Текст книги "Гермес"

Автор книги: Валерий Вотрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Он их вскорости отыскал. Ворота были – крохотная калиточка, покрашенная под цвет камней, так что он даже не сразу ее заметил. Рядом на шнурке висел молоток, каковые молотки обычно украшают собою монастырские ворота. Постучал. Сразу же хриплый голос произнес:

– Кто?

– Да вы что, сговорились? – заорал Мес в возмущении.

– Кто? – настаивал голос.

Мес затарабанил кулаками в дверь.

– Вчерашний день, – орал он. – Открывай!

– Имя?

Он решил не упрямиться.

– Герр Мес.

И дверца растворилась. За нею никого не оказалось. Взбешенный Мес прошел через двор, мощенный неровным галечником, и начал подниматься по длинной лестнице наверх, в замок. Здесь, на лестнице, и встретил его сам хозяин замка. Ахаз Ховен стоял, расставив ноги в красных сапогах, положив руку на эфес меча, и широко склабился. Судя по этому, он был вроде как рад дорогому гостю.

– Надо было пароль сказать? – сухо приветствовал его Мес.

– Рад, рад, – произнес Ховен, не обращая внимания на эти слова. – Вот уж не знал, что ты явишься. Тебе был бы оказан великолепный прием.

– Мне уже был оказан такой прием, – не унимался злопамятный Мес.

Ховен расхохотался, широко разевая рот.

– Люблю тебя за эту самоуверенность. Ну, пойдем.

И он, держа Меса за руку, повел его за собой. Тот потихоньку высвободился, но Ховен снова схватил его за локоть, сжимая как клещами. В этом неудобном положении поднялись по узкой лестнице, что доставило Месу массу неудобств, в смотровую башню.

Отсюда побоище под стенами замка было видно куда лучше, чем с холма. У Ховена, глядящего на битву, обветренное грубое лицо восторженно закаменело, налились желваки, приоткрылся рот.

– Смотри, – закричал он, не отрывая глаз от сражения и продолжая сжимать руку Меса. – Смотри, как они дерутся! Ты только погляди на это!

Мес зашипел от боли, но произнес:

– В самом деле… прекрасно…

– Да? Да? – спрашивал Ховен, блестя глазами. – Моя школа, клянусь Хаосом! Я учил их, мерзавцев!

И он раскатывал «р», грохоча и рыча.

– Ну ладно, – произнес он потом, неохотно отрываясь от любимого зрелища. – Ты прибыл сюда. Зачем? Я думал, мы не увидимся до следующего Буле.

– Долг пригнал меня сюда, Ховен, – сказал Мес.

– Долг? Перед кем?

– Перед самим собой. Я не могу дожидаться следующего совета.

– Хорошо. Пойдем.

Теперь очутились в небольшой полукруглой комнате, находящейся здесь же, возле смотровой площадки. По неровным стенам были развешаны сабли, мечи, шелепуги, луки, щиты с изображением коршуна, прочая боевая утварь. Отдельно висела целая коллекция огнестрельного пулевого оружия, начиная с пищали времен битвы при Павии и кончая двухвековой давности автоматами различных систем, – все это в отличном состоянии.

На столике Мес увидел брошенный кверху корешком томик Мольтке. Рядом, снабженные множеством закладок, лежали сочинения Клаузевица.

– Обогащаюсь, – сказал Ховен. – Ты голоден с дороги? Жаждешь?

– Не откажусь от бокала вина.

– У меня есть амброзия.

– Боишься постареть? – усмехнулся Мес.

– Боюсь, – совершенно серьезно ответил Ховен. – Я пью ее каждый день. Пристрастился.

– Это пойло на любителя. Но ничего, давай.

Они уселись в пододвинутые Ховеном кресла с бокалами пурпурной жидкости в руках, и Ховен приготовился слушать. Но Мес молчал.

– Хорошо, – наконец сказал Ховен, скрипнув зубами. – Но всего я тебе не скажу, так и знай.

Мес сделал крупный глоток.

Специфический, резковатый вкус жидкости напомнил о прошлом, и он, полузакрыв глаза, откинулся в кресле, чувствуя, как начинает сказываться действие напитка. Если долго не пить амброзию, а потом вдруг выпить много и одним махом, сначала приходит напряжение в теле, затем неизвестно откуда взявшийся прилив сил встряхивает его…

– Воспрянь, – раздался голос Ховена, и Мес открыл глаза.

