Текст книги "Будуар Анжелики"
Автор книги: Валери Жетем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
II
Портрет эпохи в интерьере
– Нянюшка, – спросила Анжелика, – для чего Жиль де Рец убивал столько детей?
– Все это козни дьявола, моя девочка. Жиль де Рец хотел стать самым могущественным сеньором среди всех.
Анн и Серж Голон. Анжелика
Вечером следующего дня в будуаре снова собралась стайка обворожительных дам.
Теперь их было пять, включая красотку с волосами цвета беличьего хвоста и нежной кожей, настолько тонкой, что сквозь нее просвечивали синие прожилки. Звали ее Мадлен. Она была немногословна, но подчас весьма эмоциональна в своих реакциях на реплики собеседниц.
На этот раз обсуждению подлежала непростая проблема колорита эпохи.
– Взять хотя бы вашу историю, Анжелика, – проговорила Ортанс. – Яркий и сочный мазок цвета загустевшей крови. Основной тон колорита, по крайней мере, каким я его представляю себе…
– О нет, – покачала головой Анжелика, – нет. Это совсем иное… Моя история может ведь иметь место и двести лет назад, и двести лет спустя, согласитесь. Здесь нужны образы, характерные именно для этой эпохи, и никакой другой. Вот, например, барон Жиль де Рец, которым, я помню, нас, детей, пугала кормилица… Он мог жить только в пятнадцатом столетии и ни в каком другом, не так ли?
– Это кровавое чудовище могло жить в каком угодно столетии, – возразила Ортанс. – Я не нахожу в нем ничего оригинального.
– Да дело же вовсе не в оригинальности, – проговорила Анжелика, – а в характерности. Неприступный феодальный замок – гроза окрестных мест, владелец замка – подлинное исчадие ада, сотни безутешных матерей, чьи дети навеки сгинули в мрачных подземельях…
– Я вижу, Анжелика, эта старая история оставила неизгладимый след в вашей душе, – проговорила Мадлен. – Или она слишком живо напоминает вам…
– О нет! – рассмеялась Анжелика. – Вы явно льстите кое-кому из наших общих знакомых, Мадлен! Чтобы совершать злодеяния такого уровня, нужно быть незаурядным человеком. А кроме того, разве маркиза де Монтеспан похожа на девочку-подростка, похищенную из отчего дома черными всадниками свирепого барона? Нет, далеко павлину до коршуна!
…Я знаю историю де Реца. Это была действительно незаурядная личность, жизнь которой можно было бы разделить на два отдельных этапа, при этом настолько несовместимых, что кажется, будто речь идет о совершенно разных людях…
Жиль де Рец (Ре) родился примерно в 1404 году в одной из самых родовитых семей Франции. Естественно, он получил утонченное воспитание и (для своего времени) всестороннее образование. Когда юноше исполнилось 17 лет, он женился на Катрин де Туар, дочери богатейшего из французских дворян, вследствие чего стал считаться одним из самых состоятельных людей в Европе.
Шла изнурительная Столетняя война. Франция все более и более соответствовала понятию «оккупированная территория». Будучи искренним патриотом своей родины, Жиль де Рец отправился к дофину, будущему королю Карлу VII, в замок Шинон, где предложил свою помощь в деле освобождения Франции от иноземных захватчиков. Свое предложение он подкрепил значительной суммой денег – настолько значительной, что ее с лихвой хватило бы на формирование новой армии.
В это самое время в Шиноне появилась Жанна д’Арк. Склонный к мистицизму Жиль де Рец, услышав ее рассказы о видениях и таинственных голосах, призывающих спасти Францию, проникся святостью миссии этой крестьянской девушки и обратился к дофину Карлу с ходатайством о предоставлении ей войска для похода на Орлеан. Карл согласился при условии, что Жиль будет опекать новоявленную спасительницу государства. С тех пор они были неразлучны во всех походах и сражениях. Жиль де Рец относился к своей подопечной как к святой, благоговея перед ней и окружая ее самой трогательной заботой.
