Текст книги "Иван Болотников (Часть 3)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Но вот и вершина утеса.

– Господи, Никола-угодник экая! тут красотища! – воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.

– Шапками облака подпираем, – вторил ему Васюта.

А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.

– И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! – молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. – Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.

Долго всматривался в волжские дали. Прав оказался Гаруня: река и вправо и влево виднелась на десятки верст. Волга, натыкаясь на могучий горный кряж, замедляла свой бег и крутой подковой огибала Луку.

– Славно здесь купцов можно встретить, – довольно произнес Нагиба.

– Славно, Мирон, – кивнул Болотников. – Откуда бы они ни выплыли, а мы их – таем да врасплох. Хоть из устья Усы навалимся, хоть от истока к Волге перетащимся. Самое место здесь повольнице.

– Что верно, то верно, батька. Утайчива Лука. Теперь лишь бы купцов дождаться, – покручивая саблей, сказал Нечайка.

Болотников обернулся к казакам.

– Кто из вас, други, хочет в первый дозор заступить?

– Дозволь мне, батька, не провороню, – вышел вперед Деня.

– И мне, атаман, – молвил Устим Секира.

Затем отозвались и другие казаки, Болотников же оставил на круче пятерых.

– Всем придет черед. А теперь на стан, донцы.

Спускались по другому склону, более отлогому, но еще более лесистому. Когда уже были в самом низу и выбрели на просторную поляну, внезапно из трущоб вылезло около двух сотен обросших, лохматых мужиков с дубинами, кистенями, палицами и рогатинами. Ловко и быстро охватили тесным кольцом казаков.

Донцы выхватили сабли. Один из мужиков, огненно-рыжий, большеротый, осерчало упредил:

– Спрячь сабли, побьем!

Ватага насела грозная и отчаянная, но Болотников не сробел.

– Геть, дьяволы! Прочь! – зычно прокричал он, потрясая тяжелым мечом.

Вожак ватаги оказался не из пугливых. Взмахнув пудовой дубиной, дерзко двинулся на Болотникова.

– Круши боярских прихвостней!

Сечу, казалось, остановить было невозможно. Но тут впереди Болотникова оказался Васюта.

– Ужель ты, Сергуня? – бесстрашно подходя к мужичьему атаману, спросил Шестак.

Вожак остановился.

– Откель ведаешь?

– Да кто ж Сергуню на Руси не ведает, – смягчил голос Васюта. Сергуня – первейший атаман веселых. Не ты ль под Москвой скоморошью ватагу водил?

– Вестимо, водил... Но тя не ведаю.

– Да разве тебе всех упомнить, – еще более миролюбиво продолжал Васюта. – Мужиков на Руси как гороху в амбаре. Но обоз наш ты не должен запамятовать. Лет пять назад мы рыбу на царев двор из Ростова везли, а ты нас под Москвой встретил. Аль забыл, как пятерню в чану стрекавой пожалил? Чаял винца добыть, а ухватился за карася.

– Рыбий обоз? – нахмурил лоб атаман. – Людишки оброчные?.. Кажись, припоминаю, встречал с веселыми такой обоз.

– Вот и я гутарю! – повеселел Васюта.

– А ты что, из тех оброчных?

– Из тех, Сергуня. Когда-то на царя-батюшку рыбку ловил, а ныне вольный казак.

– А энти? – кивнул Сергуня на повольников.

– Сотоварищи мои. Пришли мы с донских степей по Волге-матушке погулять.

– А не из Самары? – все еще недоверчиво вопросил Сергуня. – Отлетось вот так же с сабельками нагрянули. Норовили ватагу мою изничтожить, так мы им живо шеи свернули.

Болотников вложил меч в ножны, ступил к Сергуне.

– Ужель мы с боярскими прихвостнями схожи? Глянь на зипуны наши, атаман.

– Да зипуны вы могли и в лесу поизодратъ, – молвил Сергуня. Однако цепкий, наметанный глаз тотчас охватил и рваные, просящие каши сапоги, и заплатанные портки, и грязные рубахи. Но больше всего убедили Сергуню трубки, торчащие в зубах Нечайки и Секиры: царевы люди бесовское зелье не курят.

Опустил дубину.

– Никак, и впрямь с Дону. А я-то чаял, государевы казаки из Самары. Поди, впервой тут?

