Текст книги "Тремориада, или осколки гранёного стакана (СИ)"

Автор книги: Валерий Еремеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

  Он раскрывает дверь и, оставив её за собой для подсветки приоткрытой, шмыгает во внутрь. Минут через пять высовывает свою бородато-косматую, серолицую голову. Зыркнув по сторонам, вновь скрывается за дверью, чтобы через пару секунд выскочить оттуда с известным тяжёлым свёртком.

  ...А, вот квартира «Партизана Отважного Коли». Конечно же, кругом хлам, который пылится, и не только, на кухне он шевелится. В многочисленных драных пакетах, набитых разнообразнейшим мусором, вперемешку с не менее разнообразной тухлятиной, вольготно копошатся опарыши.

  Не известно, сколько прошло времени с момента извлечения из помойки снаряда. «Партизан Отважный Коля» сидит на ящике под грязным кухонным окном и глядит на свою ржавую находку, стоящую на конфорке включенной электрической плиты.

  Иннокентий рассказывал, что в Североморске корешок, на плитке патрон строительный нагрев, бабахнул. Но чтоб вот так снаряд...

  «Да ты с причудами», – думает Па-ма.

  Вдруг вокруг снаряда задрожал воздух, словно начались какие-то испарения.

  «Пожалуй, он уже готов» – подумал о снаряде Па-ма, пытаясь сглотнуть появившийся комок в горле. – «Пора снимать, подгорит».

  Эффект дрожания усилился и контуры ненужной вещи, опасной вещи, стали становиться всё менее чёткими, пока не исчезли вовсе.

  На кухне потемнело... Слабым призрачным источником света служил лишь уличный фонарь, стоящий во дворе. Вместе со снарядом исчезли шевелящиеся пакеты и «Партизан Отважный Коля».

  Па-ма тряхнул головой и тут же схватился за неё руками, словно спасая её от рассыпания.

  – Ой-ёй! – воскликнул он как крокодил в мультике, у которого заболели зубки.

  Он приоткрыл зажмурившиеся от резкой головной боли глаза и так, прищурившись, стал озираться по сторонам.

  – А кухонька то моя, – пробормотал Па-ма и, окончательно придя в себя, вскочил. Но затёкшие ноги подкосились, и он тут же упал на пол.

  «Ого!» – подумал Па-ма – «Сколько ж я их отсиживал?»

  Поднявшись, хромая, подковылял к раковине и открыв кран, жадно прильнул к холодной струе.

  – Вот так дела, – пробормотал он, напившись и отдышавшись. – Я хожу во сне.

  Па-ма включил свет на кухне, глянул на часы – уже вечер. Потом, озабоченный тем, не открыл ли он во сне входную дверь, отправился в коридор. И ведь оказалось, что открыл. Взволнованный Па-ма случайно взглянул на вешалку – куртки нет...

  Может она в комнате? Но ведь он её вчера вообще не трогал, потому как никуда не выходил из квартиры. Девица ушла, зато пришёл сосед и они напились. Но всё же Па-ма помнит, как уходил гость, а он, закрыв за ним дверь, лёг спать. А может, не закрыв?

  Па-ма включил свет в комнате и увидел, что она вся перевёрнута вверх дном. Сразу бросалось в глаза отсутствие телевизора, видеомагнитофона и музыкального центра.

  – Вот так тётеньки – подумал Па-ма, поняв, что они реальны. – Избавили от ненужных вещей.

  «Тр-р-ринь» – это телефон в коридоре. Па-ма подошёл и снял трубку

  – Говорит, но не показывает Макс, – раздалось в трубке.

  – А меня тут две тётеньки ограбили, – проговорил растерянно в ответ, вместо приветствия Па-ма.

  3.

  В ту субботу я проснулся довольно-таки рано, стрелки будильника показывали 10:45.

