Текст книги "Излом"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

7

Около райисполкома решил немного отдышаться и всё как следует продумать. Захотелось курить. Точно прочитав мои мысли, рядом возник мужчина с огромной, как у медведя, головой и достал сигареты. Тут же я сел ему на «хвост».

– Да вот не курил, не курил – что‑то потянуло, – объяснил ситуацию.

– Тоже к Кабанченко? – протягивая сигарету, поинтересовался медведеголовый.

– А к кому же…

– Насчёт квартиры, наверное?

– Не насчёт зарплаты же…

– Главная проблема сейчас – жильё, – пропустил мимо ушей моё ехидство, догадавшись, что это от нервов. – Мы уже пять лет ходим, – поведал мне, – и конца не видно. Понимаешь, пять лет назад наш дом рухнул.

– Какой дом?

– Кооперативный. Расселили во временное жильё. «Полгода потерпите, – пообещали нам, – и вселитесь». Пять лет уже терпим. А терпение, как известно, есть добродетель ослов! Нет, смотри, – разозлился он, – пять лет ждал, как построят, два года всего пожил и на тебе. Строители, работнички, чёрт им в печёнку. Хоть без жертв, спасибо, обошлось.

– «Вот парадный подъезд…» – не слушая излияния, для успокоения нервной системы попытался декламировать Некрасова, но как ни старался, дальше вспомнить не мог.

– Пошли к секретутке зайдем, узнаем что к чему, – предложил мой новый знакомый.

– Чего надо? – грубо спросила молодая женщина, подняв глаза от списка.

– Да вот, узнать хотим, живая очередь сегодня или по списку вызывать будете? – поинтересовался медведеголовый, не придав значения грубости.

– А–а-а! Явился не запылился, – глядя мимо меня, обратилась к нему секретарша. – Один, или компанию привёл?

– Один, – покорно ответил тот.

– А то устраиваете здесь демонстрации. Идите, вызову, – зло бросила нам, поднеся к глазам листок с длинным столбиком фамилий.

– Пошли, пошли, а то последними поставит, – вытолкал меня мужчина.

– Ну и стер–ва! – раздельно, по слогам произнёс я.

– С ними ругаться – себе дороже, – успокаивал он.

Около приёмной собралось человек двадцать просителей. Началось ожидание, а, как известно, хуже нет, чем ждать и догонять. Но, что мне понравилось, очередь быстро таяла. Каждые пять минут заходил очередной посетитель.

Вот, наморщив лоб, вышел из приёмной мой знакомый, недовольно покачивая огромной головой. Безысходно махнув рукой, поплёлся к выходу. Как по команде, оставшиеся вытащили свои послания – ещё раз прочитать и набраться бодрости перед боем.

Я всегда был склонен к конформизму и поэтому тоже извлёк на Свет Божий заявление.

«Нет, зря всё‑таки про негров не написал», – мелькнула мысль, когда выглянувшая из приёмной секретарша назвала мою фамилию. В дверях уступил дорогу седенькой старушке, дрожащей рукой убиравшей в красочную пластиковую сумку, рекламирующую автоспорт, какие‑то бумаги.

Но она ещё не думала уходить. Повернув к секретарше разъярённое лицо, выкрикнула, брызгая слюной:

– Чтоб вы провалились!

На что та спокойно посоветовала идти на все четыре стороны.

Запутавшись в двойных дверях, я протиснулся в апартаменты власть имущих.

– Садитесь, – безразлично буркнул плечистый толстощёкий субъект с зачёсанной назад полуседой шевелюрой и покосился в окно.

Посмотрел туда и я, усаживаясь на предложенный стул. Ничего интересного, кроме воробьев, не заметил.

Председатель райисполкома автоматически забарабанил толстыми, короткими пальцами с ухоженными ногтями по полировке стола, слегка покосившись на стадо разноцветных телефонов.

«Наверное, звонка ждет», – догадался я.

– Слушаю, слушаю, – обратился ко мне.

Сидевший за соседним столом мужчина, видно помощник или ещё один секретарь, что‑то быстро записал. Только я открыл рот, собравшись излагать претензии, как председатель перебил меня.

– Минуточку. Тихонович, открой нарзана бутылочку, что‑то в горле пересохло. Так что там у вас? – опять обратился ко мне.