После коронования в Реймсе Карла VII барон Жиль де Рец был произведен в маршалы Франции. Но вот случилось так, что во время той злополучной битвы под стенами крепости Компьен, когда преданная своей державой Жанна попала в руки врага, Жиль де Рец находился на другом участке фронта. Узнав о пленении Жанны, он не проявил особого беспокойства, будучи уверенным, что бургундцы не причинят ей вреда, и тут же послал к ним посредника на переговоры о выкупе.
Вопреки ожиданиям, посредник вернулся ни с чем: бургундцы заявили, что будут вести переговоры о судьбе пленницы непосредственно с королем Франции.
Жиль де Рец помчался в ставку Карла VII, но тот попросту спрятался от него. А через несколько дней стало известно о передаче Жанны англичанам. Первым порывом Жиля де Реца было убить вероломного короля, вторым – с небольшим отрядом рыцарей совершить рейд в тыл англичан и освободить Жанну, но и первый, и второй порывы в своем практическом воплощении были обречены на неудачу…
И вот тут-то заканчивается одна жизнь блестящего рыцаря и героя Жиля де Реца и начинается другая, особая, совершенно противоположная первой…
Жизнелюба и эпикурейца будто бы подменили, превратив в мрачного нелюдима, самого себя осудившего на затворничество в родовом замке Машкуле. Там он жадно читал книги Овидия, Валерия Максима и Светония, который своими жизнеописаниями римских диктаторов произвел на Жиля поистине ошеломляющее впечатление. Через некоторое время в замок съезжаются довольно подозрительные личности: алхимики, колдуны, предсказатели и т. п.
Жиль де Рец много времени посвящает занятиям алхимией и поискам философского камня. Он все более и более подпадает под влияние сатанистов, которые слетаются в замок, будто мухи на мед. Один из них, некий дю Месниль, убеждает Жиля подписать собственной кровью соглашение с дьяволом, а в ночь накануне Дня Всех Святых в замковой церкви отслужили дьявольскую мессу.
Но вся эта дьявольщина имела место в общем-то на умозрительном уровне, пока из Флоренции не приехал священник Франческо Прелати, который сразу же по приезде заявил, что существует лишь один способ ублажить Сатану и добиться от него конкретной помощи.
– Что это за способ?
– Извольте, господин барон. Это – кровь.
– Чья кровь?
– Невинных детей, господин барон.
Барон живо заинтересовался этим вполне доступным способом, и уже через несколько дней они с Прелати заманили в замок какого-то мальчика, привели в потайную комнату, затем Жиль совершил с ним акт содомии, после чего мальчик был задушен.
Барон собственноручно вскрыл его грудную клетку и вырвал сердце, которое они со священником Прелати принесли в жертву демону…
Так началась кровавая эпопея одного из самых страшных чудовищ мировой истории.
С 1432 по 1440 год Жиль де Рец умертвил более 800 детей.
Как он писал в своем дневнике, «это было большое удовольствие – наслаждаться пытками, слезами, страхом, кровью…»
Получать это «большое удовольствие» ему помогали верные слуги – Пуату и Генриет. Если в какой-то из вечеров Пуату, предположим, был занят подогревом воды, чтобы после «удовольствия» смыть кровь с пола, то Генриет в это время занимался тем, что в нужный момент перерезал ребенку яремную вену, причем так ловко, что кровь брызгала в нужном направлении – прямо на господина барона, который в этот момент заканчивал сеанс анального секса…
Они с Франческо Прелати часто вызывали духов, приманивая их отрезанными детскими головами.
Детей на заклание поставляли со всех окрестных деревень специальные доверенные люди барона. Иногда он и сам выезжал на «охоту», а иногда дети исчезали во время периодических раздач милостыни, когда опускался мост и во двор замка приходили бедняки из окрестных деревень. Самых красивых детей слуги уводили во внутренние помещения замка под предлогом того, что их на кухне угостят чем-то вкусненьким…
Разумеется, эти дети исчезали бесследно.