  Найдутся такие, кто, кривясь, презрительно фыркнут: тоже мне, 10:45 ему довольно-таки рано. Пусть они хоть до конца дней своих остаются кривыми и фыркают до гробовой доски. Но если тебе с утра не надо, проклиная всё на свете, бежать на работу или по какой другой, обычно не менее неприятной нужде, срочно идти куда-то, то вставать с постели раньше двенадцати – преступление.

  Причём самое абсурдное. Потому что это преступление перед самим собой.

  Но в каком преступлении не найдётся смягчающих обстоятельств? Вот и у меня одно, но чрезвычайно смягчающее нашлось.

  Вчера была пятница!

  Верблюд, этот горбатый корабль пустыни, этот флагман песков, способный без единой капли воды выносить долгие переходы под палящим солнцем, это сверхживотное, ощути хоть на одно мгновение ту жажду, которую испытывал я в то утро, тут же пало бы наземь, чтобы околеть в страшных муках.

  Пить! Как же мне хотелось пить. В ушах грохотали сотни водопадов, я буквально чувствовал прохладу бурлящей воды.

  Пятница – день ИКС, восемнадцать часов – время "Ч". Казалось бы, сиди дома, смотри телевизор, кушай булочки с чаем – отдыхай, одним словом. Но нет! Мы не из тех, кто будет отсиживаться по уютным углам, когда в мире ещё столько спиртного.

  Конечно, есть такие, типа: моя хата с краю, считающие, что и без них как-нибудь обойдётся. Что ж, и обойдётся. Но пусть им будет стыдно смотреть на утро в мои припухшие глаза. Ведь я не отсиживался, трясясь за своё здоровье. Я пил за ваше.

  Вчера мы выпили практически всё, и я порядком уставший, захватил уходя от Иннокентия бутылку пива.

  «Балтика» 9-ка, она стояла в холодильнике, а что в этом сером мире может быть прекраснее, чем субботним утром дожидающаяся тебя бутылочка прохладного пива.

  Встав с постели, я побрёл к холодильнику и пока ковылял до него, меня терзала ужасная мысль: что если я ночью пришёл домой и выпил пиво?!

  Нет! Прочь чёрные думы! Не мог я, вчерашний, поступить так подло с собой сегодняшним – разбитым и не смотря на выполненный долг, глубоко несчастным человеком.

  Я открыл холодильник...

  О, облегчение! Мир – ты не так ужасен и не несправедлив, как порою, кажется.

  Чуть запотевшая от холода, в золотой короне фольги, столь желанная и столь дорогая сердцу моему, стояла она – "9"-ка.

  Какое-то время я зачарованно смотрел на нее, не решаясь прикоснуться к бутылке, словно это был мираж: протяни руку, и он исчезнет.

  Но наконец я взял пиво, мои пальцы и ладонь ощутили приятный холод стекла. Приложив бутылку к разгорячённому лбу, даже удивился: почему не слышно шипения остывающей боли. Затем, проведя шершавым языком по иссохшему нёбу, решительно раздирая золотистую фольгу, откупорил крышку и выпил разом с четверть бутылки.

  Это были сладостные мгновения, когда всё твоё естество, подобно пивным пузырькам, устремляется, со дна чёрной бездны апатии и неясных страхов ввысь к ярким краскам праздника жизни.

  Облегчённо выдохнув, поставил драгоценный напиток на стол и пошёл одеваться. Времени это много не заняло – я был стремителен. Вернувшись, ещё проглотил с четверть бутылки. После, достал из пачки предпоследнюю сигарету и закурив почувствовал – нирвана, как истина, где-то рядом.

   Появилось здоровое желание что-то съесть. Но сначала нужно было прикинуть, чем я располагаю, а чем нет. С этим и пошёл умываться.

  И так: имеется кофе, сахар отсутствует, есть немного хлеба, который засох до такой степени, что им можно прошибить стену. Ещё есть картошка, но готовить её тогда меня ничто не заставило б. Вернувшись к пиву, я сделал вывод: в гости ходить по утрам – чрезвычайно мудро.

