Текст книги "Исторические судьбы крымских татар."

Автор книги: Валерий Возгрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

КРЫМ И МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО НА ИСХОДЕ XVII в.

В последней четверти XVII в. обостряются отношения между Турцией и Крымом, с одной стороны, и Москвой – с другой. Обострение это имело причины как местного, восточноевропейского масштаба, так и более общего характера. В Европе назревала по меньшей мере одна большая по тем временам глобальная война. Французский король Людовик XIV намеревался присоединить к своей короне Испанию и ее грандиозные американские владения, что сделало бы Францию бесспорно гегемоном на континенте. Но на наследство бездетного испанского короля претендовала и Австрия – испанец был из рода Габсбургов. Австрийского цесаря поддерживали Англия, Нидерланды и Пруссия, более всего опасавшиеся резкого усиления Франции.

Людовик XIV стремился в преддверии неизбежной войны за испанское наследство наладить мирные отношения между Польшей и Турцией, с тем чтобы опираться на них в политической борьбе с Австрией и Пруссией. Но были у "короля-солнца" и более далекие планы: в случае победы над антифранцузской коалицией он будто бы рассчитывал соблазнить шведов обещанием северорусских земель, совместно с ними ударить на Москву, а затем двинуться на Турцию и, освободив страдавших под ее владычеством православных, обратить их в католичество и тем привести под свою руку (Соловьев СМ., VII, 218 – 219).

План, как мы видим, совершенно фантастический, но Москва в реальность его верила. Поэтому здесь уже в 1670х гг. зрели проекты превентивного выступления на Турцию и Крым в расчете распространить свое влияние на южных христиан, а может быть, и включить их в число подданных царя. При этом считалось, что украинцы, сербы, молдаване и волохи с радостью поддержат как военные, так и послевоенные политические акции России. Целью первого удара в грядущем походе был избран Крым, так как "все факции[227] неприятельские этим помрачены будут и погаснут, а если не пойдут царские ратные люди... на Крым, великое бесславие, поношение и оскорбление государству Московскому причинится" (Соловьев С.М., VII, 219). Русским вторил король Польши Ян Собеский: "... ничем царское величество так не устрашит турчина, как если пошлет казаков в Крым и на Черное море" (там же, 222).

Упоминание о казаках было не случайным. Москва все еще не могла в одиночку "Крым воевать" – даже поход к Перекопу был крупной проблемой, ведь на пути лежало огромное Дикое поле, безводное и незаселенное, а для перехода через него требовалась не одна неделя. Казаки же были привычны и к степи, и к схваткам со степняками. Впрочем, и к сотрудничеству с ними, что делало помощь Сечи русским весьма проблематичной.

Был тогда среди казаков один предводитель, пользовавшийся большим авторитетом на кругах как крупный полководец и опытный политик, последовательно отстаивавший казацкие вольности. Это был гетман Правобережья Петр Дорошенко, тот самый, о котором до сих пор на Украине поют песни. Давно уже предвидя, чем должно окончиться продвижение на юг московских границ, зная о русских аппетитах на новые земли не понаслышке, а также будучи достаточно хорошо знаком с политикой и планами Польши, чтобы не рассчитывать на ее поддержку, он не нашел иного решения грядущих проблем, кроме ухода под покровительство Турции.

Турция и Крым казались гетману менее агрессивными и деспотичными, более терпимыми, чем соседние христианские державы, и, как мы видели, не без оснований. Поэтому еще в 1666 г. П. Дорошенко добился договоренности с ханом, по которой казаки могли переходить в Крым. Затем, заручившись покровительством султана, собрав воедино многие тысячи казаков, а также татар, которыми командовал нуреддин Девлет-Гирея, гетман нанес мощный удар одному из своих врагов – Польше. Союзные войска взяли Нежин, Люблин, Львов и Каменец, число полона достигло 100 тыс. В 1674 г. поход повторился, уже с участием турок. Были взяты Ладыжин и Умань, были бои и с русскими отрядами, уже рыскавшими по Украине. Некоторые историки считают, что именно[228] эти незапланированные бои стали одной из причин русско-турецкой войны, начавшейся через три года (Смирнов В.Д., 1887, 589).