– Я давно не пил амброзии, – словно оправдываясь, произнес он.

– Чем же ты держишься? – удивленно спросил тот.

– Собственными силами. Я еще сохранил кое-какие резервы.

– Я слышал, – презрительно протянул Ховен. – Верой питаешься. Что ж, и это неплохо – за неимением лучшего.

– Я так не считаю, – равнодушно пожал плечами Мес.

– А как ты считаешь? – зарычал вдруг Ховен, близко наклоняясь к нему. – Ты считаешь, это хорошо, что в Буле сидит Бона Деа со своим вечно скалящимся ублюдком-сыном? Ты считаешь благими их намерения насчет людей?

– Давай поговорим начистоту, Ховен, – проговорил Мес, тоже распаляясь от этого нежданного приступа ярости. – Только не нужно увиливать в сторону, как это делает большинство из наших. После всего того, что произошло, после того, как я поддержал Тифона в его стремлении занять место в Буле, после позора Диониса, – ты и теперь обвиняешь меня в невмешательстве? Пойми, у нас общий враг. Но он, так сказать, трансцендентен, он не в мире, его не уловишь, а его обещания о втором пришествии я лично считаю пустым трепом. Что прикажешь делать? Я подумал – хорошо бы, если Сет сел на место брата. Единственное, что нам остается делать, и ты знаешь об этом не хуже меня, – вредить людям. Ибо они – создания его, и, причиняя вред им, вредишь тем самым ему.

– Я знаю, – сказал мрачный Ховен.

– Буле за нас, и если ты полагаешь существование нашей партии мифом, я докажу тебе, что она – реальность, и притом абсолютная. Модерата осознала это на Буле. Они с Лентой думали, что я встану на их сторону, на сторону филантропов. Но я оказался мизантропом, и их это неприятно поразило. Я – их противник. И ты – их противник. И Тифон – их противник, и Мом, и Гелос – этот не знаю, по какой причине, – и Геката, и Эрида. Малларме все равно, как и Форкису, – они одного моря ягоды. Приап тоже равнодушен. Чем тебе не парламентская борьба? Но с приходом Сета начался новый раунд, и еще неизвестно, выиграют ли Мелайна и Плутос либо же наоборот.

– Я надеюсь на последнее.

– Уф! У меня совсем пересохло в горле, – проговорил Мес, прикладываясь к бокалу.

– А ты, оказывается, мизантроп. По твоему прошлому этого не скажешь.

Мес взглянул на него.

– А какими вообще были наши отношения с людьми? – спросил он. – Ты когда-нибудь задумывался над этим? Хорошо, мы вступали в близость с их красавицами. Верно, мы плодили героев. Дальше этого не шло и нас это ни к чему не обязывало. Однако мы им были нужны. Мы исполняли их желания, если эти желания шли нам на пользу. Мы помогали им, и они по наиву своему думали, что мы бескорыстны. Мы были владыками, недостижимыми и великими, но мы ведать не ведали и не думали даже, что это от них, да, да, от этих безъязыких, тупых червей зависит наше существование. Что, ты думаешь, мы дымом их жертв питались? А ты был когда-нибудь в Освенциме? Я был там, и в Бухенвальде был, и в Майданеке. Вонь непереносимая исходит от сгоревшей плоти. Да я всегда ненавидел этот запах! Проклятые испарения! Нет, мы жили их верой. А они всегда горой вставали на нашу защиту. Титанобойня – так их, правильно, что сунули их в Тартар, надо было вообще убить, дабы навсегда избавиться и так далее! Отец наплодит себе очередных детушек – вот так здорово, будут еще великие цари, чтобы не прерывался род героев! И вот к чему привела эта филантропия, начиная с Паллады и этого придурка, который свистнул огонь. Прошло не так уж много времени, и люди, эти «хорошие» и «способные», нашли, что мы – совсем неправильные. Мы – ненужные. Мы – языческие. Мы – коварные и недалекие, под стать демонам, живущие лишь себе на пользу, а на них совсем не обращающие внимания. Мы – чуть что, так – молнией по макушке, чуть что, так – в камень их, чуть что, так – глыбину в гору кати, вычерпывай бездонную бочку, страдай от голода и жажды, вращайся, привязанный к огненному колесу… Но есть один среди нас. Он – хороший. Он – правильный, только потому, что вовремя сумел прельстить их обещаниями. Он – мученик, умирает, воскресает, страдает, – бедняжка! Что проще – делай, как он говорит, – и после смерти – заметьте это обстоятельство! – попадешь в прекрасные сады. Делай так – и победишь! Стучись – и откроют. Проси – и дадут. Только вот куда дадут, когда и чем – вопросы немаловажные, а особенно в этих обстоятельствах. А главное – не убей кого-нибудь. Вот враг даст в глаз тебе – терпи, ибо он все равно не враг, а – хороший. Он тебе – в зубы, потом опрокинет, мордой начнет возить по земле, ногами – под ребра, под дых тебе, по почкам, по почкам, а ты – молись за бьющих тебя, причем молись не во вред, а во благо, благословляй их и не чини им зла. Ведь он обладает великолепным юмором! Это надо же – выдумать такую доктрину да еще заставить верить в нее, прославлять ее! Это надо же, мы – демоны, а он – это уже не он, а – Он. Вот ведь как! ОООООООн. Выдумал себе какого-то неизвестного, непостижимого, всепоглощающего, запредельного, способного зачинать духом родителя. Где такой? Покажите! Пальцем, пальцем ткните – где он такой есть? Сколько я дорог всяких исходил, сколько знаю путей, а его ни видел, и никто не видел его. Но ты будь любезен – поверь бездоказательно, без демонстраций чудес, просто так. Он – есть. А нас – нет. Верь, пожалуйста, человек дорогой!