По словам слуг маршала, после каждого убийства он ложился в постель и молился. Иногда он купался в свежей крови, распарывая свои жертвы и ложась между ними. Иногда он проводил время, любуясь гниющими головами, пересыпанными солью в сундуках, и целуя каждую из них в губы…
Но тайное рано или поздно становится явным. Несмотря на открытое противодействие многих высокопоставленных особ, Жан де Малетруа, епископ города Нанта, провел надлежащее расследование, в результате которого 14 сентября 1440 года Жиль де Лаваль барон де Рец, маршал Франции, был арестован. Верные слуги – Генриет и Пуату – добровольно вызвались сопровождать своего господина. Вся же остальная нечисть поспешно скрылась, как стая летучих мышей от луча света.
Опираясь на доказательства множественных убийств, содомии и колдовства, трибунал приговорил Жиля де Реца к смертной казни.
Вердикт гласил:
«Повесить и сжечь после пыток. Затем, когда тело будет расчленено и сожжено, оно должно быть изъято и помещено в гроб в церкви Нанта, выбранной самим осужденным.
Генриет и Пуату должны быть сожжены отдельно, и их прах развеян над рекой Луарой».
Это произошло утром 26 октября 1440 года…
– Между прочим, – заметила Анжелика, – по словам няни, когда Жиль де Рец был казнен после публичного покаяния, все матери, чьих детей он убил, надели по нему траур.
– М-да, – покачала головой Луиза, – все большое вызывает невольное почтение…
– Что вы имеете в виду, дорогая? – спросила Мадлен с таким серьезным видом, что Анжелика, Катрин и Ортанс громко прыснули.
– Но далеко не всегда и не все большое вызывает почтение, – заметила Ортанс. – Взять хотя бы Никола Фуке, бывшего министра финансов… Роскошные дворцы, огромное богатство, но разве все это спасло его от королевского произвола?
– Вот это и есть примета нашего времени! – воскликнула Анжелика. – Двести лет назад нантский епископ не без труда добился королевского согласия на арест известного всей Франции злодея Жиля де Реца, который в течение восьми лет убивал безвинных детей, а в наше время кто смог помешать аресту Фуке, никого и никогда не убившего и к тому же щедро оплачивавшего безумную роскошь королевских увеселений?!
– Да, это действительно примета времени, – согласилась Катрин. – Ничто его не спасло… Даже гордый девиз, и тот сыграл роль обвинителя… «Ouo non ascendam!»[1]1
Чего я не достигну! (франц.) (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)
[Закрыть]. И чего он достиг?
– Даже этой худосочной Лавальер, и то… А мне все же не верится, что он предлагал ей эти злополучные деньги, – проговорила Мадлен. – При его возможностях…
– Мне, кстати, Нинон де Ланкло говорила то же самое, – кивнула Анжелика. – А уж она-то прекрасно осведомлена обо всем, что касается жизни двора.
– О, еще бы! – усмехнулась Луиза. – Говорят, что, переспав со всем двором Людовика XIII, эта неувядаемая красавица уже заканчивает освоение двора Людовика XIV!
– Еще одна примета времени, – заметила Ортанс. – Гетеры. Их ведь не было в прошлом веке, разве не так?
И началось живейшее обсуждение проблемы профессиональной любви, действительно, имевшей во второй половине XVII столетия свои характерные особенности, которые можно было с полным на то основанием отнести к деталям портрета эпохи…
…В сравнении с прошлым веком уровень проституции во Франции заметно возрос. Одной из основных причин этого роста можно считать заметный приток в большие города девушек из сельской местности, которые искали работу в качестве служанок, нянь, горничных и т. п. И в ту, и в нашу эпоху именно они составляют основной контингент городских проституток. Тогда в Париже их насчитывалось не менее 20 000, не считая, разумеется, закамуфлированных под модисток, горничных или продавщиц. В маленьких же городах, где в предыдущую эпоху процветали многочисленные бордели, теперь ситуация заметно изменилась.