– Впервой, Сергуня. А ты здесь давно ли? – присаживаясь на валежину, полюбопытствовал Болотников.

– Да, почитай, с год обитаемся, – ответил Сергуня, присматриваясь к донскому атаману.

Казаки и ватажники, усевшись на поляну, завели меж собой оживленный разговор. Донцы узнали, что живут мужики в шалашах и землянках неподалеку от Усы. Два налетья они зорили боярские усадьбы, нападала на купеческие обозы, а потом, скрываясь от стрельцов, упрятались в жигулевских трущобах.

Поведали о себе и казака, на что Сергуня изронил:

– Купцы малым числом по Волге не ходят, пасутся. Сбиваются в большие караваны да людей оружных нанимают. Взять их мудрено.

– А пытали?

– Пытали, атаман. Но с дубинкой стрельца не осилить. Они ядрами палят. Поди, и вам хабара не будет.

– Авось и будет. Казаки и не такие крепости брали. Так ли?

– Так, батька. Не устоять стрельцу против казака. Сокрушим!

ГЛАВА 11

НА ЦАРЕВЫ СТРУГИ!

В тот же день перебрались в устье Усы. Отсюда было ближе к дозорным утесам, с которых неотрывно наблюдали за Волгой зоркие глядачи.

Почти каждый день дозоры доносили:

– Плывут два насада, батька!

– Стружок под парусом!

– Расшива, атаман!

Но Болотников отмахивался: ждал каравана. Казакам же не терпелось ринуться на суда.

– Пошто ждать, батька? Надоело сиднем сидеть. Веди на купцов!

Болотников, посматривая из прибрежных зарослей на проплывавшие мимо суда, спокойно гутарил.

– С этих купцов поживы не будет. Вон и оружных не видно. Либо пустые идут, либо с худым товаром. Подождем, други.

Но казакам неймется. В полдень, когда Болотников спал в шатре, Степан Нетяга не удержался и крикнул донцов захватить расшиву. За Нетягой бросилось к челнам около сотни повольников. Выплыли из камышей и устремились к Волге.

Заметив разбойные челны, на расшиве испуганно заметались люди. Старый купец в зеленой суконной однорядке, схватив медный образок Николая-чудотворца, в страхе грохнулся на колени.

– Помоги, святой угодник. Отведи беду!

Челны ткнулись о борта расшивы, застучали багры и свальные крючья, казаки с ловкостью кошек полезли на судно.

– Ратуйте, православные! – взмолился купец.

Степан Нетяга сверкнул саблей, и тело купца осело на палубу. На носу расшивы столпились гребцы и бурлаки.

– В трюмы! – заорал Нетяга.

Казаки кинулись в трюмы, но выбрались из них удрученные: расшива везла деготь, пеньку и веревки. Нетяга грязно выругался и полез в мурью, но и здесь ждала неудача; опричь бочонка с квасом да лисьей облезлой шубы в помещении ничего не оказалось.

Смурые вернулись на стан.

– Ну как, атаманы-молодцы, погуляли? Велик ли дуван привезли? осерчало глянул на казаков Болотников.

Гулебщики виновато потупились, смолчал и Нетяга.

– Чего ж язык прикусил, Степан? Атаманы ныне тебе не указ. Так, может, тебе и пернач отдать? Как, донцы, волен ли я еще над вами? А то собирайте круг и выкликайте Степана.

– Прости, батька, – молвили казаки. – Другого атамана нам не надо. Прости.

– Владей перначом, – буркнул Нетяга.

– А коли так, – сурово молвил Болотников, – то во всем положитесь на атамана.

– С тобой, батька! – вновь изронили казаки.

Степан же Нетяга молчаливо ушел в шалаш.

К стану Болотникова пришел Сергуня. Казака проводили его к атаманскому шатру.

– Как живется-можется, Иван? – весело спросил крестьянский вожак.

– Да пока ни в сито, ни в решето... С чем пожаловал?

Сергуня глянул на есаулов, крякнул:

– Мне бы с глазу на глаз... Дело есть.

– А чего ж особняком? Я от своих есаулов утайка не держу. Сказывай, Сергуня.

– Вона как, – крутнул головой Сергуня. – Ну, как знаешь. С просьбой к тебе от ватаги. Прими под свою руку на купцов.

– А чего ж сами?

