Текст книги "Иван Болотников (Часть 3)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Тут твоя речка, дедко.

– Да ну?

– Тут!

Болотников приподнял за край бревно, отвел в сторону и бросил в воду. Кочи тотчас же стронулись с места и поплыли в Волгу.

– Уразумел теперь, дедко?

– Уразумел, атаман, – воодушевился Гаруня. – Нет, глянь, хлопцы, что посельники удумали. Реку поховали! Да их ноне и сам дьявол не сыщет.

В минуту-другую устье освободилось от зарослей, и перед донцами предстала Скрытня.

– Хитро замыслили, – крутнул головой Мирон Нагиба. – Река-то за утес поворачивает. Выход же камышом забили. Усторожливо живут посельники. Никак татар пасутся.

К Болотникову ступил Нечайка.

– Ну что, батько, привал? Поснедать бы пора.

– Живот подвело. Невод кинем, ухи сварим, – вторил казаку Устим Секира.

Но Болотников рассудил иначе:

– О животах печетесь? Потерпите! Нельзя нам тут на виду торчать. Крепостицу пойдем сыскивать.

– Путь один, атаман, – рекой, – молвил Гаруня.

– Вижу, дедко... А ну, Нечайка, опознай дно.

Нечайка разделся и спустился в реку. Споткнулся. Пошел дальше и вновь споткнулся.

– Тут камень на камне, батько.

– Лезь дале!

Нечайка ступил вперед еще на шаг и тотчас оборвался, целиком уйдя в воду. Когда выплыл, крикнул;

– Тут глыбко, атаман!

Нечайка выбрался на берег, а Болотников, приводнявшись на стременах, обратился к повольнице:

– А что, донцы, може, вплавь? Копи наши к рекам свычны. Аль вспять повернем?

– Вспять худо, батько. Челны надобны!

– Плывем, атаман!

Болотников одобрил:

– Плывем, други!

Один лишь осмотрительный Степан Нетяга засомневался:

– А не потонем, атаман? Река нам неведома. Тут, поди, ключей да завертей тьма.

– Не робей, Степан, – весело молвил Болотников.

– Без отваги нет и браги. Так ли, други?

– Так, батько! – дружно отозвалась повольница.

Иван слез с коня и начал раздеваться. Сапоги, кафтан, шапку, порты и рубаху уклад в чувал; туда же положил пистоль, пороховницу, баклажку с вином, медный казанок и треножник. Сыромятным ремнем надежно привязал мешок к лошади.

– Ну и здоров же ты, батько! – восхищенно крутнул головой Устим Секира, любуясь могучим телом Болотникова. На плечах, спине и руках Ивана бугрились литые мышцы. Рослый, саженистый в плечах, бронзовый от степного загара, Болотников и впрямь выглядел сказочным богатырем.

– Неча глазеть. Ты бы пороховницу кожей обернул, все ж в воду полезешь, – строго произнес Иван, затягивая на себе пояс с саблей. С саблей казаки не расставались, даже когда переплывали реки: всякое может случиться.

Болотников окинул взглядом растянувшееся по отмели войско и первым потянул коня в реку.

– Смелей, Гнедко. В Дону купался, с Волгой братался, а ныне Скрытию спознай.

Вслед за Болотниковым полезли в реку Васюта Шестак, Мирон Нагиба, Устим Секира и Нечайка Бобыль. А вскоре по Скрытне поплыло и все казачье войско. Держась за конские гривы, повольники задорно покрикивали, подбадривая друг друга.

Чем дальше плыли казаки, тем все угрюмее и коварнее становилась Скрытая. Берега сузились, стали еще неприступней и круче; высоко в небо вздымались матерые сосны, заслоняя собой солнце и погружая реку в колдовской сумрак; начали попадаться и заверти. Закружило вместе с конем Устима Секиру.

– Водокруть, батька! – встревоженно выкрикнул казак, пытаясь выбраться из суводи. Но тщетно, даже лошадь не смогла выплыть на спокойное течение.

– Держись, друже! – воскликнул Болотников, отвязывая от седла аркан.

– Держусь, батько!

Иван, приподнимаясь из воды, метнул аркан Секире. Тот ловко поймал, намотал на правую руку, левой – цепко ухватился за гриву коня.

– Тяни, батько!

Болотников потянул. Побагровело лицо, вздулись жилы на шее – казалось, Секиру нечистые за ноги привязали; и все ж удалось вырвать казака из гибельной пучины.