«Веселые дома», ранее придававшие такой яркий колорит городским жанровым картинкам, теперь либо исчезли с карт этих городов, либо ушли в определенного рода полуподполье, когда в доме благочестивой «тетушки» проживали пять-шесть «племянниц на выданье», так что не было ничего предосудительного в том, что в этот дом приходят «потенциальные женихи».
Что поделать, столь характерная для тех мест мелкая буржуазия уже успела сформировать атмосферу показного благочестия, и эта атмосфера диктовала свои правила социальной игры.
Провинциальные проститутки теперь должны были вести двойной образ жизни: днем они были прачками, швеями, лавочницами, а с наступлением темноты к их официально благопристойным домам пробирались мужья, братья, сыновья, а зачастую и отцы добропорядочных матрон, чтобы удовлетворить свою такую естественную и такую теперь презираемую потребность в телесной любви, избавленной от пут сословной морали. Контингент провинциальных проституток был весьма ограничен, так что «племянницам» приходилось работать довольно напряженно, обслуживая за вечер и ночь не менее чем по 10–15 мужчин.
Особую категорию проституток составляли солдатские девки, сопровождавшие войска в походах. В предыдущую эпоху они обычно выполняли при армии ту или иную хозяйственную работу, но во второй половине XVII столетия эти существа начинают применяться лишь по своему прямому назначению.
Это создавало определенные проблемы для солдат, потому что если раньше любой из них мог заработать сеанс любви, взяв на себя часть трудовых обязанностей походной девки, то сейчас такого рода бартер исключался, а платить ей наличными мог далеко не каждый солдат. Таким вот образом девки получали повышение, переходя из ранга солдатских в ранг офицерских, что отражалось на боеспособности армии, так как офицеры, используя свою власть, нередко подчиняли воинский долг капризам своих походно-полевых жен.
Еще одним объектом традиционного внимания проституток были церковные соборы, на которые съезжались епископы и кардиналы со всех концов Европы.
Святые отцы отнюдь не гнушались услугами жриц Венеры и оплачивали их весьма и весьма щедро. Как не без сарказма заметила Ортанс, они сами у себя покупали индульгенции на отпущение греха нарушения обета целомудрия…
Кроме того, большой наплыв проституток обычно наблюдался в святых местах, но там им составляли могучую конкуренцию многочисленные паломницы, которые таким образом добывали средства на возвращение домой. Это было вполне обычным явлением, которое могло бы вызвать негативную реакцию разве что у мужей этих паломниц, но они находились достаточно далеко, пребывая в полной уверенности относительно богоугодности миссии своих благоверных…
А Париж постоянно кишел проститутками, которые ежевечерне устраивали настоящие парады на центральных улицах и площадях, пешком и в крикливо украшенных экипажах. Некоторые передвигались верхом. Зачастую обслуживание клиентов осуществлялось в близлежащих скверах, а то и просто в темных подворотнях домов.
Во второй половине XVII столетия в Париже появились извозчики, которые были весьма оперативно подключены к сексуальному бизнесу. Извозчичьи кареты служили местом доставки клиентов к проституткам или наоборот, а также достаточно надежным местом сношения, которому мягкое покачивание движущегося экипажа придавало еще большую пикантность.
Кроме того, извозчик зачастую исполнял роль сводника, поставщика «живого товара» разной степени свежести, в зависимости от вкуса и покупательной способности заказчика.
Но основная масса проституток занималась своим ремеслом в публичных домах самых различных категорий и степеней респектабельности – от грязных притонов до роскошных заведений с вышколенным персоналом, которые посещались сильными мира сего.