И на этот раз мне не удалось начать.

– Пейте, Егор Александрович, – Тихонович громко поставил красивый гранёный стакан перед своим боссом.

Глядя, как в стакане шипят и лопаются пузырьки, облизнул пересохшие губы.

«Спросить, что ли? – закралась безумная мысль. – Тогда точно квартиру не дадут».

– Вы что молчите, молодой человек? – отхлёбывая из стакана, обронил председатель.

Протягивая заявление, я стал расписывать своё бедственное положение.

– Знаю, всё знаю, но квартир у меня сейчас нет, – председатель протянул пустой стакан Тихоновичу и поудобнее расположился в кресле. – И скоро не предвидится. Вы где работаете?

– На заводе.

– Вот там и вставайте на очередь. Чуть что – сразу в райсполком. У меня фонд не резиновый. Заявление оставьте. С заявлением мы, конечно, разберёмся. Скажите там Ольге Николаевне, пусть следующего просит, – достал он расчёску.

Не спеша вышел из райисполкома.

«Лет через двадцать может что и обломится. Ничего, ещё посражаемся, – вспомнил председателя. – Наверное, спит и видит, как его именем трамвайную остановку назовут: «Товарищи, следующая остановка – Малые Кабанчики», а потом и улицу переименуют, – топча листья, рассуждал я. – Вместо какого‑нибудь Чапаева, не внесшего вклада в благоустройство города, – улица имени председателя райисполкома Кабанченко с бюстом в центре проезжей части и надпись «От благодарных современников». Солидно, скромно и со вкусом.

Диогена решили из меня сделать. Тот всю жизнь в бочке просидел, думают, и я такой же идиот».

Занятый размышлениями, незаметно дотопал до дома.

«Сейчас бы пятьдесят граммов не помешало. Ну и денек сегодня! То Мальвина загуляла – любовь, видишь ли, у неё… то в райисполкоме мозги компостируют. Спокойствие, спокойствие прежде всего!»

На вопрос Татьяны – как дела, бодро ответил:

– Центр! – и через силу улыбнулся. – Неужели ты думаешь, что такого авторитетного человека возьмут, да и пошлют, – стал заговаривать ей зубы. – Что там у нас на ужин?

Соскучившийся за день Дениска не давал проходу. Не откладывая в долгий ящик, пришлось читать ему сказки. Меня тошнило от гномиков, горынычей и проституток–белоснежек, хотелось высечь Красную шапочку или, хотя бы, как следует отделать храброго портняжку.

На следующий день первым делом спросил у Чебышева, как вставать на очередь.

Тот направил меня к Валентине Григорьевне, нашему контролёру – она оказалась председателем цехового комитета профсоюзов и пообещала быстро решить этот вопрос.

Обнадёженный, уселся работать.

– Эх, вчера с Пашкой закеросинили! – похвалился Чебышев. – Чего убежал‑то?

– В райисполком надо было.

– А–а-а–а… – протянул учитель. – А мы, сперва, Михалыча раскроили, он аж позеленел от жадности, потом в «кресты», к купчихе.

– Он, Серый, с женой меньше времени проводит, чем с этой кладбищенской крошкой, – хлопнул меня по спине подошедший Пашка, возмутив необдуманными словами Чебышева.

– Кошёлка! На рожу свою посмотри, хуже синюшника выглядишь, а туда же, с критикой, – точно рак, выпучил глаза сэнсэй.

В конце месяца на участки заглядывало начальство, в начале – больше докладывали вышестоящим о результатах. Вот и сейчас маленький, толстенький Куцев, замначальника, прини–мавший нас с Мальвиной на работу, сунув правую руку за отворот халата, стоял около регулировщика, что‑то объясняя ему. Бочаров, не обращая на шефа внимания, следил за стрелками вольтметров и амперметров, иногда подвинчивая отвёрткой винты в приборе.

– Василий Лукьянович, – окликнули Куцева контролеры.

Он медленно и важно повернул в их сторону пухленькое толстогубое личико и захлопал глазками.

– Ба–а! Чего это он им понадобился? – удивился Чебышев.

Пилотку зам носил не как все в цеху – на солдатский манер, – одевал её поперёк, как Наполеон треуголку. У каждого свои странности. Человек без странностей вообще скучен. К этой манере давно привыкли, разве что новички поначалу удивлялись.