  Прикончив до конца бутылку, я пошёл на операцию под кодовым названием «А вот и Я!».

  Улица встретила меня холодным ветром, который срывая с высоких сугробов снежную крошку швырял её мне в лицо. Было больно от хлёстких ледяных пощёчин. Я шёл против ветра (да у нас куда ни пойди – всё против него) наклонив голову вниз и периодически прикрывая глаза руками, полностью сосредоточившись на дороге, не обращая ни на кого внимания.

  Когда я, продрогший до мозга и костей, отметил, что цель нелёгкого перехода близка и остался буквально последний рывок, меня неожиданно окликнули.

  – Макс!

  Я оглянулся на голос, прорывающийся сквозь шквал ветра. Это оказался Иннокентий.

  Кстати, почему его так все зовут, никто не знал. Имя его в миру даже приблизительно не было созвучно Иннокентию.

  Без шапки и шарфа, одетый в «косуху», он стоял, не обращая внимания на разбуянившуюся погоду. Его длинные волосы, стянутые на затылке в хвостик, не были заснежены как шапки у обычных людей. А лицо его озаряла такая счастливая улыбка, что прохожие, увидев её, шарахались в стороны, затягивая потуже капюшоны, да пряча шеи в меховые воротники.

  Причина радости, которую не могли омрачить ни снег ни ветер, была у него в руках: два пакета (ручки грозились вот-вот порваться), набитых по большей мере бутылками. Тут лучистая улыбка озарила и моё измученное лицо. Даже не заметил, как очутился возле Иннокентия.

  – Такие люди и без охраны! – воскликнул он, прекрасно зная – я терпеть не могу этого выражения.

  Ну да ничего, я в долгу не остался, запричитав: – Сколько лет, сколько зим!

  И, обняв его, как родного брата, принялся хлопать ему по спине ладонями. Но Иннокентий зашипел, что пакеты могут порваться, и я вмиг стал серьёзен. Ну как атомная бомба (или кто скажет, что атомная бомба, это не серьёзно?).

  Осторожнейше я взял один из пакетов и прижал обеими руками к груди, как какое-то священное сокровище своего дикого племени.

  – Идём к Па-ме, закончим, – Иннокентий вдруг осёкся, зажмурился и фыркнув, замотал головой, отмахиваясь от своих слов, как от вредных мух. Затем, быстро сплюнув три раза через левое плечо, поправил себя. – Продолжим начатое вчера.

  Па-ма... Иннокентия, почему зовут Иннокентием, никто не знал, у меня было всё совершенно очевидно: Макс – от имени Максим, а вот Па-ма – это как телепередача: нам, знающим его с детства – очевидно, а для человека стороннего звучит – невероятно.

  В далёком, безоблачном детстве у нашего друга было более земное имя. Какими бы мы тогда важными, детскими делами не занимались – раскатывали ли до зеркального блеска зимою часть дороги, идущей под гору во дворе, или же поливали друг друга из брызгалок водою, смешанной со средством для мытья полов летом, наш друг, завидев родителей, побросав всё, радостный бежал к ним и кричал как дурачок отцу:

  – Па! Можно я сегодня попозже домой приду?

  И матери:

  – Ма! Я пятёрку по пению получил!

  Так было в детстве, так продолжается до сих пор. Пусть он уже вырос и живёт отдельно, пусть всё выражается теперь не так бурно и трогательно, но всё же Па-ма остался Па-мой: – Па, гаишники озверели, Ма, бабок подгони до получки.

  Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.

  – Идём, – сказал я. – Как вчера разошлись то?

  – Да так...– Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой, в квартире как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех повыгонял на хрен. Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать – куда бы податься – дома то жуть. Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту похмелья. Прихожу к нему, около одиннадцати, а там девка какая-то. Сидят вдвоём, да пивко попивают.

