Текст книги "Тремориада, или осколки гранёного стакана (СИ)"

Автор книги: Валерий Еремеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

  А во второй половине дня раздался звонок. Естественно это был сосед. Облик трагичен, и отказать в сигарете – всё равно, что добить раненного товарища.

  – Пошёл в жопу. – Вздохнул Сергей.

  И тут за спиной соседа появились два мужика. Работяги! Постарше, тот, что в шкафу от бензопилы прятался. А подмастерье – раненый офисный планктон.

  Трескачёв был рад видеть их живыми и здоровыми. Сосед получил несколько сигарет, а коммунальщики принялись заделывать дыры в полу.

  Почему он их сам не заделал? Ведь можно было найти несколько гвоздей для пола в коридоре и купить цемента, чем терпеть крыс. Может быть... Но в те времена практически везде задерживали зарплату. Занять было не у кого. А у Сергея просто-напросто не было денег... И вообще какого чёрта! Если коммунальщики должны, просто обязаны!

  2.

   Сергей надел рубаху и натягивая спортивные штаны, подумал:

   – Есть ли у коммунальщиков профессиональный праздник? В такой день и ему не грех выпить.

  Трескачёв пошёл на кухню и включил электрический чайник. Хорошо всё ж иметь свой дом. Эту квартиру он снимал, но вот согласился, неделю назад купить у хозяйки за две зарплаты. Городок закрытый, с работой не важно, до Мурманска далековато, вот люди и уезжают. Кто продаёт квартиры, кто сдаёт муниципалитету. Тут появилось достаточно, пустующих, законсервированных домов. Так что и цена на квартиры была смехотворна.

  Сергей, прикурив сигарету, посмотрел в окно с высоты своего восьмого этажа на залитую солнцем, но всё ещё спящую улицу. Хотя какая там спящая! Пусть уж и не ночные часы, а самые ранние, когда праведникам вставать ещё рано, а не праведников уж, по идее, должно укачать от дел грешных, но ведь солнце-лето!

  И пусть сегодня не выходные. Если сейчас пройтись по улице, она не покажется такой уж сонной. Из какого-нибудь раскрытого окна послышится музыка; а из-за дома, где трава, кусты, деревья и камни, донесётся пение нетрезвого хора. И на лавочке, о чём-то споря, или, наоборот, смеясь в полном согласии, будут сидеть молодые люди с пивными бутылками.

  Уберегут от заблуждения о всеобщем празднике матерные крики из-за угла, и тип, спасающийся бегством, возможно от собутыльников.

  Так что спящей улица только казалась. Вон вдалеке штурмом берёт горку, в которую круто пошла дорога, одинокий путник. Хоть и сказано: дорогу осилит – идущий, в данном случае это не факт. Да и не совсем он идущий, скорее мотыляющийся-спотыкающийся.

  Вот, когда уж пол горы осилено, человек о что-то запинается: может о камень, а может о собственную ногу, и падает на асфальт. Хорошо руки не в карманах были – Сергей видел, как мужик ими взмахнул, а то ведь так и вдребезги можно расшибиться. Упав, путник затих. Дух переводит, иль уснул?

  В этот момент, как предвестник беды, перед самым окном Сергея пролетел баклан со свисающим из клюва, мотыляющимся в потоках воздуха, почти, как только что мужик, коротким шнурком.

   «Не к добру» – решил Сергей. Но увидел, как мужик поднялся на четвереньки, и когда Трескачёв уж подумал, что тот так и двинется дальше, путник вернул себя хоть и в безусловно шаткое, но всё ж более достойное, вертикальное положение.

  Какова цель этого нелёгкого, и даже опасного перехода? Завтра путник и сам о ней не вспомнит. Останутся лишь логические догадки: шёл домой; за деньгами; продолжить. Это могут быть три разные цели, а могут оказаться и составляющими одной. Пьяный – он как Бог, его пути неисповедимы.

  Сергей потушил о дно пепельницы сигарету, и в это время щёлкнул кнопкой вскипевший чайник. Трескачёв собрался в ванну умыться, и вдруг, глянув в окно, неожиданно увидел там, на пике горки осиленной идущим, милицейский «уазик». Из него выскочил милиционер и произвёл задержание уж готового перевалить на ту сторону горки путника.

  Через минуту «уазик» увозил так упорно стремившегося – домой; за деньгами; продолжить – Бога в противоположную сторону от его неисповедимой цели.