– Спасибо, батько! – поблагодарил Секира и поплыл дале, а Болотников упредил воинство:

– Жмись к правому берегу, други! Средь реки закрути!

Казаки подались к берегу.

Посельник, заслышав шум, приподнялся в челне и очумело вытаращил глаза. Из-за поворота реки показались человечьи и лошадиные головы. Узкая Скрытая, казалось, кишела этими неожиданно выплывшими головами.

– Сгинь, нечистая! Пронеси! – испуганно окстился мужик. Но "нечистая" не сгинула, не исчезла в пучине, а все ближе и ближе подступала к челну. Мужик бросил снасть и налег на весла. Торопко причалил к берегу и бегом припустил к острожку. Миновав ворота, задрал голову на сторожевую башенку, но караульного не приметил.

"Никак, в избу отлучился", – покачал головой мужик и во всю прыть помчался к старцу Дорофею. Вбежав в избу, крикнул:

– Беда, Дорофей Ипатыч! Неведомые люди плывут!

– Как неведомые? Аль не разглядел? – заспешил из избы староста.

– Неведомые, Дорофей Ипатыч. Без челнов плывут.

– Как энто без челнов? – подивился староста. – Без челнов по рекам не плавают.

– Да ты сам глянь, батюшка!

Дорофей Ипатыч, тяжело опираясь на посох, вышел из ворот да так и ахнул:

– Да эко-то, осподи!.. Никак, воевать нас идут. Бей в сполох, Левонтий, подымай народ!

Левонтий кинулся к колокольне. Частый, тревожный набатный звон поплыл по Скрытне-реке. Из срубов выскакивали мужики, парни, подростки, вооруженные мечами, копьями, топорами и самострелами, и бежали к высоким стенам бревенчатого частокола. Вскоре все мужское население острожка стояло за бойницами.

Казаки же начали выбираться на берег.

– Вот те и сельцо! – изумился Гаруня, облачаясь в порты и рубаху. Крепостицу вдвое подняли. Ай да мужики!.. А чего в сполох ударили, вражьи дети!

– За басурман нас приняли. А може, государевых людей стерегутся, предположил Нагиба.

Болотников же внимательно окинул взглядом берег, усыпанный челнами. Остался доволен. "Дело гутарил Гаруня. Есть тут челны. Но мужики, видно, живут здесь с опаской. Ишь как встречают".

Облачившись в зипуны и кафтаны, казаки ступили к острожку, но ворота были накрепко заперты. За частоколом выжидательно застыли бородатые оружные мужики, тревожно поглядывая на пришельцев. Болотников снял шапку, поклонился.

– Здорово жили, православные! Пришли мы к вам с вольного Дона, пришли с миром и дружбой!

– Мы вас не ведаем. На Дону казаки разбоем промышляют. Ступайте вспять! – недружелюбно ответили с крепостицы.

– Худо же вы о нас наслышаны. На Дону мы не разбоем промышляли, а с погаными бились. Татар прогнали, а ноне вот на Волгу надумали сплавать.

– Ну и плывите с богом. Мы-то пошто понадобились?

– Помощь нужна, православные. Без челнов на Волгу не ходят. Продайте нам свои лодки!

– Самим подобны. Скрытая рыбой кормит. Не дадим челны! – закричали с крепостицы.

– А че их слухать, батько? – тихо проронил Степан Нетяга. – Вон они, лодки. Бери да плыви.

– Негоже так, Степан. С мужиками надо миром поладить, – не принял совета Нетяги Болотников и вновь стал увещевать посельников. – Выручайте, православные! Дадим деньги немалые!

– Нам деньги не надобны. Нивой, лесом да рекой живем!

"Однако вольно же тут осели мужики. Нет ни бояр, ни тиуна, ни изделья господского. Вот и не надобны им деньги", – с невольным одобрением подумал Иван.

– Выходит, и хлеб сеете? Да где ж поля ваши?

– Сеем, казак. Под ниву лес корчевали. Родит, слава богу. Так что обойдемся без вашей казны. Ступайте вспять!

– А кони, поди, вам надобны?

– Кони? – переспросили мужики. – Да ить лошаденки завсегда нужны. А что?

– Мы вам – коней, вы нам – челны. Ладно ли?

Мужики за частоколом примолкли, огрудили старосту.

– Лошаденок, вишь, предлагают, Дорофей Ипатыч, – оживился Левонтий.

