебе кто-то с задней парты подсказывает. Смысл улавливаешь, а вот кто тебя выручил – Вася или Катя, иди знай.

– А теперь, Федорин, напрягись. И вспомни, хотя бы приблизительно, когда именно тебе нашептали? Потому как, я понимаю, живых людей вокруг в этот момент не было. Иначе бы на них подумал.

– Мне, господин следователь, и напрягаться-то не надо. Я точно помню. Было это в 15 часов 59 минут. По московскому времени.

– Федорин, а в грызло – за издевательство над следствием?

– А телегу в Москву за превышение власти? А, Эдмудь Гороховый? Я всегда в это время нашу «Матюги-ФМ» включаю. У них в «шашнадцать-нуль-нуль» обзор всех городских сплетен. Если что-нибудь стоящее услышу, успеваю в завтрашний номер заслать.

– Подворовываешь, акула пера?

– Обижаешь. Переосмысливаю. Так что – забирай назад свое «грызло», а то больше ни слова от меня не услышишь. Мы хоть и не в Америке, но российские законы тоже на самого себя стучать запрещают.

– Да будет тебе, праведник… то есть, правовед. Если честно, то сто лет мне снилось то, что ты расскажешь. Нет, послушаю с удовольствием. А вот что я в протокол запишу? «Голос из неустановленного источника сообщил свидетелю, что на трассе «Матюганск-Семейка» через 15-20 минут произойдет ДТП, жертвой которого станут водитель и пассажир джипа, принадлежащего господину Сенатскому, представителю члена Совета Федераций в регионе господина Тошмана». Да еще не просто сообщил, а придал информации политическую окраску.

– Стоп-стоп, стоп, что значит – «произойдет»? Я четко услышал: «чуть не поцеловались, джип вдребезги». То есть – уже!

– Да не «уже», а «еще НЕ». Все это ровно в 16.20 произошло. Установлено по обгоревшим часам фирмы «Ролекс» на правой руке погибшего Сенатского.

– То-то и оно, что «Ролекс», а не твоя тайваньская подделка. Эти вполне могли после удара еще какое-то время идти – пока не припекло.

– Кончай, Федорин, из себя Шерлока Холмса корчить: раньше часы остановились, позже, припекло, не припекло. Вот мне так точно припекло. Потому как установлено: в шестнадцать-ноль-ноль Сенатский, как обычно, отъехал от своего офиса в сторону Семейки, где у него, как известно, частный дом, записанный на двоюродную бабушку. Он там в это время обычно обедал.

– Сочувствую, но ничем помочь не могу. Я в шестнадцать-ноль-ноль обычно не к двоюродной бабушке на блины с икрой катаюсь, а сижу перед радиоточкой и у коллег информацию скачиваю. Для переосмысливания.

– Ладно, обтекаем. А твой «голос» часом, не подсказал номерной знак этого Робин Гуда на колесах?

– Которого?

– Который «жигули».

– Не «жигули», а «москвич».

– Какой «москвич»! Сенатского неизвестный на «жигулях» подрезал. У нас свидетель есть. Лично видел.

– Свидетелю, может быть, «жигули» привиделись. А я слышал про «москвич».

– Ты слышал, а он видел. А лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. И потом – твой бред я к делу не подошью, а его показания уже в Москве!

– Горохов, ты историка нашего школьного, Льва Францевича, помнишь?

– Само собой.

– А его любимую фразу: «Никто так не врет, как очевидец»?

– Что ты хочешь сказать? Что свидетель «москвич» с «жигулями» перепутал?

– Все могло быть. И пока вы по всей области краденные «жигули» искали, какой-нибудь несчастный ветеран ходил за вами и ныл: «А когда да когда вы мой «москвичок» найдете?». А вы от него отмахивались: отойди, мол, дед, не до тебя сейчас, у нас дело государственной важности.