– Самим нам суда не взять. Я уж сказывал – без стрельцов караваны ныне не ходят. А у моей ватаги, сам знаешь, рогатины да дубины. Куды ж с таким воинством сунешься?

– Так ведь и мы без пушек.

– А пистоли, самопалы да сабли? Все ж не дубина. Да и к бою вы свычны. Примай, атаман! Вкупе да с божьей милостью скорее служилых осилим.

– А челны?

– И челны найдутся, атаман. Долбленки из дуба. С полста лодок наберем. А могем ишо надолбить, мужики к топору свычны. Так по рукам, Иван?

Болотников повернулся к есаулам:

– Примем ли ватагу, други?

– Примем, батька, – кивнул Васюта.

– Чем грудней, тем задору больше, – сказал Нагиба.

Степан Нетяга возразил:

– А по мне, атаман, без мужичья обойдемся, На кой ляд нам чужие люди? Сами управимся.

– Чем же тебе мужичье не по нраву?

– А тем, – колюче боднул атамана Нетяга. – Неча в чужой котел лапу запускать.

По лицу Болотникова пробежала тень.

– Зазорно слушать тебя, Степан. Ужель донские казаки такие скареды? Ужель от своего брата-мужика нам откреститься? Зазорно! Да ежели большой караван выпадет, на всех добычи хватит. Седни мы ватаге поможем, завтра она нам. Как знать, не пришлось бы зимовать здесь. Тогда первый мужику поклонишься. Приди, сердешный, да избенку сруби. Так ли, есаулы?

– Вестимо, батька. С мужиками надо жить, вкупе, – произнес Нечайка.

– Вот и я так мыслю. Воедино пойдем на струги. Казак да мужик – сила!

На пятый день весь дозор прибежал на стан.

– Плывут, атаман! Никак, стругов тридцать!

Болотников оживился.

– Добро! С какой стороны?

– С верху, батька.

Иван выхватил из-за кушака пистоль, выпалил в воздух.

– К челнам, донцы!

Повольники кинулись к Усе. Река заполнилась гомоном гулебщиков, в челны полетели веревки и крючья, багры и топоры.

– Где купцов встретим, Иван Исаевич? – спросил Нагиба.

– Тут и встретим, Волга обок, – проверяя пистоли, рассудил Нечайка.

– Вестимо, из устья и вдарим. Ну, держись, купцы! – задорно, весь в предвкушении битвы, воскликнул Васюта.

Но Болотников охладил пыл есаулов:

– Мыслю иное, други. Надо плыть в верховье Усы.

– В верховье?! – опешил Нечайка. – Да в уме ли ты, батька? День потеряем!

Не вдруг поняли атамана и другие есаулы.

– Добыча рядом, батька. Зачем от купцов пятиться?

– Веди на струги!

– Поведу, да не тем путем. Тут, подле устья, самое угрозливое место для купца. Он плывет да думает: вот Жигули да разбойная речонка, откуда гулебщики могут выскочить. И оружные люди усторожливы. Ждут! К бою изготовились. А коль с пушками плывут, так уж и ядра сунули. Берегись, повольница! Будет вам дуван, кровью захлебнетесь, – высказал Болотников.

– А пущай пушки наводят, казака не испужаешь. Вон нас сколь! – горячо изронил Нетяга.

– Вестимо, – хмыкнул Иван. – Казак завсегда отважен. Прикажи – и на пушки полезет, живота не пощадит. Но то не слава, коль за боярский зипун башку терять. Нам живой казак надобен. А вот тебе, Степан, чую, донцов не жаль. Хоть полвойска потеряй, лишь бы суму набить. Худо то! Худо урон нести.

– Но как же быть, атаман? – развел руками Нечайка.

– А вот как, други. Возьмем купца врасплох. Пусть себе плывет без помехи. Усу да Луку миновал – и завеселился: прошли разбойное место, теперь можно и оружным передохнуть. Чуете?

– Ну?

– А мы к истоку подплывем, челны на Волгу перетащим – и в камыши. Зрели, какие там, скрытни? Вот в них купца и подловим. И Волга там поуже, бегу челнам меньше. Чуете?

– Ай да атаман, ай да хитроныра! – восхищенно хлопнул в ладоши Иван Гаруня. – Тому бы сам Ермак позавидовал.

– Чуем, батька! – поддержали затею атамана есаулы.