Как свидетельствуют некоторые описания публичных домов той эпохи, в них, кроме разнообразных и утонченных сексуальных услуг, оказывались и особого рода услуги, включая садомазохистские, изобретение которых невежды почему-то приписывают маркизу де Саду, хотя они были известны еще в Древнем Риме.
Что же до традиционных развлечений, то их ассортимент был чрезвычайно широк. Каждая содержательница борделя старалась перещеголять конкурентов, проявляя при этом максимум предприимчивости и фантазии, так что дочь гаитянского вождя или китайского мандарина в парижском борделе отнюдь не были захватывающей экзотикой.
Сами по себе бордели были тогда тем местом, где можно было не только «справить естественную нужду», но и провести свободное время в компании друзей. Это был своеобразный клуб, где все знали друг друга, где царила атмосфера дружбы и доброжелательства, свободная от каких-либо условностей.
Но уже появилась особая категория людей, наиболее подверженная влиянию этих условностей в силу специфики своей жизнедеятельности. Речь идет о мелких буржуа, которым, во-первых, жаль было тратить деньги на «баловство», а во-вторых, им по долгу службы надлежало быть примерными семьянинами, и посещение борделя расценивалось этими целеустремленными рабами золотого тельца как подрыв основ благополучия семьи, как предательство, которому нет оправдания.
Ну и что? Как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно, и эти благонамеренные отцы мелкобуржуазных семейств пускались – тайком, разумеется – во все тяжкие, среди которых глубоко законспирированное посещение публичного дома было отнюдь не самым тяжким из всех вероятных.
И совсем по-иному вели себя представители уже окрепшей крупной буржуазии, которые в открытую игнорировали моральные ценности патриархальной семьи.
Это был достаточно тревожный симптом, на который не обратило должного внимания традиционно беспечное дворянство: таким людям уже мало было обладания экономической свободой, поэтому, как только они обретут свободу моральную, неизбежно начнут стремиться к свободе политической, а далее – к захвату власти, производные которой – мировые войны, экологические катастрофы, международный терроризм и все прочие прелести бытия, связанные с распределением ценностей материального порядка.
Люди, исповедующие только выгоду, крайне опасны.
Людовик XIV остановил восхождение Фуке, наверное, интуитивно, или, что гораздо более вероятно, из зависти, из чувства недобросовестного соперничества, но так или иначе он не пытался остановить восхождение сотен других фуке, которые в конце следующего столетия зальют Францию реками, морями крови…
А беспечное дворянство сделало своим культом рафинированное наслаждение, которого не могли предоставить проститутки.
Время повелело возродить институт античного гетеризма.
Гетера, как и в греко-римские эпохи, становится предметом роскоши. Она приравнивается к экзотическому зверю, которого окружают заботой и лаской. Ей дарят драгоценности, роскошные особняки и кареты, в ее честь устраивают пышные приемы. Так возродился забытый в предыдущие эпохи тип свободной образованной женщины, которая могла своей рафинированностью и красотой заработать достаточное количество средств, чтобы из бесправной рабыни превратиться во всевластную госпожу. Как высшее проявление гетеризма следует рассматривать институт королевских фавориток, которые не были характерны для прошлых эпох, по крайней мере в варианте маркизы де Монтеспан.
Да что там прошлых эпох – во время совсем недавнего правления Людовика XIII, который не был, как известно, образцом благопристойности, много говорилось о сексуальных похождениях короля, но никому не пришло бы в голову воспринимать какую-то из его пассий как второе (выше королевы) лицо в государстве.
Разумеется, и Генрих IV, и Франциск I имели любовниц, и эти любовницы подчас оказывали достаточно заметное влияние на государственную политику, но придавать им официальный статус подобного рода этим монархам как-то не приходило в голову…
А вот такие, как Нинон де Ланкло, – иное дело. Всё и все должны занимать свои места, и тогда мир не утратит гармонии, столь необходимой для его жизни, если, конечно, таковая ему еще не надоела.