– А тебя здорово пробрало, – заметил Ховен, когда Мес остановился, чтобы перевести дух. – Я по скудоумию своему не пришел бы к таким выводам. Мес, ты извечный пессимист. К этому тебя обязывает твое Ремесло.

– А тебя к чему обязывает твое Ремесло? – спросил тяжело дышащий Мес.

– А ни к чему. Я – война. Я – разрушение и лютая злоба. Я, так сказать, пролог к тебе.

– Ты действительно скудоумен, – сказал Мес. – Я тебе одно скажу, а ты над этим на досуге подумай, – чем были бы мы, если бы не люди? Именно чем, а не кем? Кем бы мы правили? Кого бы наказывали или вознаграждали? А я тебе отвечу – мы были бы просто населением этой планеты, и нас бы тоже открывали, а потом говорили: «Тип жизни теический». Или просто, как и про них: «Тип жизни гуманоидный». Ведь мы даже обликом походим на них. Мы можем существовать только здесь или очень близко от Земли. Лишь этим мы еще и живы. А так ничего у нас нет: ни веры, ни почитания, ни Ремесла.

– Ты-то хорошо устроился, – сказал Ховен. – У тебя есть вера.

– Они, – сказал Мес, – хоть и люди, но живут не на Земле. И потом, оракула недостаточно. Кому он нужен? Это просто занятие, времяпровождение, хобби. Вот если бы святилище, настоящие жрецы, ежедневные службы… – глаза его затуманились, и он вдруг резко оборвал себя: – Нет, Ховен, ты не прав: мы хиреем. У нас ничего нет.

– Ха! – сказал Ховен. – Мне на все это наплевать. По инерции занимаетесь вы своими Ареалами, а я – так просто из удовольствия. Ты видел, как бились эти люди там, под стенами? Я внушил им боевой дух, я дал им мощь и оружие, и вот, они дерутся. Мес, человек – это злоба. Злоба движет им, когда он воюет, она – повод для разрушений и кровопролития, он уже не останавливается, он заведен как некий замечательный механизм, он совершает однообразные движения: взмахивает мечом, нажимает курок, поджигает фитиль, марширует – ать-два, ать-два! Великолепно. Человек просто совершенство. Я люблю его.

– А он любит тебя. Этим ты еще живешь: сами не ведая того, люди приносят тебе кровавые жертвы, а ты после этого еще говоришь, что только я питаюсь верой. Нет, Ховен, тебе не нужно пить амброзии: ты будешь жить вечно.

Ховен осклабился в улыбке.

– Это точно, – и он хлопнул изо всей силы Меса по плечу. – А ты, – спросил он его, – ты еще водишь людей к Порогу?

Мес разглядывал свои ногти.