  Всё ж баклан действительно оказался предвестником беды. Сергей вспомнил свисающий из клюва шнурок, и вдруг понял, что это был крысиный хвост.

  «Может это не ветер его мотылял, а сама крыса, ещё живая? Фу, гадость, какая». – Видел он подобное в Мурманске, на остановке у «Семёновского». Собака изрыгнула что-то живое под ноги влюблённой парочки на скамейке. "Вспомнил пол раздолбанный – вот и чудится. Впрочем, что пол, с милицией тоже весёлый случай имелся...

  Дело было года за три до провала в подвал. Опять-таки, когда Трескачёв снял квартиру. В тот раз в Мурманске. Решил тогда Сергей отметить это дело с друзьями, коих набралось не мало. Не тьма конечно, тьмущая, но дым коромыслом; но общение скучкованно по два-три человека; но кто-то перебрался на кухню, и ванна занята.

  Разошлись утром – часов в девять. С Сергеем осталась лишь знакомая со вчера Света, да на кухне, успевший вернуться, когда все расходились, друг, Рога, со своей Полиной.

  Когда Трескачёв со Светой покинув комнату, прошли на кухню, магнитофон на холодильнике мотал-озвучивал кассету: «Slayer». Полина в незнакомой Свете почувствовала возможную союзницу и затрясла друга за рукав:

  – Может, есть, что повеселее?

  – Есть, – кивал головой под музыку Рога. – Следующая песня.

  – Ну, Рожки. – Не унималась Полина.

  – Да ты ведьма! – одёрнул руку Рога.

  Махнув на него, Полина обратилась к Сергею, косясь на несколько кассет лежащих на столе:

  – Есть что-нибудь ещё?

  – Ещё, Слэера? – удивился Сергей. – Всё мало нам, да мало. Нет, это единственный альбом. Зато свежак, панковый. Наслаждайся.

  Света посмотрев кассеты на столе, и говорить ничего не стала, по поводу смены музыки. Полина ж не унималась:

  – Давайте тогда «Offspring».

  – Ой, не о том канючишь, – вздохнул Рога, – Напитки закончились.

  – Что? – удивилась, и возмутилась от такого обращения Полина.

  – Вот именно! Что?! – воскликнул Рога, – Что делать?! Всё выпито. Цивилизация летит в пропасть. Мир катится к чертям. Неужели не осталось ни одной бутылочки?! Неужели это конец? Планета, и мы с ней, исчезнем на всегда, провалившись в тар-тарары. Ой, не хочу в тар-тарары! И вам не советую. В тар-тарарах так паршиво, что самый паршивый паршивец от паршивчиков паршивым воем воет.

  Пока Рога показывал, о чём канючить надо, Света подошла к магнитофону и выключила его.

  – Ух, ты... – отвисла челюсть у Рогов.

  – Давайте лучше совсем без музыки – сказала Света.

  – Давай лучше совсем без глупостей – предложил Рога.

  – Не безобразничай, включи обратно песенку – сказал Сергей.

  – Не-е-е-е-т. – закапризничала Света.

  Тогда Трескачёв встал, его слегка качнуло.

  – Треска, не надо тут кровавую баню устраивать. Здесь дети. – Рога кивнул на Полину.

  Сергей подошёл к магнитофону и, нажав «PLAY» погрозил пальцем Свете – не шали. Но только он, было, вернулся на место, как музыка вновь умолкла. Света извлекла кассету из магнитофона и, словно бестолковый фантик, зашвырнула её в форточку. Алкоголь не повлиял на её координацию, и «SLAYER» благополучно вылетел на улицу с седьмого этажа.

  Полина напряжённо посмотрела на Сергея. Тот сказал:

  – А чё не с магнитофоном вместе? Давай вообще всё на хрен повыкидываем.

  Он влепил ей щелбан, испытывая сильное желание дать подзатыльник. Света, ойкнув, схватилась ладошкой за лоб. Сергей же вновь пригрозил пальцем:

  – Вернусь, коль не перестанешь безобразничать, в угол поставлю.

  Пройдя в коридор, добавил:

  – На весь день.

  Сергею хотелось проветриться после бурной ночи. Кассета ж, оставалось надеяться, упав в сугроб под окнами, цела.

  – Как жить то дальше? – спросил Рога, когда Сергей обулся.

