Текст книги "Городские цветы (Конец водной феерии)"
Автор книги: Валерий Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Мы вышли на Сенную. Нет, там не били женщину кнутом, крестьянку молодую, но общее впечатление все равно было ужасающим. В те годы там шло строительство метро, два старых дома стояли треснувши, пoсреди площади, закиданной синей кембрийской глиной, возвышалась мрачная башня с маленьким окошком. Все, что было уже использовано в производстве, валялось тут же: ржавые конструкции, доски, бревна. И в этом хаосе зарождалась новая жизнь: лотки, прилавки, подстилки, уставленные гнилым товаром.
Окольно, балансируя на дощечках над канавами, мы обошли площадь и вышли к каналу.
Катер наш стоит! Мы привольно вздохнули... и тут из рубки вырвался луч фонаря. Из трюма – другой. Из люка каюты – третий. Шмон! Что ищут? Неужели ожерелья? Судя по околышу, мелькнувшему в луче, – видимо, да. Народ серьезный. Никитушка в застенке, ожерелье отобрано, катер обыскивают. Обыскивают, видимо, неофициально: околыш резко выдернулся из яркого луча. Милиционеры действовали слегка воровато... "мундиры голубые"! Стиль нашего времени, увы!
Мы отошли.
11
Ночевали мы в подвале: груды дворницкого песка, на них – картонки. Я спал – пытался спать – у окошка, вровень с землей. Люда, вздыхая, громко шуршала фольгой, разворачивала шоколадку, подаренную папой.
Алкогольный сон не прочный: я проснулся тусклой ранью от шума метлы. От сухого шарканья запершило в горле – к тому же с каждым махом в окошко влетала тучка пыли, и я задыхался.
"Господи! – впервые, наверное, в жизни подумал я. – Если ты существуешь... покажи себя!"
И он – показался! – добавив к сухому шарканью бойкое поскакиванье зубчатой пивной крышечки. И я услыхал.
12
Какое солнце тут, оказывается, включают в пять утра! Щурясь, мы выползли из подвала. Стояли... Проехала поливальная машина, и темные струйки извилисто бежали по асфальту, замедляясь, попадая в пыльный чулок. Мычали голуби, словно кто-то тер губкой по стеклу. Смотреть на свет было больно. Ну что, новый ослепительный день?
– А пойдем – глянем еще на катер! – просипел я... последний романтик! Все вяло пошли. А то – расходиться, терять даже то малое, что нажили мы? Вышли на набережную – и остолбенели!
Катер сиял! Золотая сеть бежала по борту. Последний оплот... каких-то наших надежд. Вдруг оттуда послышался дикий грохот. Кто ж это там ? – сердце дрогнуло. Запоздалый мильтон? Из люка выпрыгнула знакомая короткопалая рука, схватила дощечку, валяющуюся среди других на корме, и скрылась. Потом вынырнула лохматая башка.
– Никита! – заорал я. Он вздрогнул. Потом глянул свирепо. Потом улыбнулся.
– Весь пол выломали! Копи царя Соломона устроили тут!
– Выпустили? – вскричал Федя. – Не может быть!
– Ну, ожерелье забрали... на экспертизу... А! Нормальный выкуп! Никита махнул рукой.
На великое дело ушло – плату за свободу!
Мы перешли на борт, покачнув катер.
– Всю тушенку, сгущенку увели, что под полом лежала! – сказал Никита.
– Видимо, ожерелья из них сделали для своих баб, – предположил Коля-Толя и изобразил: – "Нюрка! Че лахудрой стоишь? Ожерелье из тушенки одень!"
Даже Люда улыбнулась. Никита тыкал в кнопку пускателя... тишина... и вдруг – громко зачухало! Хорошо начинался день! Неужели – отталкиваемся, неужели – плывем? И вода смоет всю грязь и горечь, что накопилась у нас?
Мы прошли под низким Сенным мостом, маленьким Кокушкиным, широким Вознесенским... Тут уже начиналась зона влияния Коли-Толи.
– И куда же мы плывем – не пойму? – говорил он, поглядывая на нас и сияя. – Куда ж это путь держим – не возьму в толк!
Я лишь робко догадывался, боялся надеяться. Прошли под Харламовым... Давным-давно, кажется, мы плавали тут. И – ничего не изменилось – та же идиллия. Бурлаки, оставленные тут нами, все так же блаженствовали, валяясь в толстом тополином пуху.
– Куда ж мы это плывем – не пойму! – торжествовал Коля-Толя.