  – Что за девка-то? – поинтересовался я

  – Вот блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. – Понятия не имею, что за девка. По ходу та, что он говорил: педуху заканчивает, если это так, то она в школе, на следующий год, меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точное понятие имею, было. Но мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запечалился, а Па-ма, пусть небо над ним всегда будет чистым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах. Полез он в карманы свои глубокие – вот я и перед тобой, с разными всякостями в пакетах.

  Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жуткие гримасы, под обмораживающими порывами завывающего ветра, словно желая напугать своим видом разгулявшуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома.

  И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пределами полярного круга, разве что с телепередачей «Вокруг света».

  Но от нашего взора, эта скромная красота не могла ускользнуть. Дом был прекрасен, как прекрасна карликовая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радовались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными стенами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он небосвод своими пятью этажами.

  Нас, дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозняками. Мы заскочили в третью, всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.

  «Дз-з-з-инь!»

  Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий «дз-з-з-инь», проникающий в мозг и должно быть разрушающий постепенно мозжечок.

  – Ты не знаешь? Как у Па-мы обстоят дела с мозжечком? – спросил я Иннокентия.

  Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосившись на, битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал:

  – А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я его только что заложил в магазине.

  – Как же он теперь, без мозжечка-то?

  – Ф-ф, – фыркнул Иннокентий, закатив глаза и продолжая мне удивляться. – А как полгорода вообще без мозгу живут?

  – Полгорода... – проговорил я. – Слушай! Теперь, когда будем выкупать мозжечок обратно, главное его ни с чьим другим не перепутать, а то прикинь, достанется от Коли-партизана.

  – Не-е, не перепутаешь, у Коли там сухарик ржаной.

  Дверь нам открывать не спешили.

  – С тётенькой, что-ли чудит? – проговорил Иннокентий.

  – Ага, показывает, как он пальцами на ногах фиги крутить умеет.

  Так как руки мои были заняты в нетерпении слегка стукнул ногой в дверь и гаркнул:

  – Эй, на барже! – после чего послышались приближающиеся шаги. Наконец, дверь распахнулась и перед нами возник Па-ма в расстёгнутой рубахе.

  Сходу он накинулся на Иннокентия:

  – Тебя только за смертью посылать! Ты чё! На пивзавод ездил? Или вы наслаждаясь погодой решили погулять?

  Мы переглянулись.

  – Погода... – проговорил я.

  – Мозжечок – кивнул мне головой Иннокентий.

  Зайдя в коридор, мы забушевали.

  – Прощелыга! Ты хоть в окно сегодня глядел? Там трактора сдувает. Мы собственными глазами видели, как кошка звуковой барьер преодолела. Летит себе по ветру, вдруг – шквал. И только её «мяу» тут, а сама уже в Кандалакше. А ты здесь окопался, крыса тыловая. Встать!

  Па-ма, который и не думал садиться, забрал преспокойно пакет из моих рук и не обращая на нас никакого внимания потащил его на кухню.

  – Трепещи, прахоподобный! Сейчас мы тебе хвост отрубим!

  Но наши возгласы тонули в его безразличии. Мы услышали позвякивание бутылок из разгребаемого на кухне пакета. Тогда, умолкнув и раздевшись, мы направились со второй поклажей за ним. В этот момент раскрылась дверь в комнату и нам навстречу вышла та самая тётенька.

  Миниатюрная, одетая в чёрную водолазку и джинсы, плотно обтягивающие то, что им и положено плотно обтягивать. Сама – коротко стриженая блондинка с большими голубыми доверчивыми глазами, коими хлопала неустанно.

  Обладательницы таких глаз верят в Дедов Морозов, в сказочных принцев, переживают за судьбы героев молодёжных сериалов, ложатся спать вместе со своей любимой куклой «Барби», и никогда в жизни, даже страшно подумать, не пробовали курить, не говоря уже об употреблении алкоголя.

  – Здравствуй...– «деточка» чуть не вырвалось у меня. Вот так учительница.

