Текст книги "Исторические судьбы крымских татар."

Автор книги: Валерий Возгрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

VII. КРЫМ И ЗАПОРОЖЬЕ В XVII в.

СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ

Вышеприведенное утверждение об ошибочной концепции в области крымско-запорожских отношений не голословно. Оно типично не только для научной, но и для научно-популярной и художественной и публицистической литературы. Образ казака как беззаветного стража, стоящего на охране российских рубежей от мусульманской агрессии, стал вполне расхожим (см., напр.: Кочубинский А., 1878, 15 – 16; Надинский П.Н., 1951, 81 – 82; Апанович О.М., 1961; Алекберли М., 1961, и многие другие). Сложная проблема многоплановых отношений татар Крыма с соседними казаками может быть разрешена лишь в результате исторического подхода к ней, в котором нет места субъективным решениям, как это неоднократно бывало раньше. Только беспристрастный анализ диалектики этих отношений, их качественной эволюции в XVI – XVII вв. и позже может привести нас к поставленной цели.

Заселившие заброшенные после разгрома южнорусских княжеств монголами земли Северного Причерноморья, на которые не претендовали ни московские князья, ни крымские ханы, пользуясь всемерной поддержкой Польши, казаки, в первую очередь запорожские, уже самим своим пребыванием, оседанием на этой территории стали препятствием для набегов кочевников на Московское государство и Польшу. И позже оба эти государства (а спорадически – и Литва) по мере сил поддерживали казачество, в том числе и складывавшееся военное устройство этого странного государственного образования. Так, львовский каноник Я. Юзефович прямо говорил о гибельности для Польши жестких санкций против Сечи; по его мнению, набеги татар на поляков были прямо вызваны попытками Речи "ликвидировать вольность воинства казацкого" (Сборник, 1888, 120).

Запорожская Сечь постепенно стала играть роль[216] буферного государства, но вполне объективно, поскольку вовне государством вообще не признавалась, а внутри не выработала такого рода политики – ни буферной, ни любой иной, направленной на активную оборону чуждых, а порой и враждебных ей соседей – Польши, России или Литвы.

Обе части страны казаков – и Запорожье, и в меньшей степени Гетманщину – иногда именовали в специальной литературе "военной республикой" или даже "военно-религиозным орденом". Оба определения по ряду причин научными назвать нельзя. Критика их не входит в наши задачи, мы заметим здесь лишь, что хотя казаки отдавали много энергии набегам с вполне "татарскими" целями, но обойтись ни без мирной экономики, ни без мирных экономических и политических связей с соседями они также не могли.

Определить генеральную линию внешней политики Запорожья весьма трудно, но не невозможно. В целом она клонилась, во-первых, к защите политической, экономической и религиозной свободы, причем не только для казаков, но и для всего украинского населения. Во-вторых, казаки, находясь в окружении сильных держав, стремились по мере сил уравновешивать политическое влияние и военную мощь соседей. Средством для этого была политика военных союзов, пользуясь которой казаки в силу своих боевых качеств и геополитического положения Сечи всегда могли внести нужные им коррективы в складывавшуюся ситуацию. И в этой структуре менявшихся на глазах межгосударственных связей Крым играл для Сечи весьма важную роль противовеса слишком уж могучим "братским" христианским державам.

Далее, казаки не могли не осознавать, что соседи эти давно могли ликвидировать Сечь и аннексировать ее земли, но терпели Запорожье лишь из-за татарской угрозы. Другими словами, залогом всего существования Сечи и независимой Украины были, как это ни парадоксально, крымские татары. И, лишь помня о приведенных факторах, историк может дать верную оценку весьма пестрым и противоречивым акциям политиков Сечи по отношению к Крыму, Москве и Польше.

Кроме политической казацко-крымские связи наблюдались и в экономической сфере. Запорожцы не[217] желали целиком посвятить себя собственному хозяйству по вполне понятным объективным причинам – чрезвычайно "динамичные" по натуре, они если не оборонялись, то нападали сами. В несколько лучшем положении была Гетманщина, но и там пахота, сев и уборка были зачастую невозможны из-за военных конфликтов. Поэтому зерно и другие припасы приходилось покупать (а деньги у казаков водились) за рубежом, прежде всего в Москве и Польше. Соль же им задешево поставляли татары, причем в количествах, достаточных и для реэкспорта в ту же Россию или Польшу; здесь казаки были монополистами, наследниками древнего транзита "из варяг в греки".

Имелись и иные экономические связи – издавна в мирные периоды казаки пользовались добрососедским разрешением ханов облавливать черноморские лиманы и даже прибрежные воды Азова. Взамен казаки предоставляли татарам права кочевий и выпасов на украинских землях (Львов Л., 1895, 8).