– Вожу, – ответил он неохотно. – Он внушил им всякую дрянь про Грань. Они просто напичканы ею! Но я их от этого отучаю.

– А что там, Мес? – спросил внезапно Ховен. – Что там на самом деле?

После паузы Мес ответил:

– Не знаю, – и еще раз: – Не знаю.

– Ну, если уж ты… Этот, как его… Адонис, Аттис, Осирис, в общем, этот еще ничего не узнал, хотя говорят, что уже заявлялась парочка его вестников, выспрашивали, что да как. Они уж ему доложат.

– Он никогда не знает, что происходит на самом деле, – отрезал Мес. – Пиль наврет ему с три короба, да и я постараюсь. Мом – он даже не врет, он впрямую насмехается, дурак, как будто не знает, чем это может кончиться.

– И чем же? – тяжело воззрился на него Ховен.

Мес сделал отрицающий жест.

– Он просто про нас забыл.

– Напоминать ему не надо, – загромыхал-засмеялся Ховен.

– Я бы хотел навестить его, – сказал Мес.

Ховен резко закашлялся и замолчал. Он во все глаза уставился на Меса, и тот увидел, как снова они наливаются угрожающей краснотой.

– Как ты достигнешь его? – Голос Ховена был хрипл. – Никто не знает, где его искать.

– Пути я знаю, – сказал Мес.

– Ба, да я забыл, что ты у нас личность таинственная. Все про все знаешь, но молчишь, потому привлекаешь к себе внимание.

– Зато ты никогда не отличался сдержанностью.

Они улыбнулись друг другу. Ситуация была разряжена.

– Что ты хочешь сделать с этими… филантропами? – спросил его Мес. Ховен, похоже, научился владеть собой: лишь руки его задрожали. – Я их потихоньку уберу, – пояснил он.

– Это как же?

– Тихо.

– Убьешь? – шепнул Мес.

– Может быть.

– А нельзя… как-нибудь иначе?

– Как?

– Тебе виднее.

– Это почему же мне виднее? – ядовито ухмыльнулся Ховен. – Это тебе виднее. Ты же у нас… маг, чародей. Подумай.

– И думать не стану, – ответил Мес. – Вот когда у вас ничего не получится, когда придете в тупик, там найдете меня. И я дам вам совет. Кто помогает тебе?

Ховен долго не отвечал.

– Я и так знаю, – сказал Мес. – Сутех, вот кто. Я просто так спросил, знал, что ты не ответишь. И другие Дети Нуна замешаны?

– Себек, – сказал, будто камень бросил, Ховен.

– Ну вот, – облегченно вздохнул Мес. – Хорошо играть открытыми картами.

Они поднялись и вышли на площадку. Люди под стенами еще сражались. Горы трупов вокруг замка заметно увеличились. Слышались яростные вопли, лязг и звон, хрипы и дзеньканье тетив.

– Но как они сражаются, – восхищенно, с придыханием, снова забыв про все, прошептал Ховен. Он весь был там, в пылу сражения. Ты только взгляни. Как они сражаются!

* * *

Город был – одно большое скопление высоких стеклянных прямоугольников, окнами черного стекла сверкающих, словно пытающихся своими верхушками с причудливой прической антенн достать до облаков. И это им удавалось. Строго ограниченные по площади размеры города не давали ему расти в стороны, и поэтому он рос вверх. Где-то на уровне предпоследних этажей плыли белесые облака, четко контрастируя своею белизной с темным стеклом зданий, а антенны достигали неба. Здесь не было звуков, здесь все было бесшумно, город как точная машина, заведенная раз и навсегда, работал слаженно и без сбоев, не производя шумов и скрипов: они были просто не нужны, и их не было. Здесь нужно было только то, что нужно. Что было ненужным – отбрасывалось.

Несмотря на ограничения, город, поначалу казавшийся совсем небольшим, на деле был огромен. Что думалось и о его населении. Но тут все было наоборот: в городе никто не жил. Громадные, уходящие за облака здания из стекла были необитаемы, и ночами город, со светящимися судорожными огнями на крышах зданий, с щедро иллюминированными улицами, но с совершенно черными громадами домов, представлял собой жуткое зрелище.