" Если его видели двойняшки, – подумал я, – то они здорово повеселились».

– Ну, чего крутишься? – стал пилить меня Чебышев, видимо, вспомнив нападки на исходящие от него запахи. – Работать надо.

8

Наконец‑то наступил ноябрь.

В начале месяца цех постепенно обезлюдел: кто ушёл работать по среднесдельной – это называлось середнячок, кто – в отгулы.

В первый выходной запланировал пилку–колку дров.

Утром, выйдя на крыльцо, покосился на градусник, зябко поведя плечами. Колоть дрова до смерти не хотелосъ.

«Надо, Серега, надо! Ведь ты же советский человек! – подбадривал себя. – Но всякая работа должна начинаться с продолжительного перекура», – принял мудрое решение.

Усевшись на пенек, стал мрачно разглядывать гору досок, которую натаскал из пошедшего под снос соседского дома. Летом пилить и колоть было лень – жарко. Оставлял эту работу на зиму. Хотя зимой тоже было лень – холодно.

– Чего сидишь не работаешь? – рявкнуло над ухом, и я даже вздрогнул от неожиданности.

– Чтоб тебя! Подкрался‑то как тихо, – не слишком любезно поздорововался с двоюродным Татьяниным братом – большим оригиналом. – Знал бы, что навестишь, так парадные доски бы настелил.

По рассказам жены, в юности он подавал прямо‑таки гигантские надежды. С золотой медалью окончил школу, поступил в Московский университет на факультет философии, блестяще закончил и его, оставили в аспирантуре. Проучившись год или полгода, всё бросил и приехал к маме в свой родной город. Сейчас работал сторожем на какой‑то торговой базе и там же, по совместительству – дворником.

– Не женился? – спросил, осторожно наступая на доски, и повёл его в дом.

– Не–а! – почесал он густую бороду. – Мне не первый год как за тридцать, но мама говорит: «Берегись этих современных девиц! – рассмеялся Философ. – Не доведут они тебя до добра!»

– Валерка! – аж запищала от радости жена, забросив свои чертежи. – Что же долго не заходил?

– Всё некогда, кузина, – поцеловал её в губы.

Меня всегда раздражала эта его привычка. Кузен нашелся!

Он был на десять с лишним лет старше Татьяны, когда‑то нянчил её, поэтому вел себя, на мой взгляд, слишком вольно. Если просил её что‑то сделать, например, принести, а она медлила, запросто мог шлёпнуть по мягкому месту. И что самое удивительное, жена не обижалась, напротив, ей это даже нравилось.

Иногда я злился и ревновал, но говорить было без толку.

«И к кому ревновать? – утешал себя. – Маленький, некрасивый, обросший неухоженной бородой, толстогубый – кому он мог нравиться? Поэтому и не женится, а то – мама говорит…»

– Это вам к празднику! – брякнул тяжёлой сумкой о стол. – Подарок с моей базы.

– Воруешь, сердешный? – мягко поинтересовался, глянув на жену.

– На фиг? У заведующей излишки, сама даёт. Иногда за деньги, к празднику – за так. Я, правда, всё равно плачу.

– Неплохо устроились, господин философ, – похвалил его, стараясь подпустить в голос побольше иронии, местами переходящей в сарказм.

– Денег не надо, не слушая меня или делая вид, что не слышит, остановил он Татьяну, – сказал же – подарок!

Та, в свою очередь, глянула на меня:

«Учись, студент, как надо жить!» – казалось, излучал её взгляд и весь вид.

– Пить ты не пьешь! – вновь глянула в мою сторону, мол, видишь, какие у меня родственники – не пьют и деньги водятся. – Покормить тебя? – обратилась к кузену.

Гордо фыркнув, я отвернулся к окну.

Поев и закончив пить чай, он, как хозяин, направился в комнату; мы с Татьяной последовали за ним.

«Сейчас свои философские изыски излагать недалекой общественности начнет», – хмыкнул я и тут же скромно примолк, потупившись под суровым взглядом жены.

– Был такой философ французский – Ламетри…

– Да ну?! – произнёс я и вновь примолк под непреклонным взглядом благоверной.