– Люб! – сказало воинство.

– А коль любо, то плывем, други! – воскликнул Болотников и тяжелой поступью пошел к челну.

День и ночь, вместе с мужичьими челнами, плыли к переволоке. Утром перетащились на Волгу и надежно упрятали челны в камышах, сами же расположились станом в дубраве. Точили терпугами сабли, чистили и заряжали пистоли и самопалы, ждали вестей от высланных к Луке лазутчиков.

– День стоять, а то и боле. Лука велика, не скоро ее обогнешь, гутарил казакам Гаруня.

– Ниче, дождемся. Уж коль купцы показались, вспять не поплывут, бодрились гулебщики.

И вот час настал!

На излучине Волги показался ертаульный струг; он шел впереди каравана, оторвавшись на целую версту.

Казаки и ватага Сергуни затаилась в густых камышах.

Государев струг, с пушками и золочеными орлами на боках, проплыл мимо. А вскоре показался и сам караван. Здесь были струги и насады, мокшаны и расшивы, переполненные грузом. Вначале караван был невелик: девять царевых стругов с хлебом. Но в Нижнем Новгороде пристали еще двадцать торговых судов.

– Могуч караван, – тихо изронил Болотников.

– Осилим ли, атаман? – с беспокойством вопросил Сергуня.

– Надо осилить. Мужики твои чтоб молодцами были.

– Не оплошаем... Не пора ли?

Болотников подождал малость, а затем, когда до каравана оставалось не более полуверсты, гаркнул:

– Вперед, други!

Из камышей высунулись челны; повольники дружно ударили веслами и стремительно понеслись наперерез каравану.

На судах забегали, загомонили люди, замелькали красные кафтаны стрельцов. Служилые, под выкрики десятников, кинулись к пушкам и пищалям.

А над раздольной Волгой вновь зычный возглас:

– Донцы – на царевы струги! Мужики – на расшивы и насады!

На кичках13 стругов горели золотом медные пушки; одна из них изрыгнула пламя, и ядро плюхнулось в воду подле челна Болотникова.

– Шалишь, бердыш! Не потопишь! – сверкнул белками атаман. – Наддай, донцы!

Загромыхал пушками другой струг, окутавшись облаками порохового дыма. Одно из ядер угодило в казачий челн, разбило суденышко, разметало людей. А тут ударили еще с пяти стругов, и еще два челна ушли под воду. Но казаки уже были рядом, вот-вот и они достанут царевы струги.

– Гайда!14 – громогласно и повелительно разнесся над Волгой атаманский выкрик.

– Гайда! – вырвалось из сотен яростных глоток.

Теперь уже ничто не могло остановить дерзкую повольницу: ни стрелецкие бердыши и сабли, ни жалящий горячий свинец пищалей, ни устрашающие залпы пушек; грозно орущая, свирепая голытьба, забыв о страхе и смерти, отчаянно ринулась к стругам. И вот уже загремели багры и крючья; по пеньковым веревкам, шестам и баграм полезли на суда десятки, сотни повольников. Это была неудержимая, все сметавшая на своем пути казачья сила.

Болотников кинул крюк и начал быстро и ловко карабкаться на струг; подтянулся и цепко ухватился за борт. Возникший перед ним стрелец взмахнул бердышом, но Иван успел выпалить из пистоля. Стрелец схватился за живот и тяжелым кулем свалился в воду. Но тут на атамана наскочили сразу трое.

Молнией полыхнула дважды острая казачья сабля; один из стрельцов замертво рухнул на палубу, другой, с отсеченной рукой, завертелся волчком, третий попятился к раскинутому на корме шатру.

– Постоим за царя-батюшку! Бей татей! – бешено заорал стрелецкий сотник. Десятка три служилых кинулись к Болотникову, но подле него уже сгрудились Нечайка, Нагиба, Васюта, Секира... А на струг лезли все новые и новые повольники.

Звон сабель и бердышей, искры, выстрелы самопалов и пистолей, пороховой дым, злобные выкрики, предсмертные стоны и вопли умирающих. И через весь этот шум брани – мощный, неистовый возглас Болотникова:

– Бей, стрельцов!

Служилых посекли и побросали в Волгу. А струг, подгоняемый ветром, несся к правобережью на камни.

– Спускай паруса!

