Текст книги "С. С. С. Р. (связано, спаено, схвачено, расплачено)"

Автор книги: Валерий Лапикур

Соавторы: Наталия Лапикур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Кто?

– Ну, этот, как его? «Джип».

– А номер не заметил?

– Какой там номер! Еле отскочить успел. Только и увидел, что стекла затененные, а он уже метров за сто! Вон, слышишь – с той стороны еще гудит.

Будущий важный свидетель ничего не слышал, но кивнул головой. Тут подкатила маршрутка и Некто, не прощаясь, вскочил в нее – и уехал. А через пару минут появилась милиция. И будущий важный свидетель стал просто важным свидетелем. И принялся давать показания с чужих слов.

Оскопление хорей без анестезии

В редакционном коридоре раздался грохот, и в дверном проеме материализировался сам шеф Калиновский. Глядя на него, хотелось задать риторический вопрос: что может быть гнуснее разъяренного хорька? Вообще-то правильный ответ – два разъяренных хорька. И это был как раз тот случай, потому что из-за спины Калиныча выглядывал, подпрыгивая, его заместитель по менеджменту и рекламе – таинственная личность, появлявшаяся в офисе только в дни получки. В редакции его за глаза именовали «зам по фигне», ибо фамилию его никто ни разу как-то даже и не слышал, а по имени-отчеству звать – слишком велика честь.

На багровой физиономии шефа четко читался вопрос: где Этот? А на хореобразном лике менеджера светилось: ну Я же вам говорил!

– Федорин, – заорал шеф, пенясь и пузырясь одновременно, – один вопрос и пошел вон, чтоб я тебя здесь больше не видел!

Федорин, как ни странно, даже не вздрогнул. Видимо наконец-то проснулись в нем немногочисленные гены гонорового польского шляхтича. Пару минут он помолчал, а затем, не поворачивая головы, небрежным тоном отозвался:

– Калина, кстати, насчет «видел – не видел»: ты ж… в форточке когда-нибудь видел?

Шеф растерялся и брякнул то, что от него и ожидалось:

– Нет, а что?

– Тогда посмотри в зеркало. Вон там, в углу висит.

После долгой паузы шеф заговорил почти шепотом, то есть, нормальным человеческим голосом:

– Федорин, ты что – наследство в «зеленых» получил?

– Почему обязательно в «зеленых»? И почему наследство?

– Тогда отчего ж ты таким храбрым заделался?

– Это уже второй вопрос.

– Какой второй?

– Первый был перед предложением выйти вон. С какого, кстати, икса?

Шеф Калиновский жалобно посмотрел на своего «зама по фигне». Тот буркнул: «Я сейчас!» и растворился в полумраке коридора. Калиновский произнес почти примирительно:

– Федорин, ну не выкручивайся, тебя же засекли!…

– Где?

– На «промзоне». Ты брал интервью у прокурора, а потом долго трепался со следователем, который, между прочим, послал мене, когда я сунулся за эксклюзивом. Да еще пообещал устроить мне то, как он выразился, что в нашей газете напечатали вместо слова «пребывание».

– Ну, послал, ну, пообещал. А я-то тут при чем? К этому вашему интиму с эксклюзивом?

– Как при чем? – искренне возмутился шеф. – Ты собираешь материал для сенсации, а я об этом узнаю от… ну, в общем, неважно от кого. Важно, что узнаю.

– Какой материал, шеф?

Калина завертелся на месте, рефлекторно взглянул в зеркало, выматерился, плюнул в свое же изображение и заорал:

– За моей спиной крысятничаешь? Признавайся, кому собрался эксклюзив слить? «Матюганским новостям» или повыше метишь? Шельма!

Федорин наконец-то разобрался, что к чему и расхохотался. Шеф опешил и сел:

– Слышь, ты чего?

– А оттого, что сбылась, наконец, мечта идиота. Не скажу кого именно, но он только что плевался в зеркало. Калина, ты, кажется, хотел иметь в своей редакции безвинно пострадавшего за правду честного журналиста? Матюганского, образно говоря, Листьева? Так получи и распишись: Федорин А. С. 1970-го года рождения, служащий, женат, бездетный, вредных привычек не имеет окромя как подставлять свою голову под чужие кирпичи.