– Без лошаденок нам туго, – молвил другой.

– А что как проманут? Казаки – людишки ненадежные, – усомнился Дорофей Ипатыч. – Впустим их в крепость – и без хлеба останемся. Да, чего доброго, и последни порты сымут. Каково?

– Вестимо, Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят, всяки казаки на Дону водятся, – внимая старосте, поддакнули мужики.

Дорофей Ипатыч, разгладив пушистую серебряную бороду, вновь показался казакам.

– Мир не желает меняться. Ступайте с богом!

– Экой ты, Дорофей, зануда! – взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. – Нешто казаки тя изобидят?!

Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:

– А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?

Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:

– Ужель ты, презорник?

– Признал-таки... Ну, я – казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!

Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.

– Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!

– Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!

Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:

– Дубиной ему по загривку, греховоднику.

Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:

– Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.

Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.

– Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас – не велика потеря. Лесу-то – слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.

– Не перевелись, казак, – степенно кивнул староста и обратился к миру. – Впущать ли войско, мужики?

– Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, – согласился мир.

Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:

– Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.

– Да и ты ноне не красна девка, – оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.

– И кудриночки-то побелели да поредели, – сердобольно охала Дарья.

– Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.

В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.

– Кланяйся тятеньке родному, – приказала Дарья.

Детина земно поклонился.

– Здравствуй, батяня.

У Гаруни – очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.

– Нешто сынко? – выдохнул он.

– Сын, батяня, – потупился детина.

Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.

– Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, молвила Дарья.

– И впрямь мой сынко, – возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. – А как же нарекли тебя?

– Первушкой, тятя.

– Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?

– Так, батяня родный.

И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья. Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.

– Нет ли у тебя чары, женка? – отрываясь наконец от Первушки, спросил казак.

– Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего ставить прикажешь?

– Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок, чару со мной пригубишь?

– Выпью, батяня, за твое здоровье.

– Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.

– Вылитый тятенька, – улыбнулась Дарья. – Первый прокудник в острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу подбивает. Шалый!

– Это к чему же, сынко?

– Наскучило мне в острожке, батяня. Охота Русь доглядеть, по городам и селам походить, на коне в степи поскакать.

– Любо, сынко! Быть те казаком!

ГЛАВА 9

ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

Летели по Волге царевы струги!

Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.

Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронькину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.

"Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам", – довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи7. Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.

Пронькин глянул на царевы струги, на зеленые берега с редкими курными деревеньками и тотчас вспомнил о своей московской баньке. Мечтательно вздохнул:

"К Гавриле бы сейчас на правеж. Ох, добро-о!"

Мимо проковылял к трюму приказчик.

– Пойду товар гляну, Евстигней Саввич.

– Глянь, глянь, Меркушка. Судовые ярыги и заворовать могут. Тюки-то как следует проверь. Да к бортам-то не прислоняй, как бы не отсырели И в хлеб сунь ладонь, вон нонче какая теплынь.

– Гляну, Евстигней Саввич, – поклонился Меркушка и полез в трюм. Купец же раскрыл замусоленную торговую книжицу. Водя коротким толстым перстом по корявым строчкам, принялся читать нараспев:

– Шуба соболья под сукном, цена ей десять рублев; шуба с бархатом на золоте беличья – шесть рублев; шуба овчинная – десять алтын8 пять денег; кафтан куний суконный – три рубля с полтиной; кафтан сермяжный – десять алтын две деньги; шапка соболья поповская – двенадцать алтын; шапка лисья под сукном – девять алтын; шапка овчинная – два алтына; сапоги сафьяновые красные – восемь алтын; сапоги телячьи – четыре алтына...

Долго чел Евстигней, долго высчитывал он прибытки, покуда его не окликнул приказчик:

– Ослушники на судне, Еветигней Саввич.

– Да кто посмел? – сразу взвился Пронькин.

– Илейка с ярыгами в зернь9 играет.

– Так разогнал бы,

– Не слушают, Евстигней Саввич. Бранятся.

Пронькин осерчал. Ишь, неслухи? Ведь упреждал, так нет, опять за бесовскую игру принялись.

Спустился вниз. Вокруг бочки расселись на кулях человек восемь бурлаков. Молодой, среднего роста, чернявый парень, подбрасывая костяшку, весело восклицал:

– Пади удачей!

Зернь падала на бочку.

– Везет те, Илейка. Сызнова бела кость.