Большинство казаков было против этой войны двух чуждых им держав, от которой страдала прежде всего Украина, ставшая театром военных действий. Поэтому гетман И. Самойлович, сохранивший в общем лояльность к царю, начал в 1679 г. сепаратные переговоры с турками, избрав в посредники хана Мюрад-Гирея I (1678 – 1683). Выбор этот случайным не был: на крымском троне опять оказался властитель, ведший собственную политику, нацеленную на достижение нормальных, даже дружественных отношений с соседями. Уже поэтому хан отмежевался от более агрессивной внешнеполитической линии Турции, да и во всех иных отношениях у него ни в чем не проглядывало "ни малейшего стремления служить интересам Верховной Порты или стесняться вассальной зависимости от нее в своих международных отношениях к соседям" (Смирнов В.Д., 1887, 596).

Эти переговоры, уже шедшие к благополучному исходу, заставили поторопиться и русскую, и турецкую стороны, равно не заинтересованные в самостоятельном сближении своих вассалов, и в 1681 г. мир в Бахчисарае был подписан.

Согласно Бахчисарайскому договору, перемирие устанавливалось на 20 лет; рубежи соседей определялись по Днепру, но казаки имели право выхода к традиционным морским и рыбным ловлям у берегов ханства. Русские настояли и на том, чтобы татары "не переманивали" к себе казаков – очевидно, это вредило престижу "покровителя" Сечи – царя. Московские "поминки" сохранялись, как и обязанность выплаты накопившихся недоимок по ним.

В. Д. Смирнов высоко оценивал значение этого договора, называя его "полюбовным" (там же, 295), т. е. обоюдовыгодным Москве и Крыму. Его приветствовали крымское население ("множество христиан и бусурман, заслышав о заключении мира, толпились у шатра и провожали посланников радостными восклицаниями") и жители Украины – на обратном пути во всех городах послам устраивались "торжественные встречи", в которых участвовали "духовенство со свечами и св. водою, полковники, сотники и есаулы с конным войском, с знаменами, трубами и литавра[229]ми" (там же). Всеобщее удовлетворение было вполне понятным: от войн устали и крымчане и украинцы. Вряд ли будет ошибкой оценить этот договор 1681 г. как первый устраивавший обе стороны, причем до такой степени, что каждая считала его выгодным прежде всего для нее самой[74]74
  Сравним, между прочим, эпический стиль цитированного старого автора с современным – трескучим и, главное, искажающим сам дух трактата – высказыванием: «Бахчисарайский договор – великая победа России, дипломатическая и военная. Этот мир был результатом совместной героической борьбы русского и украинского народов с турецко-татарскими агрессорами» и т. п. (Апанович О.М., 1961, 296).


[Закрыть]. К сожалению, этому миру был сужден недолгий век – и не по вине Крыма.

В 1683 г. образовался австро-польский антитурецкий союз, куда была приглашена и Москва. В ходе переговоров уточнилась и ее задача – идти на Крым. В 1686 г. Россия обязалась разорвать Бахчисарайский договор и "немедленно вступить на крымские переправы для защиты Польши от татарских нападений", а на будущий год "послать войска свои на Крым" (Соловьев СМ., VII, 371 – 373). От имени правительства договор подписал В.В. Голицын.

Бахчисарая, где уже правил новый хан Селим-Гирей I (1686 – 1691), известие о новой угрозе достигло довольно быстро и сразу стало причиной общей тревоги. Селим был человеком весьма осторожным, он постоянно стремился к миру и поэтому, с одной стороны, сдерживал понятный гнев своих мурз, чтобы не давать русским никакого повода для нарушения мира, а с другой – укреплял оборону ханства. При этом он даже не останавливался перед ссорой с султаном, которому прямо отказал помочь войском в походе на венгров (Смирнов В.Д., 1887, 613).