Шеф, наконец, понял, что подставили как раз его – и не кто иной, как облеченный в доверие хореподобный зам – и сменил гнев на любопытство:

– Насчет кирпича – согласен. Ты после этой травмы си-и-ильно изменился. Раньше слова из тебя не вытянешь, а сейчас прямо таки Зевс-Громовержец! Ладно, не серчай. Переведи лучше свое юродство в нормальный текст.

– Шеф, да не могу я сливать кому-то сенсацию про маньяка из «промзоны», хотя бы потому, что я вообще писать об этом не-мо-гу. Даже в свою родную газету.

– Ты что – вдобавок еще и это… буквы забыл?

– Хуже. Я теперь подозреваемый. Это не я интервью у прокурора со следаком брал, а они меня допрашивали. По факту возможной причастности. Боюсь – не в последний раз.

Шеф встал, подошел к зеркалу и протер его рукавом. Потом, не оборачиваясь, поинтересовался:

– Федорин, а что – это серьезно? Между нами… ты случайно… ну, сам знаешь?

Федорин промолчал. Шеф не отставал:

– Ну, я тебя, как коллегу, прошу: хотя бы намекни, о чем тебя спрашивали.

– Не могу. Тайна следствия.

– Убью, – простонал шеф.

– Валяй! Но только тогда на этой сенсации заработает не наша родная «Из-весть», а «Матюганские гов-новости».

– Уже и пошутить нельзя.

– Ладно, намекну. Никакого отношения к этому убийству я, естественно, не имею. Вот если бы в «промзоне» нашли растерзанный труп моей ненаглядной тещи с воткнутой в причинное место пустой бутылкой из-под моего, опять же, любимого пива «Кинь грусть» с моими же пальчиками – тогда, честное слово, было бы мне не до шуток. А поскольку бутылка была не из-под пива, а из-под водки «Половецкая», которую я, кстати, терпеть не могу, а отпечатки пальцев – оч-чень уважаемого в городе человека, то, как сам понимаешь, я у следствия заместо громоотвода: чего этот писака появился на месте преступления чуть ли не в одночасье с ними?

– Да они чё там, совсем офонарели?

– Нет, тут как раз нормальный ход. Мне когда-то знакомый следак рассказывал, что если кого-нибудь где-нибудь убьют, то милиция перво-наперво под подозрение родню берет.

– Ага! Особенно зятя!

– Если тещу грохнут, то да. А если супру-гу или супру-га, то сразу берут за жабры овдовевшую половину. А потом знаешь, за кого принимаются?

– Не имею счастья знать. Под судом и следствием не состоял, в подозреваемых не числился.

– За свидетелей! А почему? Потому как особливо хитрые преступники, когда удрать подальше не получается, прикидываются посторонними свидетелями. И очень даже, знаешь, живо излагают насчет подозрительного гражданина средних лет, среднего роста с бельмом на левом глазу и хромотой на правую ногу. Вот я под эту раздачу и попал.

Окончательно сбитый с толку Калиныч повернулся и шагнул к двери, как вдруг дернулся и сделал «кру-гом» через левое плечо, как на строевом плацу:

– Федорин! А ты что в «промзоне» делал? Жену выслеживал или тещу подстерегал – с ломиком или лопатой?

– Да нет, я исландский мох искал.

– Чего-о-о?

– Исландский мох. Супруге для каких-то там то ли примочек, то ли промываний. Совсем задолбала: найди да принеси. А эта зараза только на дубах с северной стороны растет. А где у нас в Матюганске дубы? Только в «промзоне» и остались.

– Да, помню, там еще когда-то роща такая красивая была.