И вместе с тем гетера эпохи Людовика XIV уже не могла занимать в обществе точно такое место, какое занимала ее сестра времен античности. Гетера нового образца, получившая название кокотки, пользовалась большим спросом у представителей вершины социальной пирамиды, но характер этого спроса претерпел коренные изменения, и прежде всего потому, что изменилась суть законного брака.
В господствующих классах жена уже перестала быть простой производительницей наследников, как это было принято в Греции. Она превратилась в предмет роскоши, к тому же достаточно своевольный и развращенный, что уже само по себе наносило сокрушающий удар по гетеризму.
В эпоху Людовика XIV кокотка заняла не слишком достойное место некоего суррогата – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Пресыщенным аристократам уже казалось мало утонченных ласк очаровательной кокотки, которая являла собою не такой уж разительный контраст с законной супругой, и они снимали особняки, где содержались целые гаремы из двух, трех и более изощренных в искусстве любви профессионалок.
Как правило, этими гаремами пользовались не только их хозяева, но и друзья хозяев, которые часто собирались в этих раззолоченных притонах, где устраивались оргии на манер древнеримских, включающие в себя, помимо различных вариантов парного и группового секса, элементы садомазохизма, зоофилии и прочих извращений. В Древнем Риме такое проделывалось только с рабынями.
Что ж, времена меняются… Впрочем, эти женщины были испорчены в той мере, когда атрофируются чувства униженности или брезгливости…
Та эпоха вызвала из прошлого и такую роль, обычно исполнявшуюся проститутками, как роль модели. Так же, как в свое время знаменитая греческая куртизанка Фрина позировала божественному Праксителю, так и в XVII веке куртизанки служили моделями всем живописцам и скульпторам. Это они, а не порядочные женщины смотрят на нас с полотен Мурильо и Гольдбейна, Пуссена и Рембрандта…
Тем не менее в ту эпоху проституткам хоть и уделялось немалое внимание, хоть они и были украшением всех празднеств, хоть и побеждали они на конкурсах красоты, все же их роль была в принципе аналогичной роли красивых борзых собак на пиршествах феодальных баронов, не более того…
– Да, унылая картина, что и говорить, – покачала головой Мадлен. – То кровавое чудовище де Рец, то эти… – она сделала неопределенный жест белой рукой с длинными, унизанными перстнями пальцами. – Беспроглядная тьма.
– Детали, не более того, – заметила Ортанс. – Фон, на котором еще ярче засияют подлинные герои нашей эпохи, такие как Галилей, Рембрандт, Шекспир, Ньютон, Мольер, Корнель, философы, архитекторы… воины… д’Артаньян, к примеру…
– Да, это настоящий герой эпохи, – согласилась Катрин. – Овеянный славой и легендами, как Сид или Роланд…
– И красавец к тому же, – добавила Луиза. – Я как-то видела его в Тюильри…
…Д’Артаньяном назывался некий Шарль де Бац Кастельморо, гасконец, уроженец деревни Артаньян. Он был представителем древнего дворянского рода, ранее владевшего несколькими имениями в тех краях, а затем впавшего в бедность и постепенно утратившего право собственности на все свои села, включая и Артаньян.
Когда Шарль достиг совершеннолетия, родители, снабдив сына конем, шпагой и рекомендательным письмом, отправили его в Париж искать свое счастье по примеру своих старших братьев, уже служивших в мушкетерах. По дороге с ним случился эпизод, почти без каких-либо изменений использованный Александром Дюма при написании знаменитого романа. В небольшом городке Сен-Дье вспыльчивый гасконец вызвал на поединок какого-то дворянина, который, как показалось Шарлю, обратился к нему без должного почтения.
Местом действия этого эпизода оказалась многолюдная рыночная площадь, где юного задиру сбили с ног, сломали его шпагу и отправили в местную тюрьму, в которой он провел полтора месяца, пока не отыскалась какая-то сердобольная дальняя родственница, добившаяся освобождения узника и купившая ему новую шпагу. Это все, что небогатая женщина могла сделать для своего незадачливого родственника, к тому же утратившего лошадь и тощий кошелек.
