Текст книги "Ужас победы"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

И не случайно именно он стоит сейчас на этой трибуне плечом к плечу с Сергеем Васильевичем Ездуновым, отцом и кормильцем нашего края!

Да уж, не случайно! Это точно!

– И пусть первым Всадником Свободы станет именно наш гость, нашедший время посетить места своей славы!

Зарапортовался хлопец!

– Подведите Букву!

А вот это уже конкретно. Но что – я так и поеду вслепую? Далеко не ускачешь.

– И именно сейчас мы снимем с его глаз повязку, чтобы он увидел…

Что увидел-то?

– …нас, продолжателей его дела.

Далеко пойдет!

– И, может быть, Небо… И, может быть, Всевышний в трудах своих…

Все-таки замахнулся.

– Заметит и это знаменательное событие и прольется на нас долгожданным и благословенным дождем!

Свист и аплодисменты приблизительно равной силы.

– …заметит нас, предателей его дела, – пробормотал я.

Ну? Что? Вообще хорошо. Но душно. Упрел.

– Ну… давайте, Сергей Васильич, – прошептал бойскаут.

Грубые пальцы зашарили у меня на затылке, и вот – спала пелена!

Некоторое время я стоял зажмурясь… Чего-то, оказывается, все-таки боюсь?.. А вдруг?.. Но никаких “вдруг”, естественно, не случилось.

Пополам – аплодисменты и свист. Причем одни и те же и хлопали, и свистели.

Ну давайте действительно глянем – ху из ху? Лицо болело и чесалось.

Вплотную с моим оказалось почему-то небритое и сильно пьяное лицо Ездунова… То-то он в своей речи со словом “совесть” никак распутаться не мог. Никакого Божьего дуновения в мой потный лоб, естественно, не последовало – хорошо, хоть не плюнул!

Зато над высокими трибунами, закрывая небо, реял плакат… То-то я контакт с небом не могу установить! Там Ездунов стоял красивый и гордый, в простонародной косоворотке, за ним простирались долины, цветущие поля, табуны лошадей и тут же бодро дымящие заводы, а вот это с краешку… ей-ей, стоит стройная баллистическая ракета, и двое матросиков в робах зачем-то драют ее до блеска – чтобы, очевидно, она понравилась там, куда они ее сейчас пошлют. Ничто, в общем, не забыто. Но самое главное – мы!

По обеим сторонам от Ездунова стояли мы, сцепив с ним поднятые руки: слева я, почему-то еще с вафельным полотенцем на морде

(так, наверное, проще было рисовать), справа – МБЧ, в рясе и монашеской шапочке, как в лучшей из своих ролей, олицетворяя собой связь краевого лидера и с искусством, особенно с важнейшим из всех искусств, и в то же время – с религией, о чем несомненно свидетельствовал монашеский наряд Маленького Большого Человека, и также, несомненно, и с пьянством, что тоже немаловажно: взгляд его слегка был затуманен, но лучист. Прелестная троица! По животам нас обвевает лента с надписью: “Старый конь бороды не испортит!” Понятно кто.

Затем я обратил свой взгляд к земле, точнее – к нашей трибуне…

Это, что ли, наш юный барабанщик с ангельским голосом? Я был потрясен! Во-первых, если он ангел, то почему в темных очках?

Во-вторых, на вид ему лет тридцать, да еще подозреваю, что он моложаво выглядит. Так что во чреве том, которое я защищал от сил реакции, он никак не мог быть – разве что находился там уже двадцатилетним. А главное… не мог я Это защищать!

– Ну! – уставясь на меня черными окулярами, шепнул он.

В смысле: рожай!.. ктой-то тут обещал мелкий дождичек?.. не я!

Однако я честно поднял очи горбе. На небе ни облачка! Жара и пыль! Все правильно. Ни малейшего дуновения – как и следовало ожидать! Я виновато глянул на Петю… провалился его, как теперь принято выражаться, “проект”! Ну ничего, у него еще все впереди.

Главное – огромная база данных! Откровенный уже свист на трибунах!

– Футбол давай!

– Уезжайте… быстро! – брезгливо глянув на нас с Петей, прошептал юннат, то есть, тьфу, бойскаут.

Ездунов, как опытный политик, тут же мгновенно откололся от нас.

Как говорят сейчас – дистанцировался.

– А теперь, – заговорил он, простонародно улыбаясь, как бы вместе со всем народом презирая только что опозорившуюся публично “торжественную часть”, пытавшуюся “впарить” простым людям непонятную заумь, – мы переходим к более приятной части… нашего мероприятия.