– Была да сплыла. Торчит пять штук недорезанных. Другого места не было – завод воткнуть… Ну да ладно. Не дошел я до этого… растения. Только в пролом сунулся, а там уже милиции да прокуратуры – за фауной флоры не видно. А там знакомый следак узнал и сразу за душу: «Кто из наших тебе служебную информацию слил, признавайся!». Еле выкрутился.

– Повезло тебе, ничего не скажешь. А насчет бутылки с отпечатками – это ты сам видел или милицейский приятель просветил?

– Приятель. Может, с перепугу, а может – цель какая-то имелась.

– Фамилии называл? Хотя бы одну?

– Шеф, позвольте шараду?

– Валяй, поручик Ржевский!

– Фамилию он, конечно, не назвал. Но намек сделал. Вот вы с замом по городских фуршетах чаще меня отмечаетесь.

– Ну, так я же по должности.

– Да бога ради! Я не о том. Припомни, «Половецкая» всегда на столах стоит?

– Тут и вспоминать нечего! В обязательном порядке! Даже в отсутствие Вениамина Елисеевича – как один из символов края.

– А теперь второй вопрос шарады: этот самый жидкий символ кто-нибудь из постоянно присутствующих до дна допивает?

– Вопрос, конечно, интересный… но не особо сложный! Есть один такой, не только допивает, но и требует повторную порцию этого же пойла… то есть, я хотел сказать – напитка. Высшая форма, понимаешь, подхалимажа. У остальных на это здоровья не хватает. А может, какие-то специальные таблетки принимает перед каждым возлиянием. Ладно, давай третий вопрос.

– Извольте, шеф. Бутылка из-под «Половецкой» на месте преступления валялась уже полностью опорожненной. Исходя из цены продукта, пил явно не бомж, а человек состоятельный. Это раз. А во-вторых – настолько уважающий своего шефа, что иного возбудителя, даже перед убийством, не потребляет. Условный рефлекс собачки Павлова.

Шеф неожиданно оживился и снисходительно похлопал Федорина по плечу:

– Агата Кристи из тебя – как из меня Алла Пугачова. Этому человеку «Половецкую» ящиками прямо с завода доставляют. И что характерно – совершенно бесплатно. Так сказать, в порядке «представительских». А на халяву, как ты знаешь, и «Половецкая» медом покажется.

– Согласен. Но этот факт не отрицает моего предположения, а только подтверждает его. Ты уже понял, чьи отпечатки, скорее всего, на бутылке?

– Неужто Сенатский? Ай да щучий сын! Ай да чистюля, ай да правдолюб! И прочая, и прочая, и прочая… Теперь понятно, почему с тобой менты разоткровенничались.

– Естественно. Простому следаку, которых у нас в городе навалом, против доверенного лица Вениамина Елисеевича идти – это все равно, что с танком бодаться. А вот шеф самой популярной и самой независимой газеты Юга России очень даже сможет прямо и без обиняков задать всесильному помощнику сенатора пару-тройку нелицеприятных вопросов. Я прав?

– Правдоподобно. Ладно, рискнем пощупать сильных мира сего. Суши сухари, Федорин. Если Сенатский скажет, что все это – ложь, трындеж и подлая провокация, то я тебя прикрывать не стану.

– И на том спасибо, шеф. А насчет кто кому в капезе будет передачи носить, это мы потом разберемся.

– И все-таки, Федорин, что-то ты не договариваешь. Ну ладно, я пока к Сенатскому, чтобы, так сказать, по горячим следам, а там видно будет. Остаешься за меня… и за всех.

Отправляясь на встречу с высокопоставленным подозреваемым, Калиныч хорохорился и пытался шутить:

– Или мы вставим фитиль всем коллегам – от Питера до самой дальней гавани Союза – или сушите шефу сухари и покупайте в складчину махорку.

Однако, вопреки ожиданиям, Калиныч возвратился в редакцию довольно быстро и, что самое главное, не под конвоем. И вместо вызвать Федорина к себе сам зашел к нему в отдел, уселся напротив и озадаченно констатировал:

– Не пойму: то ли мне действительно пора стреляться, то ли я конченый дурак.

– Ну да ладно, шеф, будет вам с вашей искренностью.