«Наверное, тоже маленький, бородатый, губастый и доставал мужа кузины», – постарался сделать заинтересованное лицо.

Удобно расположившись на диване, он продолжил, как водится, не обратив на меня внимания:

– … который мудро заметил: «Не будем теряться в бесконечности, нам не дано составить себе о ней ни малейшего понятия. Для нашего спокойствия, впрочем, совершенно безразлично, вечно ли существует материя или она сотворена, есть ли Бог или его нет.

Безумием было бы мучиться над тем, что невозможно узнать и что не в состоянии сделать нас более счастливыми, даже если бы мы достигли этой цели.

«Блин! К чему это он?»

Жена с обожанием внимала оракулу.

– Ну и в чём тут соль? – озвучил свои мысли.

– Для меня во многом! – лицо его стало одухотворенным и красивым.

Он иронично посмотрел в мою сторону, и я поразился, какие умные и грустные глаза у Татьяниного брата.

– Где Дениска? – вдруг опомнился философ.

Денис, как и я, тоже недолюбливал дядю Валеру. У него были на то свои причины.

Во–первых, дядя никогда ничего ему не приносил. Во–вторых, мало с ним разговаривал и не играл.

«Ясное дело, ведь мальчишка не разбирается в Ламетри, к тому же не придает значения пролетарским позициям семи гномиков и социальному статусу Белоснежки и Красной шапочки!»

– О чём задумался? – отвлекла от рассуждений супруга.

– О Ламетри, ясное дело.

– Скорее всего о градуснике и его показаниях! – уколола она.

«Даже мысли не допускает, что могу думать о чём‑то серьезном», – обиделся на жену.

– Да пусть в своей комнате играет, а то поговорить не даст, – покончив со мной, обратилась к брату. – Да–а, Валер! Сейчас покажу, какое платье купила, зашатаешься, – раскрыла шифоньер, – вот оно.

Жди здесь, – заспешила в другую комнату, на ходу растегивая халат.

«Ничуть брата не стесняется! – разозлился я. – Хошь маленький и губастый, но всё ж мушшина», – стал трунить над ним. Мысленно, разумеется. Через несколько минут она демонстрировала покупку, кружась по комнате, высоко открывая ноги и виляя бедрами, – знал бы – хрен купить разрешил. Валерий снисходительно, как на маленькую расшалившуюся девочку, глядел на неё. В глазах плескалась нежность.

– Ну как?

– Потрясно! – улыбнувшись, он поднял вверх большой палец. Довольная жена побежала переодеваться. Вернулась, неся в руках платье и, конечно, не застегнув до конца халат, в от вороте которого виднелась маленькая упругая грудь в прозрачном лифчике.

«Чего гипюровых бюстгалтеров накупила?» – нервно уставился в телевизор, на экране которого главный застрельщик перестройки проводил то ли съезд, то ли партконференцию. Политика меня не интересовала, только экономика.

– Дайте нам свободу! – взывал пожилой, с аристократичной сединой директор какого‑то завода. – И мы заработаем кучу «зелёных», – тряс американской банкнотой.

«И зачем нам «зелёные»? – подумал я. – Рублей бы побольше!»

– Деньги! Деньги! Деньги! Скоро они заменят всё: и культуру, и литературу, и искусство, – разглядывая оратора, произнес Валерий. – Всё следует делать не спеша, постепенно, а мы не можем, хотим сразу и всё. В результате уже Грузии суверенитет подавай, не говоря о Прибалтике. А Меченый только болтает, туманно объясняя, где собака зарылась и ничего не предпринимает.

– Правильно у нас на заводе говорят… – сделав по возможности умную рожу, перебил Философа.

Жена восприняла мой демарш, как святотатство.

– …по России мчится тройка – Мишка, Райка, перестройка!

– А ещё что говорят? – усмехнулся Философ.

– Яйца видим только в бане, между ног у дяди Вани, – не совсем уверенно докончил я.

Жена всплеснула руками и заглянула в соседнюю комнату удостовериться – не слышал ли Денис неподражаемого своего папулю.

– К власти идут анархисты, готовые всё сломать. Великий анархист Бакунин как‑то сказал, что страсть к разрушению есть творческая страсть. Именно этим творчеством сейчас и начинают заниматься, – неожиданно он хлопнул меня по плечу. – Помню, утром, усталый, ты сидел в сарае и мрачно глядел на дрова. Пошли.