Взрыв недовольства нарушителями мира эхом отозвался по ту сторону Перекопа, на Украине. С.М. Соловьев приводит любопытный диалог между И. Самойловичем и думным дьяком Е. Украинцевым. Гетман указывал, что войну начинать "не из-за чего", договор с татарами выгоден, от нарушения мира "прибыли и государствам расширения никакого не будет, до Дуная владеть нечем – все пусто, а за Дунай далеко", Крыма же "никакими мерами не завоюешь и не удержишь". Московский дьяк в ответ мог повторять лишь одно, что "турки и татары – вечные христианам неприятели, теперь все государи против них вооружаются, а если мы в этом союзе не будем, то будет стыд и ненависть от всех христиан, и все будут думать, что мы ближе к бусурманам, чем к христианам". Самойлович полагал, что добрый мир с Крымом полезнее войны уже потому, что если поляки "встанут на нас, то можно против них татар приговорить... я[230] непременно сделаю, что татары всегда будут при нас". В ответ Украинцев, прекрасно помнивший о татарско-украинских походах на Польшу, заявил, что православные "не пожелают... бусурман нанимать и наговаривать их на разлитие крови христианской", на что гетман возразил вполне реалистично и политически куда грамотнее: "Татары подобны мечу острому или городу крепкому; христиане носят же при себе меч для победы над неприятелем или для обороны. Кто ни есть, только б мне друг и в нужде помощник".

Логика гетмана сделала бы, как видим, честь и политикам XX в., поэтому дьяк, не удержавшись на таком уровне дискуссии, выложил последнюю карту – стал соблазнять казака возможностью пограбить крымчан, но тщетно. Самойлович отказался "менять золотой мир на железную войну" (Соловьев СМ., VII, 379 – 382). К тому же выводу пришел в переговорах с Москвой и политик, казалось бы всецело заинтересованный в русском продвижении на юг, – константинопольский патриарх Дионисий. Находясь на стыке восточной и европейской дипломатий, он полагал, что нападение на Крым принесет больше вреда, чем пользы, так как даст козырь в руки антирусской "партии" в Стамбуле, прежде всего французам.

Другими словами, сторонники войны, широковещательно заявившие, что думают о благе всех православных, явно действовали в чисто эгоистических интересах. Их не остановило и то, что христиане, "томившиеся" под крымским или турецким игом, вовсе не желали менять его на московское. Весной 1687 г. В.В. Голицын выступил со стотысячным войском на Крым: "правительнице" Софье нужна была громкая победа для укрепления странного статуса ее любовника.

Поход окончился бесславно – войско еле добрело сожженной степью до Перекопа и, обессиленное, повернуло назад. Причем, как утверждали современники, степь подожгли сами казаки, призванные в московское войско, – так велико было их неприятие войны с соседями. Именно за это Москва сместила И. Самойловича и назначила на его место И. Мазепу (Gordon P., 1851, 177, 184-188).

Возникает естественный вопрос: а были ли испробованы русскими иные, мирные средства к изменению переставших удовлетворять Софью условий[231] мира? Оказывается, были. Перед началом войны московское правительство потребовало от Турции "ни много ни мало, как уступить России Крым и обе крепости, запиравшие выходы в Азовское и Черное моря... далее – всех татар из Крыма выселить... и уплатить контрибуцию в 2 млн червоных".

Естествен и второй вопрос: а могла ли Москва рассчитывать на положительный ответ султана? Ответ дает крупнейший советский историк эпохи академик М.М. Богословский, которому и принадлежит приведенная выше цитата: Турции предъявили "требования, совершенно неприемлемые для последней" (1940, 207).