– Да нет, Федорин, самое странное, что все-таки было, как ты рассказал… Я, честно говоря, думал, что менты тебе специально дезу слили ради каких-то своих разборок. Ты же знаешь, после того, как главного областного милиционера турнули с понижением…

– Знаю, знаю, в Новозадвинск старшим участковым.

– Так вот, после этого, как водится, скорость стука в некоторых органах стала опережать скорость звука.

– Это вы к чему, шеф?

– А вот к чему. Захожу я, значит, к господину Сенатскому, а он такой вежливый, улыбчивый и даже где-то радостный. Говорит – на ловца и зверь бежит. Вот сейчас референт отксерит мое объяснение следователю из милиции и можете спокойно публиковать его в завтрашнем номере.

– Какое объяснение, вы о чем?

– О бутылке из-под «Половецкой» с некими отпечатками пальцев и о визитке со служебным телефоном вышеозначенного господина. Словом, все, как ты рассказывал.

– Ну и?…

– Все было! И не было! Пальчики на бутылке и в самом деле Сенатского, он ее в вагоне оставил в последний приезд из Москвы. Не допили с попутчиком грамм пятьдесят. И оставили. А чего – зарплата позволяет водкой разбрасываться. Видать, какой-нибудь бомж и приватизировал, а потом бросил. Может, этот бомж и убийство совершил. Этой публики немало в «промзоне» ошивается.

– А визитка?

– А насчет визитки, так Сенатский вообще мне в лицо рассмеялся. Я, говорит, таких в месяц по сто штук раздаю. Это же служебные. Для связи, для контроля. Ну и те, кто на прием приходит, тоже с собой уносят. Вот ежели бы на ней, говорит, номер моей специальной мобилки был, который кругом-бегом всего пять человек знают, тогда конечно… имел бы я бледный вид. А так, говорит, господин Калиновский, это все равно что вас каждый раз на допрос таскать, когда на месте преступления «Матюганские известия» обнаружатся.

– Все? Больше ничего не сказал?

– Ничего. Так что – никакой сенсации не получится. А может, и слава Богу. Что-то, Федорин, мне эта свобода слова, честно говоря, уже в печенках сидит.

– В смысле?

– В смысле одного тонкого намека на толстые неприятности после находки на месте очередного преступления свежего номера нашей газеты… ну, например, с моими отпечатками пальцев. Или собственноручно записанным домашним телефоном… или еще какой-нибудь гнусности.

– Да будет тебе, шеф. Сенатский шутит.

– Федорин, запомни раз и навсегда: это он у тещи за блинами шутит. А когда при исполнении да еще в своем кабинете – то это уже не юмор, а почти что «черная метка».

– Зря я все это рассказал. И чего меня за язык тянуло?

– Да ладно… тянуло, не тянуло… опровержение мы, конечно, заверстаем. Придется добавить пару слов относительно «известного своей бескорыстностью»… и прочая, и прочая, и прочая. Короче, вот тебе текст, приведи его в божеский вид, а я пойду, постреляю. И очень тебя прошу, Федорин, про весь твой треп со знакомыми ментами будешь рассказывать маме дома.

– Мама далеко.

– Ну, тогда зайди в туалет, нагнись над унитазом, все туда выкричи, спусти воду и успокойся.

Относительно того, где и перед кем ему в дальнейшем откровенничать, Федорин понял хорошо. И поэтому, когда его посетило следующее предчувствие, он уже никуда не звонил, ни с кем не делился, а только написал на обрывке бумаги некий текст, внимательно прочел его, порвал записку на мельчайшие кусочки, сбросил в унитаз редакционного туалета и спустил воду.

А, выходя из туалета, послал подальше хорькообразного «зама по фигне», который, столкнувшись с ним в дверях, схватил за рукав и попытался выведать, что же такого интересного рассказал Калиныч после похода к Сенатскому. Помня, что краткость – сестра таланта, Федорин не стал уточнять, где, когда и в какой позе он желал бы видеть любопытного стукача, а недвусмысленно рявкнул:

– Пошел вон, козел!

