Текст книги "Городские цветы (Конец водной феерии)"
Автор книги: Валерий Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Молчание было долгим. Мне вдруг почудилось, что весь зал затих. Хотя это навряд ли.
– Ладно... есть один вариант, – кротко вздохнув (мол, глупость делаю!), сказал Серж. – Вот, – снова зачиркал. – Высота комнаты эта нелепая мне ни к чему. Короче – ставлю натяжной потолок. И тут вот – между натяжным моим потолком, и старым, пространство... полметра почти...
– И что? – произнес Федя.
– Можете здесь проходить... положите досочки, сколотите, чтобы потолок мой не рвать. И – вперед! – даже осклабился. Впервые что-то бандитское мелькнуло в нем.
– На карачках? – Федя проговорил.
Серж дернул плечиком: мол, это уж не моя проблема... я и так глупость делаю ради вас.
– Ну спасибо... – заговорил Федя. – По потолку я пока как-то не хожу. И Люся тоже. На карачках, конечно, переходилось передвигаться, не без того. Но то – по собственному желанию, а не так!
– А как же в армии, Федор Кузьмич? – Серж примиряюще улыбнулся.
– А армию ты не трожь! – Федя резко поднялся. – Пошли!
Мы все последовали за ним, и даже Коля-Толя уже было слившийся с соседней компанией, встал и пошел.
6
В углу двора, у дверки на лестницу, были сложены аккуратной горкой тугие серебристые мешки, явно иностранные... против таких не попрешь! Мы стояли молча. Из дверки выскочил мастер, в строгом комбинезоне, весь, до бровей, покрытый серебристой цементной пылью – но, несомненно... негр. Почему-то это особенно подкосило Федю.
– Почему негры-то? – пробормотал он убито. – Своих, что ли, нет?
Люся виновато вздохнула, словно и в этом была ее вина.
Увидев нашу неказистую толпу, мастер встревожился. И его можно было понять.
– Гоу! Гоу! – он замахал черной, с желтой подпалиной, ладонью.
– Нет уж! – прорычал Федя. – В моем Отечестве посторонние мной командовать не будут!
И мы пошли напролом. Отодвинув мастера, поднялись по старым стертым ступеням, усыпанным серебристой пылью, до верхнего тупика лестницы. Старая ветхая деревянная дверь стояла, прислоненная к стенке, в глубине мелькали в дымке стройные африканцы, пилили и скребли. Мы вошли. На нас они даже не посмотрели. Менялись времена: на смену бурному, порой трагичному стилю общения хозяев и работников шел абсолютно индифферентный стиль. Даже языка не надо знать. Зачем? Тильки отвлекает! Так называемый натяжной потолок, съедая почти половину высоты, еще, видно, не натягивался, и потому колыхался, как парус.
– Предлагает мне ходить по нему! – горько усмехнувшись, кивнул туда Федя.
Глаза щипало. Потекли слезки у Люси, Фединой дочурки... какая она хозяйка? Теперь – плачь не плачь.
– Я что же, за стенкой должен жить, как домовой? – громыхал Федя.
Крик его всколыхнул меня: я вырвался из алкогольного забытья и стал прилежно вглядываться в дымку. Действительно – два негра, убеленных цементом, перегораживали дверь в дальнем конце стеной из легкого гипсокартона: никакого проема на ней даже не было обозначено. Федя кинулся туда. Мы – за ним.
– Убрать! – рявкнул Федя.
Негры аккуратно положили стенку на пол, повинуясь. Видно, кроме непреклонных негров, тут есть еще и преклонные, понимающие язык, во всяком случае – интонацию.
– Пошли! – скомандовал Федя, и мы прошагали за ним, гордо оставляя грязные следы на сахарно-белом гипсокартоне... Проследовали – и стенка за нами поднялась... Замурованы? Федя не повернул головы – и мы особо не поворачивались. Если уж сам хозяин спокоен – чего нам дергаться? Небось, Федя на войне выходил и не из таких ситуаций!
Да, крепко нас склеило плавание. Кое-что вывезли из него! Из короткого тупого коридорчика мы поднялись по деревянной лесенке в крохотную светелку, точней – маленький железный домик на крыше.