Отгулов у меня не было, а делать что‑нибудь путное пока не умел, поэтому подметал территорию и таскал мешки с отходами на свалку. Шестого числа – то был короткий рабочий день – мастер снова отправил меня на ставшую уже родной мусорку. Высыпав мешок в контейнер, стоявший в бетонном углублении, и удовлетворённо проследив за полётом мусора, я поначалу подумал, что померещилось. Но нет, в действительности, дно контейнера устилали чёрно–белые, серые, рыжие кошачьи трупики.

Я потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, и опять заглянул в контейнер. На самом верху лежали три котёнка. Их остекленевшие глаза удивлённо смотрели в небо и не видели его. Под ними виднелась кроваво–рыжая шерсть и большая кошачья голова.

Представил на их месте своего Мирошу. Жалость, словно пушистый котёнок, скребла моё сердце и толкалась в нём.

Нагнувшись, накрыл останки мешком.

В цеху сотрясавшийся от музыки динамик голосом бесподобной Аллы Пугачевой кричал что‑то задорное. Мастер, сидя за столом, притаптывал в такт, дёргая головой для пущего эффекта.

– Ну как дела? Мусор отнёс?

Я молча кивнул.

– Михалыч? – вывел его из транса. – А что на помойке котов дохлых полно?

– Да, наверное, столовая на зиму посолила, а укроп забыли добавить, вот и выкинули.

У шефа было праздничное настроение.

– А если серьёзно?

– А если серьёзно, – перестал притаптывать Михалыч, – то есть у нас тут один охотник. Начальник караула по охране завода. Уж который год перед ноябрьскими котов расстреливает. Когда‑то в тюрьме служил, теперь на пенсии, а у нас подрабатывает. Сколько раз ему бабы рожу раздирали – всё нипочем.

За ударный труд был милостиво отпущен с обеда.

По пути домой не поленился заглянуть в помещение охраны. Пожилой ворошиловский стрелок отсутствовал. На его месте седенькая старушка, громко отхлёбывая, пила из блюдечка чай. Сбоку, словно у ковбоя, на прослабленном ремне висела кабура с наганом.

– Ищешь кого?

– Хотелось на одного охотника взглянуть, – ответил ей.

9

Седьмого числа, к глубокому сожалению начальника цеха Каца, народа собралось мало. Едва пятая часть. В других цехах было не лучше.

– Товарищи, товарищи, – металась знакомая женщина из отдела кадров, – разбирайте транспаранты и флаги.

Её, конечно, никто не слушал. Поднявшись на три высоких ступеньки перед вестибюлем проходной, я внимательно вглядывался в толпу. Кого надо – не было. Неподалёку, рядом с подземным переходом, разглядел Плотарева. Он беседовал с какой‑то дамой намного моложе его. В двух шагах от них с блокнотом в руках стоял Родионов и крутил во все стороны головой в глубоко надвинутой шляпе – тоже высматривал своих. Из подземного перехода, весело хохоча, вывалились двойняшки с юными подругами и тут же заметили меня. Подняв над головой правую руку, будто улетающий в другую страну член правительства, с подобающим моменту достоинством помахал двойняшкам, на миг утратив бдительность, и чуть было не поплатился за это. Из проходной выскочила свора начальников с Кацем во главе – получали инструктаж у директора. В последний момент всё же успел увернуться и не был растоптан.

Будто рыцарский клин в средние века, Кац распорол могучим животом толпу и повёл начальство к клубу. Словно ручейки к реке, со всех сторон к ним потекли мастера.

Начальник нашего цеха поражал меня мощными габаритами и ростом. Всё в нём было крупно и объёмно. Огромная голова с чёрными, густыми и курчавыми, как у негра, волосами плотно сидела на широченных плечах. Шея как таковая отсутствовала. Галстук охватывал затылок и коротким языком спускался на грудь, на манер слюнявчика – не хватало длины. Серый плащ он расстегнул – не сходился на выпуклом животе, то же самое – и пиджак. Брюки, перетянутые узким ремнём, топорщились много ниже пупка.

Сквозь ткань сумки потрогал бутылку:

«Слава богу, цела! Этот рефрижератор запросто мог раздавить и меня и её, – довольный, что не пострадал и отделался лёгким испугом, опять стал осматриваться.