  – Здравствуй! – прохрипела она неожиданно, и улыбнулась.

  Я аж отпрянул в сторону, перепугавшись до смерти. Ох-х-х, « деточка», нужно бережней относиться к людям с похмелья.

  Улыбка её несколько поблекла, став какой-то не уверенной.

  – Я немного простудилась, – оправдываясь, хрипло проговорила она.

  Поздно. Кукла Барби, сказочный принц и Дед Мороз уже полетели к чёртовой матери, чтобы оттуда уже никогда не вернуться.

  Иннокентий уже отнёс свой пакет и успел присосаться к только что открытой бутылке.

  – Поспешим, нельзя терять ни секунды, пиво в опасности, – быстро проговорил я и ринулся на кухню. На столе было уже всё необходимое: пару пачек сигарет и пепельница, два нарезанных, жирных и икристых ерша (когда только успели), чайные кружки и четыре открытых, но пока ещё полных, за исключением Иннокентьевой, бутылок пива. Остальные двенадцать, нашли своё весьма временное пристанище в холодильнике.

  Па-ма познакомил нас со своей охрипшей подругой, которая действительно, училась в педухе, а звали её... То ли Лиза, то ли Оля, какая разница, я никогда не запоминаю имён.

  Мы вчетвером уселись за кухонным столом. Ну что ж, пиво разлито, выпили. Я так пол кружки. Затем принялся за рыбу, и все последовали моему примеру. Ели – грызли с величайшим наслаждением, Иннокентий даже, время от времени, в приливе наслаждения, закатывал глаза к потолку и блаженно посапывал. Когда мы выпили по первой бутылке и вытерли руки, после жирной рыбы, – начался ритуал курения. Лиза в нём, всё-таки, не приняла участие.

  Стали болтать о том о сём, не придерживаясь конкретной темы, как зачастую и бывает. Начали с пареной репы, а закончили, точнее, плавно вышли, к никатинамидадениндинуклеотидфосфату.

  Как так?

  Легко.

  Заговорили между собой, о вчерашнем. Лиза, заскучав, стала рассматривать плиту. Па-ма, заметив это, сказал ей:

  – Кончай плиту гипнотизировать. А то ещё внушишь ей, что она – холодильник, как потом еду готовить?

  – А какую еду ты любишь готовить? – поинтересовалась Лиза.

  – Ну, обычно репу парю, – сознался Па-ма.

  – Вот! – воскликнул я. – Всё встало на свои места. А то думаю: откуда в коридоре у него лосиные рога.

  – Рога? – не поняла Лиза. – Причём тут рога.

  – Ну, конечно, – решил я объяснить. – Репа у лося с рогами, в духовку с рогами не лезла, вот Па-ма их и спилил. Ловкач, и репу запарил и вешалку смастерил.

  – А куда дел тушку? – заинтересовался Иннокентий. – У лосей должны быть приличные тушки.

  – Конечно, должны быть приличные, – вздохнул Па-ма. – А мне попалась хамская. Я её выгнал.

  – Это в такую-то погоду? – удивился Иннокентий.

  – А чё ему сделается, обезбашенному, – сказал Па-ма.

  Мне показалось, что Лиза уже сожалеет о том, что неосторожно задала вопрос. Она же задала следующий:

  – Что за сигареты вы курите?

  – Да уж известно, не голландский табак, – сказал я. – Гаражка какая-то.

  – Это потому, что в гараже выращивают? – опять спросила Лиза

  – Да, – ответил Иннокентий. – В одном выращивают, в другом забивают.

  – Причём, в каждую сигарету, ровно по два процента алкалоида отвешивают, – блеснул я познаниями.

  – Ох, ты, слово-то он какое сложное знает, – удивился Па-ма.

  А затем мечтательно проговорил, словно пробуя слово на вкус. – Алл-ка-а-лоид.

  – Нравится? – довольно спросил я. – Есть покруче – никотинамидадениндинуклеотидфосфат.