За рамой – кровли до самого горизонта. Как желток, сиял в тумане купол собора. Море крыш!.. Ничего! Проплыли по Ладоге – и здесь не пропадем! Как любил я раньше забираться на крышу: пройдя через солнечную пыль чердака, подтянувшись, вылезал на ломко стреляющее под ногой кровельное железо, быстро шел, балансируя, чтобы не соскользнуть. Освобождаясь от тяжести ноги, ржавое железо гулко распрямлялось, подкидывая вверх фонтанчик ржавчины. Запах нагретого солнцем ржавого железа всегда, с тех пор, поднимает в моей душе восторг, чувство опасности, азарта, балансирования на краю. Хорошо, что я это опять почувствовал. Не к этому ли домику на крыше я подходил крадучись, давным-давно, заглядывал в таинственную жизнь за рамой... кто же там может жить? И вот – проник. Точно! Так же – в одном растрескавшемся длинном деревянном ящике рос зеленый лук, светлеющий к корню, в другом мелкие фиолетовые цветки. Попал-таки в свою мечту!.. С другой, правда, стороны. И – на самом закате, в конце этой жизни, в которую я так стремился попасть. Наступила вдруг тишина... Тихий ангел пролетел?.. Нет – это строители закрепили глухую стенку. Поднялось волнение. Надо прощаться со всем этим – с крышами, с видом города... или, наоборот, остаться тут навсегда? Но как?
– А будем тут жить! – бодро Федя произнес. – Кровлю править! А еду нам на малярных люльках будут поднимать!
Он со слезами улыбался. Белые облака, неподвижно застывшие, вдруг двинулись в поход, – я даже пошатнулся. Нет, облака на месте – это Федя повернул стекло, с отражением неба, пошире открывая окно.
Зазвонил телефон – старый, черный, со свившимся кольцами пятнистым шнуром.
– А! Это ты? Да так... все нормально! Стенка твоя не мешает нам. Бывай! – Федя шмякнул трубку. Весело на нас глянул – и мы старались глядеть так же бодро. Не пропадем!
Федя, покряхтывая, вылез на крышу, мы – за ним. Распрямились, стояли под широким небом – все слегка кружилось: то ли от алкоголя, то ли от высоты. Вот оно, небо! Вот она, голубень-то пошла!
И тут откуда-то издали пошли звонкие удары, с детства знакомые мне. Где-то крышу перекрывают: удары большого деревянного молотка, сгибающего кровельное серое железо на углу деревянного верстака – радость толковой работы, долгожданного обновления, передающегося зрителям... и даже слушателям. На ближних крышах не было видно этой работы.
Я закачался. Федя поддержал меня:
– Ты-то осторожней... пока привыкнешь!
– Я привык! С детства бегал по крышам! – радостно сказал ему я.
– Ну-ну, – Федя улыбнулся.
Звонкие сгустки воздуха летели к нам – Федя, побалансировав на краю, протянул руку Люсе, и они грациозно, как по камешкам, перешли по тугим сгусткам над улицей. Встали на дальнюю крышу – и Федя повернулся, помахал рукой:
– Ждите там нас. Управимся – вернемся! – и они, сгибаясь, пошли вверх по скату. На гребне встали, придерживаясь за трубу, обернулись, помахали нам и исчезли за скатом.
7
Им теперь хорошо! А что делать нам? Я отважно попытался ступить, нащупать в воздухе какую-то опору... но звон иссяк, и я с трудом вырвал ногу из пустоты, потом уселся на кровлю. Вот так вот!
Снизу донеслось шарканье троллейбусной дуги по проводам, бряканье по железкам на стыках. Да – по воздуху нам не пройти! Лишь такой вот земной транспорт доступен нам... и то теперь – навряд ли.
– Ну... пошли, что ли? – с усмешкой кивнул вниз Коля-Толя.
Теперь он наш лидер?
– Давай! – сказал я. – Солдатиком или ласточкой?
– А вот так вот! – Он, раскорячившись, "ласточку" изобразил.
– А ты прыгал, что ли?
– А то нет!
Все-то он успел!
– Я вообще, – Коля-Толя раздухарился, – только с самолета не падал без парашюта! А уж тут-то! – пренебрежительно глянул в пропасть улицы. Сплюнул. И приступил к эпосу...
Пока я дремал на горячем скате крыши, до меня доносилось:
– Жил я тут... с одной. "Всего-то с одной?.." Но это я, кажется, лишь подумал, а вслух не сказал. – На третьем этаже... – Это уже что-то более-менее конкретное! Я поднял голову. – И так она достала меня... Коля-Толя явно выходил в лидеры, – что решил я выйти... через окно.