Следователь Горохов, вопреки обыкновению, оппонировать Федорину не стал. Вместо этого перелистал толстенную папку, лежащую перед ним на столе, нашел нужный документ и стал внимательно его перечитывать. Потом захлопнул «дело» и хмыкнул:

– Что с них возьмешь, с козлов придорожных. Протокол – и то по-людски составить не могут: «Свидетельским показанием установлено…». А кто этот свидетель, как его зовут, сколько ему лет, как у него насчет непредсказуемых видений и внутреннего голоса…

– Зачем тебе его день рождения? Открытку послать? Поинтересовался бы лучше, когда ваш очень-видец в последний раз у окулиста был. Может, он из тех, кто на охоте с трех метров в слона не попадает. Зовут-то его как? Вдруг знакомый.

– Я ж тебе говорю – автоинспекция нам в уголовку даже этого не сообщила. На словах только сказали… сейчас… дай вспомнить… фамилия у него какая-то… мокрая, скользкая.

– Рыбкин? Или может – Водяной? О! Попандопуло!

– Почему Попандопуло?

– Потому, что артист Водяной.

– Да иди ты… сейчас… сейчас вспомню.

Горохов уставился в потолок и начал бормотать: Карпов, Уткин, Гусев, Раков, Щукин, Лебедев, Крылов… тьху, пропасть! Это Федорина так развеселило, что он, притопывая, запел:

– Я водяной, я водяной, никто не водится со мной…па-ра-ра-рам… мои подружки – пиявки да лягушки… тьфу, какая гадость!

– Вот! – завопил Горохов, – Лягушкин! Ой, нет, не Лягушкин… Жабин! Жабин он и есть!

И, хлопнув ладонью по столу, он расхохотался:

– Мы с тобой, Федорин, два адийота. Что стоит снять трубку и позвонить в автоинспекцию? А мы тут игру в синонимы затеяли!… Кстати, я бы на месте этого Жабина еще в шестнадцать лет фамилию бы сменил. Ну, в крайнем случае – взял бы супругину. Козлов там или Барабашкин. Я себе представляю, как его самого и его детишек в школе достают.

– Потому и не поменял фамилию, что Жабин. По жизни.

– Логично. Остается этого Жабина вызвать и проверить на предмет диоптрий, а также склонности к фантазии.

– Ты знаешь, Горохов, где-то я эту фамилию уже слышал.

– Вспомнишь – скажешь. Надеюсь, не «голоса» твои тебе ее подсказали.

– Да нет, где-то поближе.

– Ты не обижайся, я твою версию относительно «москвича» обязательно пробью. Вот те крест! Что-то и мне не нравятся свидетели, которые больно складно все рассказывают.

Песня близится к заключению. Под стражу…

Черновая расшифровка протокола допроса свидетеля.

– Так, фамилию-имя-отчество ваши я записал, теперь, пожалуйста, год рождения, адрес.

– Не понимаю, зачем этот церемониал? Я вас попрошу… Перед вами лежит мой паспорт, переписывайте из него все, что вашей душе угодно.

– А я попрошу вас успокоиться. Такой порядок. В соответствии с процессуальным кодексом Российской Федерации по окончании допроса свидетель обязан от руки написать внизу каждой страницы следующий текст: «С моих слов записано верно». И расписаться. Чувствуете разницу? «Записано с моих слов», а не «переписано из моего паспорта».

– Формалисты!

– Правильно. Но как по мне – это лучше, чем разгильдяи. Опять-таки, в соответствии с процессуальными нормами, наш с вами разговор записывается на служебный диктофон. При желании вы сможете ознакомиться с расшифровкой записи.

– А что – протокола уже мало?

– Разное бывает. Особенно во время суда. То вдруг начинают жаловаться, мол, следователь давил или записал не так, или свидетель недоглядел, когда протокол подписывал. Тогда предъявляют расшифровку записи, а при необходимости и саму запись. Но я надеюсь, у нас до этого не дойдет.

– Взаимно.

– Хорошо. Ваш год рождения я переписал, если вы с ним не согласны, внесете потом отдельные исправления и распишетесь. Относительно места проживания, надеюсь, у вас возражений нет?

– Нет! Улица командарма Миронова дом 2-а. Квартира 11.