«Ба–а! Кто идёт!» – обрадовался я.

Три раза проигнорировав подземный переход, дорогу пересекали Пашка и Чебышев. Пашка тащил здоровенную сумку, Чебышев – воздушный шарик. Я пошёл им навстречу.

– Смотри, чего Главный вытворяет! – увидев меня, заорал Пашка. – Я ему сумку даю для балласта, вдруг ветер поднимется, а он не берёт.

Даже на таком расстоянии от них крепко попахивало спиртным, а может, этот запах ассоциировался с ними.

– Наших кого видал? – осведомился учитель.

– Мастера да Ваську Плотарева, – отрапортовал Чебышеву.

– А–а-а, – разочаровался сэнсэй.

– Вон, – перебил нас Пашка, – Михалыч сигналы подает.

Стоя на недавнем моём месте, Родионов махал нам рукой, подзывая к себе. Рядом, с огромным красным флагом, топтался революционный Плотарев. Ещё несколько таких же флагов было прислонено к стене.

Автомобильную дорогу уже перекрыли. Под дробь барабанов по ней двигались курсанты находящегося неподалеку химучилища. Девчонки, позабыв все на свете, глазели на них.

Через пять минут, осчастливленные флагами и записанные в блокнот, обсуждали дальнейшие действия.

– Ты что‑нибудь взял горячительного? – в лоб спросил Чебышев.

А как же… – раскрыл я сумку.

Склонившись, они заглянули в неё. Там, рядом с завернутой в бумагу закуской, сиротливо, но гордо разместилась поллитра белого, с кровью вырванная у жены с обещанием сразу после демонстрации – домой.

Лёшина бородавка заметно повеселела, хотя лицо по–прежнему оставалось строгое, как у индейца.

Что мне особенно нравилось в нашем заводе, так это расположенные во всех углах репродукторы и динамики. Скорее всего, в конце года остались неиспользованные средства, и, чтобы они не пропадали, накупили этих горлопанов.

Вот и сейчас два репродуктора – один над входом в клуб, другой над проходной – громко передавали бодрые революционные марши перестроечного характера, поэтому Лёшины слова можно было разобрать с превеликим трудом.

Всё, что я понял – надо срочно идти на ту сторону.

– Через дорогу от завода, напротив проходной, в небольшом лесном массивчике находилось кафе «Экспресс», до перестройки носившее название «Тополёк» и знаменитое в то время морем разливанным бормотухи. Сейчас бывший «Тополёк» перепрофилировался в чопорное заведение с уклоном на сильно разбавленные водой соки. Поставив у входа флаги и купив три зелёных напитка, мы уселись за столик. Брезгливо осмотрев стаканы, Чебышев послал нас с Пашкой вылить содержимое, что мы и сделали, выплеснув всё на шершавую кору неохватного тополя.

Разлив грамм по сто, торжественно выпили. После этого Чебышев, закраснев щеками, надул свой шар до невероятных размеров.

– Не смотри, что тощий! – похвалился он.

Бодрые марши кончились, репродукторы замогильными голосами, с подвывом, призывали строиться в колонну. Взяв флаги, мы медленно побрели к заводу. Шаловливый Паша где‑то нашёл небольшое стеклышко и, пока переходили дорогу, прицеливался в чебышевский шарик. Мощный взрыв чуть не уложил Лёшу на тротуар. Даже по прошествии пяти минут у него всё ещё тряслась нижняя губа.

– Мирный атом на службу народу! – торжественно произ–нёс я.

– Говорил тебе, не надувай такой! – снимая огрызок шарика с носа учителя и пряча смех в уголках рта, вразумлял Пашка.

– Эх и шарахнуло! – подозрительно поглядывал на него Чебышев, почёсывая в звенящем ухе.

Наконец колонна медленно тронулась в путь.

– Это же надо… – возмущался взвинченный взрывом Чебышев, – ни Гондурасик не пришёл, ни Большой с Бочаровым.

– Да, Главный, бойцов маловато. Взял ли Кац у Тамарки что обещал?.. Вот в чём вопрос! – волновался Пашка.

Наш ряд сбился и залез в какой‑то чужой цех.