Илейка сгреб деньги в шапку, подмигнул приятелям.

– Мне завсегда везет.

Увидев перед собой насупленного Пронькина, Илейка и бровью не повел.

– А ну, чей черед, крещеные!

Евстигней Саввич разгневанно притопнул ногой.

– Сколь буду сказывать! Аль я вечор не упреждал?

Илейка поднялся и с дурашливой ухмылкой поклонился.

– Будь здоров, Евстигней Саввич! О чем это ты?

Пронькина еще больше прорвало:

– Дурнем прикидываешься, Илейка! Я могу и кнутом отстегать!

Ярыжка вспыхнул, глаза его стали злыми.

– Тут те не Москва, купец.

– А что мне Москва? – все больше распалялся Пронькин. – Коль нанялся мне, так будь любезен повиноваться. Прогоню с насада, неслух!

– Прогоняй, купец. На Волге насадов хватит.

– И прогоню! – вновь притопнул ногой Евстигней Саввич.

– Сделай милость, – ничуть не робея, произнес Илейка, покручивая красным концом кушака.

– И сделаю. Не нужон мне такой работный!

– Ну-ну, купец. Однако ж наплачешься без меня. В ножки бы поклонился, а то поздно будет.

– Это тебе-то в ножки? Экой сын боярский выискался.

– А, может, и царский, – горделиво повел плечами Илейка. – Кланяйся цареву сыну, купчина!

– Укроти язык, богохульник! Немедля прогоню!

Пронькин полез из трюма на корму. Крикнул букатнику10:

– Давай к берегу, Парфенка!

Огромный, лешачьего виду мужик, без рубахи, в сермяжных портах, недоуменно повернул в сторону Пронькина лохматую голову. Пробасил:

– Пошто к берегу? Тут ни села, ни города.

– А я, сказываю, рули!

– Ну как знаешь, хозяин... Но токмо я бы поостерегся. Как бы...

Но Евстигней уже шагнул в мурью. Все его мысли были заняты Илейкой. Спросил у приказчика:

– Сколь причитается этому нечестивцу?

– Алтын и две деньги, батюшка.

– Довольно с него и алтына. Выдай и пущай проваливает. Артель мутит, крамольник!

Вскоре насад, повернув к правому берегу, ткнулся в отмель. Евстигней едва устоял на ногах, а колченогого приказчика кинуло к стенке мурьи.

– Полегче, охламон! – заорал на букатника Пронькин и ступил к трюму. Вылазь, Илейка! Прочь с моего насада!

Илейка выбрался со всеми работными. Дерзкие, кудлатые мужики обступили Евстигнея.

– Уходим, купец. Подавай деньгу! – нагловато ощерился Илейка. – Уходим всей артелью.

– Как это артелью? Я артель не гоню. Куды ж вы, милочки. Такого уговору не было.

– Вестимо, хозяин. Чтоб ватамана нашего сгонять, уговору не было. Где ватаман, там и артель. Так что, прощевай, Пронькин, – молвил один из мужиков.

Евстигней Саввич поперхнулся, такого оборота он не ожидал. Без артели на Волге пропадешь.

– Подавай деньгу! – настаивал Илейка. – Поди, не задарма насад грузили.

Евстигней Саввич аж взмок весь. Злости как и не было. Молвил умиротворенно:

– Вы бы отпустили ватамана. Пущай идет с богом. Поставьте себе нового старшого, и поплывем дале. Я вам по два алтына накину.

– Не выйдет, хозяин. Артель ватамана не кидает. Плата деньгу – и прощевай. Другого купца сыщем.

Не по нутру Евстигнею слова артели. И дернул же его черт нанять в Ярославле этих ярыжек. А все купец Федот Сажин. Это он присоветовал взять на насад артель Илейки.

"Бери, Евстигней Саввич, не покаешься. Илейка, хоть и годами млад, но Волгу ведает вдоль и поперек".

"Что за Илейка?"

"Из города Мурома, и прозвище его Муромец. Не единожды до Астрахани хаживал. Сметлив и ловок, бурлацкое дело ведает. Лучшей артели тебе по всей Волге не сыскать".

"А сам чего Илейку не берешь?"

"Налетось брал, премного доволен был. А нонче мне не до Волги, в Москву с товаром поеду. Тебе ж, как дружку старинному, Илейку взять присоветую. Он тут нонче, в Ярославле".