  – По совести. – ответил Сергей.

   «Заодно в магазин прогуляться, дабы Мир спасти от тар-тараров.» – подумал он, выходя на лестничную площадку.

  Расстегнув карман на груди косухи, Трескачёв, обнаружил в нём ворох денег. Усмехнувшись, он проверил внутренние карманы – ещё два вороха крупными купюрами. Это были все отпускные, которые он так и не спрятал под ванну.

  Сергей открыл скрипучую дверь подъезда и зажмурился от ослепительно яркого апрельского солнца. Щурясь после полумрака подъезда, он направился к краю бетонного крыльца, в сторону, куда выходили окна квартиры. При этом глянув на трёх милиционеров в паре метрах от него, каких-то людей в штатском, и милицейскую «буханку» за их спинами.

  «Что за сборище?» – подумал Сергей и заметил благополучно лежащую у оградки газона, видать скатившеюся с сугроба невредимую кассету. – « Интересно, видели ли менты, как она упала?»

  – Ты откуда? – вдруг спросил один из милиционеров и шагнул к Сергею.

  Тут-то Трескачёв и обратил внимание на стоящую перед кассетой легковую машину с разбитым задним стеклом.

  Сергей, кивнул назад, чистосердечно, признаваясь:

  – Оттуда.

  – Ты там живёшь?

  – Нет. – ответил Трескачёв, решив про съёмную квартиру не говорить.

  – Паспорт есть?

  – Есть.

  Посмотрев, и не возвращая документ, милиционер спросил:

  – А здесь чего делаешь?

  – Гуляю.

  – В подъезде?

  – Замёрз; перекурил; погрелся.

  «Ой, какая чушь!», – мысленно плевался Сергей, – «Сейчас скажет, что я подъезд обоссал».

  – Да он пьяный, – сказал один из подошедших милиционеров.

  И тут: наручники на запястья, к машине – поднять руки. Обыскали. Залезай!

  «Это возмутительно! За что ж сразу в кандалы?!» – в мыслях воскликнул Сергей. – «Я буду жаловаться! Рогам».

  В «буханке» сидело ещё три парня его возраста. Их повезли в отделение милиции. Оказалось, что кто-то из окна выкинул винную бутылку, и разбил ею заднее стекло частной машины милицейского начальника.

  Трескачёв прикинул, пока их везли:

  «Раз уж уехали, значит, менты взяли кого надо, и квартиры обходить не станут. Его хату не спалили, и он идёт как случайный бухарик. Так что крутить пацанов будут, а он явно не при делах. Ребятки, бутылко-метатели, вроде, с пятого этажа. Ну да поделом им».

  В ОВД с них сняли отпечатки пальцев и продержали в камере часа четыре. Там, Сергей, расположившись на скамейке, вздремнул, пользуясь, случаем.

  Из камеры его вывел совсем молодой милиционер, которому было явно омерзительно находиться рядом с таким отребьем как Трескачов. Он кривил румяное лицо и говорил: «Пшё-о-ол!»

  В кабинете ж, за столом, милиционер средних лет, наоборот был бледен, говорил коротко, чётко, ясно. Впрочем, радости, увидав Трескачёва, он тоже не испытал.

  Вопросы звучали словно нашкодившему обормоту: зачем столько денег с собой? Зачем в подъезд заходил? С кем пил?

  Получку получил. На рынок ходил (пять минут пешком от съёмной квартиры), вещи присматривал. С другом выпили по ходу, после разошлись. С подъездом ошибка вышла, адрес приятеля забыл, так и не нашёл. Вышел – там ни с того ни с сего задержали, – отвечал Сергей.

  – Таких дустов ни с того ни с сего не задерживают. – Выплюнул фразу молодой милиционер, перебарывающий омерзение, продолжая находиться рядом с Трескачовым.

  «Вот ведь тонкая душевная организация. Не мент, а песня журавлиная. А его хлоп, и с быдлом пьяным в одно помещение» – «посочувствовал» молодому Сергей.

  Бледнолицый за столом, отложив ручку, сказал коллеге:

  – Толя, можешь идти, я уж сам тут.

  Молодой хотел что-то сказать, но, перехватив взгляд старшего, молча вышел.

  – Пересчитайте. – бледнолицый выложил на стол мятые деньги Трескачёва.