Но самое неприятное из всех последствий драки на рыночной площади Сен-Дье заключалось в пропаже рекомендательного письма к графу де Тревилю, капитану королевских конных мушкетеров. Юноша кое-как добрался до Парижа, где его ждала печальная весть о гибели одного из его братьев на поле боя где-то в Брабанте.
Второй брат, как выяснилось, в это время воевал в Италии.
Шарль не решился явиться к капитану де Тревилю без рекомендательного письма и несколько дней, бесприютный, бродил по Парижу, обдумывая свое незавидное положение. Зайдя в неприметный винный погребок на улице Фосуеар, Шарль познакомился там с неким Исааком Порто (Портосом), гвардейцем полка, которым командовал господин Дезэссар. Портос пообещал составить ему протекцию и сдержал слово: через несколько дней Шарль был зачислен в полк.
В память о своей родине он принял фамилию д’Артаньян.
У общительного Портоса было немало друзей, среди которых наиболее близкими оказались два земляка Шарля – королевские мушкетеры Арман де Силлег д’Атос д’Отвьель и Анри д’Арамис.
Атос не имел графского титула, как в романе Дюма, будучи потомком состоятельного буржуа, купившего себе дворянскую грамоту.
Арамис был сыном квартирмейстера мушкетерской роты.
Фигурирующая в романе Дюма перевязь из телячьей кожи, расшитая золотом только с одной стороны, действительно существовала, но принадлежала она не Портосу, а некоему шевалье де Жилло, одному из гвардейцев кардинала.
Случилось так, что в лесу на окраине Парижа неожиданно встретились две группы вооруженных молодых людей, одна из которых представляла гвардию кардинала де Ришелье, а другая – дворянскую оппозицию этому некоронованному властителю Франции.
Неизвестно, насколько нечаянно мсье Портос сорвал с плеч мсье Жилло плащ, но так или иначе тайна золотой перевязи перестала быть таковой и начался, как и следовало ожидать, бой, в ходе которого погибло несколько кардинальских гвардейцев, а доблестный Атос был ранен в живот и в руку.
Д’Артаньяну довольно часто приходилось обнажать шпагу, тем более что его всегда окружало множество завистников, которым не терпелось помешать Фортуне осыпать своими милостями этого ненавидимого ими человека.
Однажды возле ограды Люксембургского сада на него напало сразу семеро противников. Несмотря на отточенное фехтовальное мастерство д’Артаньяну пришлось довольно туго, и его биография той стычкой, пожалуй, и закончилась бы, если бы вдруг не пришли на помощь друзья – мушкетеры, случайно оказавшиеся в близлежащем кабачке и услышавшие оттуда шум неравного боя.
В ходе этой схватки погибли все нападавшие и Атос. 22 декабря 1643 года его похоронили с воинскими почестями на парижском кладбище Сен-Сюльпис.
Весной следующего года д’Артаньян вступил в полк конных мушкетеров.
Придя к власти, Мазарини сразу же привлек его к выполнению секретных заданий. Вместе с Арамисом д’Артаньян инкогнито посещал Лондон, где от имени первого министра королевского двора Франции вел переговоры с вождем Английской революции Оливером Кромвелем, а в тревожные дни восстания Фронды д’Артаньян по приказу Мазарини тайно вывез из Парижа королевскую семью.
В августе 1654 года он сражался с испанцами под стенами Арраса. Прямо на поле боя маршал де Тюренн вручил ему патент на звание капитана гвардии. Тогда же Портос стал командиром роты.
В уже достаточно зрелом возрасте д’Артаньян женился на богатой вдове и стал отцом двоих детей.
Людовик XIV всячески покровительствовал ему, свидетельством чего могут служить такие почетные и весьма доходные придворные должности д’Артаньяна, как начальник королевской псарни и начальник королевского птичника.