Другими словами, это был, очевидно, чисто дипломатический демарш, заранее рассчитанный на отказ, что давало некое оправдание разрыву Бахчисарайского мира. Но акция России представляет научный интерес и в ином плане. Это программа южной ее политики, впервые заявленная открыто. Программа, первую часть которой удалось, по словам М.М. Богословского, осуществить "ровно сто лет позже императрице Екатерине II" (там же). Академик не дожил 15 лет до осуществления и второй ее части, которую осуществил "отец народов" Сталин.

При всей неприкрытой враждебности Крыму ультиматум имел практическую ценность и для татар. Отныне они знали, на что могут рассчитывать в случае победы России на Юге. Вернее, что им будет не на что рассчитывать. Было положено начало затянувшейся на столетия, но неуклонно осуществлявшейся Россией акции, редчайшей в истории Европы. Аналогов не сыщешь, во всяком случае в применении к самой России, в планах ни одного ее неприятеля ни до XVII в., ни после. Самые далеко идущие прожекты такого рода предполагали смену правительств или государственного строя, порабощение народа и т. п. Но никто и никогда не ставил себе целью, захватив Россию, полностью, до последнего человека, "очистить" ее от русских.

У читателя могут возникнуть сомнения в правомерности сравнения судеб великой державы с историей мелкого, к тому же полувассального, ханства. Но ведь речь здесь идет о конце XVII в., когда Россия еще не сделала тех шагов (в основном в плане экспансии), что ввели ее в сонм великих держав. Пока же у нее не[232] хватило сил даже на то, чтобы избавиться от обязанности платить Крыму унизительные "поминки". Другими словами, речь идет о двух соседних государствах, обладавших сравнимыми военными и экономическими потенциалами. Несравнимым было иное – потенциал агрессивности, идеология экспансии были у России уже тогда на уровне, Крыму совершенно несвойственном. Поэтому именно Россия – держава, во главе которой стояли "христианнейшие" государи, – еще в XVII в. заявила без малейшего смущения о своей готовности захватить соседнюю страну и стереть даже память о народе, некогда ее населявшем, без каких-либо полумер.

Вот та жестокая реальность, с которой должны были отныне считаться все правители Крыма, разрабатывая свою внешнеполитическую концепцию.[233]

VIII. КРЫМ В ЭПОХУ ДЕВЛЕТ-ГИРЕЯ II

КРЫМСКО-УКРАИНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 1690-х гг.

Крымские походы В.В. Голицына окончились без славы и принесли ущерб более Москве, чем Крыму. Когда наступила мирная передышка, то новый гетман первым делом попытался возобновить с татарами нормальные отношения. Хан с готовностью откликнулся на эту инициативу, но когда его гонец прибыл с предложением восстановить мирные связи на обоюдовыгодных условиях Бахчисарайского трактата, то русские, все грубее вмешивавшиеся в украинскую внешнюю политику, откровенно выступили против такого решения «южного вопроса» (Соловьев С.М., VII, 494). Затем на Украине разгорелась очередная смута, и переговоры прекратились.

Инициатором массовых этих волнений был Петрик, племянник генерального писаря В. Кочубея, а характер их был отчетливо социальным. Восставшие стремились "искоренить арендаторов, панов и всех богачей", которые в последнее время совершенно экономически подавили украинских крестьян и даже казаков. Впрочем, к смуте примыкали и зажиточные запорожцы, еще не забывшие былую волю. Кошевой Гусак точно обозначил причину мятежей – распространение на Украине русских крепостнических порядков ("бедным людям хуже, чем при ляхах" – новые господа принуждают украинцев, чтобы они "сено или дрова возили, печи топили или конюшни чистили").