  Он пересчитал. Где-то так. Сергей ни то, что суммы точно не знал, он не помнил, сколько купюрных ворохов было по карманам.

  Затем, не читая, Трескачёв расписался в протоколе и спросил:

  – А квитанция на штраф?

  – Мы уже с Вас удержали.

  «Да и нормально», – подумал Сергей. – «Пусть они в свой карман, зато скромно, и мне без заморочек. А уж, коль и шнурки вернут...»

  Сергей, отдохнувший на скамейке в камере, вышел из ОВД бодрячком. До дома минут пять ходу, и Трескчёв жмурясь на солнце, не спеша направился к магазину. Там купил для себя бутылку пива, и домой водочки пару литров. А то ж скупой бегает дважды. На закуску солёных огурчиков – похрумкать, жирной скумбрии, ветчины, хлеба и добрый кусок мяса на жарёху. Таковы были предпочтения в зарождающемся похмелье. Выйдя из магазина, Сергей открыл пиво зажигалкой, по традиции оцарапав указательный палец о пробку, и закурив, пошёл домой.

  В квартире он застал только Рога. Тот сидел на кухне и брынькал на двух уцелевших струнах гитары, пылившейся в съёмной квартире. Он душевно пел безобразным голосом: «Светит месяц, светит ясный...»

  – Где девки-то? – спросил Сергей Рога, проходя с яствами на кухню.

  – Я их выгнал, – он прекратил пение и отложил гитару. – Не, ну, а хрен ли они!?

  – И в самом деле, – согласился Сергей.

  Уж после третьей рюмки, рассказав, что с ним произошло, Трескачёв усмехнулся:

  – Всё ж надо было сказать про квартиру, может и вас забрали бы.

  – Ага, – кивнул Рога. – Тогда вообще могло бы оказаться, что бутылку в окно кидал именно ты.

  – Тоже верно.

  – А что кассета-то, цела?

  – Это через четыре часа-то? – усмехнулся Сергей. – Со «SLAYER»ом"? Да за такое время бобину с записью твоего голоса утащат.

  3.

  Зайдя в ванную, Трескачёв открыл кран холодной воды. Тот, немного похрипев, благополучно умолк, выдавив из себя капли три. Сергей проделал то же самое с горячей водой. То же самое и она проделала с его ожиданиями, хрипло выдавив три капли.

  «Замечательно! А зачем ночью вода? Ночью люди добрые спят, или на работе. А недобрые обойдутся».

  Сергей вернулся на кухню. Там была полная раковина грязной посуды.

  «Вот пусть тебя добрые люди моют», – ухмыльнулся Сергей.

  Благо был полный чайник. Трескачёв достал из настенного буфета пакетик с двумя печенюшками. Не богато, но лучше, чем с водой из крана.

  «А ведь сейчас кому-то и спирт разбавить нечем», – подумал Сергей, с удовольствием наливая себе чай.

  – Закрыты давно ларьки! – послышался через открытую форточку раздражённый девичий клич.

  «Тоже мне новость, лучше б погоду передавала», – хмыкнул Сергей, выглядывая в окно.

  Внизу недалеко от его подъезда, какая-то девица тащила за рукав парня. Тот пытался освободиться от цепких рук, но как-то уж больно не решительно. И что-то при этом негромко говорил. Даже, похоже, мямлил.

  – Домой пошли, скотина! – скомандовала девица.

  И без того не бравого вида парень, вовсе поникнув, поплёлся телком в загон.

  «Во оторва», – сплюнул чаинку на подоконник Сергей. – «Если б не солнце, то она точно разбудила б своим криком. На костёр ведьму!»

  Трескачёв уселся на табуретку и, откусив печенюшку, подумал о путнике, штурмовавшем горку:

  «Шел, как умел, никому не мешал, а его под белы рученьки, да айда. Лучше б ведьму упекли. А бедолага тот, не шумел, за пределы тротуара не выпадал и не имел никакой физической возможности причинить кому-либо вред. Агнец. А его в кутузку. Впрочем, может, не так он и прост. Пьяный – он ведь и для себя загадка. Протрезвеет и столько интересного про себя узнаёт...»