– Врешь! – сипло, с явной завистью произнес Никита.
– Счас увидишь! – Грохнув железом, Коля-Толя шагнул к краю.
– Погоди, – это растерянно произнес Игорек. – И как же... цел?
– Цел, к сожалению! – после долгой паузы с горечью произнес Коля-Толя.
– А как? – тут и меня разобрало любопытство.
– Банально, – вздохнул он. – Попал на троллейбусные провода. Те спружинили... Ну и закинули меня... на пятый этаж.
– Выше? – сипло произнес Никитон. Сам много раз тяготел к этому, но не решался.
– Выше, ясное дело! – гордо произнес герой.
Он долго молчал... Но эпос на этом не кончался – как не кончается любой эпос.
– Ну! – наконец злобно промолвил Никита.
– Гну!.. И так эта там достала меня, что я решил выйти... из окна.
– С пятого? – хихикнул Игорек.
– Ну а с какого? – после долгой паузы произнес наш герой. – Ну и... не дождавшись поддержки, продолжил он, – снова... спружинило.
– На шестой? – прохрипел Никита.
– Да нет... на седьмой, – произнес Коля-Толя.
Недосягаемая высота!
– Врешь! – с завистью произнес Никитон.
Коля-Толя равнодушно развел руками – тень от его рук прошла по моему лицу – мол, как хотите!
– А в стихах – не можешь про то рассказать? – съехидничал Игорек.
Коля-Толя не счел нужным отвечать.
– Ну... а если с крыши спрыгнуть... отсюда, – произнес Никита, – то, видимо, на небо взлетишь?
– Видимо, – равнодушно ответил тот.
– Ну... тогда я пошел! – Громыхая железом, Никита сошел на край.
Я хотел ухватить его за штанину, а потом подумал: а чего еще ждать нам? Отличный случай!
– Я за тобой! – приподнялся.
Но опередил нас всех Игорек, любитель возвышенного.
– Оно!.. Оно летит! – закричал он, тыча пальцем в небо, утыканное аккуратными облачками... где уж там померещилось ему его пальто, в которое он вложил когда-то всю душу, после чего оно покинуло его? И не успел никто молвить слово, как он радостно кинулся вниз, и почти тут же, махая то рукой, то ногой, взлетел над крышами, и летел все выше, исчезая в облаках.
Удачно. А теперь я. Из страха я все же сполз вперед задом, оттолкнулся – и как бы сидя на стуле летел. Провода гуднули басом, спружинили, и я так же, как бы сидя, взлетел!
8
Очнулся я тоже сидя, причем прочно и неподвижно, причем, как это ни странно, в пивной, которую мы недавно так драматично и, я бы сказал, с пафосом покинули. И вдруг – опять, как ни в чем не бывало! И главное, я не мог вспомнить, каким образом мы здесь очутились?
По той ли рискованной, но эффектной методе, которую расхваливал Коля-Толя, – прыжком с крыши на провода... или другим, более обыденным способом? И главное – ни по обычному, с землистым оттенком лицу Коли-Толи, ни по привычно набрякшему лилово-бордовому лицу Никиты, который с таким упоением и отчаянием готовился к прыжку, невозможно было понять – состоялся ли полет. Готовился Никитон как к подвигу всей своей жизни, как к своему ответу всем силам реакции... и вдруг – на лице его ничего не отразилось обычный его мордоворот. Странно, что и я не помнил – летали ль мы? Разговор шел в обычной для Никиты взвинченной манере, на грани брызгания слюной, особенно он кипел тогда, когда знал, что не прав. Разговор был почти нейтральный, потом, правда, оказался взрывоопасным, – но это у Никиты всегда.
Все это я успел меланхолично сказать себе, зафиксировав, так сказать, ситуацию. Странно, что я возник из небытия как бы в середине, разгаре спора, который я уверенно, видимо, вел, ничего не помня. А помню лишь с Никитиной бешеной фразы:
– ...да Пиросмани никогда не стал бы работать здесь. Он мог только... в насиженных местах, где духовность была. А тут! – Он презрительно махнул рукой.