– Погодите-погодите… минуточку… точно! Вы живете по соседству с погибшим…

– Совершенно верно. С моим погибшим начальником.

– Сенатским?

– Да. Что тут удивительного? Город у нас маленький.

– А таких домов, как ваш, вообще один.

– Это что – имеет отношение к делу?

– Извините. Продолжим. Место работы, должность?

– Офис-менеджер общественной приемной помощника члена Совета Федераций России господина Тошмана Вениамина Елисеевича по Матюганскому избирательному округу. Теперь уже покойного помощника…

– Искренне сочувствую.

– Что вас еще интересует кроме факта моей, так сказать, соседской близости с погибшим начальником?

– Вы отвечали за прием посетителей?

– Да. У нас вообще людей раз-два – и обчелся. Вениамин Елисеевич казенных денег на ветер не швыряет.

– Кто кроме вас еще в штате?

– Референт по письменным заявлениям и жалобам, Редкозуб Мария Прохоровна, вы ее уже допрашивали. Водитель, он же охранник. Допросить его вы уже не сможете. Он был за рулем в тот день. Ну, еще уборщица, ночная охрана – вот, пожалуй, и все.

– Объясните, пожалуйста, порядок приема посетителей помощником сенатора.

– По понедельникам у нас запись. Весь день. Во вторник мы никого не принимаем, регистрируем и рассматриваем письменные заявления и жалобы. В среду знакомим, точнее, знакомили Сенатского – кто, что и зачем. Потом сортировали – и письменно приглашали заявителей и жалобщиков на прием. Вообще-то во всех учреждениях это делают по понедельникам, но у нас прием проходил по пятницам.

– Спасибо, понял. Так как же вы регистрировали уже, собственно, посетителей, а не просителей?

– Очень просто. Когда человек записывался, ему вручали карточку с номером, а он оставлял свои координаты. А когда являлся в назначенный день, показывал эту карточку, садился и дожидался своей очереди. Мы отмечали его в общем списке – вот и все.

– А если не являлся? То не отмечали?

– Отмечали. Писали «не явился». Но таких было всего ничего. Кто заболел, кто умер…

– Эти списки у вас случайно не сохранились? Хотя бы за последние полгода?

– Сохранились. И не случайно. А специально. Я их даже с собой прихватила.

– Откуда такая предусмотрительность?

– Оттуда, что всегда найдется какой-нибудь Феликс Эдмундович…

– Меня зовут Юрий Эдмундович…

– Извините. Всегда найдется какой-нибудь зануда, который вместо заниматься делом станет задавать мне идиотские вопросы.

– Успокойтесь, пожалуйста. Воды налить?

– Себе налейте. Вениамин Елисеевич приезжает послезавтра.

– Спасибо за предупреждение. Я могу посмотреть списки, о которых вы говорили?

– Ради Бога!

– Я дам расписку.

– Можете их вместо обоев на стены наклеить. Это ксерокопии, оригиналы – в офисном сейфе. Держите.

– Ни-и-ичего себе! Подлиннее очереди в Мавзолей. В советское время.

– Это только те, кого принимал непосредственно Сенатский.

– А что – еще кто-нибудь, кроме него, вел приемы?

– Естественно! Вениамин Елисеевич. Каждую последнюю субботу месяца. Ну, правда, не каждую. Вы понимаете… Совет Федераций – это не паспортный стол. Но тогда вместо него приезжал первый помощник по делам в Совете Федераций. Но, как я догадалась, вам нужны только те, кто приходил к Сенатскому?

– Мы проверяем все версии…

– Вот только не надо относительно «все». Эти сказки ваше начальство господину сенатору может и станет рассказывать. Хотя… вряд ли, остережется. Коню понятно, что кто-то, пока еще вами не установленный, нарезает круги непосредственно вокруг Вениамина Елисеевича. Вопрос только – кто? Установите – быть вам, капитан, майором. А будете разрабатывать ВСЕ версии… мне продолжать? Или лучше расписаться, где положено? Извините за почерк.