"Неужели – к его родителям?" – думал я. И сейчас разыграется одна из вечных мистерий: возвращение блудного сына под отчий кров? Возвращение – со свитой подвижников, что помогла ему пройти испытания, сохранить себя! Встретят! И заколют, как положено, тельца? И мы наконец отдохнем. И главное – Федя с Людой... найдется же для них закуток покоя? А?
– Куда же плывем-то мы? – ликовал Коля-Толя.
Возвращается счастье? Мы переглянулись с Никитой: где только наш Игорек, кок и стюард, он же – наш избалованный Орфей? Его тонкий вкус придавал нашему плаванию добавочную прелесть... Увы! Унесся в тучи в поисках своего летучего пальто, в котором жила теперь его душа, как у Кащея в яйце... Увы! Неизбежные, невозвратимые потери! "И млат водяной (Никита), и уродливый скат (он), и ужас морей – однозуб (я)" – так воспевал он, вслед за поэтом Василием Жуковским, наш экипаж. Где он, наш уродливый скат?
– Вон он! – заорал вдруг Никита.
Это невозможно! На газоне за оградой лежал Игорек, в своем добротном, кожаном, отлично отреставрированном пальто! Изловил его все-таки! И не жарко теперь? Спал он, во всяком случае, умиротворенно. На газоне на коленях перед ним стояли два молодых милиционера. Смеясь, они срывали с газона белые одуванчики и, смеясь, сдували пушинки Игорьку на лицо. Какая неожиданная нежность!
– Нет, не просыпается, – шептались они.
...Потом этот случай с одуванчиками я вставил в пять, минимум, рассказов! Неправильно сказал Топчий, что я не там сюжеты ищу!
Игорек, бережно перегруженный нами на борт, однако, проснулся и глядел на нас презрительно, недоуменно, типа: где я? Видно – сны были слаще! Ничего, мы еще покажем ему!
– Куда же мы плывем – не пойму! – не переставал торжествовать Коля-Толя.
А вот и наш мыс, выгиб, полуостров, и за деревьями дряхлый дом, где жила раньше Никитина мама, а сейчас встречают нас, опершись на решетку, Коли-Толина мама, Клавдея Петровна, и Алексей, если не ошибаюсь, Иваныч.
– Явились? – строгий взгляд бати из-под очков.
Похоже, некоторая напряженность?
– И-и-и, род-ныи вы мои-и! – запела Клавдея Петровна и всех нас спасла.
За время, что мы здесь не были, расцвел пень, выпустив пук алых розг.
В прохладной подвальной квартире, куда нас привели Толи-Колины предки, мы вздрогнули. Толя-Коля! Николай-второй. Брат-близнец, освобожденный нами же из узилища! Смотрел на нас неласково. Как более блудный сын опередил брата и, видно, уже слопал жирного тельца... Уходим?
– И-и-и! Родныи вы мои-и!
Причитаний, во всяком случае, нам хватит с избытком. А там поглядим!
– Ну что? Много наторговал? – стал цепляться батя к нашему другу. – Так угощай гостей!
Напряженная ситуация. Я мог бы сказать, что Коля-Толя, безусловно, наторговал кое-что... но все это ушло на нас, на наше спасение. Мы переглянулись с Федей. Он крякнул. Кто ж нам поверит, глядя на нас? Рванина рваниной!
Вдруг подул легкий ветерок, и откуда-то сверху, с макушки тополя с отпиленными ветками, что-то полетело... розовое... зеленое... Листья? Летели зигзагами, но уж больно заковыристыми... влетели в окно... Деньги! Вместе с мухами, однако, вернулись к нам!
Родители восхищенно переглядывались: добытчик! – а Коля-Толя, главный казначей лосиной ноги, наоборот, вел себя хмуро: деловито сгреб деньги, вместе с мухами сунул за пазуху. Помедлив, как оно и положено, вынул одну ассигнацию, протянул отцу.
– Распорядись, батя!
– Ну так сбегай тогда! – гневно скомандовал отец другому брату, Толе-Коле, раскинувшему тапочки по дивану.
– Да пожалей ты его! – запричитала Клавдея Петровна. – Пусть отдохнет!
– Я сгоняю! – поднялся я. В дверях я переглянулся с Никитой: – А давай считать все это большой удачей?
– А давай!
– Маша! Пробей молодого человека! – в подвальном магазине, пронзенном лучом, крикнула продавщица.
И Маша пробила меня.
...Ночью, на кухне, через десять лет, я пишу это и жадно пью воду: жажда прям как тогда. Рядом вожделел кактус... напоил и его!
...Когда я вернулся, братанов, а также Никиты на месте не было. Не утерпели!
Федя и Алексей Иваныч степенно играли в шахматы.
– Городски-и цви-ты! Городски-и цви-ты! – пели Клавдея Петровна и Люда. Игорек подпевал.