Вот так и нанял Илейку Муромца. Всучил же Федот Сашин! А, может, и нарочно всучил? Кушак-то с деньгами до сих пор у Федота в памяти. Поди, не больно-то верит, что кушак скоморох удалой снес. Злопамятлив же ярославский купец... Но как теперь с артелью быть? И Муромца неохота держать, и с ярыгами нельзя средь путины распрощаться.

Ступил к купцу букатник Парфен.

– На мель сели, хозяин.

– На мель? – обеспокоился Евстигней. – Чать, шестами оттолкнемся.

– Не осилить, хозяин. Бурлаки надобны.

Евстигней и вовсе растерялся. Напасть за напастью! Глянул на Илейку и сменил гнев на милость.

– Не тебя жалею – артель. Бог с тобой, оставайся да берись за бечеву.

Илейка же, зыркнув хитрыми проворными глазами по артели, закобенился:

– Не, хозяин, уйдем мы. Худо нам у тебя, живем впроголодь. Так ли, братцы?

– Вестимо, Илейка! Харч скудный!

– Деньга малая! Айда с насада!

Евстигней Саввич не на шутку испугался: коль ватага сойдет, сидеть ему на мели. Берега тут пустынные, не скоро новую артель сыщешь. Да и струги со стрельцами уплывут. Одному же по разбойной Волге плыть опасливо, вмиг на лихих нарвешься, а те не пощадят. Сколь добрых купцов утопили!

– Да кто ж в беде судно бросает, милочки? Порадейте, а я уж вас не обижу.

– Уйдем! – решительно тряхнул кудрями Илейка.

– Христом богом прошу! – взмолился Евстигней Саввич. – Берите бечеву, так и быть набавлю.

– Много ли, хозяин?

– По три алтына.

– Не, хозяин, мало. Накинешь по полтине – за бечеву возьмемся.

– Да вы что, милочки! – ахнул Евстигней. – Ни один купец вам столь не накинет. Довольно с вас и пяти алтын.

– Напрасно торгуешься, хозяин. Слово артели крепкое. Выкладывай, покуда струги не ушли. Да чтоб сразу, на руки! – все больше и больше наглел Илейка.

– Да то ж разор, душегубы, – простонал Евстигней Саввич. Но делать нечего – пошел в мурью.

А ватага продолжала выкрикивать!

– Щей мясных два раза на день!

– Чарку утром, чарку вечером!

– За бечеву – чарку!

– В остудные дни – чарку!

Вылез из мурьи Евстигней Саввич, дрожащими руками артель деньгами пожаловал. Бурчал смуро:

– Средь бела дня грабите, лиходеи. Без бога живете. Ох и накажет же вас владыка небесный, ох, накажет!

– Ниче, хозяин, – сверкал белыми крепкими зубами Илейка. – Бог милостив. Не жадничай. Эк руки-то трясутся.

– Не скалься, душегуб! Денежки великим трудом нажиты.

– Ведаем мы купецкие труды, – еще больше рассмеялся Илейка. – На Руси три вора; судья, купец да приказчик.

– Замолчь, нечестивец!

Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.

– К бечеве, водоброды!

Первым впрягся в хомут шишка11. То был могучий букатник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.

– А ну тяни, ребятушки!

– Тяни-и-и!

– Пошла, дубинушка-а-а!

Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.

– Пошла, дубинушка, пошла-а-а!

Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:

– Правь за стругами, Парфенка!

ГЛАВА 10

БОГАТЫРСКИЙ УТЕС

Казачье войско плыло вверх по Волге.

Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.

Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:

– Наддай, станишники! Ходи, весла!

– Расступись, матушка Волга!

На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.

– Любо ли с нами, сынко? – обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.

– Любо, батяня! – счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.

Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток верст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.

На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:

– Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.

– Вестимо, батько, – кивали есаулы. – Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.

– Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытие плыть.

– И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, – молвил Нечайка.

Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:

– Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?

– Видел, – кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.

– Атаман наш триста коней мужикам пожаловал, – продолжал Гаруня. Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.

Первушка призадумался. Он долго молчал, а затем повернулся к отцу, порываясь что-то сказать, но так и не вымолвил ни слова.

– Чего мечешься, сынко? Иль раздумал в казаки идти?

– И вовсе нет, батяня, – горячо отозвался Первушка. – Отныне никто меня не удержит, как на крыльях за тобой полечу. Иное хочу молвить, да вот язык не ворочается... Страшно то поведать, зазорно.