Наиболее благоприятно и перспективно складывались мирные отношения между казаками и татарами в дотурецкий период. Но и после, вплоть до начала XVII в., мирные связи прерывались лишь эпизодически, а в XVI в. отмечены даже случаи боевого сотрудничества татар и казаков. Так, в 1521 г. Мухаммед-Гирей ходил на Москву и Рязань с гетманом Е. Дашкевичем; через четыре года казаки по просьбе Сеадет-Гирея подавляли внутрикрымский мятеж (Сборник, 1888, 113). В XVII же веке татары ходили на север под руководством казацких атаманов. А в 1661 г. кошевой Ханенко выступил после гетмана П. Дорошенко во главе 60-тысячного татарского войска – впрочем, и в гетманских рядах были татары и турки (Апанович О.М., 1961, 236).

Татары и казаки неоднократно оказывали друг другу помощь в случае какой-либо беды, например при стихийных бедствиях, причем спонтанно, без какой-либо предварительной договоренности.

В среднем же, вероятно, периоды татарско-казацких конфронтации превосходили по продолжительности мирные передышки. В XVII в. ханы разоряли Украину, на ее южных границах стычки не прекращались, казаки громили и жгли прибрежные города и села Крыма и т. д. Однако для правильной оценки[218] таких отношений необходимо и здесь учитывать общую обстановку на юге, да и не только на юге, Европы.

Это была эпоха, когда не было безопасных дорог, когда простое путешествие было рискованным предприятием и, готовясь к нему, люди вооружались, как на войну. Не только в XVI, но и в XVII и XVIII вв. феодалы нередко разоряли и жгли друг друга, совершали грабительские набеги на соседние края и страны – вспомним хотя бы о многочисленных бандах неуправляемой польской шляхты в эти века или о шайках профессиональных военных в "Симплициссимусе" Гриммельсгаузена! Ни Украина, ни Польша не были исключением из общеевропейского правила, а торговые караваны мало чем отличались здесь от вооруженных отрядов – разве что отсутствием знамен и пушек. Так что украинско-татарские столкновения не стоит воспринимать как извечную и постоянную вражду – современников-то они нисколько не поражали, это была норма.

Конечно же татарские набеги превосходили казацкие и польские масштабом (да и то не всегда), но не жестокостью. Тут с запорожцами да и с поляками сравниться было трудно, особенно татарам, берегшим пленных как зеницу ока. Но главное даже не это. Не было в набегах тех и других качественных, в частности моральных, различий. Собиралось ли подобное воинство во Львове, Сечи или Карасубазаре, цель его была чаще всего удручающе однообразной: грабеж, разбой, уничтожение городов и сел соседа и, главное, нажива. Послушаем современника, московского дьяка Е. Украинцева, заметившего в 1684 г.: "... теперь многие люди... без войны жить не привыкли (!), а прокормиться им нечем... беспрестанно казаки думают о войне... если не послать их на войну, то надо платить большое жалованье" (Соловьев С.М., VII, 381). Аналогичные заботы были и у хана при мысли если не о горцах-земледельцах Крыма, то о его заперекопских подданных – ногаях, которым для их кочевого коневодства уже не хватало степи, а лакомые украинские и польские хутора и села были так доступны.

Возможно, подобные весьма общие для казаков и татар черты, которые, как известно, сближают народы, были причиной ускорения именно в XVII —[219] XVIII вв. процесса татарско-казацкой аккультурации. Показателем ее может быть не только бросающееся в глаза сходство в таких привычках, как бритье головы и бороды, в платье, вооружении и других объектах материальной культуры, в пище и даже тактике степного конного боя, но и участившиеся случаи переселения казаков в Крым, а татар в Сечь (о том, что среди казаков было много татар, указывают их имена, сохранившиеся в источниках). Запорожье вообще резко отличалось от России, жило по своим законам и морали, в которых было гораздо больше точек соприкосновения и даже сходства с соседним крымскотатарским миром, чем принято считать.

Не менее примечательно и то, что религиозные различия редко становились непреодолимой стеной во взаимном сближении двух соседних народов, активизировавшемся позже, в XVIII в. Если раньше обоюдное переселение носило характер единичных случаев, то теперь массы казаков навсегда оставались в принимавшем их мусульманском мире. Особенно значительными эти исходы были в послеполтавский период и в 1770-х гг., после окончательного разгрома казацкой республики "русскими братьями".

Упомянутые и иные особенности татаро-казацких отношений проявились уже в годы правления Ислам-Гирея III (1644 – 1654).