“Ну сука!” – подумал я.

– Футбол! – рявкнул Ездунов. – Долина против Гор!

Восторг на трибунах! Вот оно как с народом-то надо: сперва кислое, а потом сладкое! Пьян, да умен!

– И открыть сегодняшний матч имеет честь… – проорал Ездунов.

Что значит – “имеет честь”? Жоз рядом со мной азартно переступал с ноги на ногу, играл крепкими ягодицами в атласных трусах.

– …известный в прошлом футболист…

– Ну сука! – Жоз озвучил мою мысль.

– …Жора Золотов, известный в народе как Жаирзиньо, или Жоз!

Жоз вскинул вверх сомкнутые руки. Вот это овации – особенно на фоне меня!

– Уезжайте же скорей! – Распоясавшийся юннат уже откровенно спихивал нас с Петей с трибуны.

А я еще его, такого, во чреве защищал!

– Уезжайте же, пока…

Это верно – пока не закидали.

– Так на чем же? – пробормотал я.

– А вы не видите… Вот же!

Действительно – вот же оно! Прямо под трибуной юная полуобнаженная красотка держала под уздцы великолепную Букву.

Белую грациозную кобылку, нервно вздрагивающую тонкой кожей на крупе, с огромными темными глазами, почему-то испуганно косящими. Она-то чего боится? Что чует? Да у нее, видно, тоже проблемы! И почему белая Буква? Белую Букву не видно на листе!

Ладно: дареному коню…

– Ну… поехали! – Я взял за локоть Петра.

– Так не влезем! – засомневался он.

– Влезем!

Я спрыгнул прямо в седло, он примостился сзади на крупе. Буква испуганно покосилась: мол, начинаются ужасы?

– Н-но!

Под свист трибун мы протрюхали к воротам. Позор!

Надсадно екая селезенкой, Буква везла нас по каменистой тропке в гору, к “Горному гнезду”. Собираю манатки – и все!

Несколько раз я вырывал из ослабевших рук имиджмейкера портянку-полотенце и зашвыривал подальше в колючий кустарник.

Петр с воплем: “Да ты что? Это же реликвия!” – отчаянно кидался туда, вылезал все более разодранный и кровоточащий, но с неизменной портянкой в руках. Кстати, в ней с каждым разом добавлялось терний, ядовитых, возможно, колючек… К чему бы это?

Я сказал: завязал! Для чего все, собственно? Что у нас за паства? Футбол ей подавай!

Метров пятьдесят крутого подъема я терзал себе этим душу: что за жизнь у нас?! Пророки – кому нужны? Этим людям? Но тут вдруг пришла удачная мысль: сам-то хорош! Взяточник! Кобылу у детишек увел! Эта спасительная мысль о собственном низком моральном уровне как-то вдруг успокоила меня, сняла напряжение и даже сделала меня счастливым. Сам-то хорош! Гармония абсолютная!

“Неявление Не-Христа не-народу!” Я радостно захохотал.

Петр мрачно глянул на меня и пробормотал:

– А вдруг измена?

Я буквально похолодел в седле:

– …Чья?

– Разберемся.

Я испуганно оглянулся. Да, с таким имиджмейкером надо держать ухо востро!

– Ясно! – вдруг рявкнул Петр, спрыгнул с лошади и с треском стал падать с обрыва сквозь колючие кусты. К счастью, вместе с полотенцем. Буква пошла веселей.

– Ясно! – гулко донеслось со дна пропасти.

Я подъехал к ограде. Впервые обратил внимание на табличку с адресом: Гефсиманский тупик, дом 2.

Апостол в пятнистой форме открыл ворота. Мое появление на Букве встретил равнодушно, зевнул даже – видимо, спал.

– Извините, – сказал я.

Он солидно кивнул: хорошо, мол, что хоть вину осознаете!

Зацокали по асфальту. Нигде ни души. Видимо, все спали? Сиеста.

“Послеполуденный отдых фавна”.

У террасы я спрыгнул с Буквы, расседлал ее, вытер вспотевший круп рубашкой за неимением лучшего, снял уздечку и уздечкой стреножил ей ноги – а то ускачет.

– Пасись! – Я подтолкнул ее в сторону газона. Благо его давно не брили. Говорят – безвременье.

Пошел к себе, завалился. Глубокий, освежающий сон!

…Движение началось с вечерней прохладой, слетевшей с гор.

Движение, причем бурное.

Протопал внизу, пробегая, ножками в крохотных, словно детских, кроссовках быстрый МБЧ. Увидев меня в окне, почему-то победно вздел руки:

– Молодец!