С чего это нас взволновала судьба Пиросмани? Скорей – нам надо было позаботиться о своей, не совсем понятной. Поэтому при последних словах моего друга я зорко огляделся окрест: не обидят ли хозяина этого заведения обвинения в бездуховности? Похоже, что да. Из-за своей обновленной стойки он поглядывал на нас с явной антипатией. Странно – ведь мы с ним недавно были друзья и он обнажал передо мной свою душу. Куда все ушло? Вообще, все странным образом изменилось, включая облик пивной – можно ли теперь называть ее этим словом? Что ли, мы так долго летали? Где? Игорек – вдруг внезапно и резко вспомнил я – точно скрылся в тучах, а мы почему-то тут. Произошло... разделение на духовных и бездуховных? Видимо, да. Но сколько это отняло времени? Не могла же за час обстановка тут столь коренным образом измениться? Смутно помню закопченные, неровные стены в масляной краске... сейчас стены сияли кафелем и чистотой. За сколько это могло произойти? Выяснив это, проясним кое-что и в своей судьбе, в той части жизни, которая исчезла из памяти. Не могло же все тут покрыться кафелем мгновенно? Правда, при капитализме стены быстро и часто меняют свой облик, но – насколько быстро? Вопрос. Неуютность обстановки влияла на нас. Я вздрогнул как-то зябко... какой-то бесконечно расширенный туалет – так бы я назвал интерьер, в котором мы оказались. Коля-Толя, повидавший в жизни все, как он уверял, и тот был поражен происшедшими переменами.
– Абортарий какой-то, – бормотал он, озираясь.
Еще нужно добавить, что и кафель, и шикарные, отражающие свет столы и сиденья, и все остальное вокруг было почему-то гнетущего темно-синего цвета. То ли хозяин выразил наконец свои тайные оптические пристрастия, то ли просто такой цвет подвернулся ему в его бурной коммерческой деятельности. Помню, он признавался мне в своем пристрастии к щебню и кафелю – но не в такой же степени?
Серж надменно приблизился к нам.
– Мне кажется, вы что-то сказали? – обратился он к Коле-Толе... Давно, наверно, никто не обращался к Коле-Толе на "вы", но обращение это вряд ли было дружелюбным.
– Водки нам дай! Чего мы тут пустые сидим, а ты там маячишь! – произнес Коля-Толя.
– Водки не держим, и вообще... Ваня, как они оказались тут?
Двухметровый (двухметровый во всех измерениях) Ваня приблизился к нам от зеркальных, тоже темно-синих дверей. Под его строгим вечерним костюмом явно прочитывался бронежилет. Ваня глядел на нас как-то сонно, видимо, не в силах объяснить наше присутствие. Пришлось Сержу все взять на себя.
– Дело в том, – произнес он, – что вы люди... э-э-э... не того круга, на которых это место... э-э-э... рассчитано.
Быстро же мы скатились по общественной лестнице! Я оглядел растрепанных своих друзей и свое отражение в кафеле... да, облик не люкс! А это заведение явно рассчитано... на кого? Я внимательно огляделся. Прежнего гвалта и чада тут не осталось и следа... весь объем был, в общем-то, пуст – только за длинным столиком в дальнем конце чинно восседала компания каких-то молчаливых людей в строгих костюмах с белыми квадратными значками-бейджами на лацканах.
– А это кто? – дружески спросил у Сержа, надеясь все же возродить наши прежние теплые отношения.
– Это? Венгерологи, – не без гордости произнес он.
– Венерологи? – Коля-Толя обрадованно встал. – Тогда у меня к ним вопрос.
Бармен Серж буквально усадил его взглядом.
– Еще одна... столь же удачная шутка, – процедил он, – и вы окажетесь за решеткой... Все! – и он удалился.
Мы с Никитой переглянулись: тут, между прочим... доктор наук сидит, без пяти минут... да и я... одной ногой Гоголь!
– Эй ты... постой! – прохрипел вслед бармену Никита. Тот оцепенел, потом стал медленно разворачиваться. Никита кинул отчаянный и веселый взгляд на меня, я кивнул, и он опустил руку за пазуху. Наверно, лишь черноморский матрос, окруженный со всех сторон врагами, с таким упоением и отчаянием выхватывал гранату. В глазах Сержа мелькнул испуг – и его можно было понять. Иван, было сделавший к нам шаг, не дойдя, остановился. Ликуя, Никита обвел взглядом всех и, наконец, выхватил... то. Старинное ожерелье с сапфирами, в серебряных кружевах... все, что осталось от семьи его мамы, от почти четырехсотлетней истории ее семьи. Колье это, в очередной раз уходя от Ирки, Никита уносил из их квартиры, напоминавшей даже не музей, а забитую антиквариатом подсобку комиссионного магазина. Только колье! Сколько раз он мечтал употребить его на какое-то благородное, важное дело, что осветило бы ярким светом бессмысленную его жизнь. И вот – это мгновение настало!