Отдавая себе отчет в могуществе части руководства Сечи, поддерживаемого Москвой, Петрик обратился к татарам с просьбой о помощи и заключил с ними договор. Хан обязался помогать восставшим в борьбе с русскими правительственными войсками и частью казачества, оставшейся верной московскому правительству и ставленнику его Мазепе. И уже летом[234] 1692 г. Петрик во главе нескольких тысяч казаков, стремя в стремя с прискакавшим из Крыма калгой Девлетом пытался овладеть Каменным Затоном. К нему присоединялись все новые казацкие сотни, подтягивалась и крымская конница, так что когда Мазепа попытался с ходу опрокинуть союзников, то у него ничего не вышло; пришлось слать гонцов за московской помощью. Волновались казаки и на следующий год, и московские каратели ничего не могли с ними поделать, так как хан прислал Петрику 40-тысячное войско. Впрочем, значительных успехов не добились и восставшие. Смуты и кровопролитные бои между русскими и украинцами вспыхивали с тех пор почти ежегодно с наступлением лета.

Неясная эта ситуация начинает меняться с приходом к единовластию Петра I. Перед молодым царем, стремившимся пробиться к морю, стоял выбор – Балтику добывать или Черное море. В пользу первого варианта его склонял Ф. Лефорт, в пользу второго – Мазепа, заинтересованный в воинском присутствии русских на слишком уж вольной Украине. Царь, как известно весьма привязанный к гетману, склонился к его мнению и выступил в 1695 г. на Азов. Поход больших результатов не имел, но, когда он через год повторился, турецкий гарнизон крепости сдался, и Россия получила выход в море.

Крымские татары не могли выступить против русских потому, что их не поддерживали ногаи, как раз в эти годы все более склонявшиеся к мятежу против хана, а также оттого, что часть собственно крымского войска была занята по причине тех же ногайских волнений. Ничем не мог помочь ни турецким гарнизонам, ни восставшим казакам и калга Девлет, ставший к тому времени ханом (1699 – 1703, 1708 – 1713). Но и занятый внутриполитическими проблемами, он пытался по мере сил воспрепятствовать продвижению на юг русских.

Собственно, эта забота о безопасности Крыма и свела его в первый раз с бахчисарайского престола. Обеспокоенные тревожными письмами хана о том, что крепости московитов уже в 15 часах пути от татарских, турки, собиравшиеся было засыпать для безопасности Керченский пролив, послали для проверки положения в Крыму своего чиновника. Тот прибыл в Керчь, ездил к новой крепости русских, где[235] те сумели подкупить его через неизвестных нам посредников. Короче, когда турок явился к султану, то уверял его, что укрепление неверных совершенно крошечное, площадью "не более одной или двух собачьих шкур" (Смирнов В.Д., 1887, 689). У султана отлегло от сердца, но, пристыженный своими недавними страхами и раздраженный, он снял Девлет-Гирея II с ханства.

Была и вторая причина этой неудачи – накануне Великой Северной войны (1700 – 1721) Россия заключила с турками мирный договор, согласно которому Азов возвращался Крыму, а турки обещали не позволять татарам совершать набеги на новые русские владения (ПСЗ, IV, №1804). Девлет же был присяжным врагом русских, что не раз ставило по его вине договор под угрозу разрыва.

Особенно большой соблазн вмешаться в украинские дела возникал у хана с каждым новым казацким мятежом, а их в эти годы было немало. Цепь русских военных городков и крепостей, все дальше спускавшаяся к югу, беспокоила запорожцев не меньше, чем татар. Особенно их раздражал Каменный Затон, воздвигнутый у самой Сечи. Гетман Мазепа, бывший тогда ярым врагом Запорожья и послушным проводником украинской политики Петра I, писал в 1703 г. в Москву: "Не так страшны они, запорожцы... и пересылки с ними хана крымского, как то дело рассудити надобно, что чуть не вся Украина запорожским духом дышит" (Львов Л., 1985, 21).

И в самом деле, отношение украинского народа ко всему, что несла с собой московская власть, весьма сложное в год Переяславской рады, со времен Хмельницкого стало вполне определенным. И такие признанные лидеры народного восстания, как К. Гордиенко и П. Сорочинский, опирались в основном на голытьбу, по которой больнее всего ударили новые порядки, на массы.