  Около двух лет назад Сергей шёл по улице со знакомым по работе, и тот вдруг окликнул одну из проходящих мимо подруг. Подойдя он начал разговаривать о чём-то со своей знакомой. Трескачёв, закурив, отрешённо наблюдал за прохожими, снующими туда-сюда по начавшей зеленеть, весенней улице. И тут Сергей обратил внимание, что подружка знакомой приятеля, не принимающая участия в болтовне, рассматривает его.

  «Не, ну понятно, что всем девицам хочется меня хотя бы рассматривать» – подумал Сергей. – «Но вон, другие-то сдерживаются».

  Подружка, наконец, спросила:

  – Узнаёшь меня?

  «Ёлки! Это ж соседка моя. Ребёнком я с ней на одной лестничной площадке жил. Только тогда она лет на сорок постарше выглядела. Баба Клава!»

  – Э-э-эй, ты здесь? – спросила девушка.

  – Нет

  – А это автоответчик? – кивнула она на Сергея.

  – Нет, – сказал Трескачёв, и усмехнулся. – В смысле не припоминаю.

  – Это ещё ладно, а то я уж забеспокоилась.

  – Вышедшие из-под контроля автоответчики среди нас?

  Сергей действительно не узнавал её, а она, улыбаясь, продолжала рассматривать его. И было, похоже, что она его действительно знает. От этого Трескачёв почувствовал себя неуютно. Но, слава богу, знакомый Сергея уж закончил разговор и они, попрощавшись с девушками, разошлись.

  А недели через три Трескачёв неожиданно вновь увиделся с ней, у одного приятеля на празднестве по случаю... да просто по случаю.

  Тут-то она и рассказала Сергею, откуда его знает. Утверждала, что не так давно, поздним вечером, он оградил её от нападок какого-то типа – вырубил одним ударом. Трескачёв сказал, что она его с кем-то путает, он ничего такого не припомнит. Девушка стояла на своём. Тогда Сергей предположил, что был сильно пьян. Может только совсем чуть-чуть – утверждала она.

  «Наверное, организм работал на аварийном аккумуляторе, а запись в бортовом журнале вести уж было некому» – решил Сергей и поинтересовался:

  – И что ж, устранил подонка и стал приставать сам?

  – Нет, посадил на автобус и всё.

  «Вот так вот, спьяну спасёшь вечером Мир, а поутру, как прочие плебеи, лишённый всякого тщеславия, будешь, как ни в чём, ни бывало страдать похмельем».

  Сидя на кухне, Сергей вздохнул, думая о путнике, штурмовавшем горку.

  «Эх, напрасно обездоленные и угнетённые, голодные и несчастные, беззащитные и неутешные ждут благородного избавителя. Подрезали орлу крылья, так и не взлетевшему, да увезли в место безнадёжное, дабы ощипать там безжалостно».

  4.

  Печенюшки закончились, но в кружке ещё оставался чай, и Сергей, достав сигарету, решил допивать его в прикурку. С улицы стали доноситься всё чаще и громче истеричные крики бакланов, певших по помойкам заутреннюю. Трескачёв, сидя на табуретке и держа в одной руке кружку, а в другой – сигарету, смотрел в окно. На горизонте возникло несколько облачков, пригнанных откуда-то издалека появившимся ветерком. Он время от времени задувал тихонько в форточку, рассеивая серо-голубой сигаретный дымок, расплывающийся над головой Сергея.

  Тоска. Трескачёв было подумал: а не попробовать ли ещё поспать? Но тут же отмахнулся от этой мысли: нет, всё равно ничего не выйдет.

  Ну почему, если надо рано вставать, то почти всегда просыпаться так тяжело? Сейчас же впереди совершенно свободный день, и именно поэтому теперь не заснуть ни за что.

  Трескачёв после очередной затяжки поднёс сигарету к пепельнице, но прилично выросший серый столбик оторвался от уголька раньше, и упал на узорчатую клеёнку стола.

  – Блин комом, на хрен! – выругался Сергей, чуть было, не сдув в сердцах пепел на пол.

  Поставив кружку на стол, он облизнул кончик указательного пальца и, приклеив к нему серый столбик, отправил невредимым в пепельницу.

  За окном вдруг раздался стук по металлическому карнизу. Сергей обернулся и увидел за стеклом голубя.

  – Ты с миром, глупая птица? – спросил Сергей и приблизился к окну.

  Голубь обеспокоенно скрежеча коготками по жести, перебрался на край карниза, чтоб быть подальше от Трескачёва. При этом маленький засранец оставил после себя зеленоватый сгусток.