(конец записи).

Вот ведь странное дело: пока в редакции платили хоть какую-то зарплату и более-менее регулярно, газетный народ так и норовил сэкономить для своих личных нужд часок-другой рабочего времени. А если посчастливится, то и день-два. А тут – как только иссяк источник финансирования, всех как магнитом потянуло.

Федорин был немало удивлен, когда, явившись в редакцию с утра пораньше, обнаружил, что сегодня он не первый.

– О, Надежда! Ты чего это в гипсе – и приковыляла? Что тебе дома не сидится?

– Дома, дома… сил моих дамских уже больше нет диван давить и в ящик пялиться. Ты не поверишь – я сериалы возненавидела.

– А что так?

– Да так – рожи одни и те же, тексты одни и те же. Только что главный герой бабку-миллионершу убил, как на другом канале он на ней же женится. В одном фильме героиня кричит: «Как ты можешь мне не верить!». Переключаю – на другом канале, в другом фильме герой отвечает: «Нет, не могу я тебе верить!».

– Да у меня тоже как-то комедия случилась: супруга куда-то дистанционку засунула. Искали-искали, наконец, она ее нашла – и давай каналы со скоростью звука переключать. Я в комнату захожу, спрашиваю: ну и в какой ж… дистанционка была? А из телевизора вопль: «Только не в моей!»

– Вот-вот. А я как раз после десятого сериала себя в похожем месте и почувствовала.

Говорят, много смеяться – лихо накликать. Правильно говорят. Не успели Федорин с Надькой отсмеяться после беседы о телевизионных казусах, как в дверях появилась бледная, похудевшая, но, тем не менее, активная Тонька.

Оказалось, что жизнь внесла в ее шутку насчет дешевой поездки на курорт некоторую долю правды. Для лечения последствий инфаркта в профкоме Тоньке всучили горящую путевку в санаторий. Правда, не для сердечников, но неважно. Главное – убить одним выстрелом двух зайцев: и путевку пристроить, и вроде бы доброе дело сделать.

Но возникла проблема: куда девать кошку? Обычно ее забирала к себе Надька, но, во-первых, она еще ковыляла в гипсе, а во-вторых, до сих пор дулась на подругу. Поэтому козлом отпущения оказался Федорин.

Правда, вначале он стойко сказал: «Нет!», потому, что по натуре не был кошатником, а больше симпатизировал собакам. Но Тонька включила на полную мощность всю свою настырность.

– Я тебя умоляю! Она такая ласковая, такая смирная…Мебель не дерет, ест, что дают… И главное – она не курит и не прожигает сигаретами ковролин.

Федорин посмотрел на проплешины на полу, прожженные разгильдяями-визитерами и засомневался.

Через полчаса уговоров он сдался. Тонька по дороге на вокзал заскочила к нему домой, поставила у порога корзинку со «смирной и ласковой», позвонила в дверь, а когда Федорин открыл, выпалила: «Привет и пока!» – и укатила поправлять здоровье.

Вначале кошка действительно выглядела как ангелочек с хвостиком. Но ночью устроила новому хозяину бенефис. Она орала, как только замечала, что он уснул, ковер, конечно, не прожигала, зато наставила на нем меток, а в шесть утра прыгнула Федорину на голову и беспардонно забралась к нему под одеяло. Там куснула его за большой палец левой ноги, царапнула, а потом свернулась в клубок и, наконец, задремала. Но при этом так громко замурчала, будто трактор завела.

А утречком позвонила Тонька и невинным голоском спросила, как там ее чудо.

– Твоя смирная и ласковая спать не дает. Орет, как резаная.

– А, не волнуйся. Ничего страшного. Это у нее период такой. Недельку поорет – и перестанет.

Хорошенькое дело – не волнуйтесь. Она неделю по ночам будет вопить благим матом – и это называется ничего страшного. Поначалу всхлипнете, а потом привыкнете.

– Главное – из квартиры ее не выпускай. А то подвернется какой-нибудь кавалер – и что мне потом с котятами делать?