Кто – молодец? Не в курсе провала нашего?

Он показал на бегу пальчиком на Букву.

– А…

Буква, надо отметить, все время шарахалась и глядела на окружающее почему-то все с большим ужасом. Видимо, все еще впереди.

Только я выкатил из-под кровати обои, чтобы поклеить на них буквочки, как дверь вдруг с грохотом распахнулась, ввалился

Ездунов, абсолютно пьяный, да еще с бутылкой в руке.

– Ты мужик! Ты меня понял!

Со вторым тезисом можно поспорить, да и с первым тоже. Но зачем?

– Давай выпьем?

– А почему нет?

– …У меня папаха есть, – через четверть часа лопотал он, – ягненок, поседевший от ужаса в чреве матери!

Ужас, видимо, он организовал.

– Все у меня есть!

Я глядел на него.

Что? Идем к провалу? А для чего же мы тут уродуемся, ночей не спим? С грозной песней Ездунов убыл.

Потом вдруг явилась Соня – вся на босу ногу, на голое тело.

– Надоело все! – плюхнулась на мою лежанку.

Поглядел на нее… нет, видно – не все! Не все надоело ей, судя по поведению!

– Сколько можно тут париться?! И зачем, главное?! – спросила она.

Я, что ли, тут главный энтузиаст?

– Да нет… Все вроде нормально, – бодро сказал я.

– Идиот ты! – проговорила она ласково. – За это я тебя и люблю.

…Мария Магдалина? Я глядел на нее с ужасом, как Буква глядела на меня.

– Ты даже самого главного не заметил!

– Чаво?

– …Ты не почувствовал даже, что вторую ночь проводишь в моей койке!

– Как?

– А так! – Она расстегнула верхнюю пуговку.

– А где же ты ночевала? – пролепетал я, отводя глазки.

Да, нога-то богата!

– Везде! – ответила она, швыряя халатик в кресло.

Буква под окном ревниво заржала.

– Погоди! Я поглядеть должен! – к окну метнулся.

– Стоять!

– Ладно.

– Теперь мы будем спать с тобой в одной кровати.

– Не понимаю, – пробормотал я. -…По очереди, что ли?

Снова ржанье!

– Нет! – Глаза Сони разгорелись. – Лучше не так! Швыряем матрас на пол!

Швырнула.

– Не понимаю… – Я почесал лоб. – А сами без матраса, что ли, будем спать?

– Сволочь ты! Но от меня не уйдешь. Ты как любишь?

– …Что?

Буква ржала уже с всхлипываньем и визгом. Видно, сбывались ее худшие опасения. Угоняют?

– Извини! – Я кинулся вниз.

Угнали-таки! Круп Буквы был пока виден в темноте, далеко внизу – потому что белый… А мне еще не нравился ее цвет! Говорил -

Буква-Невидимка. Но кто скакал на ней – кто-то темный, – было уже не видать… Впрочем, какая разница? Тут на это способен любой.

Я вернулся. Соня улыбалась цинично, но халатик не надевала.

Впрочем, никакого “но” тут и нет. Красавица, увлекающаяся конокрадством. Это бывает. Видимо, тут у них крупнейшая конекрадческая ферма.

– Я думаю, спорт учебе не помеха? – Она взялась за следующую часть туалета, но… с грохотом распахнулась дверь (хорошо, что она оказалась в этом помещении!). Жоз – как ангел, отводящий от греха Святого Евстрахия:

– Кыш!

И Соня, подхватив халатик, обиженно вышла. А нога-то богата!

– Дело есть! – стукнул о стол бутылкой.

Вот это – дело!

– …Опротестовали, суки! – выпалил Жоз.

– Что?

– Матч!

– А…

– Признали голы мои недействительными, матч не засчитали.

– Кто?

– Комитет.

– Какой?

– …Сам знаешь!

– А, – понял я. Видно, Жоз знал все. Как мальчик на печке из романа “Война и мир”, который подслушал знаменитый кутузовский

“Совет в Филях”.

– Хотят, чтобы Горы с Долиной покруче сошлись. Чтобы дружба победила – но с кровью. И ты завтра – снова участвуешь!

– Кто тебе сказал?

– Петр твой – кто же еще?

– Все еще не угомонился?

– Эти не угомонятся, пока… А ты у них вроде прокладки.

– Отлично!

– Он и кобылу твою угнал. Завтра будешь опознавать ее кости!

– Как?

– Как вещий Олег! Решили на классику упор сделать – народ любит ее!

– И – змея? Козюлька? – догадался я. Отличником все же был!