  – Ах ты, собака! – воскликнул Сергей.

  Он стукнул ладонью по стеклу, но птица лишь переступила с одной лапки на другую, косясь на Трескачёва одним глазом. Тогда он ударил там, где сидела птица, но та только отошла вновь на середину карниза.

  – А-а-а! – выкрикнул Сергей и ударил обеими ладонями по стеклу.

  Чуть сильнее и оно б разлетелось вдребезги. Но ведь не разлетелось. И голубь опять вернулся на край, уверовав в нерушимость прозрачной преграды, и продолжил гадить на карниз.

  – Сейчас ты узнаешь, что такое разум, тупая кукушка! – оскалился Сергей, кинувшись к столу.

  Он бросил сигарету в пепельницу и схватил чайник с кипятком. Затем, пододвинул табуретку под форточку и, забираясь на неё, прорычал:

  – Кому варёной голубятины?

   Встав на подоконник, глядя на птицу сверху, Сергей оскалился:

  – Тебе?

  Голубь процокал по карнизу поближе к Сергею, оставив позади ещё один сгусток. Трескачёв сунул в форточку руку с чайником. И, голубь тут же взмахнув крыльями, улетел прочь.

  – А-а-а! – выкрикнул в бессильной злобе Сергей и стал лить кипяток на карниз.

  Вода полетела вниз, неожиданно громко, в утренней тишине, ударяясь о его жестяной карниз и карнизы ниже. Тут-то Трескачёв увидел со стороны этот триумф разума: какой-то крендель, рано утром, орёт в форточку и льёт кипяток.

  «Да ты ведь просто псих», – подумал Сергей, слезая с окна пока его никто не заметил. – «И лечиться не буду».

  Трескачёв, хмурясь, затушил дымящийся уголёк в пепельнице, и тут же прикурил новую сигарету.

  «Дерьмовое утро. Очередное».

  5.

  С улицы стали доноситься звуки, издаваемые самыми ранними праведниками: нечаянный хлопок подъездной двери; «пик-пик» открываемой иномарки под окном; мусор, высыпаемый в контейнер ретивым дворником. Пока это отдельные, чётко отличимые друг от друга звуки, но вскоре к ним начнут прибавляться всё новые и новые. Их будет больше, они станут чаще, и превратятся в сплошной утренний гомон часа пик.

  А сейчас Сергей отчётливо слышал, как внизу, во дворе, зашёлся в надрывном кашле какой-то мужик. Во всяком случае, Трескачёв наделся, что это не дама, и не школьник.

  «О, холера туберкулёзная» – подумал Сергей, сидя за столом и наливая себе ещё чая. – «Вот кашлянет на баклана, и получите птичий холеро-туберкулёз. Дома надо чихать. На родственников. Нет, он выйдет на улицу раскидывать бациллы на прохожих. После где-нибудь в подворотне издохнет, измотанный болезнью. А дети-то тут причём?! Не, ну конечно школьники они всегда в чём-то виноваты. Там опоздал, тут не написал, здесь ошибка. Всё понятно, виноватый возраст. Но наткнуться на покойника-то с утра пораньше они не заслужили. Только, понимаешь, позавтракали».

  Осеним утром, пораньше обычного, девятилетний Серёжа шёл в школу, зарабатывать пятёрки и даром двойки получать. Мертвец лежал на газоне, средь красно-жёлтых опавших листьев. Если б синее одеяло накрывшее труп было подлиннее, то, наверняка, Трескачёв со временем забыл бы об этом покойнике. Но одеяло оказалось коротким и из-под него торчали крупные босые ступни трупа. Серёжа отчётливо видел желтоватые неухоженные пятки. От их вида у мальчика по спине пробежал холодок. Он ещё не раз увидит эти ступни, в ночных кошмарах. Точнее, он чаще будет слышать приближающиеся звуки их шагов. Шлёпанье по холодному линолеуму. И даже став взрослым, Сергей, очень редко, и всё ж иногда, будет просыпаться с отчаянно колотящимся сердцем, прислушиваясь к тишине, погружённой во мрак, комнаты.

  – Чей мальчик?! – увидев Серёжу, обратился к нескольким зевакам милиционер, в одиночку пока прибывающий на месте происшествия. – Мальчик, нечего тут глазеть, отведите его отсюда. И вообще расходитесь все! Что здесь, цирк?