– Гм, – хмыкнул учитель, – будто нянечка в детском саду.

И действительно, мы попали в молодёжную бригаду мам с детишками.

– Давай‑ка выйдем из колонны, своих поищем, – предложил Заев.

Нам это сошло с рук, Чебышева же обругал строгий мужик с красной повязкой на руке и загнал обратно в строй, что окончательно испортило ему настроение.

Неожиданно пошёл мелкий дождь и поднялся ветер. Сегодня для моего гуру был чёрный день. Развивающийся флаг нащёлкал влажным полотном по щекам, а какой‑то легкомысленный пэтэушник, открывая на ходу лимонад, обрызгал новое чебышевское пальто.

– Ну почему Пашку не обрызгал? – отвесил подзатыльник юному последователю маркиза де Сада. – Лучше бы мне рожу облил, чем одежду, – страдал Чебышев.

Пока ждали своей очереди идти через площадь, колонну распустили.

Когда шли по площади, настроение повысилось до апогея. Окружающие, в том числе и мы с Пашкой, широко раскрывая рты, орали «ура» после каждого лозунга. Детишки, видя радостных мам и пап, махали флажками.

Стоявшее на трибуне местное начальство довольно улыбалось и, когда оператор направлял туда камеру, махало руками.

«Какими милыми два раза в год бывают они, – подумалось мне, – а приди завтра на приём – совсем другие люди».

Миновав площадь, все расслабились – официальная часть позади. Закурили, положив древки флагов на плечо. Заорали, окликая своих. Мы с Пашкой подошли к мастеру.

– Михалыч, куда знамёна девать?

– Пошли со мной. Вон машина стоит, видите? В кузов бросайте.

Избавясь от революционного балласта, все разбежались по своим делам.

– У нас на набережной обычно встреча, – повёл меня Заев.

И точно. Дойдя до Волги и спустившись по широкой каменной лестнице, мы увидели немногочисленных представителей своего цеха, в основном, – молодёжь. Чуть в стороне от них, разложив на парапете закуску, Кац угощал немногих дошедших ветеранов.

Такие же группы стояли на всем протяжении набережной.

В нашем городе очень красивая набережная. И даже сейчас, осенью, здесь было необычайно. Другой берег Волги сегодня не виден – затянуло дымкой. Слева проступали очертания моста. Дождь перестал, но небо по–прежнему хмурилось. Не так часто, как летом, но появлялись на воде то лодка с фанатичным рыбаком, то трудяга буксир, шумно урча, тянул баржу.

Я любил набережную и всегда отдыхал здесь душой.

Услышав: «Привет!», обернулся.

Роскошная Мальвина – девушка с голубыми волосами – улыбалась мне. Рядом, с сумками и японским магнитофоном, стояли двое парней. Один из них – мой злой гений хромоногий, другого первый раз видел.

Познакомились. Оказалось, что моего конкурента звали Игорь.

«И что она нашла в этом хромом? – опять подумал я. – Наверное, заглядывая вечером по окнам, зазевался и попал под машину, а ей его жалко».

Суматошно подлетел Заев и потащил к Кацу.

– Стакан доставай…

Уже вмазавший начальник цеха, горой нависая над ветеранами, рассуждал:

– Нет начальников ни совсем плохих, ни совсем хороших. Да и поступки расцениваются по–разному. Одно и то же действие кому‑то понравится, а другой его воспримет как отрицательное. На всех не угодишь…

– Евгений Львович, – отвлёк его Пашка, подставляя стакан, – плесни сколь ни жалко.

Из литровой бутылки – на заводе в таких хранился ацетон – Кац щедро наполнил стакан.

– Чистый! – предупредил нас.

– Ух ты! – обрадовался Пашка. – Лимонадом надо разбавить, – и потащил меня к молодёжи.

Со всех сторон многочисленные гармонисты и гитаристы пиликали и бренчали на своих инструментах, но их перекрывали ещё более многочисленные магнитофоны.

Через час народ стал рассеиваться. Давно ушли Кац с ветеранами. Всё допив, о важном деле вспомнил и Пашка. Из нашей компании остались я, двойняшки с трёмя подругами и Мальвина с двумя друзьями.

– Пойдёмте ко мне, – предложила она, – родителей сейчас нет, а две бутылки «сухого» есть. Тут недалеко…

Все, кроме меня, восторженно приняли предложение.