Казаки, заслышав атамана, бросились к мачте. Судовые ярыжки, подчинившиеся повеленью казаков, ушли на нос судна.

– А с этими что? – спросил у атамана Степан Нетяга, ткнув в сторону сарыни окровавленной саблей.

– Ярыжных не трогать!

Ярыжки ожили.

– Спасибо за суд праведный, батюшка.

– Чего ж за купца не бились? – ступил к работным Болотников.

– Худой он человек, лютый. Микешке намедни зубы выбил, – изронил один из ярыжек.

– Лют. Привести сатану!

Но купца наверху не оказалось.

– В трюм он спрятался, атаман, – высунулись из лаза гребцы.

Казаки полезли в трюм, а Болотников, глянув на ертаульный струг, шагнул к пушкам.

– Гей, пушкари, ко мне!

На кичку прибежали четверо казаков, прошедшие выучку у Терехи Рязанца.

– Слушаем, батька!

– Царев струг возвращается. Пали по ертаульному!

Струг медленно подплывал к каравану. Стрелецкий голова был в растерянности.

"Напала-таки, гиль воровская! – в замешательстве размышлял он. – Ишь как хитро вынырнули. Теперь на всех стругах драка идет. И как быть? Из пушек по разбойникам выстрелить? Так государев струг потопишь, а да нем купцы, стрельцы да царское жалованье".

Пока голова кумекал, с захваченного переднего струга разом ухнули пушки; ядра плюхнулись в воду у самого судна.

– Гребцы, разворачивай! – переполошился, не ожидая пушечного удара, голова. – Борзей, черти! Продырявят!

Ертаульный струг развернулся и трусливо покинул караван.

А на других суднах все еще продолжалась кровавая сеча. Не желая сдаваться разбойной голытьбе, стрельцы сражались насмерть. Но им так и не удалось сдержать натиск повольницы.

Легче пришлось ватаге Сергуни. Купеческие насады, расшивы и мокшаны, лишенные государевой охраны, сдались без боя.

Бой произошел лишь на судне купца Пропькина. Евстигней Саввич, увидев воровские челны, тотчас выгнал на палубу оружных людей с самопалами.

– Озолочу, милочки. Рази, супостата!

Оружных было не так уж и много, но то были люди князя Телятевского, сытно кормившиеся на его богатом дворе. Посылал их князь с наказом:

– Служили мне с радением, также послужите и Пронькину. А я вас не забуду, награжу щедро.

И челядь княжья постаралась: дружно била мужиков из самопалов, крушила дубинами. Но тут вмешался Илейка Муромец.

– Бей холуев, ребятушки!

А ярыжки будто только того и ждали. С баграми и веслами накинулись на оружных и начали их утюжить. А тут и ватажники пришли на помощь. Княжьих людей поубивали и покидали за борт.

– А где купец? Тащи купца! – заорал Илейка.

Кинулись в мурью, трюмы, по Пронькина и след простыл. В самую суматоху, поняв, что добро не спасти и в живых не остаться, Евстигней Саввич сиганул в воду. Сапоги и кафтан потянули на дно, но берег был близко. Выплыл, отдышался и юркнул в заросли.

– Сбежал, рыжий черт! – огорчился Илейка. Но сожаление было коротким: сарынь выкидывала из мурьи собольи шубы и цветные кафтаны.

Доволен атаман! Богатый караван взяли, такой богатый, что и во сне не привидится. Всего было вдоволь: шелка и сукна, меха и бархаты, дорогие шубы, портки и кафтаны, бирюза и жемчужные каменья, тысячи четей хлеба...

Ошалев от вина и добычи, повольница пировала. Дым коромыслом! Богатырские утесы гудели удалыми песнями и плясками, шумели буйным весельем.

Атаман – в черном бархатном кафтане с жемчужным козырем; голова тяжела от вина, но глаза по-прежнему зоркие и дерзкие. Сидит на бочонке, под ногами – заморский ковер, уставленный снедью и кубками.

Вокруг – есаулы в нарядных зипунах и кафтанах; потягивают вино, дымят трубками. Тут же волжская голь-сарынь, примкнувшая к донской повольнице.

Волокут купца – тучного, растрепанного, перепуганного. Падает перед атаманом на колени.

– Не погуби, батюшка! Не оставь чада малыя сиротами!

Тяжелый взгляд Болотникова задерживается на ярыжках.