С некоторым разочарованием я успел заметить, что темные сапфиры своим цветом в точности совпадают с цветом кафеля, – но Никиту морально поддержал, даже пересел, чтобы быть с ним рядом.
– Что это? – зачарованный Серж протянул руку.
– Тебе! – Насмешливо глядя, Никита брякнул ожерельем и тут же отвел его от руки Сержа. – Одно условие... Ты уйдешь навсегда из этого заведения... мне оставишь.
Сглотнув слюну, бармен робко кивнул.
– Это все? – пробормотал он.
Мы с Никитой переглянулись.
– Не все! – отчеканил Никитон. – Уйдешь из той квартиры... отдашь ее Феде и Люде. Теперь все! – Он немножко подвинул руку к Сержу, тот переплел свои пальцы с ожерельем, но Никита пока что не отпускал. – Так да или нет?
А нужна ли Феде и Люде квартира, мелькнула мыслишка, ведь они... ушли?
Серж дернул ожерелье – и если б Никита его не выпустил, оно бы порвалось.
– Надо глядеть, что это за стекляшки... Эксперту позвоню! – Он двинулся к бару и скрылся в подсобке.
Мы с Никитой переглянулись... все, вроде, ничего? Интересно, мелькнула мысль, этот синюшный цвет лица у нас – от кафеля или уже от природы?
Серж вскоре вышел, поигрывая ожерельем на левой руке, как четками. Так же две бутылки водки сияли в правой его руке.
– Это что – все? – не удержался я от дурацкой шутки, кивнув на бутылки.
– Да нет... Это так... почва для размышлений, – произнес Серж, разливая по стаканам. Мы молча хлебнули. Серж полюбовался ожерельем. – Тeбe это, говоришь, отдать? – оглядел зал. – А мне чем заниматься? – спросил.
Никита вздохнул – как всегда, после бешеного напора, сразу готовый на все уступки... на фиг ему этот кафельный ад? Тут даже эхо какое-то... громкое и неуютное. Да, я поглядел на Никиту: надо его крепко поддерживать, иначе сломается, колье просто так отдаст.
– Чем заниматься тебе? – сказал я. – Щебнем.Чем же еще? Ты ж говорил, что у тебя большие дела с щебнем!
Хорошо, что вспомнил недавний наш разговор, про щебень и кафель!
Советовать ему заниматься кафелем после кафельного перебора вокруг как-то не хотелось.
– Щебнем?.. – задумчиво произнес он. Тянет время? – вдруг мелькнула у меня мысль... До чего?
Зато Никита обрадовался, засиял: моральная гора упала с его плеч!
– Мы наводку тебе дадим! – воскликнул Никита – Отличный камнебойный карьер!
Никита уже забыл об ужасах, пережитых там, и весь светился счастьем.
– Кстати, отличные бабы там! – внес свою лепту и Коля-Толя.
– Свяжем тебя, – уверенно произнес я, поневоле чувствуя себя главным ответственным... Надеюсь, слово "свяжем" Серж понял в правильном смысле?
– Щебнем? – снова Серж повторил. Он был как-то настороженно задумчив.
– Ладно, – добродушно заявил Никитон, роскошным жестом обводя помещение. – Это можешь оставить себе! Только квартиру оставь... Феде с Людой. Лады?
Серж кивнул как-то заторможенно.
"Еще не хватает, – подумал я, – вымостить это помещение щебнем!"
– А ожерелье-то спрячь! – взволнованно добавил Никита. – Эрмитаж за него пятьдесят тысяч долларов давал... Да Ирка не согласилась... Так что хватит тебе! – чтобы покончить с этим мучительным вопросом, Никита хлопнул водки.
Серж словно чего-то ждал. И дождался? Из подсобки донеслись какие-то стуки, и Серж, почти подпрыгнув, пошел туда.
– Эксперты, наверное, – пробормотал он.