– А то!.. Но я-то им завтра вмажу! Придумал уже как! А тебя я предупредил! Все! – Жоз поднялся. – Насчет Соньки не беспокойся

– она у меня уже! Ждет!

– Точно ждет?

– …В позе ласточки!

Стукнув дверью, Жоз вышел.

Я скрутил обои. Заметался по комнате. Та-ак. Надо срочно отсюда бежать, пока не укокошили. Та-ак. Все вроде? Обои под мышку. Побег.

– Э-э! Куда!

Проклятый омоновец.

– …Казенным имуществом интересуемся?

– Да!

– Давай лучше выпьем! – предложил он.

– Давай!

– …А ты знаешь, как я тут живу? – уже через три минуты говорил он. – Вот о чем надо писать! Ни бронежилета не выдают, ни маски, ни каски! Голый, как жопа, стою тут!

Он упал лицом на стол, обессиленный. Смежил веки. Теперь можно было уже выйти… но – нельзя?! Не подводить же героя?

Я вернулся. Утро вечера мудренее. Тут еще появился Кир – я уже валялся на полу на матрасе, он навис надо мной.

– Скажи, ты веришь в это дело? – спросил он.

– Да!

– А я – нет! – произнес он с горечью.

– А я – да!

– Тогда давай поглядим в глаза друг другу!

– …Давай! – я охотно согласился.

Долго пытались это сделать, но не смогли. Все время промахивались.

– Ну ладно. – Кир встал. – Пошли тогда купаться.

– Нет! То есть – ты иди. А я тут немножко еще поползаю.

УЖАС ПОБЕДЫ

Проснулся от топота. Открыл один глаз. Лежу-таки на полу, а мимо ежики топают. На иголках у них вместо листьев сухих – стодолларовые бумажки! Серьезные ребята! Где взяли? Тут, ясное дело, – где же еще? Шурша, стали вить под кроватью гнездо из стодолларовых бумажек. Сухо, тепло.

Но странно. Откуда такие валютные потоки? Как старый друг животных, с боем отнял у ежей деньги, к себе положил. И не успел еще дыхание перевести, как, отворив дверь прелестной ножкой, новая горничная вошла. Вежливо поклонившись, поставила поднос на стол. Я пригляделся к нему – золотой! Чашки стоят серебряные.

Ложки – платиновые. Сама – пригляделся к ней – фарфоровая. Все ясно! Телемагнат приехал, на месте тут всех перекупать! Надо валить отсюда, пока он меня не перекупил. Собрал манатки, рулон обоев выкинул для маскировки из окна в кусты. Сбежал вниз, огляделся. Буквы, естественно, нет – будто корова языком слизнула. Ведь знал, что, раз Буква белая, стало быть, будет невидимкой. Как в воду глядел.

Штаб уже клокотал.

– Все! – кричал МБЧ в трубку. – Бери его! Я ясно сказал тебе – бери! Интеллигентность моя? Все, кончилась моя интеллигентность!.. Будет тебе транш!

Телемагнат кричал в другой телефон – видимо, мобильный:

– Да, я смотрел! Смотрел! Отличные могилы! Да! Я просто любовался ими. Говорю тебе: лю-бо-вался! Да!

Я вошел, сел. Еще один сюрприз: демократы, то есть Соня и Жоз, демонстративно, я думаю, отсутствовали, как говорят, блистали своим отсутствием, зато тут оказался неожиданный гость. То есть ожиданный, но не очень: кореец Е сидел в углу по-турецки, занимая весь кожаный диван. Он же меня разыскивал, спрашивал у моей жены – я в перископ видал! – но на появление мое здесь почему-то абсолютно не реагировал, даже не повернул головы. Я рвался к нему, но сам же себя одергивал: сиди! Явно не видит он тебя. Похоже, накачался барбитуратами.

Тут вдруг с треском ворвался Ездунов, так с вечера и не протрезвевший, но зато в своей любимой папахе из насмерть испуганного им ягненка. Набросился на телемагната, ухватил его за жилет, стал бить головой об витражи. Витражи с мелодичным звоном осыпались.

– Ах ты фарфоровая твоя душа! – орал Ездунов.

Телемагнат, будто все это его не касалось, продолжал разговаривать по телефону:

– Да-да! Искренне рекомендую. Как друг тебе советую! Могилы прекрасные… Да!

Я тоже, несмотря на трудную ночь и странное утро, чувствовал себя хорошо, легко и остро. Самозаточился во сне.