«Козел» подпрыгнул и рванул вперед, чем подтвердил истинность мудрой мысли: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет».

Федорин посмотрел ему вослед, удовлетворенно хмыкнул и глубокомысленно изрек:

– Вот и нечего подсыпать туда, где твое не мелется.

* * *

После второго убийства в «промзоне» Матюганск как-то испуганно затаился и затих. Похороны несчастной Вилкиной прошли безо всяких эксцессов, никто не пытался перевернуть милицейскую машину или хотя бы плюнуть в лицо пешему патрулю. Тем более, что в этот раз милиция благоразумно не отрядила своих людей на кладбище.

Безо всяких указов и распоряжений простой народ взялся за ум. Барышни и замужние женщины норовили вернуться домой засветло и не пытались при этом «срезать углы» через пустыри и заросли. А мужья и кавалеры, в свою очередь, опять безропотно встречали их, как и положено – на остановках автотранспорта.

Некое нервное подергивание зафиксировали только местные журналисты. Для начала (невиданный случай!) областная прокуратура официально дезавуировала версию о причастности к первому убийству душевнобольного Брынцева, а заодно почему-то приснопамятную прокурорскую байку относительно закрытой черепно-мозговой травмы сержанта-самоубийцы. Более того – высокопоставленные московские командировочные распорядились привести могилу бедолаги в человеческий вид, поставить оградку, а главное – написать на надгробии, что покойный имярек «Погиб при исполнении служебных обязанностей».

Истосковавшиеся по сенсациям газетчики бросились за объяснениями – не будет ли вместе с брынцевским пересматриваться заодно и вокзальное дело – но в ответ получили стандартное: «В интересах следствия никаких комментариев не будет».

Народ, как это водится на Руси, подобрел и вместо требований разорвать убийцу-Брынцева на кусочки без суда и следствия, жалел беднягу вслух и публично. В отсутствие официальной информации плодились слухи. Причем самые невероятные. К примеру: кто-то неизвестный украл у сержанта пистолет, убил его невесту, двух свидетелей, затем пустил пулю в висок милиционеру и вложил ему, уже мертвому в руки табельное оружие. А бабки у подъездов поминали какую-то Агриппину, которая за советскую еще трешку наводила на заказанных людей такую порчу, что те голыми бежали через весь город, на вокзал, чтобы броситься под паровоз.

Столичное начальство, снова же, по слухам вознамерилось еще раз перетряхнуть местное милицейское руководство, естественно, с целью усиления. Но вовремя одумалось. В определенных кругах цитировали даже со ссылкой на сенатора Тошмана мудрое замечание по этому поводу некоего московского генерала: «Маньяк-убийца – это дело тонкое! Сразу не изловишь. А если после каждого эпизода начальство менять, так его, начальства, не напасешься!».

И наконец – вопреки опасению шефа Калиныча свежих номеров газеты «Матюганские известия» с его отпечатками пальцев на местах новых преступлений не находили уже потому, что после второго убийства в «промзоне» ничего криминального в Матюганске, к счастью, не произошло.

Но как мы уже, кажется, отмечали, даже относительно хорошее рано или поздно заканчивается и только неприятности – постоянны.

Смертельный подрез

Расшифровка звуковой дорожки служебной видеосъемки свидетельских показаний по ДТП на трассе Матюганск-Козлодемьяновка.

– Стало быть, стою, прикуриваю. Вот на этом самом месте, где сейчас.

– Как именно стоите?

– Лицом вон туда, на Козлодемьяновку. Потому как спиной к ветру. Я ж прикуривал – так чтоб не задуло.

– Когда вы увидели пострадавший автомобиль?

– Это джип который? Как только из-за спины выскочил, мимо меня пролетел – и пошел дальше. Вон туда.

– То есть, вы не видели лично, как и откуда джип появился на шоссе?

– А откуда ж он еще мог появиться? Ехал – да и все.

– Ну, например, от города шел или с боковой выехал?

– Не видел.