И почти сразу вышел, окруженный с двух сторон "экспертами". Что это за "эксперты", было сразу видать. Один из них был маленький брюнет, другой огромный шатен, но при этом у них было что-то общее, самое главное. Сразу настала тишина, и они не спеша, уверенно подошли к столу.
– Руки... покажи, – улыбаясь, сказал Никите маленький.
– Зачем? – испуганно пролепетал Никита.
– Не мыл, наверное, – усмехнулся большой.
Никита, от страха потерявший голову, попался на эту детскую уловку – и сразу вытянул вперед руки, дрожащие и действительно немытые, с грязными ногтями. И тут же маленький защелкнул наручники. И почему-то после этого стряхнул ладонь об ладонь, как будто сделал грязное, но необходимое дело.
– Ну... пошли, – вполне обыденно произнес крупный.
– К-куда? – пробормотал Никита.
– Да разберемся, откуда у тебя это? – Маленький вытащил из кармана колье и показал Никите.
– Я отвечу! – гордо подняв голову, сказал Никитон.
– Ну вот и поехали, – добродушно сказал крупный.
И они двинулисъ к выходу. Биться с этими сатрапами? Бесполезняк! Мы лишь робко проводили Никиту, идущего гордо. Машина за дверьми оказалась не обычная "хмелеуборочная", как мы надеялись, а черная "Волга" с занавесками.
– Да... серьезный автомобиль, – пробормотал Коля-Толя. Слышал ли это Никита? Надеюсь, не слышал. Возле услужливо распахнутой дверки он повернулся к нам, жалко улыбнулся и взметнул вверх руки с двумя поднятыми пальцами, что означало английское "виктори" – победа! Ему помогли сесть, и их "Волга" отъехала. Все? Можно идти домой? Да нет, как раз домой не получается... надо это дело дальше вести... Как?
Поразмыслив, мы вернулись в пивную, или, таперича, коктейль-холл, как мы увидели на вывеске. Что добавить еще к происшедшему?
Что Серж показался жалким и растерянным, принес еще две бутылки водки, бормотал, оправдываясь, что не он вызвал "экспертов".
– Честно – я нормальному эксперту позвонил... это он уже настучал, растерянно бормотал Серж, усиленно нам подливая. Мы пили, почему-то надеясь найти разгадку этой тайны на дне стакана... Известная уловка для слабодушных.
– Они и меня чуть не забрали! Веришь? – говорил Серж.
Я послушно кивал. Не мог не кивать – раз пил его водку?
Падение полное! Главное – в двухстах метрах отсюда мой дом, но я почему-то не могу пойти туда: не то состояние души, а теперь уже, после выпитого, и тела. Господи! Мой друг Игорь на небесах, летает там в поисках недостижимого идеала, другой мой друг, Никита, – в глухом застенке, мучается за тот добрый порыв, который совершил, и тяжело, наверно, ответит... а я тут трескаю водку. С кем? Один только что засадил моего лучшего друга в тюрьму, лишил его семью фамильного ожерелья, а Федю и Люду жилья. Другой, играя Никитушкиной лосиной ногой то на повышение, то на понижение, фактически обобрал нас – а я пью с ними, киваю и поддакиваю. Для жалкого оправдания внушаю себе, что для литератора все полезно, и даже пытаюсь лепить какие-то стишки... "Вот Никиту в кандалах... вывели из "Корюшки"... Ах, ах! Ох, ах!.. Горюшко, горюшко!" Что происходит со мной? Творчество – удручающее. Жизнь моя запутана, слаба. Раньше я хоть что-то мог и умел, потом увлекся буддизмом, и после буддизма, видимо, совсем ослабел. Что я могу? Я не могу даже сказать этим людям: "Пошли вон!" Я даже себе не могу сказать: "Пошел вон!" Или себе, может, скажу? Не решусь! Постесняюсь – вдруг эти обидятся?..
Впрочем, если нет сил исчезнуть физически, есть способ исчезнуть химически – способ, хорошо известный на Руси. Я налил cебе полный стакан водки и, сказав "Прощайте!", выпил его. Венгерологи запели что-то по-венгерски, и все пропало.
9
Очнулся я, сидя в инвалидной коляске... но коляска та была не моя! Во-первых, сильно обшарпанная... что же, я давно на ней езжу? А во-вторых, самое главное – передо мной была ручка переключения скоростей, другие непонятные ручки, спидометр (?), еще что-то, о чем я не имею ни малейшего представления, поскольку никакой транспорт никогда не водил... Откуда же это – моя мотоколяска? Не моя!