– …Все! Будет тебе транш! Давай! – МБЧ бросил трубку так, что она подпрыгнула, и тут же кинулся к бойцам, распихал своими маленькими, но сильными ручками Ездунова с телемагнатом. Брек!

– Все! Могилы твои! – Телемагнат закончил разговор, захлопнул телефончик и спокойно уселся.

Ездунов рухнул на табурет и внезапно икнул.

– Ну? – МБЧ грозно глянул на Ездунова, потом на меня. – Просрали кампанию? Какой-то дождик не могли сделать? – Снова взгляд на меня. – Почему вы, мудаки, никогда ничего не можете? Почему этот все может? – МБЧ радостно ткнул суперкорейца кулачком в живот. -

Почему, я спрашиваю? – Снова резкий тычок в живот. Кореец пружинил, но больше никак не реагировал, видимо погруженный в нирвану. – Почему? – (Удар.) – Почему, я спрашиваю? – (Удар.) -

Почему?! – (Кореец пружинил.) – Почему он собирает стадион у себя в Вашингтоне, заставляет всех молиться – и идет дождь?! И сегодня здесь это сделает… Но кому это уже достанется – большой вопрос! – Взгляд на магната.

– Наш стадион – это не их стадион, – вынужден был я заметить.

– Это верно, – вскользь одобрил мою мысль МБЧ и накинулся на

Ездунова: – А если ты будешь пить как лошадь, то мы можем на хер бросить тебя! Нам твои выборы, понимаешь сам, – дело десятое! У нас, сам понимаешь, – поднял глазки к небу, – другое на уме! Так что – прикинь… – МБЧ вдруг задумчиво умолк, уставившись на

Ездунова. – Продай папаху!

Ездунов безвольно снял папаху и отдал МБЧ. Тот протянул ему доллар. Е вдруг изменил позу – поднял вверх палец – и снова застыл. Телемагнат поставил перед ним золотой поднос и стал выкладывать пачки денег. Всё. По-моему, я тут лишний. Я поднялся и вышел. Никто даже не повернул головы – все понятно куда смотрели.

Я нашел в кустах свой рулон, перешвырнул его через ограду и перекинулся сам. Посыпался по едкому известковому склону, царапая все, что можно, затормозил наконец на каком-то относительно пологом месте, отыскал рулон, отдышался. Еж с козюлькой во рту вдруг подбежал:

– Перекусить не желаете?

– Нет. Пока нет. Спасибо.

Он деловито затопал в гору. Он-то прав. А я – точно не в ту гору пошел. Но это уже в прошлом! Валить!

Но не вышло. Только перевел дыхание – пошел сверху треск, и Соня с Киром ссыпались словно снег на голову.

– Смотри-ка, – насмешливо проговорил Кир, отряхиваясь. -

Оказывается, совесть у него есть!

Соня молча погладила мне макушку. Так. Уходим в партизаны?

– Все же совесть в нем заговорила! – не унимался Кир.

Как заговорила, так и замолчит. Надоел уже!

– Мы сейчас с Соней идем на радио. Устроила она по своим каналам, хотя магнат всех перекупил. Но полчаса студия будет наша. Пойдем?

– М-м-м-нет!

– Боишься?

– М-м-мда!

Но не уточнил, правда, что его и боюсь, – чтоб Кира не обидеть.

– Да, боюсь. Но пойду!

– Люблю я этого гада! – воскликнула Соня.

– Ну… прямо так? – Я указал вниз по склону. – Пешком?

– Пешком он отвык уже! – съязвил Кир.

Тоже мне – “глас народа”! Своеобразный у нас получится дуэт!

Такой и получился. Когда мы прокрались на радио через какой-то хоздвор, забитый мешками цемента (видимо, основная тут валюта), и вошли на цыпочках в глухую, полутемную студию, Кир сразу же подгреб микрофончик к себе и больше фактически с ним не расставался.

– Мы хотим вспомнить о том, – заговорил он проникновенно, – о чем сейчас не принято вспоминать, – о доброте, порядочности, сострадании…

– Почему же? – чуть было я не вставил. – Все только об этом и говорят!

Но плавную речь Кира нельзя было перебить: из тридцати отведенных нам минут двадцать девять с четвертью говорил он, причем об особой необходимости именно в наши дни порядочности, сострадания, терпения и взаимопонимания, – мне не дал и слова сказать, хотя и упомянул меня вначале. Думаю, нормальные люди, которые это слушали, поняли, какое отношение к состраданию имеет он! Не умолкая ни на секунду, он говорил, какие гуманитарные программы он внедрил бы, если бы ему дали такую возможность: центр изнасилований, дискотека с госпитализацией, шоу инвалидов.