  – Да-а, ребята, – задумчиво проговорила Лиза хриплым голосом. – А о чём вы разговариваете, когда курнёте?

  «Курнёте?!» – подумал я. – «Вот так Барби... Врет, поди, что простудилась».

  – Ха, – усмехнулся Па-ма, пожав плечами. – А всё о том же, ничего не меняется.

  После молча встал и вышел из кухни. Сигареты мы докурили, и я решил достать из холодильника ещё по бутылочке.

  – Не спеши открывать, – сказал мне Иннокентий, когда я их поставил на стол. Я вопросительно приподнял бровь.

  – Не спеши, – повторил он.

  И тут на кухню вернулся Па-ма, сияющий как солнышко. Перед собой, он держал чрезмерно длинную папиросу.

  – Па-ма! Ты мой герой! – радостно воскликнул Иннокентий.

  – Знаешь, чем старика потешить, – сказал я степенно.

  – Чего это? – удивлённо спросила Лиза, когда Па-ма подошёл к своему месту.

  «Что за дела, деточка?» – думал я – «То ты произносишь вслух, этот страшный глагол „курнёте“, то спрашиваешь – что это?»

  – Ты же хотела узнать, о чём мы разговариваем, – присаживаясь, сказал Па-ма. – Время от времени.

  Затем, взяв со стола зажигалку, он, таинственно улыбнувшись, предупредил: – Затыкайте уши, взрываю.

  Лиза забегала глазками по кухне, словно ища место для укрытия.

  Па-ма чиркнул колёсиком по кремнию, высекая искру, от которой должно возгореться пламя. Но пламени не возникло. В зажигалке закончился газ.

  Иннокентий похлопал себя по карману брюк и пожал плечами, давая понять, что помочь ему нечем. Я встал и пошёл в коридор к своей куртке, но, обшарив карманы, понял, что оставил зажигалку дома. Вернувшись на кухню, я повторил немую жестикуляцию Иннокентия. После чего мы втроём дружно покосились на Лизу и всё поняв, так же дружно перевели свои взгляды на плиту. Па-ма взял сигарету, и включил самую маленькую конфорку, а нам сообщил:

  – Она шпарит лучше.

  – Да ладно, что ты, так и будешь стоять? – обратился я к нему. – Давай пивка попьём, пока раскочегаривается.

  – Я разве говорил, что моя плита кочегарит? – возмутился Па-ма. – Она шпарит.

  – И...– вставил я его.

  – И мы будем, соответственно, ждать, когда она расшпарится, – Па-ма положил сигарету с папиросой на невключенную конфорку. – Наливай.

  – Видал, что творится? – сказал я в пол голоса Иннокентию. – Я свой ни за что не заложу.

  – Вообще то он отвечает за равновесие и координацию, – уточнил функцию мозжечка Иннокентий.

  – Видать, у кого как, – покосился я на севшего за стол Па-му.

  – Чё вы несёте? – спросил тот и принялся сам открывать пиво.

  – А чё ни попадя, – ответил я

  – Да, – кивнул головой Иннокентий. – Как увидим какое-нибудь ни попадя, так хвать его и давай носить.

  Па-ма отпил с пол кружки и с наслаждением выдохнул: – а-а-а. И кивнул в сторону плиты:

  – Это ко мне с утра, часов в девять, дядя Фёдор зашёл после вахты.

  Дядя Фёдор – это сосед Па-мы, а зовут его так потому, что у него есть дома кот – Матроскин.

  – Пришёл, значит, разбудил меня, – продолжал Па-ма. – С пакетом чёрным, вижу – там контуры, вроде как трёхлитровой банки обозначаются и ещё чего-то позвякивает. Ну, я возрадовался этому позвякиванию после вчерашнего. Сменив гнев на милость, говорю: – проходи. Он достал из пакета две бутылки пива, вручил мне, а сам из куртки извлёк свой пардсигар, он у него как шкатулка – большой. Ну да и папиросы в нём не маленькие хранятся. А после вахты, у него их ещё две штуки осталось. В общем, курнули, пиво выпили, поболтали немного и он домой засобирался. Ну, я ему и говорю, глядя на его шкатулку, что лежит на моём столе и так великолепно на нём смотрится:

  – Тебе хорошенько выспаться надо после дежурства, может сделаешь мне подгончик, я-то уже выспался?