– Проехал мимо вас, а что дальше?

– А дальше я прикурил и хотел уже повернуться лицом, стало быть, к городу: где ж моя маршрутка? А тут это!

– Пожалуйста, подробнее – что «это»?

– Ну, «жигуль». С проселочной, которая вон там, слева. Вылетел и этого фраера, который джип, подрезал. Я еще думал – он его в борт протаранит. Но он вывернул. А тот нет.

– Свидетель, без «тот» и «этот». Отвечайте конкретно: кто вывернул, кого подрезали, что дальше было?

– Вывернул водитель «жигуля», но подрезал… а тот, который водитель джипа, вправо резко так дернулся, на обочину вылетел – и прямо в столб вписался. И почти сразу загорелся. А потом рванул. Я думаю: он же как минимум на сто пятьдесят шел! Рванешь тут.

– А водитель «жигулей»? Он что – тормозил или останавливался?

– Какое там! Подрезал, ударил по газам – и на скорости прямо по осевой в сторону Козлодемьяновки. Только я его и видел. Я так вам скажу: он его не случайно подрезал. Он его тут подстерегал.

– Кто кого?

– Тот, который в «жигуле», того, который в джипе. Вот те крест!

– Почему вы так считаете?

– А я вот тут, на этом месте каждый день маршрутку жду. А вон там, через дорогу, выхожу – когда на работу… так я насмотрелся, как с этого проселка обычно выезжают. Тут – понимаш, кака штука: если у тебя правый поворот, то притормаживаешь, глянешь, не летит ли какой-то «новый козлодемьяновский» по главной, сломя голову. А уже потом аккуратненько на крайнюю правую выезжаешь и поворачиваешь. А если тебе с этого проселка левый поворот, да еще через осевую… тут лучше вообще стопануть, на обе стороны разглядеться основательно, а потом уже трогать.

– Откуда вы так правила хорошо знаете?

– Так я ж не всю жизнь в автобусе толкаюсь. Были и у меня колеса. Да пришлось продать за полцены, когда в девяносто восьмом случился этот… обвал. Ну, сами знаете…

– Знаем. Продолжайте ваши показания относительно ДТП.

– А что продолжать? Я так понимаю – этот загодя подъехал и так метров… ну, за десять… двадцать от силы… стоял и высматривал. Поджидал.

– Вы это лично видели, как он там стоял?

– Не совсем. Я больше слышал. Оно как сначала было – я вон по той тропинке напрямик на остановку вышел и все время налево смотрел, откуда маршрутка идет. Потом стал прикуривать, повернулся к ветру спиной и не заметил даже, откуда этот джип вылетел. Но зато услышал – слева этот «талалихин» ударил по газам, аж мотор взревел! И пошел вроде как на таран. Вот тут обе машины у меня в поле зрения и оказались. С этого момента я все видел: и как подрезал, и как уходил на скорости, и как джип со столбом обнялся.

– А номер «жигуленка» в поле вашего зрения случайно не вошел?

– Скорблю, но нет. Дым как раз в глаза попал. Силуэт машины я, конечно, разглядел. Но не в деталях. А когда слезу протер, он уже далеко был.

– Вот вы говорите, «который в «жигулях». Вы разглядели – там, в салоне только водитель был или еще кто-то?

– Не уверен, не скажу. Я так, условно единственное число употребляю. Не в отношении людей, а в отношении машины.

– Вы какую-то фамилию упомянули. Знакомый ваш? Говорите, никаких деталей не разглядели? Странная вас слеза прошибла. Номера машины не увидели, а того, что за рулем сидел, опознали, да еще со спины. Как его фамилия?

– Окстись, служба! Ой, извиняюсь! Скорблю… Если вы насчет Талалихина, так это ж летчик, Герой Союза, который в сорок первом немцев таранил.

– А, герой… так это вы вроде как сравнение употребили?

– Точно! Во-первых, потому, что там таран – и тут таран. А во-вторых, потому, что тот, который в джипе сидел, еще хуже немца.