ИСЛАМ-ГИРЕЙ И БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ

Оживление контактов татар с казаками в середине XVII в. было в значительной степени вызвано очередным ослаблением султанской власти. Собственно, Порта осталась без владыки – Ибрагим был задушен, а его преемнику в 1649 г. едва исполнилось семь лет. В Стамбуле царил полный хаос, который не были в состоянии ликвидировать старуха бабка малолетнего султана и другие женщины, неожиданно оказавшиеся практически во главе империи.

Энергичный крымский хан Ислам-Гирей, воспользовавшись моментом ослабления контроля со стороны Турции, решил выскользнуть из-под ее опеки вообще, обезопасив себя предварительно союзом с запорожцами. Сопутствующим фактором для такого рода сближения стало восстание украинцев[220] против поляков, в ходе которого все более заметную роль стал играть Б. Хмельницкий. За спиной 55-летнего гетмана осталась весьма бурная молодость: длительная служба польским королям, кровопролитные походы на русских и турок, двухлетний плен в Турции, затем осада Смоленска, за которую Владислав IV наградил его драгоценной саблей, а затем и дворянским достоинством.

Гетман был типичным представителем казачества – вольного и малонадежного воинства, на которое не мог рассчитывать ни один из его союзников – альянсы с соседями то и дело распадались для того, чтобы через некоторое время гетмана снова звали на помощь. Политика Сечи была образцом двойственности и непостоянства, запорожцы могли одновременно и помогать двум-трем враждующим между собой державам, и воевать с ними же: "В то время как одни казаки то терзали Московское государство, то почитали его, другие дрались с татарами и ходили на море грабить турок" (Костомаров Н.И., 1904, 42).

То, что запорожцы нередко враждовали с Москвой, не могло не импонировать татарам, ощущавшим постоянную угрозу с севера, однако казацкая служба Польше, второму врагу Крыма, принуждала хана к осторожности. Но ситуация переменилась весной 1648 г., когда Б. Хмельницкий, рассорившись с поляками, явился с сыном Тимофеем и свитой в Крым. Гетман (кстати, прекрасно владевший крымскотатарским языком) произнес в диване речь, в которой просил у хана помощи против поляков и общего покровительства Сечи, изъявляя готовность сражаться вместе с мусульманами.

Хан не мог соединить в этот момент татарскую конницу с казацким войском: Стамбул требовал ее для собственной войны с Венецией. Однако речь гетмана оказалась, по-видимому, настолько убедительной, что Ислам в конечном счете отказал султану, дерзко заявив, что он "сам по себе живет", и пригрозив повесить любого нового гонца из Турции (Новосельский А.Н., 1948, 396).

Повторяем, союз с казаками не был для татар чем-то немыслимым, несмотря на то что он влек за собой фактический разрыв с Портой, – в 1620-х гг. такие союзы успешно заключали Мухаммед-Гирей и Шагин-Гирей. Однако в отличие от этих ханов Ислам-[221]Гирей опирался в своей политике альянсов на собственное дворянство, что означало качественное усиление политики, в котором столь нуждался Крым.

Столь же насущной была необходимость союза с татарами для Б. Хмельницкого. Не имея безопасного тыла на юге, более того, не пользуясь военной поддержкой татар, гетман не мог бы проводить те важные политические решения, к которым его понуждала международная обстановка. В первую очередь сказанное относится к войнам.

Шесть лет длился союз Ислам-Гирея с Хмельницким, шесть лет татары и украинцы вместе и порознь ходили на Польшу и громили шляхетские владения на Украине. Уже в мае 1648 г. казацко-татарское войско одержало знаменитую победу под Желтыми Водами. Верный договору, гетман отдал после битвы огромный полон татарам, а хану – обоих гетманов королевского войска – Потоцкого и Калиновского. Еще большая добыча ушла в Крым по Зборовскому мирному договору, затем гетман направил татар в поход на Молдавию и т. д. Добыча от этих походов показала пользу не вражды, а сотрудничества с казаками – она была в сравнении с прошлыми набегами просто фантастической.

Для Хмельницкого в эти годы поддержка с юга была важна еще и потому, что Москва еще не соглашалась оказать ему столь же действенную помощь. Другое дело, что хан тонко чувствовал пределы такого сотрудничества, и, когда в результате его усиление казаков стало, по его мнению, чрезмерным, он мог оказывать поддержку и Польше. Отсюда сделан правильный вывод о "собственном татарском расчете", основанном на "политическом равновесии" (Смирнов В.Д., 1887, 555).