  Серёжа оторвал взгляд от желтоватых пяток мертвеца и пошёл прочь. «Что здесь, цирк?» Немногочисленные зеваки остались на месте.

  6.

  «Пулемёт бы...» – проползла мысль у Сергея, смотрящего в окно. На горизонте заметно поприбавилось облаков. – «Если расстрелять окна в доме, напротив, на сколько, этот бесплатный цирк привлечёт внимание обстрелянных жильцов?»

  За неимением пулемёта, Трескачёв отправился в комнату смотреть по телику начинающиеся утренне-будничные передачи.

  Реклама! Конечно ж по всем каналам. Подлая штуковина, этот телевизор! Особенно без лентяйки. Подойдёшь, вот, звук настроить, а там непременно все вдруг напряжённо замолчат. И музыка затихнет, или станет едва уловима. Актёры за экраном будут терпеливо выжидать – когда у тебя лопнет терпение, и ты вернёшься на удобный диван – чтобы неожиданно громко закричать средь ночи в твоей квартире. Или ж наоборот – прошептать неразборчиво что-то важное, что б всё кино насмарку. Подлая штуковина!

  Сергей нашёл-таки канал без рекламы и, отойдя к дивану, завалился на неприбранную пастель. Тип в галстуке сказал с экрана:

  – Об этом и о многом другом, мы расскажем вам после короткой рекламы. Не переключайтесь.

  – Гад! – воскликнул Сергей, кинув в телевизор подушку.

  Прошлой зимой у Трескачёва случился телевизионно-лентяечный инцидент. К тому времени он уж с полгода жил у симпатичной шатенки Аллы. И было им поначалу вместе просто великолепно. Как говорится и днём друг к дружке стремятся, и ночью под одну шубу ложатся. Но со временем Сергей начал всё чаще обращать внимание на одну особенность Аллы. Она постоянно во всём с ним соглашалась, при этом, восхищаясь Трескачёвым как небожителем, творящим чудеса.

  Поначалу Сергею это даже нравилось. К примеру, он после раската грома, глядя на тучное небо, сказал:

  – Быть дождю.

  И Алла, всплеснув руками, воскликнула:

  – Ва-а-у!

  И когда через пять минут дождь докатился до них, она сказала:

  – Вот это да! Ты почище Гидрометцентра.

  – Да, я такой. – Соглашался Сергей. – Почище. А всё от того, что регулярно моюсь. С мылом.

  Но время шло, и шутка затягивалась. Причём действительно, в каждой шутке есть доля шутки. Восторгаясь Трескачёвым, Алла начала обходиться одним мнением – Сергеевым. Если бы он сказал ей: «Посмотри, какие сегодня у всех сиреневые лица!», то она б на полном серьёзе удивилась: «Ой, а что с ними случилось?»

  Как-то Алла смотрела по телевизору одно из бесконечных ток шоу, от которого атомные ядра в мозгу Трескачёва рисковали начать деление, и вступить в цепную реакцию. Спасая регион, Сергей ушёл на кухню. В буфете, висящем на стене, он наткнулся на две упаковки спичечных коробков (в каждой по десять штук). Зачем Алла держала их в таком количестве дома, где электроплита, да и отопление не печное, не известно.

  Сергей, взяв эти упаковки, уселся за стол. Распечатав одну, достал коробок и высыпал содержимое на скатерть. Затем положил две спички параллельно друг другу. На них ещё две – вышло, вроде знака «решётка». Далее Сергей принялся укладывать такие знаки один на другой. Выше и выше. Причём каждый раз, сдвигая их чуть в сторону – вокруг оси. Потихоньку начала расти спиралеобразная башня. Трескачёв брал и укладывал спички, зажимая их в длину меж большим, и указательным пальцами. Иногда к кончику указательного прилипала сера – тогда, когда уж казалось, что он уложил очередную детальку на хрупкую конструкцию. Приклеившаяся спичка грозила сдвинуть находящиеся спички под собой. В таком случае Сергей прижимал её аккуратно ногтем указательного пальца левой руки, и тогда удавалось оторвать, не вызывая крушения, правый палец.