  Он согласился, но с одним непременным условием, что я возьму в придачу у него золотую рыбку.

  – Надеюсь, ты её уже засолил? – усмехнулся Иннокентий.

  – Нет, она, как и была – в трёхлитровой банке, – ответил Па-ма.

  – Он чё, с вахты с рыбкой пришёл? – спросил я.

  – Да, он ведь моряк, – сказал Па-ма, встав и направившись к плите. – На доке электриком работает. Говорит утром на поддёв поймал.

  – А ты куда её дел? – спросила Лиза у Па-мы, который чуть размяв кончик сигареты, ткнул его в расшпаренную конфорку. – Под кровать, что ли спрятал?

   – А куда ж ещё спрячешь в однокомнатной квартире золотую рыбку? – сказал Па-ма и раскурил сигарету, затем, уже от неё, папиросу.

  Вернувшись на своё место, он отправил сигарету в пепельницу, а папиросу передал Лизе. Она, потупив глазки, протянула ручонку и. ... О, женщины, вам имя – вероломство. Такой затяжки я ещё не видывал. Если бы она так воздухом дышала, в квартире бы давно кислород закончился, а окна бы во внутрь вогнулись. Разум отказывался верить в то, что происходило на моих глазах. Уголёк рос, превращаясь в уголь, пожирающий потрескивающую папиросу. Я уже начал подумывать о том, что нам ничего не достанется, когда «деточка», то ли, наконец, насытившись, то ли смилостивившись, дозволила и мне немного поучаствовать в процессе, начатом Па-мой.

  – Сразу видно, человек не курящий, – сказал, поражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску, и затянулся сам, что есть силы. Но их у меня оказалось куда меньше, чем у «деточки».

  – Курить надо бросать, – сказал мне Иннокентий, глянув на сигареты лежащие на столе, когда я слегка подкашлянул.

  В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уголёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.

  – И чё? – чему-то, радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя прямо перед собой, в стену.

  – Чё? – встрепенулся Па-ма.

  Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза.

  – Он спрашивает: Чё рыбка?

  – Ах, рыбка, – Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золотая, в банке, как полагается.

  – Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, переполняемый положительными эмоциями.

  – С рыбкой? – хохотнул Па-ма.

  – Всех остальных я уже знаю, – обвёл я счастливыми глазами присутствующих.

  – Действительно, – поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови.

  – Рыбка-а-а...– простонал Па-ма.

  – Так сиделку зовут, чтоб «утку» сменила, – сказал Иннокентий.

  – Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, индюшку. Сделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.

  – То стонет, то хохочет, – озабоченно проговорил Иннокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.

  – Чего заложили? – не понял Па-ма.

  – Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспокоюсь, – был ему ответ.

  – Ну, раз обо мне... – с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.

  Вскорости вернулся и поставил на середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там, действительно, была рыбка, только вот новый домик ей был тесноват.

  – Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.

  – Говорю же – завялить, – советовал Иннокентий.

  – А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.

  – Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.

  – Я к тому, что по-моему, это бычок, – сказала она.

  – И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще, щука была, а чего вытворяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит золотая. Он моряк, он рыбак – ему виднее.

  – Ну, тогда загадывай желание, – сказала Лиза, сдаваясь.

  – А мне ничего не надо, – развёл руками Па-ма.

  – Я вот сегодня хочу напиться, – сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.

  – Великая новость, – усмехнулся я, – Кто ж не хочет?

  – А я вот хочу, как никогда – вусмерть, – развил мысль Иннокентий.

