Текст книги "Будуар Анжелики"
Автор книги: Валери Жетем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Во все концы континента ежемесячно рассылался французский журнал «Галантный Меркурий», где печатались статьи относительно тенденций версальской моды, а также картинки с подробными указаниями портным, как воплощать предлагаемые проекты, на каждый из которых уходило около 150 метров тюля и кружев.
Кроме того, все европейские столицы регулярно получали посылки, содержащие два восковых манекена, наряженные по самой последней моде – так называемые «Большая Пандора» и «Малая Пандора».
«Пандоры» были настолько популярны, что беспрепятственно пересекали даже линии фронтов во время военных действий.
Это было своеобразное, весьма условное, быстро меняющееся, но все же лицо Франции:
«Король разразился хохотом.
– И это спрашиваете вы, женщина! Дорогая моя, подумайте, разве вы можете обойтись без парчи, без атласа, без чулок по двадцать пять ливров за пару? Да скорее мы сможем обойтись без хлеба! Для нас, французов, главным является не зерно, не пряности или какой-нибудь другой вульгарный товар, а МОДА!»
Французская мода всегда была стратегическим товаром.
Огромным успехом пользовалась и французская парфюмерия.
В таких городах, как Грасс, Ницца и Канны, в XVII столетии было налажено промышленное производство духов, благовоний, мыла и косметики.
Забота о надлежащем виде, а главное – о благоприятном восприятии человеческой плоти была одной из характерных черт эпохи барокко, наиболее ярко выраженной на рубенсовских полотнах, где царили пышущие здоровьем дамы, не отягощенные излишним интеллектом, но зато любившие всласть поесть, выпить и заняться любовью.
В моде был цветущий вид, иллюзия которого достигалась прежде всего при помощи румян, особенно в сочетании с белилами. Это сочетание, да еще при напудренных волосах, придавало человеку вид раскрашенной фарфоровой статуэтки, но при этом излучающей волны сексуальной притягательности абсолютно живого человеческого тела.
Косметика применялась согласно принципу: чем больше, тем лучше, а духами обильно орошали не только волосы, тело и одежду, но даже – как ни странно – яства.
Людовик XIV уделял большое внимание и этой сфере придворного бытия. Именно он ввел моду на пудру и составил так называемую «карту нежности», где было самым подробным образом расписано, какие оттенки следует придавать губам, щекам, носам, шеям, векам прекрасных дам, где именно приклеивать мушки и т. д.
Мушки – круглые (или иной формы, даже в виде миниатюрных сцен эротического содержания) кусочки шелка или черного бархата наклеивались на определенные части лица, шеи или груди, причем расположение мушек было частью своеобразной знаковой системы: мушка над губой возле уголка рта должна была означать милое кокетство, в углу глаза – страстность натуры, а на лбу – величавость.
Впрочем, расположение мушек время от времени меняло свое значение в зависимости от воли короля или его очередной фаворитки.
На лицо наклеивали не только мушки, а еще и накладные брови из мышиной шкурки или ворса куницы, причем это делали не только дамы, но и кавалеры.
О, к каким только ухищрениям не прибегали обитатели Версаля, чтобы улучшить свой, как говорится, товарный вид!
Например, чтобы восстановить былую округлость щек, утраченную вследствие удаления нескольких зубов, во рту носили специальные позащечные подушечки, которые, естественно, сильно мешали вести оживленные беседы, не говоря уже о приеме пищи или иных ситуациях.
Считалось, что расширенные зрачки производят впечатление повышенной сексуальной возбудимости, поэтому галантные дамы постоянно закапывали себе в глаза белладонну (или, как ее еще называли, «сонную одурь»).
В Версале я встречал множество таких глаз, производивших впечатление не столько бушующей сексуальности, сколько легкого помешательства, и это обстоятельство должно было бы, вероятно, останавливать элементарно совестливых мужчин в их стремлении воспользоваться столь беспомощным состоянием женщины.
Но… скорее всего, в Версале того времени были свои представления о бушующей сексуальности, как, впрочем, и о помешательстве. В особенности, если принять во внимание прическу «фонтанж», при сооружении которой в качестве клеящего материала зачастую использовалось, кроме яичного белка, еще и свиное сало, на запах которого сбегались разнообразные насекомые, не говоря уже о мышах (в это, честно говоря, не очень верится, однако)…
Совершенно непонятно, как эти дамы спали с таким сооружением на голове и как они занимались любовью. Существует, конечно, немало поз, исключающих контакт прически с подушками или иными поверхностями, да, но как при этом сохранять полную неподвижность, которая, конечно же, была непреложным условием целости столь шаткого сооружения…
Нечего и говорить о том, что в Париже вовсю процветала самая бойкая торговля пахучими мазями, кремами, духами, помадами, румянами, белилами, пудрой и всем таким прочим.