Город не был городом мертвым или, того хуже, городом мертвых. С самого утра он наполнялся шумом, говором и мягким шелестом аэролетов: толпы чиновников и служащих компаний занимали пустые здания. Они жили где-то далеко, в бесплодных мечтаниях о радужных мирах Вселенной, куда когда-то улетели их соплеменники. Но сами они были нужны здесь, на администраторской Земле, центре бумажной волокиты и чиновничьих хлопот полутора тысяч населенных миров Галактики. С самого утра приходили они на работу, работали, потом исчезали. И город вновь оставался покинутым. Медленно плыли тучи на уровне крыш, одиноко торчали антенны в заоблачной белой пустоте, рядами стояли аэролеты на пустых стоянках.

Его называли то Амстердам, то Тегеран, то Канберра, то еще как-нибудь, как в голову взбредет: частая смена имени города была одним из немногих развлечений недолговечного его населения. Судорожный, суетный день, – и долгая, темная ночь, озаренная огнем фонарей. Сейчас город назывался Фивы.

Этот город был – город-призрак.

Мес занимал здесь последний этаж одного из самых высоких зданий. Как и все прочие, оно покидалось на ночь, но днем было отмечено жужжанием голосов и переговорных устройств. Здесь работал целый штат, и он входил в него, появляясь нежданно и исчезая незаметно. Здание, целиком отведенное под некий концерн «Олимп», посещалось им чаще, чем другие места – центры его бытия. Он всегда стоял на вершине этой пирамиды. Всегда эта сфера деятельности находилась под его неусыпным наблюдением – он не боялся соперничества, втайне даже желая его. Там, где люди платили, заключали сделки, покупали, обжуливали, продавали всякую всячину, там находился он, незримо и негаданно. И хотя он считал это свое Ремесло вторичным, хотя он немного несерьезно относился к этому, в душе к нему приходила уверенность, что оно не менее необходимо, чем, скажем, Ремесла Ховена или Ленты. Сначала с Вихрящихся Миров, а после его согласия вернуться на Землю, – отсюда, Мес строго контролировал свой Ареал и держал в руках свое Ремесло.

Во главе концерна «Олимп» стоял человек по имени Сеймур Квинке. Мес никогда не видел его в лицо, но несколько раз разговаривал с ним по телефону, когда Квинке звонил ему, чтобы уточнить, как называется его концерн и чем он занимается.

Мес вошел в обширный, отделанный черным вестибюль. Человек за стойкой бара слева кивнул ему, швейцар справа кивнул ему, лифтер тоже ему кивнул и спросил:

– Конечный, как всегда, господин Нуарре?

И Мес кивнул ему в ответ.

Он во мгновение ока взлетел под самые небеса, на последний этаж, где находился его кабинет. Чувствуя неприятное ощущение в желудке и дрожь в коленях, выбрался из лифта и остановился перед дверью, сделанной из красного полированного дерева, на которой висела табличка: «Ференц Нуарре, референт». Набрав код на появившейся из стены клавиатуре, он вошел в свой кабинет.

Президент Сеймур Квинке никогда не бывал в этом кабинете своего подчиненного, равно как и не бывали здесь прочие высокие чины из министерств и совета директоров. Они очень удивились бы, увидев внутреннее убранство кабинета референта Ференца Нуарре. Он состоял из двух комнат. Первая комната была голой и пустой, за исключением массивного стола, кресла да древней картотеки в металлических несгораемых ящиках. На полу лежал вытертый палас. Окно было постоянно задернуто бархатным занавесом. Тут не было ни многочисленных мигающих экранов, заменяющих стены, ни разноцветных карт, ни новейших переговорных устройств и средств связи, которыми был полон каждый кабинет в этом здании и без которых просто не мог обойтись референт такой солидной компании, как «Олимп». Зато в углу, полузакрытая бархатом шторы, стояла бронзовая статуя обнаженного мужчины, держащего левую руку на уровне пояса ладонью кверху, будто прося милостыню, а другую вскинув вверх в странном салюте, с собранными в щепоть пальцами. Голова его была склонена набок, правая нога полусогнута. Это была статуя Гермеса, древнего бога, забытого уже поколениями забывчивых.