  – Тоже мне, редкое событие, – заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт, до получки – и все дела.

  Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя чуть в стороны руки, он держал в одной – кружку, в другой – тлеющую сигарету, и присматривался к рыбке.

  – А ведь действительно бычок, – сказал он, – Бычок, в трёхлитровой банке – это не эстетично.

  – Бычков можно выводить попастись, – сказала Лиза.

  – Ну, пускай попасётся, в уголке, – сказал Па-ма и допив пиво взял банку да поставил под раковину к пустым бутылкам.

  Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспомнив увиденное по телику, сказал:

  – А смотрел кто, в «криминальных новостях», про добрую старушку?

  – А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай, давай, расскажи.

  – В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась бабка, – начал я. – Шла выносить мусор, в большом пакете, а тут гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает, как в сказке, казалось бы, на счастье бабульки, у соседнего подъезда, «скорая помощь» стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала, они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабушки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, случайно, отшвырнула в сторону, рефлекторно размахивая руками.

  – П-п-пр – пытался сдержать смех Па-ма.

  – Реф-флекторно.– выговорил он и заржал по настоящему. Иннокентий смотрел на него серьёзно секунды две, после тоже захохотал согнувшись и чуть ли не стукнувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Кажется, именно поэтому, меня начало распирать изнутри и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смешливую кампанию. Мой рассказ, минут на пятнадцать прервался. Всякий раз, когда кто-нибудь вроде бы успокоившись спрашивал меня, типа:

   – Ну, так что там, в мусоре было, который старушка...реф-ф-ф-ле-е-е... – повторялась старая картина. Мои друзья начинали вновь смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними.

  Всё-таки, кое-как, нам удалось совладать с хохотунчиком и тогда я продолжил:

  – Короче, увидел один из врачей, что из пакета, который...упал вместе с бабкой, вперемешку с мусором вывалилась кость. И поскольку он оказался врачом ушлым, определил сразу – малая берцовая, человечья. Короче, бабку, для начала, отвезли в больницу, а менты у неё дома на лоджии нашли расчленённого супруга. Когда спросили старуху: чего это она из божьего одуванчика душегубом сделалась? Та ответила просто: гулял! Кобелина.

  – Сколько ж им лет, было, – спросила Лиза.

  – Бабке вроде семьдесят три, а дед чуть постарше, – ответил я.

  – Вот так мужчина! – пробормотала Лиза. – Резвый, видать, был старичок.

  – Чё, старичка захотелось? – усмехнулся Па-ма.

  – Ну-у, – кокетливо пожала плечами Лиза. – Разве что такого шустрого.

  – Такого шустрого, тебе по запчастям собирать придется, как лего – конструктор, – посмеивался Па-ма. – Слышала? Бабка его разобрала.

  – Да-а, я ж не договорил, – продолжил я. – Значит, хранился он у неё на балконе, благо зима. Человеком старая оказалась предприимчивым, то есть сразу нашла новое применение мужу: котлеты там, всякие, жаркое. Не забывала и пуделя любимого подкармливать. А соседям говорила – к брату в Тамбов супруг уехал, угощайтесь пирожками.

  – Слушай, жуть-то, какая, – Иннокентий аж плечами передёрнул.

  – Да-а-а уж, – согласился я. – Жуть. А вот почему-то наш город никогда по телевизору не показывают.

  – А зачем тебе это? – спросил Па-ма.

  – Вот хочу, и всё, – сказал я.

  – Для этого, покойники нужны, – предположил Иннокентий.

  – Да они вон, – я махнул головой в сторону окна. – По улице запросто ходят. Тот же Коля-партизан отважный, он же зомби.

  Мы выпили по второй бутылке, пошли на третий заход. Прикуривали от плитки, потому как никто не хотел идти в магазин за зажигалкой (вот если б за пивом). Па-ма сказал, что теперь мы будем скидываться ему за электроэнергию.