В самом конце уже, сообразив, что как-то глупо выгляжу, я открыл рот, чтобы как-то уравновесить поток прекрасного, но успел только произнести: э-э-э – и был тут же перебит поборником справедливости, который в оставшуюся минуту говорил о сострадании к одиноким детям, одиноким матерям, старикам-ветеранам… Финиш! Соня подняла скрещенные руки! Да, хорошая вышла передача о доброте, сострадании и взаимопонимании особенно. Все, думаю, поняли. Я встал, посмотрел на взъерошенного, раскрасневшегося Кира. Молодец. Битва добра с добром закончилась со счетом тридцать – ноль в пользу добра же!

– Пусть наконец услышат! – проговорил Кир. – А тебе что – сказать было нечего?

Тут – нечего. И слава богу! Сказала бы – не так выразительно получилось. А так поняли все! Самая гнусная ложь – это та, которая состоит целиком из правды, которую Кир тут выложил, раздавив меня. Все удачно!

– Выйдем через главный вход! – горделиво произнес Кир. – Пусть теперь видят!

Но никто так и не увидел. Мраморная “купеческая” лестница была фактически пуста.

– Финансирование практически прервано! – гордо сказала Соня.

Ничего, скоро наладится, скоро правда всем понадобится: дорогой товар.

Кир шел почему-то с обиженным лицом. Что еще, интересно, надо ему? Комплимент? Запросто.

– Про доброту это ты правильно подметил. Доброта нынче во как нужна!

– Да. – Кир, так и не удовлетворенный, кинул на меня злобный взгляд. – Особенно это странно от тебя слышать!

– Пач-чему?!

– Читал я твои обои! – Кир кивнул на рулон.

Я заметался по площадке. Читал? Куда бы спрятать? Под рубаху?

Кир демонстративно ушел вниз. Я, чтоб дать ему продемонстрировать это, задержался.

– Ну что же ты? – с отчаянием сказала Соня. – Я с таким трудом пробивала тебя! Все были против! А ты хотя бы слово вякнул.

– О чем? Все же было.

– Ну… о дружбе, например. О верности. О любви, которая выдерживает все испытания… Ты что же – не веришь в это?!

– Не-а.

– Я тоже, если честно, не верю! – тесно прижавшись ко мне, жарко шепнула Соня.

Мы прошли через пустой холл, как пророки через пустыню, оказались на крыльце. Вот тут-то нас как раз ждали – особенно почему-то меня.

– Беру, Петро! – рявкнули сразу два крепыша в душных черных костюмах, схватив меня под руки. Меня-то за что? Я же ни-че-го не сказал!.. Это меня и выдало? Раскусили? – Беру, Петро! – поволокли меня под руки к машине.

– Я бы тебе помог! – Кир бежал рядом. – Но совсем не представляю, как это делать. Ты же знаешь – я непрактичный человек!

Непрактичность, доходящая до хамства.

Орлы впихнули меня в машину – сами корректно остались.

Петро, друг! Но держался суховато.

– Где ты шляешься?

– Да тут по радио не выступал, в знак протеста.

– Радио давно отключено – пора бы это знать! – вздохнул устало – мол, всем приходится заниматься. – У нас куча дел!

– Куча как-то не вдохновляет.

– Ты бы лучше там, где надо, разговаривал!

– А где?

– “Песнь о вещем Олеге” помнишь?

– А.

– Едем опознавать кости.

– А.

– Все “а” да “а”! Лучше б сам написал что-нибудь подобное!

– Ну зачем же? Уже ведь есть.

– Можно вообще пробудить в тебе что-то человеческое?! – вспылил

Петр.

– Сложно будет! – вздохнул я.

– Тормози! – сказал Петр.

У небольшого раскопанного холма стояла аккуратная толпа.

Сверкали телекамеры.

– Можешь хотя бы слезу пустить? Истлела уже Буква твоя, кем-то зверски убитая, – и мы знаем кем! Ну, будет слеза?! – рявкнул

Петр, уже заметно зверея.

– Ну… как выдаст глаз, – сказал я скромно.

Мы пошли к толпе. Толпа расступилась, зажужжали камеры.

В свежей, черной выкопанной земле желтели лошадиные кости.

– Вот… Один юннат случайно нашел, – проговорил Петр.

Знаем мы этого юнната.

– Всем отойти от скелета! – скомандовал Петр. Мягко подтолкнул меня: – Иди!

Я пошел к скелету. Что они сделали с Буквой, сволочи? Череп лежал с краю, нижняя челюсть отскочила в сторону.