– Как кормил-жаловал, чем сарынь потчевал?

– Кнутом, атаман. Три шкуры драл.

– В куль и в воду!

На купца накинули мешок и столкнули с утеса. Тотчас привели нового торговца.

– Этот каков?

– Да всяк бывал, атаман. То чаркой угостит, то кулаком но носу. Но шибко не лютовал.

– Высечь!

Доставили третьего. Был смел и угрозлив.

– Не замай! Сам дойду.

– Серчает, – усмешливо протянул Нетяга. – Аль на тот свет торопишься?

– И тебе не миновать, воровская харя!

Нетяга озлился. Ступил к бурлакам, стегавшим купца, выхватил из рук тонкий, гибкий прут.

– Растяните купца. Сам буду сечь!

Купец, расшвыряв ярыжек, метнулся к обрыву.

– Век не принимал позора и тут не приму!

Перекрестился и шагнул на край утеса.

– Погодь, Мефодий Кузьмич, – поднялся с бочонка Болотников. – Удал ты. Ужель смерть не страшна?

– Не страшна, тать. Чужой век не займешь, а я уж свое пожил.

– Удал... Не признал?

– А пошто мне тебя признавать? Много чести для душегуба, – огрызнулся купец.

Подскочил Нетяга, выхватил саблю, но Болотников оттолкнул есаула.

– Не лезь, Степан. То мой давний знакомец... Не чаял, Мефодий Кузьмич, что у тебя память дырявая.

В смурых глазах купца что-то дрогнуло.

– Кули у меня носил... На веслах сидел, бечеву тянул... Ты, Ивашка?

– Я, купец. Не чаял встретить?

– Не чаял... Не чаял, что в разбой ударишься. То-то от меня сбежал. Выходит, в гулебщики подался?

– Кому что на роду написано. Мне – голытьбу водить, тебе – аршином трясти, – незлобиво рассмеялся Болотников. Повернулся к ярыжкам.

– Эгей, трудники! Есть ли кто с купецкого судна?

– Есть, батюшка, – вышли вперед ярыжные.

– Обижал ли вас сей купец?

– Не обижал. И чарку давал, и кормил вдосталь, и деньгой не жадничал.

– Добро. И меня в работных не обижал. Помнишь, Васька?

Но Шестак и ухом не повел: упившись, храпел подле атаманского шатра.

– Живи, купец. Выпей чару и ступай с богом. Авось опять свидимся. Вина купцу!

ГЛАВА 12

ОРДЫНСКИЙ АРКАН

Над утесом бежало дозором солнце, золотя багряный шатер. Порывистый сиверко гнул вершины сосен, заполняя гулом дремучие урочища.

Болотников стоял на самой круче. Вдыхая свежий, пахучий, настоенный смолой и хвоей воздух, вглядывался в залитые солнцем просторы и думал:

"Знатно погуляли. За шесть недель – пять караванов. Сколь добра захватили, сколь купцов в Волгу покидали. Волга ныне в страхе. Угрозливы Жигули, лиха повольница. Экая силища. Воеводы и те в смятении".

Из Самары приплыли к Луке триста стрельцов; обогнули Жигули, но повольница затаилась в трущобах. Стрельцы вошли в Усу и угодили под пушечный огонь. Река была узкая, служилые понесли тяжелый урон. Двенадцать пушек, установленных на берегу, косили стрельцов картечью и ядрами, разбивали струги. Самарский голова едва ноги унес.

Но засланные в Самару казачьи лазутчики доносили:

– Воевода собирает большую рать. Надо уходить, батька!

Но воеводская рать Болотникова не пугала.

– Здесь нас взять тяжко, – говорил он есаулам. – По Усе стрельцам не пройти. Ядер и зелья у нас ныне слава богу. А коль берегом сунутся – в ущелья заманим. Тут и вовсе стрельцам крышка! Не достать нас воеводе в горах.

– Не достать, батька! – твердо сказали есаулы. Они были веселы, дерзки и беззаботны.

А Болотникову почему-то было не до веселья; его все чаще и чаще одолевали назойливые, терзающие душу думы.

"Теперь всем богат: и зипунами, и хлебом, и казной денежной. Но отчего ж на сердце кручина?.. Много крови пролито, много душ загублено? Но казна та у богатеев отнята, кои посадского тяглеца да мужика обирали. Чего ж тут горевать? Богатей кровь народную сосут, так пусть в той крови и захлебнутся. Пусть!"