Мысль эта почему-то наполняла меня ликованием. А вот и хозяин. Горбун с маленькими ножками, перекидывает свое хрупкое тельце, опираясь на трость. Взгляд, однако, у него был уверенный и жестокий. К кому это я попал?
Он сел рядом и насмешливо смотрел на меня. И молчал.
– Скжт пжст... кк я здс окзлс? – слипшимся, горьким ртом произнес я.
– С неба упал! – усмехнулся он.
Я, видимо, настолько ослаб, что вдруг горячо ему поверил – может, действительно, я летал высоко, спрыгнув с крыши на провода, которые спружинили, а вовсе не сидел в той зловещей темно-синей пивной, где вершились гнусности, – и все, значит, неплохо... Людям ослабшим свойственно верить в легкую победу хорошего, в чудеса.
– С неба? – радостно произнес я.
– Ага... с неба, – усмехнулся он. – И валялся в грязи!
Да. Судя по состоянию моей одежды – он прав. Горячий пот вдруг пpoшиб меня. Я вытирался грязным платком.
– Так... куда прикажете? – издевательски произнес он, трогая рычаги.
– Мне бы... воды попить где-то. – Я специально выстроил длинную фразу, чтобы он оценил, что я понимаю, что сделать это – небыстро и нелегко... но не подозревал, что так оно и случится.
Он возил меня долго и непонятно, и я бы сказал, жестоко. Надолго оставлял меня и медленно-медленно куда-то уходил, ничего не объясняя... а встать я почему-то не мог – лишь жалко озирался: то какой-то магазинный тыл с ящиками в грязи, то узкий двор с кирпичной стеной, уходящей до неба... Я высох до кишок. Но безжалостный горбун возвращался без воды, ничего не объясняя, вез меня дальше и снова надолго бросал. Наверное, это и есть ад, наказание за все мои прегрешения? Вот мы въехали в какой-то дикий двор, красные дома с черными выбитыми окнами, ржавыми лесенками вдоль стен.
– Ну... тебе, наверное, сюда? – проговорил он, открывая с моей стороны дверку. Я поглядел на убогую дверку в углу... "Вытрезвитель". Ну что ж – он, наверное, прав. Может, хоть там мне дадут воды?
10
Но мечты мои не сбылись.
– На вас, алкашей, воды не напасешься! – таков был грубый ответ коренастой женщины, местной распорядительницы. – Вот, садись пока... в кресло. Сейчас доктор придет, разберется.
Из прошлых посещений подобных мест я помнил, что доктор определяет степень опьянения, а значит, дальнейшую твою судьбу.
Казалось, страшней ничего уже не будет, но – в соседнем кресле я увидел Федю. А я-то думал, что он сейчас высоко! Все мечты рушатся!
– Ну что... со свиданьицем, – мрачно произнес он. Как он здесь оказался? Ведь шел по небесам, я же своими глазами это видел!.. Мерещилось? Я боялся его спросить о судьбе его дочери Люды. Да и что спрашивать? Тут, конечно, где же ей еще быть? И действительно – скоро из-за приоткрытой двери донеслись ее вопли:
– Папа! Папа!
Не дай бог еще кому-нибудь из живущих услышать такой крик – и в таком месте! Федя с мучительной гримасой приподнялся.
– Да сиди! – грубо сказала хозяйка. – Ничего с ней такого не сделают! Перепилась просто. Но пятнадцать суток всем вам светит! – глянула и на меня.
– Папа!
Федя рухнул. Отчаяние овладело и мной. В то время, как мой друг Никита страдает за свое благородство в застенке, а другой мой друг, Игорь, летает в небе, я оказался здесь: кислая вонь, ругань, и помощи неоткуда уже прийти... Даже Федя, который своим огнем вывел нас из кромешной тьмы, когда мы гибли в Ладоге... даже он оказался здесь, и вместе со своей любимой дочуркой!
Зазвонил телефон. Дежурная вышла и, вернувшись, поманила меня. Я встрепенулся. Подул какой-то ветерок. Откуда? Подмигнул зачем-то Феде, потом, идиотски помигивая сам себе в зеркало, пошел. Ты и в тюрьме карьеру сделаешь! Кто это говорил мне? Или я сам придумал?