  По мере роста башни Трескачёв всё больше опасался, что она упадёт. Тогда он стал брать спички за середину и, затая дыхание, следя за тем, чтобы нечаянно не задеть грудью стол, продолжил их укладывать одна на другую. Но этот метод тоже оказался не безупречен: спичка на конструкцию как бы ронялась, сотрясая нижние, сама, не всегда ложась как надо. И Трескачёв вернулся к прежнему методу.

  Сергей встал, когда начал девятый коробок и продолжил строительство уже стоя. Первая упаковка ушла вся – Трескачёв распечатал другую. Когда был уложен одиннадцатый коробок, Сергей отошёл, чтобы посмотреть со стороны на спичечную, закрученную спиралью, с коричневыми полосами из серных головок, башню. Она выросла почти до полуметра. Трескачёв взглянул на творение рук своих и увидел, что оно прекрасно. Тогда он решил это дело перекурить.

  Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь на кухне, что б какой-то нелепый сквозняк не порушил его творение. Курили они в коридоре, сделанном в крыле лестничной площадки, на две квартиры. Когда Сергей протянул руку к входной двери, Алла, сидящая в комнате в кресле перед телевизором, спросила: «Не пора ли пообедать?» Он ответил: «Досматривай, после». И вышел из квартиры.

  Трескачёв курил, сртяхивая пепел в пепельницу, сделанную из пивной банки, со срезанным верхом и закрученными в стружки-кудряшки, краями, думая, удастся ли ему уложить ещё девять коробков?

  Пожалуй – нет.

  И Трескачёву захотелось показать Алле свою башню, пока та не обрушилась. Этакое детское желание похвастаться.

  Но войдя в квартиру, Сергей увидел открытую дверь на кухню, и на столе ни единой спиченки. Телевизор уж был выключен, и слышалось журчание воды в мойке. Появилась Алла с тряпкой в руке и принялась протирать стол.

  – А-а... – пройдя на кухню и указывая рукой на чистую скатерть, Сергей, хотел спросить – «зачем?»

  Но Алла перебила его пролепетав:

  – Я спички на холодильник убрала.

  Сергей посмотрел на холодильник. Там лежал поднос, в который была свалена спичечно-коробочная куча.

  – Что, досмотрела телик? – спросил Трескачёв.

  – Ага, – ответила беспечно Алла, повернувшись к плите с разогревающимся обедом. – Сейчас готово будет.

  Всё правильно: не век же стоять башне на столе, который предназначен для тарелок с разогреваемым сейчас супом.

  Всё правильно: он сказал – досматривай, после... Она досмотрела, и наступило – «после». А тут эти спички. Про них ни чего сказано не было.

  Всё правильно: что это, в конце концов, за детский сад?

  Это такая мелочь... Но эти мелочи – день за днём, день за днём, день за днём...

  Когда Сергей, возвращаясь с магазина, приносил какую-нибудь буханку хлеба и молоко, он уж начинал опасаться, что Алла вот-вот назовёт его чемпионом. Потому, что глаза её восторженно горели, словно он сам умудрился за пятнадцать минут испечь этот хлеб и, отловив средь сугробов корову, надоить с неё пакет молока да заплатив получить сдачу.

  Как-то он нелепо и не удачно пошутил: суп какой-то сладкий. И Алла, попробовав запереживала не на шутку, что, по-видимому, добавила в него сахар вместо соли. Сергей поспешил успокоить её, сказав, что пошутил. Тогда Алла ещё раз попробовала суп и удивилась: в самом деле – солёный.

  А однажды он обнаружил, что к его ключам от квартиры прицеплен новый брелок. Точно такой же, как и был, в виде якорька. У прежнего кончик одной лапы был отломлен, но всё равно, брелок безотказно откупоривал пивные пробки. Алла же где-то купила точно такую же безделушку, поменяв старую, поломанную на новую, целую. Наверное, помня, как Сергей вздыхал иной раз, говоря про свой якорёк: да, были времена, когда он двумя лапами работал, но, вот, надломился от трудов непосильных.

  Алла, безусловно желая сделать ему приятное, прицепила новый брелок к его ключам, а старый просто-напросто выкинула.

  Всё понятно, она хотела, как лучше. Да только Сергею тот косолапый якорёк дорог был. Подаренный в шестнадцать лет пьяным в уматень другом.

  Всё понятно – он не объяснил, что ему дорог именно этот, с отломленной лапой якорёк. Ну, или сделал это недостаточно внятно.

  Да и вообще, пустяк это. Но, день за днём, день за днём, день за днём...