– Пошла слеза! – крикнул Петр.

…Что они сделали с Буквой, сволочи?! Я присел на корточки – и чуть не захохотал. То не Буква! То какая-то старая кобыла! Я тоже юннатом был, и в ночное ездил, и знаю хорошо: у молодой лошади зубы круглые. А треугольными они становятся лишь в глубокой старости, как у этой. Недоработали ребята. Но ликование свое не стал выдавать – все же у вещего Олега другая задача.

Тут из черепа полезла козюлька, шевеля ушками. Э-э! Буква фальшивая, а козюлька настоящая? Нет! Я отпрыгнул. Такой ымыдж мне ни к чему!

Тут, грязно матерясь, выбежал ежик, схватил козюльку за тулово и, громко хрумкая, съел. Привет от Шаца и от Шварца? Я вытер холодный пот. Чуть не погиб, а главное – зазря! Мы, конечно, любим классику, но не настолько же!

– Что – и это тебя не трогает? – процедил Петр.

– Не-а. – Я зевнул. Тоже вариант памятника! Со змеей на ноге, возле скелета лошади. Новый медный всадник без головы.

– А еще нас называют бесчувственными! – произнес Петр.

– Ну так я пошел? – Я сделал шаг.

Петя швырнул меня к машине:

– Сидеть! – Распахнул дверку. Я покорно сел. – Я из тебя сделаю человека! Люди молиться на тебя будут! – с угрозой произнес он.

Машина поехала. И тут мой имиджмейкер окончательно меня потряс.

– Тебе Гера велел кланяться! – прошептал он. – Сказал: если у тебя что получится, то остальное – его забота!

– Да он уже обо мне заботился. А вы с ним теперь?

– Да, человек он не простой судьбы, – проговорил Петя мужественно. – Но не то, что эти суки! Он за народ! Эти сволочи фальшивую кость тебе подсунули, а Букву загнали за триста тысяч баксов!

– Кому?

– Это мы уже знаем!

Я был потрясен: сделали меня дураком, к тому же еще и вещим!

– А козюлька-то настоящая была?

– Козюлька-то настоящая! На это они денег не жалеют! То есть ты был бы сейчас труп!

– Что-то я не заметил, чтоб ты мне помог!

– Нет уж! Пусть они думают, что я на них пашу! – зловеще усмехнулся Петр.

Да, доказательство было бы убедительное. Если бы не Шварц. А может, это природный ежик? Нет, он же явственно матерился.

– Ну так ты с нами или нет?

– Прям глаза разбегаются! – сказал я.

– Тебе этого, – назад указал большим пальцем, – мало еще?

– Нет. Этого мне много. Чувствую некоторую слабость.

– Не время сейчас слабость чувствовать! На карту поставлено все.

На какую карту-то?

– Сейчас кореец будет дождь вызывать, – сказал я.

– Корейца мы взяли, слава богу. Сидит. А мы сами вообще можем что-либо или нет?

– …В каком смысле?

– А хоть бы в каком!

– На стадион я не пойду больше.

– Пойдешь! Если дождь сделаешь – Гера озолотит тебя. До самого верха с ним дойдете!

– Туда? – Я показал пальцем в небо.

– …Может, и туда, – прошептал он. – Останови!

Машина остановилась, и те же крепкие хлопцы впихнули в машину

Жоза, почему-то с разбитой мордой. Да, имиджмейкеры трудятся не покладая рук.

– Вот еще один непонятливый, – проговорил Петр. – С вами добром пытаешься, а получается кровь. Ведь святое дело делаем! Общее!

Общее с кем?

– Ну ладно. Слушай меня, – заговорил Петр деловито. – Выведут вас в наручниках. Рожи разбитые…

Он сказал – “рожи”? Я не ослышался?

– Народ вас поддержит.

А кто его знает, этот народ.

– Может, еще стреножить нас? – проговорил Жоз дерзко.

– А чем ты будешь мяч вести?

– …! – ответил Жоз.

Но по лицу неожиданно получил я.

– Я сделаю из тебя человека! Кровь из носа! – сообщил мне Петр.

Это уже есть.

– И с него ты пример не бери! Он сам уже с себя пример брать не хочет! Правильно, Жоз?

– …Правильно, – хмуро ответил тот.

– А ты выйдешь в повязке. – Имиджмейкер повернулся ко мне: – И что она в крови будет немного – это даже хорошо!

Это даже отлично.

– Но сорвешь ее! И, смело ею размахивая, побежишь в центр поля.

– В наручниках буду размахивать-то?

– Ладно. Тогда без них.