– Гражданин, давайте не будем отвлекаться не по делу. Встаньте еще раз вот сюда и покажите нашему оператору рукой направление движения «жигулей» с того момента, когда они попали в ваше поле зрения. И без примеров из истории, пожалуйста. Молча: встал, показал… все! Встал там, где стоял! Теперь показывай, куда джип двигался, только молча. А теперь – откуда «жигуль» вынырнул… молча, я сказал! Встал, показал!…

– Ты еще прикажи: упал, отжался.

– Разговорчики в строю!

(конец расшифровки).

* * *

Известие об автокатастрофе под Семейкой Федорин воспринял философски. То есть – с определенным отстранением.

Первая реакция была естественной: слава Богу, что не я.

Последующая тоже соответствовала норме: доездились!

Затем посетило легкое раскаяние: все-таки покойник не чужой человек, учились вместе. Правда, давно, еще в школе. А после от него никаких попыток сближения. Правда, Теще квартиранта рекомендовал. И на том спасибо.

Дальнейшие упражнения ассоциативного мышления грубо прекратил шеф. Он даже не вошел, а влетел в редакцию. Как всегда – без «здравствуйте» или хотя бы «привет». И заорал с порога:

– Федорин, что у тебя с этими твоими… дикими кобылицами?

– Пока без изменений. Теща залегла в своем Новозадвинске на дно и носа не кажет. Боится, что привлекут за ложные показания. А жена все еще лечится и параллельно нашла себе занятие: записалась на курсы предсказательниц. Вечерние…

– Везет же некоторым! Но я тебя не про родню, а про отдел спрашиваю.

– А, про этих… Тоньку с Надькой? То есть, Надежду с Антониной. Одна в санатории инфаркт долечивает, а у второй скоро гипс снимут. Нога вроде нормально срослась.

– Вот и хорошо. Готовь их морально, что им обеим предстоит продолжить курс лечения, но уже за свой счет. Такие вот коврижки.

– Не понял, шеф, это что – сокращение штатов? Или «на фиг с бала» безо всяких церемоний? Без компенсаций и вышибального пособия. За что?

– Во-первых, пока что не с бала, а в отпуск. Но безоплатный. И не «за что», а «почему». А потому, что хозяин еще дома, но венки уже выносят.

– Не понял…

– А что тут понимать, Федорин? Спонсор, литературно выражаясь, гигнулся. А по-простому – звезданулся. Что, опять не понял?

– Ага.

– Чего ты не понял, Федорин? Есть ли у нас вообще спонсоры или мы с паперти кормимся?

– Вроде того.

– Олух царя небесного, Чернышевский недоделанный, да если бы мы жили только на подписку, то не хватало бы даже на презервативы, чтобы не плодить себе подобных. Дошло? Ты на календарь в последний раз в каком классе смотрел? Небось, не позже пятого.

– Да нет, я просто думал, что у нас – как у всех. Реклама там всякая, поздравления платные.

Шеф от возмущения даже перешел с крика на сип:

– Поздравления? «Дорогого прадедушку, дедушку, отца и супруга все его правнуки, внуки, дети и жена поздравляют с 90-летием и ждут – не дождутся, когда же ты, наконец, сдохнешь и твои дача с квартирой, наконец-то нам достанутся, а то ты, старый козел, и так уже половину наследничков пережил!». Думаешь, мы с этого дерьма хоть что-то имеем, кроме скандалов с налоговой? Нет, Федорин, ты точно чокнутый. И не тем кирпичом, а гораздо раньше. Может, еще в мамкиной утробе.

– Ладно, шеф, убедил. Я чокнутый. Дальше что?

– Дальше – извини. Но ты, Федорин, даже бетонный столб из себя выведешь. Еще дальше – наш неизвестный читателям, но лично дорогой нам спонсор, отец и благодетель надысь отошел в мир иной. И не по своей воле! И жутким образом! Сперва разбился, затем загорелся и, наконец, взорвался. Уразумел?