– Аль какая зазнобушка присушила? Так выбирай, сынко. Либо казаковать, либо с девкой тешиться.

– Нет у меня зазнобы, батяня... Вот ты за казаков пасешься, кои по речке с конями поплывут.

– Пасусь, сынко.

– А можно... можно, батяня, и посуху пройти.

– Уж не на ковре ли самолете? Да где ж тут у вас посуху? – усомнился Гаруня.

– От крепости в лес есть потаенная тропа, – решился наконец Первушка. – Выведет к самой Волге.

– Любо, сынко! – возрадовался Гаруня. – Чего ж ране не поведал?

– Нельзя о том сказывать, батеня. Так мир порешил. Ежели кто чужому потаенную тропу выдаст, тому смерть.

– Круто же ваш круг установил.

– А иначе нельзя, батяня. То тропа спасения. Поганый ли сунется, люди ли государевы, а мужиков наших не достать. Тропа и к Волге выведет, и в лесу упрячет. Там у нас, на случай беды, землянки нарыты. Не одно налетье можно высидеть. И зверя вдоволь, и угодья бортные.

– Вон как... А все ж проведешь, сынко?

– Проведу, батяня. Но возврата мне не будет – мир сказнит. Так что навсегда с селянами распрощаюсь. С тобой пойду.

Крепко обнял сына Иван Гаруня и повел к атаману.

На другое утро Первушка вывел конный отряд к Волге. Затем он долго и молчаливо расставался с родимой сторонушкой.

"Простите, мужики, – крестился Первушка на сумрачный лес. – Не хотел вам зла-корысти. Знать, уж так бог повелел, чтоб мне с земли родной сойти да белый свет поглядеть. Прощайте, сельчане. Прощай, Скрытня-река!"

Положил Первушка горсть земли в ладанку, низко поклонился лесу и пошагал к казакам.

– Да ты не горюй, парень. О заветной тропке никому не скажем, ободрил Нечайка.

– Тропки не будет. Завалят ее мужики да новую прорубят.

На крутояре показался конный дозор. Казаки замахали шапками.

– С какой-то вестью, – поднялся на нос струга Болотников. – А ну греби, други, к берегу!

Челн атамана приблизился к крутояру. Казаки наверху закричали:

– С ногаями столкнулись, батька! Отбили отару баранов да косяк лошадей! Ноне с мясом будем!

– Много ли донцов потеряли?

– Шестерых, батька!

Казаки на челнах сняли шапки.

– Надо бы мясо на челны, батька!

– Добро. Яр кончится – спускайтесь к челнам!

Свыше тысячи баранов притащили казаки к берегу. Их тотчас разделали, присолили и перетащили на струги. Солью запаслись еще в острожке. Мужики, обрадовавшись лошадям, позвали казаков на варницу.

– Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.

И вот мужичий дар крепко сгодился.

Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.

– Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.

Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.

На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.

– Ну, слава богу, знать, доплыли, – размашисто перекрестился Болотников, жадно всматриваясь в окутанные синей дымкой высокие вершины. Сколь дней, сколь ночей пробирались донцы к грозным волжским утесам, и вот пристанище удалой повольницы рядом.

– Ко мне, есаулы!

Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.

– Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?

– А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.

– На Луку два пути, хлопцы, – приосанился старик. – Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.

– Погодь, дед, не спеши, – перебил Гаруню Болотников. – Велика ли сама Лука?

– Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо верст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.

– Много, дед. Без дозоров плыть двести верст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать – казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?

– С версту, атаман.

– Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?

– Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?

– Вестимо, други. Веди, дед.

Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:

– Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.

Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.

– Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.

Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:

– К берегу, донцы-ы-ы!

Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.

Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.

Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы12, прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:

– Мать честная, вот то сторонушка!

– Дух захватывает, братцы!

Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. "Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать", – взбудораженно думал он.

А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.

– Ух, ты-ы! – только и нашелся что сказать молодой детина.

– На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, – оживленно высказывал Гаруня.

Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.

– Здесь раскинем стан.

Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.

Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гутарили:

– Любо тут, станишники. Доброе место – Жигули. Походим сабельками по купчишкам.

А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.

Молвил есаулам:

– Пора глядачей ставить. Айда на кручу.

– Айда, батько.

Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.

– Есть ли тут тропы? – спросил Гаруню Болотников.

– Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.

– А далече ли устье?

– С полдня плыть надо.

– Там потом и встанем.

Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:

– Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.

– Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, – посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.