В антифеодальной и национальной этой борьбе четко прослеживаются две традиционные черты. Это ее общенародность – как в свое время П. Дорошенко был связан с С. Разиным, так и теперь от запорожцев протянулись нити ко всему населению Право– и Левобережной Украины, а также к булавинцам на Дон (Возгрин В.Е., 1986, 223). И во-вторых, видное место по-прежнему отводилось Крымскому ханству.[236] Особенно усилилась последняя тенденция после того, как стало известно, что царь, будучи не в силах самостоятельно подавить украинское восстание, зовет помощь из-за рубежа; с запорожцами теперь должны были воевать их старинные недруги – поляки. За это Петр обязался отдать Польше все Правобережье вместе с Белой Церковью (там же, 222). После чего состоялась рада, на которой казаки решили войти в союз с ханом, а К. Гордиенко сообщил в Бахчисарай, что Сечь согласна вместе с татарами "Москву воевать". Для конкретных же переговоров в Крым отправился П. Сорочинский. Заметим, что все эти события произошли до "измены" И. Мазепы и вопреки его пока промосковской до низкопоклонства политике, а также собственным монархическим устремлениям гетмана.

Наиболее глубокие из старых исследователей делали вывод о том, что на рубеже XVII и XVIII вв. Украина и Крым, эти сравнительно скромные по размерам государственные образования, разработали в противовес России, Польше и Турции, стремившимся их подавить, общие линии в политике, схожие интересы усиливали их взаимопритяжение (Львов Л., 1895, 13 – 14). Этот процесс шел вопреки грозным приказам Москвы, все более привыкавшей смотреть на Украину как на свою вотчину, а во многом – благодаря им. Появляется плеяда талантливых лидеров казачества, предвидевших скорую гибель Сечи, если отношения с царями и далее будут развиваться в прежнем направлении. Эти кошевые атаманы (выше были названы лишь немногие из них) использовали каждый год мирной передышки перед близившейся войной, временное уменьшение числа царских войск на Украине (много солдат потребовал шведский фронт) для установления все новых связей с соседями – "басурманами". Их поддерживало все население – утихшие от звона сабель степи покрылись сотнями чумацких возов с солью, телегами с хлебом, гуртами скота, тянувшимися в Крым и из Крыма.

Нельзя сказать, что Москва, Варшава и Стамбул пассивно наблюдали за этой эволюцией в украинско-казацких отношениях. Турки и поляки пытались расстроить крепнувшие мирные связи исподволь: первые – через своих людей при ханском дворе, членов дивана, подбивавших Гирея на новые походы против украинцев, вторые – используя прямые кон[237]такты с царем и Мазепой. Впрочем, гетман и сам осознавал гибельность для своей власти на Украине, для ее абсолютизации политического, экономического и культурного сближения украинцев с татарами, достигшего своего апогея на закате истории Войска Запорожского. Ради этого гетман был готов жертвовать не только военным и политическим, но и экономическим укреплением Украины, которое нес с собой мир; так, он откровенно указывал: "А миру запорожцам с Крымом никогда не иметь, и остерегать того накрепко, чтоб из малороссийских городов в Крым с торгами, запасами и всякой живностью не ездили и лошадей в Крым не продавали" (Величко В., 1851, III, 38). Столь же неприкрыто пресекали указанные контакты и царские указы.

Может возникнуть предположение, что подобная политика царя, Мазепы и поляков, одинаково враждебная татарам и вольному казачеству, была вызвана исключительно опасением крымских набегов. Но в конце XVII в. они уже стали по сути достоянием истории. Дело здесь было в другом: Москва боялась объединения двух неподконтрольных ей сил. Поэтому и царь и Мазепа предлагали казакам жесткую альтернативу: борьба Сечи с Крымом или железный занавес между ними, третьего дано не было. Ниже мы увидим, с какой последовательностью эта линия проводилась в жизнь; особенно четко она проявляется в свете крымско-шведских отношений.