В возрасте 37 лет д’Артаньян был назначен командиром «серых мушкетеров» – полка королевской гвардии. В 1665 году Людовик XIV предложил ему почетную и престижную должность коменданта тюрьмы в Пиньероле, где содержались особо важные государственные преступники.
Д’Артаньян поблагодарил короля за оказанное доверие, но принять должность решительно отказался, заявив, что, по его мнению, лучше быть последним солдатом, чем первым тюремщиком. Король заверил, что после этого отказа еще больше уважает его и направил в действующую армию.
В 1673 году д’Артаньян погиб в сражении под Маастрихтом в звании генерал-майора…
… – Яркий штрих к портрету эпохи, – заметила Ортанс. – Энергичный и резкий, как удар шпаги.
– Мне кажется, что наша эпоха отличается какой-то особой озаренностью, – проговорила Мадлен, – несмотря на несколько мрачный фон, но без него, действительно, будут восприниматься блёклыми краски деталей на переднем плане. Красивая эпоха. Как никакая иная ни в прошлом, ни в будущем.
– В прошлом – согласна, – кивнула Катрин, – что же касается будущего… Кто знает… Жизнь ведь не стоит на месте.
– Однако, как заметил наш гениальный современник Бальтасар Грасиан, не всякое продолжение есть развитие, – сказала Анжелика.
– Вполне возможно, – согласилась Катрин. – Далеко не всякое. Но кто это может знать заранее?
– Никто, конечно, – покачала кукольной головкой Луиза. И добавила с улыбкой: – Разве что наша великая парижская предсказательница ля Вуазин!
– О Луиза, будьте осторожнее с эпитетами! – поморщилась Мадлен. – Как можно называть великой мерзавку, которую на днях арестовали по обвинению в убийствах нескольких десятков ни в чем не повинных людей!
– Я не знала этого… – растерялась Луиза. – Я только лишь слышала разговоры о том, что эта женщина якобы предсказывает будущее с поражающей точностью…
– Меня познакомили с ней, – сообщила Анжелика, – когда еще только начинался судебный процесс по делу моего мужа. Я тогда протянула ей туго набитый кошелек и спросила: «Что мне уготовано судьбой?» Она криво усмехнулась и ответила: «Останетесь довольны, мадам!» Вот так…
– Так это точно известно, что ее арестовали? – спросила Катрин.
– Совершенно точно, – ответила Мадлен. – Моя кузина замужем за начальником городской стражи. Не далее как прошлой ночью за ней приехали четыре кареты, битком набитые полицейскими. Во время ареста она пыталась принять яд, видимо, понимая, что это конец…
– Но почему вы нам раньше ничего не сообщили?
– Я не считала это заслуживающим внимания. Мало ли преступников попадает за тюремную решетку…
– И вы уверены, что эта ля Вуазин…
Катрин сделала выразительный жест, означавший подсыпание порошка в напиток.
– Я хорошо знаю нескольких дам, которые постоянно пользовались ее услугами, – серьезно проговорила Мадлен.
– Я тоже, – кивнула Анжелика. – К сожалению…
… На далекой окраине Парижа жила в ту пору ничем, казалось бы, не примечательная женщина, известная в своем квартале как повитуха и как специалистка по искусственному прерыванию нежелательных беременностей.
Звали эту женщину мадам ля Вуазин.
Все знали, что она принимает роды, далеко не все знали, что она решает проблемы нашаливших на стороне и «подзалетевших» замужних дам, и лишь очень ограниченный круг лиц был посвящен в секрет основного занятия мадам ля Вуазин – она была предсказательницей. Хотя эта скромная женщина всегда говорила о своем нежелании вмешиваться в дела Всевышнего, ее предсказания отличались ошеломляющей точностью и имели весьма узкую направленность: они касались исключительно мужей клиенток мадам ля Вуазин, а если точнее – продолжительности их жизней.