Мес вошел в кабинет, и вслед за ним сюда ворвался его непременный помощник Езус Мария Штумпф, с вечно дергающейся под бременем тика шеей и красными, воспаленными глазами. Штумпф был деятелен и неутомим. Он был незаменим в делах Меса, который ценил его больше всех на свете. Он прижимал к груди пухлую папку, лохматящуюся выбившимися из нее листами, какими-то обрывками и прочим разнородным бумажным хламом. Всю эту груду Штумпф бухнул на стол Меса и стал нетерпеливо ждать, когда тот пододвинет кресло и усядется. Сам Штумпф никогда не сидел – огонь вечного нетерпения жег его, и Штумпф постоянно находился в движении. Он дергал шеей, дергал пальцами, часто мигал и сотрясался всем телом, перебирая ногами, глядя, как Мес не спеша разбирает бумаги.

– Квинке заболел, – сообщил он своей обычной скороговоркою. – Я связывался с ним, и его мажордом сказал мне, что у него воспалилась родинка на веке, и он лег в госпиталь.

Мес несколько раз кивнул.

– Где же он на самом деле? – спросил он.

– Отдыхает на Канарах, – быстро ответил Штумпф.

– Там климат такой же неустойчивый. Разве нельзя было не отпускать его на здешние курорты?

– Он боится межпланетных перелетов. И потом, он не женат.

Мес оставил бумаги и недовольно облокотился на стол.

– Вот это уже нехорошо, – признал он. – Президент концерна «Олимп» должен быть чист и безгрешен, как аркадская овечка. Что, женщины? Или, не дайте боги, мужчины?

– Женщины, – сказал честный Штумпф.

Мес облегченно вздохнул.

– Хорошо еще, что он не увлекается разными тварями с чужих планет… Хорошо. Кто вместо него?

– Я.

– Хорошо. Давай разбираться.

И они стали разбираться.

Мои обязанности – надзирать, а не вмешиваться. Это я взял у него, моего лютого врага. Поэтому я лишь замечаю недостатки, намекаю на них кому следует

– а вот он, кто следует, стоит передо мной, – а потом наблюдаю уже за тем, как прислушиваются к моим рекомендациям. Выходит, чисто человеческие функции, думал он, ерзая в своем кресле, канцелярщина, казенщина, и куда девалась вся магия, магия слов и магия дел, где они, эти обязанности, кои некоторые называли божественными и кои я никогда не мог осознать? Все – через людей и во имя их, как я ни стараюсь этого избежать.

– Все потому, что я консерватор, – сказал он вдруг.

Штумпф насторожился, разом прервав свой отчет о сложных махинациях какой-то компании.

– Я живу прошлым, – продолжал Мес, мало понимая, что говорит. – Людей стало много и стало слишком много миров, где они живут. Раньше все было не так. Была Вершина, и люди селились вокруг нее.

Штумпф смотрел на него. Он даже забыл моргать.

Мес тряхнул головой, сильно провел рукой по лицу.

– Так, ничего… пустяки. Что ты там говорил?

Штумпф неуверенно, запинаясь, стал продолжать, изредка опасливо поглядывая на Меса.

Я даже не Архонт. Не знаю, почему я не захотел стать им. Тогда бы все мои дела получили законное подтверждение, и снова семь Архонтов у Земли. Я же – разрушаю. Осознаю это, но делаю все в угоду Сету и его присным. Игрушка. Но марионетки слепо подчиняются, тогда как я сознательно оставляю Хаосу открытую дверь, чтобы безумные сладкие ветры его…

– Нет, я не помню, как летел в ветрах Хаоса.

Штумпф снова изумленно глядел на него.

– Извини, – произнес Мес, встряхиваясь. – Я что-то устал. Внимательно тебя слушаю.

– Вы уверены? – спросил Штумпф.

– Уверен.

Нет, ни в чем я не уверен. Хочешь разрушить термитник – напусти на него муравьеда. Сутех – муравьед. Модерата и покойный Кобленц хлопотливо, заботливо возводили термитник Земли, чтобы всем было хорошо. Я лично в последнем сомневался. Проклятые сомнения уничтожили во мне всякий рационализм. Однажды тьма взяла верх, и в термитник пролез уродливый зверь-муравьед. А там и другие дожидаются своей очереди, страшные, темные животные – Дети Нуна, толпятся, невнятно и бедово гудят…

– Это все, – произнес Штумпф.

– На сегодня все? – очнулся Мес, стряхивая путы своих дум.

– Да. Но дел много.

– Ты справишься, я знаю. Если нужно будет, без зазрений занимай этот кабинет. Ключ у тебя есть.