Привели в культурный кабинет, с фикусом. Начальник – свежий, молодой, румяный, представился:
– Лейтенант Топчий!
– Очень приятно!
Чу! Карьера?.. Но не хотелось бы делать карьеру здесь. И как-то в этой относительной чистоте и порядке вдруг прорвало меня, все страдания последних дней вспомнились, и я зарыдал. Как хорошо – зарыдать, после многих лет напряженных улыбок! И рыдать вдоволь, всласть! Топчий терпеливо ждал, пока я нарыдаюсь. Мягко улыбался. Веет спасением? От кого же это? Пропало, вроде бы, все!
– Поплачьте, поплачьте... Это хорошо. Ведь вы, говорят, сочиняете? нежно Тoпчий сказал.
Говорят? Это кто же, интересно, говорит? – какая-то часть мозга трезво заработала. Кто на помощь пришел? В последние дни реагировал на мои фантазии лишь Коля-Толя, который называл меня "маршалом брехни". Неужели с такой неожиданной стороны пришла помощь? Вот уж – не ожидал! От кого, от кого...
– Тут ваш друг согласился заплатить за вас штраф.
И вошел Коля-Толя. Я чуть было снова не зарыдал – с трудом сдержался.
– Ну, сильно он вас тут мучил? – свысока Коля-Толя поинтересовался.
– Да нет, ничего. – Топчий улыбнулся. – До дому доведете?
– Доведу куда надо! – сурово Коля-Толя сказал.
Я с трудом поднял голову, которая почему-то не держалась, пытался понять, что его слова значат, но так и не понял.
Коля-Толя, вздохнув, вытащил мятые деньги. Вот кто, оказывается, настоящий друг! Я чуть вновь не заплакал. На ярком свету, идущем сквозь окошко (закат?), мухи, облепившие деньги, зашевелились, пытались взлетать, вместе с купюрами. Сердце мое прыгнуло. Лосиные мухи! И те самые деньги, что Коля-Толя выручил зверскими перепродажами лосиной ноги, – бросил их на благородное дело таки! Никите в его застенке было бы сейчас радостно, если бы узнал: действия его приносят плоды! Узнает ли? Только мухи могут ему принести эту благую весть. Я с надеждой глядел на двух, вылетевших в форточку.
Топчий взял деньги.
– А почему... в мухах все? – брезгливо проговорил он.
– Липнут... к хорошему делу, – хмуро пояснил Коля-Толя.
– Ну? – напутственно улыбнулся мне Топчий, сгребая деньги с мухами в стол.
– Там еще... Федя с дочкой, – прохрипел я.
– На Федю я не подписывался! – ощерился Коля-Толя. – Ты сам его разыскал!
Постояв, я сел, что, наверное, обозначало: тогда я остаюсь!
Долгая тишина.
– А... жрите! – Коля-Толя стал еще деньги метать...
"Но ведь хорошее дело не пропадает, – я подумал с тоской, – в том числе и для того, кто это делает? А?"
Пока он счастливым не выглядел. Но все равно, душа моя снова наполнялась слезами, но чистыми, светлыми, радостными. Я с любовью смотрел на него: сколько он подличал, хитрил – и все на благородство ушло! Можно сказать, при великой акции присутствуем тут.
– Приведите Кучумовых, отца и дочь! – с улыбкой скомандовал Топчий, сгребая в ящик деньги и туда же – мyх.
Коренастая его помощница вскоре пришла с Федей и Людмилой. Вид у них был мятый и недовольный. Это понятно. Полное счастье если и наступит, то чуть спустя.
– Идите!.. Вы... боевой офицер! – проникновенно признес Топчий. В глазах Феди сверкнула влага.
– А вы не там сюжеты ищите, господин сочинитель! – крикнул Топчий мне вслед.
Мы вышли на задворки Апраксина двора. Глухие купеческие амбары, пыльные окошечки, свалки тары. Коля-Толя долго шел впереди, не в силах справиться с яростью, простить себе благородство, которое все больше казалось ему глупостью. Когда я, с целью благодарности, настиг его, он отвечал заносчиво и презрительно. Например, начисто отрицал, что мы были в квартире Феди, прыгали с крыши.
– Мандеж! – так оценил он этот сюжет. Из его резких слов выходило, что мы только и сидели в пивной, пока не нагрузились, и нас забрала "хмелеуборочная"... Скудно!