В годы правления Ислам-Гирея во внешней политике ханства развились две тенденции, которым в будущем было суждено стать решающими в судьбе Крыма. Ислам-Гирей первым на протяжении длительного (около 10 лет) срока не только уклонялся от указов Стамбула, но и делал это демонстративно, доходя до угроз Порте, и даже нападал на ее пашалыки, Молдавию например. В отличие от отдельных случаев неповиновения ханов Турции здесь речь идет о начале действительно постоянной тенденции. Малозаметная при ближайших преемниках хана, она не[222] исчезла, а уподобилась тлеющей искре, хотя пламя от нее вспыхивало еще не в XVII, а в XVIII в., и тем ярче, чем слабее становилась клонившаяся к закату империя османов.

С татарско-казацким союзом связано и второе примечательное явление. В годы правления Ислама, да и позже, наукой не выявлено сколько-нибудь значительных набегов на русские пределы ни татар, ни казаков (Новосельский А.А., 1948, 396). Причина, очевидно, в изобильной добыче совместных набегов на Польшу, Молдавию и т. п., а не в каких-то особых политических соображениях. Напротив, именно то, что и казаки и татары буквально ослепли от богатой добычи тех лет, объясняет их политическое благодушие по отношению к северному соседу, за что и тем и другим предстояла в грядущем страшная расплата.

За несколько десятилетий XVII в., когда Русское государство чувствовало себя в безопасности на Юге, оно сосредоточило почти всю военную силу на иных границах и заметно поправило свои дела на западном направлении, а также впервые радикально укрепило свою южную границу, что имело первоочередную цель – защиту от татарских набегов. И это была не единственная мера, принятая с целью обеспечения новой массированной экспансии в южном направлении: к северу от новой мощной Белогородской черты проводилось интенсивное заселение пустошей, закладывались многочисленные села и городки. Москва дошла до того, что запрещала возвращать осевших там беглых крепостных! Когда же новые местности осваивались экономически, то правительство военизировало их; масса крестьян обращалась в драгуны, которые служили по месту жительства, имея при себе не только личное оружие, но и артиллерию, и т. д.

Против кого конкретно были обращены новые войсковые приграничные скопления, явствовало даже при взгляде на карту: если до 1654 г. русские границы были настолько удалены от Перекопа, что непосредственной угрозы русской агрессии почти не было, то в результате Переяславской рады рубежи централизованной, экспансивной, значительно превосходящей Крым военной мощью, враждебной ему державы придвинулись к северным землям ханства вплотную, так что и Велогородская черта оказалась за спиной у русских, занявших своими гарнизонами не[223] только Киев и Белую Церковь, но и Умань, Врацлав, Корсунь.

Затем была возведена следующая оборонительная линия, Изюмская, уже на юге Украины, с ее цепью чисто русских крепостей. Собственно, оборонительной эту линию называют как дань традиции; на самом же деле это было одно из средств, с помощью которых в середине XVII в. активизируется наступательный характер борьбы с татарами. Казалось, Москва занимала для татар место Варшавы, но это лишь на первый взгляд. Польские отряды, охранявшие шляхетские местности и города на Украине, несли чисто заградительную, оборонную функцию. Теперь же, повторяем, на южном направлении начинается экспансия широкого, невиданного ранее ни по массовости, ни по материальному обеспечению, ни по упорству и длительности, поистине великодержавного масштаба.

Крыму готовилась участь Казани и Астрахани. Это было начало неприкрытой агрессии, активное наступление на никогда не принадлежавшие России крымские земли, начавшееся в 80 – 90-х гг. и завершившееся ликвидацией "Крыма как государства в XVIII в. " (Санин ГЛ., 1987, 233). Начинали сбываться пророческие слова турецкого историка и дипломата Эвлии Челеби о том, что, если русские "на 5 – 10 лет избавятся от набегов татар, если они, пользуясь благополучием, задумают заняться делами по устройству государства, ни одна держава не сможет противостоять им и они займут земли всех казаков и поляков".

В дальнейшем у казачества, да и украинцев в целом, было время одуматься и горько пожалеть о шаге Хмельницкого, положившего начало тотальному лишению населения Украины старых политических и экономических свобод, окончившемуся воцарением невиданного здесь крепостного права. На смену кровавым, но редким, а главное, и без постороннего вмешательства подходившим к своему историческому концу набегам татар пришла неволя, когда внешняя и внутренняя политика края стала определяться Москвой, а те, кто не мог забыть старых вольностей, зашагали в кандалах: кто в Преображенский приказ, а кто и сразу на плаху.