– Да, господин Нуарре.

Он пошел к двери.

– Штумпф! – окликнул его Мес.

– Да? – Тот остановился.

– Ты верующий? – спросил Мес.

– Да, – ответил Штумпф (воистину, сегодня для него – день удивлений).

– А какому… какой религии ты принадлежишь?

– Я из экуменистов, – объяснил Штумпф, – но не из тех, что называют себя «Жертвами Моисея», а из пасхальников. Эта секта возникла двадцать один год назад, выпочковавшись из «Братства Зеленого Иисуса», которое перед этим разделилось на пасынков апостольских и мизерикордеистов. А корень свой мы ведем от великой и щедрой церкви Несогласия Христова.

– А она идет откуда? – полюбопытствовал Мес, лицо которого перекосило, как во время приступа зубной боли.

– Это сокрыто во мгле веков, – был ответ. – Несогласие Христово – единственно правильная и единственно известная вера.

– Понятно, – и Мес отпустил его.

Застыв над столом, заваленным грудами мятой бумаги, утвержденной, незавизированной и исходящей, он уставился в противоположную стену, пустую и белую.

Надо что-то решать. Визит к Ховену, в его бряцающий и бушующий мир, правда, несколько прояснил дело, но не так, чтобы полностью разобраться в нем. Нет, дело шло намеченным путем, на пути этом никто пока не стоял, да и в дальнейшем, я надеюсь, стоять не будет. Но пути наши – неисповедимы. И мои трижды клятые колебания… Вот этим все и затрудняется. С другой стороны, кто мне подскажет, как действовать? Ослобог решителен. Он долго пребывал в бездействии. Он не будет колебаться. Но сейчас еще возможно остановить закрутившийся маховик. Можно сказать – не надо. Можно наложить свое вето на избрание Сутеха – несколько запоздавшее решение, но лучше поздно, чем никогда. Можно объявить – несогласен-де. А можно вот так вот сидеть и размышлять, что можно и как лучше.

В соседней комнате послышалось осторожное покашливание. Мес вскочил. Там, за стеной, никого не должно было быть. Он рывком открыл всегда запертую дверь – пригодилось его умение без ключей и отмычек отпирать любые запоры, – и застыл на пороге.

Вторая комната была больше первой и сильно от нее отличалась. Обстановка здесь была роскошной, не в пример аскетизму первой комнаты – собственно рабочего кабинета Меса. Пол здесь устилали ковры, стены покрывала темная ассирийская керамическая плитка с изображениями фантастических голубых рогатых животных. Напротив двери возвышались шкафы с книгами. Потолок был неровным, с искусственными впадинами и холмами, устланными темно-голубой мозаикой. В окне была вечная звездная ночь. Курились благовонные кадильницы. Светильники с масляными фитилями делали четкими тени и размытой – реальность. Эта комната, напоминающая покои древних вавилонских владык, показалась бы случайным визитерам еще более странной, чем первая.

Лицом к шкафам стоял невысокий человек. Светильники бросали тени на его затылок, заросший редкими рыжеватыми волосами, и широкую спину. Он повернулся – мясистое лицо, вывороченные губы, воззрился на Меса. А тот все стоял на пороге, и смешанные чувства одолевали его. Так они стояли и смотрели друг на друга.

– Я ждал, – наконец сказал человек, – пока вы там решите вопрос с инфляцией, экспортом и бесплатными ввозами. В связи с этим у меня появилась уверенность, что я очень тактичен по своей натуре. Мес молчал.

– Я сяду сам, – поспешно сказал человек, поступая так, как сказал. – И угощения от тебя не приму.

Мес молчал.

– Я всегда прихожу по делу, – сказал человек. – Ты это знаешь. Чтобы не возникало разночтений, зови меня Михаил Жиро.

– Ты знаешь, как зовут меня, – сказал Мес. – В чем состоит дело, Михаил Жиро?

– Ты хороший собеседник, – отметил тот. – Впрочем, это неважно. Недавно состоялось ваше очередное Буле.

– Это так.

– Моему Господину очень хотелось бы знать, о чем там шла речь.

– Жиро, – поморщился Мес, – ты зачем ко мне пришел? Ты же знаешь…

– Знаю. Но я был до тебя и у других.

– И что же?