– Домой надо! – объяснял им.

– Давай знаешь как сделаем, – не успокоилась Мальвина, – посмотришь, где живу, и сгоняешь за женой и сыном.

Отказать столь прекрасной женщине было выше моих сил.

И правда, жила она недалеко от набережной, на третьем этаже девятиэтажки.

«Ничего себе квартирка», – позавидовал трём комнатам, впрочем не показывая вида.

– И сколько же вас здесь живет?

– Мама, папа и я, – удивилась Мальвина. – А вот моя комната, – распахнула дверь.

– Мальчишки, раздвигайте стол и расставляйте стулья, а девочки – за мной на кухню, – распорядилась она.

Друг хромоногого включил магнитофон. Мне расхотелось идти домой. В молодой компании разговоров было намного меньше, чем танцев. Я тоже тряхнул стариной и несколько раз станцевал со спутницами двойняшек. Лёлик с Болеком совсем о них забыли и развлекали себя и других брейк–дансом. Благо здесь было намного чище, чем на дискотеке. Мальвина танцевала только со своим другом. Мне стало скучно. После демонстрации пить не хотелось. Кроме двух «сухих», на столе стояла почти полная бутылка водки. Магнитофон включили на всю катушку, стало шумно и неуютно.

«Зря домой не ушёл», – зевнул я, разглядывая вертевшихся на полу двойшек.

После алкоголя брейк у них, на мой взгляд, явно не получался. Теперь двойняшки вспомнили о своих подругах и, тесно прижавшись, танцевали с ними

«Пожалуй, надо идти», – поднялся со стула.

– Разрешите вас пригласить… – церемонно сделала реверанс Мальвина.

– Пожайлуста! – с радостью согласился я.

Её друга не было видно, наверное, ушёл курить. Смеркалось, но свет не зажигали.

Она положила руки мне на плечи, я обнял её за талию и попытался привлечь к себе. Мальвина не поддалась.

«Смотри‑ка, держит расстояние».

Взяв её лицо в руки, посмотрел в глаза. Где‑то в глубине, на самом дне, увидел себя. Голова закружилась. Рядом с моими были её чувственные полуоткрытые губы, и я с трепетом коснулся их, нет, не поцеловал, а только коснулся.

Слабо вздохнув, она закрыла глаза и склонила голову мне на плечо. От неё возбуждающе пахло вином и дорогими сигаретами. Рука моя накрыла её упругую грудь, она тихо застонала и прижалась ко мне. Я ощутил её всю, будто она была раздета.

Желание волнами поднималось во мне.

Я опять взял в руки лицо Мальвины и на этот раз долгим поцелуем смял её губы. Она закрыла глаза, казалось, вот–вот потеряет сознание.

Музыка кончилась. Мы стояли обнявшись в центре комнаты.

В приоткрытой балконной двери я заметил мертвенно–белое лицо хромого, смотревшего на нас. В руке он судорожно сжимал трость.

Мальвина улыбнулась ему и как ни в чем не бывало пошла к столу, где уже сидели двойняшки со своими девчонками.

– Выйдем! – чувствительно хлопнул меня по плечу неожиданно появившийся друг хромого.

«Чего ему надо? Ведь прекрасно знает, что не курю», – пошёл за ним на кухню.

Там, резко повернувшись и ни слова не говоря, почти не размахиваясь, ударил меня в скулу. Я не покачнулся, лишь дёрнулась голова. Сжал кулаки, но не ответил, хотя мог бы смести его, как бумажку.

– Ты что, обкурился? – где‑то в подсознании удивился своему спокойствию.

– Мне бы автомат, не пожалел бы патронов! – глаза его стреляли, резали и топтали меня. – Оставь её в покое, усёк?..

– Тебе‑то что надо? Я вообще тебя первый раз вижу, – спокойно ответил ему.

– Какие же вы здесь сволочи! – достал он сигарету и нервно заходил по кухне, перемалывая её в пальцах. – Где вы все были, когда мы там… а? – вновь с бешенством глянул на меня.

– Так вы с ним афганцы, что ли? – я был доволен, что сдержался и не ударил. – Давай и мне сигарету, только целую, – посмотрел на оставшийся в его руке фильтр.