Но что-то в этих думах мучило его, тяготило:

"Ну еще караван разорю, другой, третий. Еще людей загублю..." А дале что? Как были на Руси купцы да бояре, так и останутся... Что ж дале?"

Все чаще и чаще стал прикладываться к чарке, но вино не утешало, и тогда он выходил на утес; долго, в беспокойных думах стоял на крутояре, а затем, все такой же смурый, возвращался в шатер.

– Мечется атаман. И чего? – недоумевали есаулы.

Как-то в полдень к Болотникову привели молодого стрельца.

– На Усе словили, батько. На челне пробирался, никак, лазутчик.

– С утеса, сатану.

Служилый, длинный, угреватый, с большими оттопыренными ушами, бесстрашно глянул на Болотникова.

– Не лазутчик я, атаман, и пришел к тебе своей волей.

– Своей ли? – поднимая на стрельца тяжелые веки, коротко бросил Иван.

– Своей, атаман. Надумал к тебе переметнуться. Не хочу боле в стрельцах ходить.

Болотников усмехнулся.

– Аль не сладко в стрельцах?

– Не сладко, атаман. Воли нет.

– Воли?.. А пошто те воля? Волен токмо казак да боярин. Но казак близ смерти ходит, а в бояре ты породой не вышел. Зачем тебе воля?

– Уж лучше близ смерти ходить, чем спину гнуть. От головы да сотников житья нет. Я-то ране на ремесле был, с отцом в кузне кольчуги плел. Да вот, худая башка, в стрельцы подался. Чаял, добрей будет, а вышло наопак. А вспять нельзя, из стрельцов не отпущают. Вот и надумал в казаки сбежать... Но пришел я к тебе, атаман, с черной вестью.

– Рать выходит?

– Хуже, атаман... Измена на Дону.

– Измена? – порывисто поднялся Болотников. – Дело ли гутаришь, стрельче?

– Измена, – твердо повторил стрелец. – В Самару тайком прибыли казаки раздорского атамана. Поведали, что с Дону вышла разбоем бунташная голытьба.

– Раздорский атаман Васильев упредил воеводу?!

– Упредил. Почитай, недель семь назад.

– Собака! – хрипло и зло выдавил Болотников.

Есаулы огрудили атамана, взъярились:

– Христопродавец!

– Иуда!

Разгневанный Болотников заходил вдоль шатра. Богдан Васильев, донской атаман, выдал стрельцам голытьбу-повольницу! Ох как прав оказался Федька Берсень, гутаря о том, что разбогатевшие домовитые старшины точат ножи на воинственную и дерзкую вольницу.

– Имена казаков ведаешь?

– Прискакали трое: Пятунка Лаферьев, Игнашка Кафтанов и Юшка Андреев.

– Знаю таких казаков, – кивнул Мирон Нагиба. – Блюдолизы, вечно подле домовитых крутились.

– Как опознал, стрельче?

– А я тогда в Воеводской избе был, атаман. Караулил в сенцах, а дверь-то настежь. Жарынь! Воевода к тому ж во хмелю пребывал, все громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.

– Добро, стрельче, возьмем тебя в казаки. А теперь ступай, недосуг мне... Черна весть. Есаулы, скликайте круг!

На кругу Болотников ронял сурово:

– Подлая измена на Дону, други! Богдашка Васильев продал нас боярам. Надумал, собака, извести голутвенных. Голытьба ему – поперек горла. Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались. Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в спину вольного казачества!

И загудело, забесновалось тут казачье море. Гнев опалил лица, гнев выхватил из ножен казачьи сабли.

– Смерть Васильеву! – яро выплеснула из себя повольница.

– Смерть, други! Казним лютой смертью! – продолжал Болотников. Завтра же снимемся с Луки и пойдем на Дон. Худое будет наше товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам не кинем. Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса, в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть, вина не припить, зипунов не износить. Так ужель с братьями своими не поделимся, ужель друг за друга не постоим? Зипуны и хлеб ждет все Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!

– На Дон, батька! – мощно грянула повольница.

Выступили на челнах, стругах и конно.

– Доплывем до Камышинки, а там Раздорский шлях рядом, – сказал Болотников.