– Тогда и он, – я указал на Жоза, – без них.

– Кто же тогда на трибунах переживать-то за вас будет? – вздохнул Петр. – А выше? – Он показал пальцем -…Тем более! Есть в вас что-то святое или нет? – воскликнул он. – Работать с вами

– вспотеешь материться! И проигрывать будете: понял, нет? – Он поднес кулак к носу Жоза. – Чтоб вчерашних шуток не повторял.

Проигрывать будете с треском! – Он потряс кулаком -…И тогда, если есть у людей души и если Он хоть чуть их слышит, – хлынет дождь! Да еще какой! И судья матч отменит. Ему проплачено. Ясно все? – Грозно, но весело он глянул на нас. – Второе пришествие фактически делаем! – торжественно произнес он. – Иди с ними в раздевалку, – сказал он водителю. – Я, тьфу, тьфу, сглазить боюсь! Этому, – на меня указал, – надень тоже командные трусы.

Чтобы он тоже ассоциировался, – (грамотный имиджмейкер, а с трудом выговорил), – с нашей командой. Ну… идите! – Он стер непрошеную слезу. -…Родина вам доверила, – хрипло произнес он.

И повязал мне полотенце, утыканное терниями.

Загнали Бога в западню? Ну нет уж!

– Понял, – сказал шофер. – Выходи.

– Р-р-р-р-я! – азартно выкрикнул Жоз.

…Очевидно, что-то не поняли мы. Выскочили с Жозом на поле, размахивая атласными форменными трусами, и более никакой одежды на нас не оказалось. Я, впрочем, был не совсем гол: прихваченный полотенцем, болтался рулон обоев – приличия мы все ж таки соблюли! Трибуны встретили нас овацией… Наконец-то победа! Мы обежали полный круг, и тут-то, опомнившись, нас стала ловить милиция, но от нее мы отбились. Им главное было – выкинуть нас со стадиона. Удалось затеряться в народе. Бомжи помогли нам переодеться к ужину…

Ночевали мы с Жозом на Морвокзале, из-за которого, в общем, все это и началось. Тут тоже победа полная: народ ночевал теперь абсолютно свободно, я бы сказал, чересчур – даже лежа на батареях. Нам, фактическим освободителям, нашли местечко только лишь в туалете, в углу, на кафеле, на полу. Гримасы свободы.

Спалось не особенно сладко, душили запахи – и мысли. Конечно, не все произошло так, как мечталось, хотя все сбылось. Но как-то не думал я, что окажусь тут в такой роли… В какой?! Дождя, естественно, не было – даже вода в туалете прекратилась. Лежи уж на завоеванном месте, а то и это займут! По-братски расстелив обои, мы задремали. Но кое-что отвлекало! Не то, что вы думаете,

– это-то как раз естественно тут. Странно другое – тоже веяние времени, жесткое коммерческое использование площадей, – по-нашему, по-капиталистически, даже в уборной теперь стояли игровые автоматы, у стенки, свободной от писсуаров. И автоматы эти, что удивительно, вызывали ажиотаж значительно больший, чем те, что были в зале ожидания, – какие-то коммерческие тонкости…

Люди ерзали на маленьких стульчиках, лупили по клавишам, зыркали на экране. Там открывались карты: тройки, семерки, дамы.

Мы с Жозом ворочались. Конечно, можно было заночевать в степи, но – за что боролись?

– …Мимо! Семен, у тебя сколько?

– Девяносто. А у тебя?

– Сто десять!

– Да. Похоже, тут нечего больше ловить.

Что интересно, эта пагубная страсть охомутала людей самых разных: и зачуханного интеллигента, и вальяжного бизнесмена, и стриженого амбала.

– Ну что… пошли, что ли?

– Мне некуда отсюда идти!

Интересное признание из уст вальяжного бизнесмена!

– Говорили, тут можно еще!

– Кто говорил-то?

– Кто – кто! Ерема, кто же еще!

– Так где же он, сученыш!

– …Обещал.

Разговор про Ерему возобновлялся каждые пять минут. Какой же он,

Ерема? Я уже не замечал неудобств. Когда-то я и сам блистал в этой отрасли – но потом, тщеславно возомнив себя литератором, отказался от этой малины ради Буквы. И чего достиг?

– Так где же он? – общий стон.

К сожалению, не обо мне. Все они, попавшие в одну беду, жадно ждали какого-то Ерему, а он все не шел. В моем распаленном воображении он представлялся уже высоколобым интеллектуалом, сияющим гением… И, видно, кичась своим величием, он пренебрегал нами, не шел к нам…