Федоринского терпения хватило всего на две ночи. Да и то неполных. Рано поутру он встал, накинул куртку, захватил из холодильника кусок колбасы – и приманил этой колбасой наглого рыжего котяру. Везунчик-кот по принципу «кто рано встает…» получил не только колбасу, но еще и «мур-мур-лямур» впридачу.

Кошак с поставленной перед ним задачей справился в полном объеме. Ночные концерты прекратились, и даже «трактор заводить» кошка стала тихонько – так, что это не только не мешало спать, а даже наоборот, убаюкивало.

Надька хохотала от всей души, когда Федорин рассказал ей об этой кошачьей эротике:

– А что ты скажешь Тоньке, когда она заметит, что ее чудо – беременное?

– Скажу – не волнуйся, это у нее период такой.

Все бы хорошо, но, гоняясь за котом по утренней прохладе, Федорин заработал насморк, да еще такой жесточайший, что даже Калиныч сжалился и позволил пару дней отлежаться дома.

И хорошо, что отлежался и набрался сил. Потому как разъяренный взгляд отдохнувшей Тоньки никакого светлого будущего Федорину не предвещал:

– Ты, зоофил потаенный! Объясни, почему это моя кошка из винегрета соленые огурцы выковыривает? Только не ври, что это у нее нехватка витаминов!

Ситуацию ненадолго разрядил федоринский однокашник, он же гений матюганского угрозыска. Капитан Горохов ворвался в редакцию с воплем:

– Ну и кто из нас свинья?

– Не я. Я в год собаки родился.

– Брось острить! Какого рожна ты засекреченную информацию растрепал?

– Я трепал только то, что ты мне позволил трепать.

– Щас! А про визитку Сенатского? Меня уже прокурор так вздрючил! Не разбираясь…

– Ну а ты, прежде, чем меня дрючить, все же разобрался бы. Начнем с того, что о визитке ты мне не говорил.

– А кто говорил?

– Сейчас вспомню… ага, вот! Вернулся Калиныч из приемной Сенатского и подробненько так изложил, что ему там сказали – и насчет бутылки из-под «Половецкой», и… вот! И о визитке! Я еще подумал: наконец-то Калина сам хоть какую-то информацию накопал.

– Где твой Калиныч?

Калиновский оказался легким на помине – явился на шум, мол, чего это на вверенной мне территории происходит? На вопрос, откуда он узнал о визитке, сперва уверенно ткнул пальцем в Федорина:

– От тебя!

Потом почесал подбородок и пробормотал:

– Хотя нет… погоди… ты мне только о бутылке говорил. Шарады, видите ли, загадывал… а насчет визитки мне наш этот… «зам по фигне» стукнул, когда я уже на пороге стоял. Шепнул тихонько на ушко, мол, Калиныч, понимаш, кака штука – замалчивают важный факт!

– Ну и откуда он этот факт выкопал, а, Федорин?

– Да, наверное, оттуда, откуда знал, что я возле места преступления присутствовал. А потом натравил шефа на подчиненного. Интриган вонючий.

Калиновский опять почесал подбородок:

– Ну и что мне с этим гадом ползучим сделать?

– Расстрелять, – угрюмо предложил Федорин.

Калиныч выскочил в коридор, даже не хлопнув, а припечатав дверью косяк, так, что штукатурка треснула. Горохов не помолчал минутку и уже было раскрыл рот, потому что сказать что-нибудь надо было, но что именно сказать – он никак не мог сообразить. Просто не успел, потому, что из-за стены послышалось:

– А, вот ты где, гад! – и звонко хлопнул выстрел.

Горохов подскочил, схватился за кобуру и рванулся к двери, но тут раздалось петушиное квохтанье, крик:

– А вот на тебе! – и еще три выстрела.

Федорин тихонько сполз под стол.

– Нет, Надюха, – простонал он сквозь смех, – все Тонькины розыгрыши по сравнению с ЭТИМ – детский сад.