– А коль стрельцов повстречаем?

– Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят – конница прикроет. Прорвемся, други!

По Усе растянулся длинный караван из челнов и стругов. Миновав устье, вышли на волжское приволье.

Иван плыл на головном струге. Высокий нос судна украшал черного мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же, на кичке, стояли медные пушки, бочонки с зельем, лежали наготове тяжелые чугунные ядра, затравки, просаленные тряпицы и смоляные фитили.

Распущенные шелковые алые паруса туго надуты. Попутный ветер, весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.

Атаманский ковровый шатер – на корме. Распахнув кафтан, Иван стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.

Быстро и весело летят челны и струги. А над Волгой – протяжная, раздольная песня:

Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,

Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,

Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,

Дубравушки зеленые, дубы столетние...

Подхватил и Болотников казачью песню, подхватили есаулы. И загремела, распахнулась Волга! И полетела удалая былинушка над голубыми водами, над золотыми плесами да над крутыми берегами, устремляясь к соколиным утесам.

Прощай, Жигули!

Прощай, богатырские кручи!

А левым берегом бежала конница. Мелькали копья, лохматые гривы ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.

– Степью пахнет, батька, – завистливо поглядывая на вершников, блаженно крякнул Нечайка.

– А не сменить ли нам казаков? – ступил к атаману Васюта Шестак.

Болотникова и самого подмывало в степное приволье.

– Сменим... Гребцы, примай к берегу!

– Любо, батька! – возрадовались есаулы.

Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.

– Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, – повелел Болотников.

Высыпали на берег, замахали шапками наездникам, державшимся в полуверсте. Каждый был одвуконь, имея в запасе проворную горбоносую басурманскую лошадь.

С атаманом и есаулами очутился и Первушка. Ему не терпелось взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим казаком.

Сменили вершников и легким наметом поскакали вдоль крутояра. Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.

– Эге, да ты и впрямь удалец, – похвалил парня Болотников.

Первушка раскраснелся, огрел плеткой коня и полетел впереди станицы.

Есаулы рассмеялись:

– Ишь, как Гаруня наловчил сына.

– Славный детина.

– Вот и еще Дону казак!

А далеко влево простиралась степь. Серебрились длинные макушки ковыля, тонули в буйных зарослях чернобыла и табун-травы буераки, увалы и лощины, маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили в ясном бирюзовом небе коршуны.

Болотников полной грудью вдыхал запахи трав, любовался степной ширью, и на душе его становилось все светлей и радостней. Степь оживила, влила новые силы. Он бодро и весело глянул на есаулов, молвил:

– Пригоже в степи, други.

– Пригоже, батько. Скоро будем в станице.

– Скоро, други!

Версты через три донеслись запахи гари. Затем увидели казаки черные дымы пожарищ.

– Деревенька горит. А ну поспешим, донцы! – пришпорил коня Болотников.

Догорали курные срубы. Из лопухов выполз древний немощный старец. Скорбно и тихо, тряся головой, молвил:

– Беда, православные. Татаре набежали... Стариков в огонь покидали, молодых в полон свели.

– Велика ли орда, старче? – переменившись в лице, спросил Болотников.

– Да, почитай, с сотню.

– Куда снялись ордынцы?

– В степь, сынок. Никак к холмам подались, – обессилено махнул рукой старец.

Иван обратился к станице:

– А не настичь ли поганых, други? Ужель татарве по степи гулять дозволим? Вызволим сестер и братьев из полона!

– Вызволим, батька!

– Гайда на ордынцев!

– Гайда, други!

Казаки ринулись в степь. Лихо летели кони! Развевались длинные гривы, сверкали сабли.

Приближалась гряда холмов. Болотников остановил повольницу.

– Разобьемся на два крыла. Ежели татары за холмами – возьмем в кольцо. Скачи, други!

И вновь, как на крыльях, полетели кони, и вновь заполыхали серебром острые сабли.

А татары и в самом деле оказались за холмами. Делили добычу. Заметив казаков, переполошились. Откуда взялись эти руситы?! Там, позади, выжженная деревня да река Итиль.

Появление урусов было настолько стремительным и неожиданным, что ордынцы едва успели вскочить на коней. Бросив полон и набитые добром чувалы, они помчались в глубь степи.

– Достанем, злыдня! – разгоряченный преследованием, воскликнул Болотников.