– Одни ничего не знали, другие просто лгали мне.

Мес удовлетворенно засмеялся.

– Ты получил что хотел, – сказал он.

– Нет, я хотел не этого. Я хотел другого. Я добивался от них правды. А они впали во грех. Но чего еще ожидать от вас, изначально грешников, языческих демонов.

– Вот! – наставил на него палец Мес. – Вот каких слов я от тебя ждал! Именно – язычников! Эта ваша однобокость мешает вам воспринимать мир таким, каков он есть на самом деле. Мир прекрасен, Жиро, а вы хотите сделать из него арену будущего Армагеддона.

– По Земле бродят боги, – сказал Жиро. – Это старые, ненужные боги, потерявшие все, потерявшие самих себя. Они устали и ослабли, но все равно они не могут забыть прежних времен.

– И поэтому вы продолжаете вытеснять их? – усмехнулся Мес. Ты изрекаешь прописные истины. Вникнуть в их положение вы не можете. Ведь столько веков прошло, столько утекло воды в великих реках.

– Блаженны нищие духом.

– А ты не уподобляйся ему, – заметил Мес. – Это только он великий специалист по произнесению Нагорных проповедей.

– Э! – сказал Жиро. – Ты, думаешь, оскорбил меня? Да мне за все это время столько всего пришлось выслушать! Но я никому не помогаю. Значит – ах ты, такой-сякой, подлец-расподлец, куда смотрите, ведь дети гибнут, нечестный богатеет, а честный страдает и лишается. Все эти жалобы, Мес, все они идут через меня, благо я предстоятель перед его троном.

– Тебе можно только посочувствовать.

– И не говори.

– Ты не думай, что склонил меня на свою сторону, – сказал Мес. – Ты не на того напал, Михаил.

Тот безучастно пожал плечами.

– Никого я не хочу склонять ни на чью сторону. Ты мне скажешь или нет?

Мес с улыбкой покачал головой.

– Я все равно знаю, – произнес Жиро. – Умер Пифеец, и на его место вы избрали какую-то мразь. Но вот кого – не знаю. Впрочем, там среди вас найдется бездна таких: вам есть кого выбирать.

Мес наклонился к нему доверительно.

– Я был инициатором его избрания, – произнес он.

– Ну? – округлил глаза Жиро. – Вот этого я от тебя не ожидал.

– А чего ты от меня хотел? Или, думаешь, хорошо – без Ремесла? А уходить в Хаос я не собираюсь. И жить без дела тоже не могу. Не кто иной, как ты, отбил у меня мое Ремесло.

– Ты не Архонт, – поджал губы Жиро. – Господин был зол на тебя и потому сказал – иди и стань проводником вместо него, ибо не Архонт он!

Мес смеялся.

– Получилось иначе, – проговорил он. – Ты ведешь своих, приверженных ему, а я веду своих – без веры.

– Они, как и ты, изгои.

– Ну и что? Они тоже умирают. Кто их поведет? Кто наставит их на верный путь? Ты, что ли? Или он?

– Его ты не касайся, – построжал Жиро.

После этих слов Мес спросил его:

– Ты знаешь Сета Пустыни?

– Что? – поразился Жиро. – Вы его избрали?

– А, пробрало! – обрадовался Мес. – Слушай, Жиро, я против тебя лично ничего не имею, хоть и не одобряю твой выбор насчет служения ему. Но его самого, Жиро, я ненавижу всеми фибрами моей души или еще чего там у меня есть. Так вот Сет…

– Господи, боже мой! – сказал Жиро.

– Молчать! – разъярился Мес.

– Да, – сказал Жиро. – Да. Задали вы нам…

– Конечно, – весело согласился Мес. – Вы в прошлый раз кого Сатаной объявили?

– Он был не из вашей Семьи, – сказал Жиро. – Он даже старше вас.

– Кто-то из Вавилона?

– Из Шумера, – уклонился Жиро. – Вы – не такие чисто злобные, чтобы претендовать на это звание.

– Ну и что?

– Он недавно ушел. И место его стало, так сказать, вакантным.

– Кто присуждает это звание?

– Он, – возвел глаза Жиро. – Ну и мы, его Вестники. Тот был древен и злобен, ему приносились кровавые жертвы. Он успешно выполнял свои функции. Сейчас мы думаем. Видишь, все тебе рассказываю.