– Угу… – согласилась Надюха. – Похоже, подруга, конец к тебе подкрался незаметно. Ты без зарплаты, кошка на сносях, а самый лучший в мире розыгрыш оказался не твой.

– Меня другое интересует, – Горохов опять присел на стул, застегивая кобуру, – этот ваш «зам по фигне», он, получается, знал то, чего, кроме нас с тобой… точнее, кроме меня, не знал никто. Откуда? Вопрос, конечно, интересный. Как, кстати, его фамилия, этого зама?

– А ляд его знает. Он тут у нас приходящий-уходящий. Мы его даже по имени никогда не называли.

– Я знаю, – отозвалась Надька. – Я же на всех табель заполняю. Жабин его фамилия.

– Что-о-о-о?! – завопили дуэтом Горохов с Федориным.

– Жабин… – растеряно повторила Надька в сторону двери, закрывающейся за обоими мужчинами.

Надо было видеть, как по улицам Матюганска мчался на всех парах, одновременно выкрикивая что-то в мобильник, солидный человек, капитан милиции, старший следователь Горохов, а по пятам за ним трусцой пылил, не замечая ничего и никого вокруг, неотвязный Федорин.

У отделения милиции уже отсвечивали мигалками все имеющиеся в наличии транспортные средства – от «газиков» до мотоциклов и даже один велосипед. Горохов с разбегу чуть не столкнулся с коллегой-следователем, затормозил – и Федорин ткнулся ему носом в спину.

– Ты кого на хвосте притащил? – рассмеялся коллега. – Привет, Федорино-Горин!

– Я не знаю, – взмолился Горохов, – как можно от него избавиться? Если кто знает, скажите, чтобы и я знал!

– А может, его как кота – в машину, да отвезти куда подале и там оставить?

– Не покатит. Он же журналюга, он откуда хочешь дорогу назад найдет. А нам сейчас главное – не его потерять, а Жабина найти!

– Мужики! – взмолился Федорин, – ну возьмите меня! А вдруг я как раз предчувствую, куда он спрятался?

– Во-первых, места в машинах нет. Во-вторых – не положено. Это тебе не детективный сериал. Вот что – если ты сейчас прикинешься послушным мальчиком, пойдешь домой и будешь там сидеть до утра – я тебе гарантирую эксклюзив о поимке особо опасного преступника. Заметано?

Это, конечно, было совсем не то, к чему стремилось журналистское сердце Федорина, но он понял, что на большее рассчитывать не приходится. Буркнул: «Ладно…» и поплелся домой. К слову – очень кстати. Потому как насморк, не иначе как на нервной почве, возвратился к нему с такой оглушительной силой, что обоняние отключил напрочь.

Федорин покрутился по комнате, отчистил остатки кошачьей шерсти с дивана и задремал под бормотанье телевизора.

Где-то посреди ночи его как подбросило. Сначала показалось, что это по телевизору сообщают, что следователя Горохова взорвали в его собственной квартире. Потом стало ясно, что латиноамериканская красотка, строящая на экране глазки хамовитому плантатору, никак не могла такое выдать. Значит – опять «голос свыше». Значит – опять предупреждение. Он, Федорин вполне еще может успеть. Если поторопится.

Кажись, успел. Вот он, дом, где Горохов живет. Вон его окна на первом этаже. Все тихо. И свет не горит. Видать, спит себе одноклассник и даже не снится ему, что его жизнь в опасности.

– Юрка! Проснись! – закричал Федорин и изо всех сил нажал на кнопку звонка.

Страшный взрыв сорвал дверь с петель и припечатал ею Федорина к полу.

Когда он очнулся, то увидел склонившегося над ним Горохова.

– Что же ты, обормот, натворил?

– Я не знал…

– Чего ты не знал?

– Что если на кнопочку нажать, такой шорох получится…

– Тьфу, остряк! – сплюнул Горохов. В это время с улицы вбежал сержант:

– Товарищ капитан, там еще одно тело под окном.

– Труп?

– Да нет, живой. Только без сознания.

Стоит ли уточнять, что бессознательным телом оказался «зам по фигне» Жабин?