Тут уже Федорина перемкнуло, да так, что он только стоял и хлопал белесыми ресницами, как старорежимная барышня, которая впервые воочию увидела то, о чем до сих пор только читала на заборах.

Шеф успокоился окончательно и даже перешел с сипа на привычный командный голос:

– Федорин, ты все правильно понял, кто именно у нас разбился, загорелся, взорвался и чья личность в траурной рамке украсит завтра первую страницу возможно последнего нормального номера нашей газеты. Да, он нас кормил, поил и даже баловал. В меру. А теперь и в самом деле – хоть на паперть. Но там много не дадут. Конкуренция.

– Шеф, но мы же на него наезжали, то есть, критиковали. Я уже не говорю об истории с его визиткой в «промзоне». Тут же с нашей стороны был, как ни поверни, форменный шантаж.

– Ну, шантаж! Но интеллигентный и исключительно для пользы дела. Я ведь что ему на самом деле сказал: «Матюганские известия» не только не собираются эти «жареные факты» публиковать, но и если конкуренты вякнут, сразу же опровержением их, опровержением – в грызло! Главное, чтобы с вашей стороны было понимание наших нужд насущных.

– И как – понял?

– Он сказал, что тут и понимать нечего. Не фиг, мол, огород городить… касательно принципиальности. Нарисуй, сколько тебе надо, а мы обсудим.

– Он что – ненормальный?

– Федорин, он-то как раз нормальный. Был… Потому и платил за то чтобы его поругивали. Во-первых, это демократично. Свобода слова, мать ее за ногу. А во-вторых, электорат у нас обиженных любит. Понял? Или еще раз повторить? Ты ж у нас после кирпичного пришиба числишься особо непонятливым.

– Дошло. Не сразу, но дошло. Это как в одной книжке, не помню, как называется. Про то, как особо крутые в борделе платили проституткам, чтоб те над ними издевались. И ловили от этого кайф.

– Федорин, ну ты и нахал! Прежде, чем острить, подумал бы своей стукнутой головой, кто тебе платить будет, когда ты на панель пойдешь, жертва дородовой травмы!… Ну да ладно, «взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!». Как говорят в одном старом анекдоте, главное – не кого сняли со льдины, а кого на нее назначили. Даст Бог – и нас вывезет.

– В каком смысле?

– А в том, что свято место пусто не бывает. А должность представителя сенатора в его округе – тем более. Не сегодня-завтра шеф нового назначит. Какого-нибудь Думского, Депутатского, Парламентского или, на худой конец, Пешеморепереходященского. Который тоже не дурак. Или не совсем дурак. Понимает, что и ему правильный пиар нужен. Особенно на первых порах. При условии, правда, что наши козлы из «Новостей» расценки не собьют. Надеюсь…

– Я тоже.

– Надежды юношей питают, Федорин! Так что поработаем пока меньшим числом. Но за те же деньги. Точнее – уже без оных. Спасибо, если на поминки пригласят.

Тут Калиныч посмотрел на часы и озабоченно констатировал:

– Чегой-то я сегодня перенервничал. Пойду на компе постреляю.

Шеф считал себя человеком старой даты, современные технологии воспринимал, как вынужденное зло и только на уровне компьютерной верстки газеты. Потому как последний линотип на местной типографии списали в металлолом, еще когда Ельцин с Грачевым вышибали танками Хасбулатова из Белого дома.

Но консерватизм шефа проявлялся даже в том, что уже готовые полосы набранного текста он правил не «Вордом», а шариковой ручкой по распечаткам, приговаривая при этом: «Лучшее новое – это старое». И уж ни для кого в редакции не было секретом, что комп он воспринимал исключительно как игрушку для взрослых, Интернет – излишнюю роскошь, а выражения типа «дефрагментация диска» вызывали у него приступы легкой истерики.

Зато «птичек пострелять» на том же компе – ой как любил!

И пока из кабинета шефа доносились звуки выстрелов, взрывов и пулеметных очередей, сопровождаемые радостными криками, Федорин мог спокойно переваривать новость, сулящую весьма и весьма неопределенные перспективы.