Зададим себе вопрос: в чем же была вина или упущение украинских лидеров, почти добровольно[224] поставивших свою страну на этот путь? Когда-то историки верно учитывали сложное положение Хмельницкого, вынужденного вступить в союз и с ханом, и с царем. Союзы эти не мешали друг другу потому, что находились "в разных плоскостях", утверждал М.Н. Покровский, и он был прав, так как альянс гетмана с Москвой был политическим, а с Крымом – военным.

Но именно в этом, в неверной оценке политической опасности Москвы, многократно превосходившей чисто военную угрозу, источником которой был Крым, и заключается, по нашему мнению, историческая ошибка Б. Хмельницкого, не имевшего дара перспективного политического видения в отличие от Э. Челеби и современников гетмана в Бахчисарае.

Тревогу крымские политики забили сразу, как только до них дошла весть о смысле Переяславских соглашений. Диван 1654 г. пришел к выводу, что Крым вряд ли сможет помешать в дальнейшем северной угрозе. Конкретно же "усиление России в связи с воссоединением, нарушая выгодное для Крыма равновесие сил в Восточной Европе, толкало его к сближению с Речью Посполитой" (Заборовский Л.В., 1979, 268). Переговоры в Чигирине татар с поляками, также опасавшимися явного усиления России, закончились пактом о дружбе, ненападении и взаимопомощи Крыма и Польши. В связи со смертью Ислама договор подписал его преемник, Мухаммед-Гирей (1654 – 1666).

Договор 1654 г. был выгоден татарам, получившим союзника, но еще более – ослабевшей по ряду причин Польше. Русским, опасавшимся нового альянса, пришлось отменить планы массированного вторжения в Малую Польшу и Литву в этом и следующих годах (Мальцев А.Н., 1974, 45 – 48, 56). Когда же в 1657 г. русско-польские военные действия начались, то на помощь Речи выступили татары. Помощь полякам они оказывали и на протяжении последовавших 12 лет.

Однако в дальнейшем произошли некоторые события[72]72
  Подробнее см.: Галактионов И.В., 1979, 383.


[Закрыть], по причине которых между союзниками наступило охлаждение. Одновременно русским и украинским дипломатам удалось, используя новое ослабление Польши (из-за войны со шведами), заключить в 1667 г. договор, известный под именем Андрусовс[225]кого. В той части трактата, что касалась «южной» политики союзников, смысл его сводился к кампании широкой агрессии: Польша должна была напасть на задунайские турецкие владения, а Россия – на Крым.

Договору сопутствовала впервые развернувшаяся в международном масштабе антимусульманская пропаганда России. В известном памятнике "Синопсис", издававшемся в 1670-х гг. в нескольких местах одновременно, развивалась идея "Мосох-Москва". Содержание ее вкратце таково: Мосох (точнее, Мешех, см.: Библия, Быт., 10, 2), шестой сын библейского Иафета, объявился "патриархом всех славян", а Москва – его прародиной. Авторов этой ранней панславистской теории нимало не смущал тот факт, что в Библии об этом нет никаких данных, а о Мосохе сообщается лишь, что он был работорговцем ("обменивал товары на души человеческие" – Иез., 27, 13) и убийцей ("распространял ужас на земле живых" – Иез., 32, 26). Странный "праотец" для всех русских, но сама древность этого "москвича" оправдывала продвижение России в направлении библейских областей, т. е. агрессию в южном направлении[73]73
  Подробнее см.: Чистякова Е.В., 1979, 293.


[Закрыть].

Почти одновременно с "Синопсисом" выступает со своей "Скифской историей" Лызлов, прямо призывающий русских возглавить многонациональный поход на неверных, предварительно "собрав многочисленные полки христианского воинства и имеющи согласие со окрестными христианскими государствы" (там же, 296). С аналогичной программой, изложенной в "Политике", обращается к России, Польше и другим христианским державам Юрий Крижанич (Бережков М., 1891, 483).

Итак, о возросшей опасности с севера говорили практические шаги русских и украинцев; о том, что в дальнейшем угроза эта не уменьшится, а лишь обострится, – политические теории антимусульманского толка и московского происхождения, все шире расходящиеся в славянском мире. Причем их нельзя уже было считать лишь публицистическим "сотрясением воздуха" – о том, что они приняты на вооружение государственными деятелями Севера, имелось немало свидетельств. Приведем лишь один пример – известный политик, начальник Посольского приказа А.Л. Ордин-Нащокин считал, что крестовый поход "против бусурман не только тем великим[226] государствам (т. е. России и Польше. – В.В. иметь достойно, но и всем великим государям христианским то дело потребно" (цит. по: Галактионов И.В., 1979, 385),