Столь богатый спрос на подобную продукцию не мог не привлечь внимание торговцев заказной смертью, так что производство ядовитых парфумов и косметики было поставлено на широкую ногу. Надо заметить, что такого рода индустрия была присуща не только эпохе Людовика XIV. Известно, что королева Екатерина Медичи, вдохновительница печально знаменитой Варфоломеевской ночи, погубила великое множество неугодных ей людей посредством отравленных парфумов, но в ее эпоху еще не было такого ажиотажного спроса на косметику, как при «короле-солнце», когда косметологи-отравители достигли пика своего процветания. Весь Париж (кроме полиции, разумеется) знал, что на мосту Менял некий Рене Флорентиец почти в открытую торгует отравленными помадами, духами и румянами, и бизнес его был весьма и весьма прибыльным…
Косметический бум охватил всю Европу. Дамы того времени настолько увлеклись возникшими возможностями подправить природу, что, к примеру, законодательное собрание граждан Франкфурта-на-Майне вынуждено было издать указ следующего содержания: «Если кого-либо из мужчин в нашем городе обманом заставят вступить в брак, используя разные подложные средства, как-то: румяна, белила, помаду, духи, вставные зубы, накладные волосы, подушечки вместо грудей и тому подобное, женщина подлежит суду за колдовство и суд может признать брак недействительным».
Что ж, мужчину обмануть можно, в особенности если он имеет склонность к самообману, но вот природу… исключено.
VI
Веселая наука любви
– Любовь, искусство любить, – говорил Жоффрей де Пейрак, – драгоценнейшее качество, которым наделены мы, французы. Так возрадуемся же, друзья мои, но в то же время будем начеку: эта слава может оказаться непрочной, если не придут ей на помощь утонченные чувства и умное тело.
Анн и Серж Голон. Анжелика
Вечерело, а охотники все не возвращались.
Никто, впрочем, не выказывал беспокойства по этому поводу, видимо, памятуя про охотничий азарт короля, который ни за что не согласился бы прекратить преследование зверя только лишь потому, что пришла пора обедать либо возвращаться домой.
Жизнь в Версале продолжала течь, вернее, бурлить своим чередом, и я немало дивился тому, как эти в общем-то праздные люди все время чем-то заняты, чем-то озабочены, куда-то спешат, создавая довольно напряженный ритм своего оригинального бытия.
Идя по одной их боковых аллей огромного парка, я заметил в конце ее массовое оживление, живо напомнившее мне утренние часы у вокзала Сен-Лазар, когда из пригородных поездов выплескиваются волны крайне взволнованных людей, опасающихся опоздать на работу.
Но этим-то куда спешить?
Причина оживления придворных стала понятна, когда я достиг конца аллеи и увидел уменьшенную копию античного театра, живописно раскинувшуюся на склоне невысокого холма.
Скамьи для зрителей быстро расцвечивались нарядными одеждами, превращая однообразно зеленый склон в подобие огромной клумбы, по которой то и дело пробегают волны под порывами капризного весеннего ветра.
В центре сценической площадки стоял стол на гнутых золоченых ножках. На столе лежала бесформенная груда каких-то предметов, накрытых куском лилового бархата.
Публика, естественно, строила самые различные предположения относительно того, что же именно скрывал под собой лиловый бархат, но вот послышался заливистый звон малого колокола, и собравшиеся умолкли, с интересом глядя на сцену, куда неторопливо вышли два человека. В одном из них я узнал главного церемониймейстера, который уже несколько раз в течение этого дня появлялся в самой гуще придворных событий, не столько влияя на их развитие, сколько придавая им значимость своей величавой осанкой и золоченым жезлом.
Другой потрясал своей экзотичностью. Это был китаец, появление которого в ту эпоху в центре Европы было само по себе из ряда вон выходящим событием, а кроме того, он был одет в диковинный балахон из золотисто-желтого шелка и высокий черный колпак, усыпанный золотистыми блёстками, что придавало ему сходство с придворными астрологами времен крестовых походов.
Взглянув на него, я сразу вспомнил, что несколько дней назад Анжелика говорила своим приятельницам о каком-то ученом азиате, будто бы приставленном к королевской особе для обеспечения безопасности его сексуальных эксцессов, если не сказать – похождений.
Любопытно, что же этот сын Поднебесной собирается сообщить придворным «короля-солнце», разумеется, с ведома своего нового патрона и, скорее всего, по его же прямому указанию…
– Глубокоуважаемые дамы и кавалеры! – рокочущим басом проговорил церемониймейстер, вскинув свой сверкающий жезл. – С высочайшего позволения рекомендую вашему благосклонному вниманию профессора Чжао Си и его оригинальную систему взглядов на некоторые стороны нашего бытия!
Произнося последние слова, он так выразительно подмигнул, что публика тут же ответила на это веселым смехом и рукоплесканиями.
Церемониймейстер сошел со сцены и занял место на скамье первого ряда мест для зрителей.
Китаец почтительно, но без тени подобострастия поклонился цвету французской аристократии и четко, почти без акцента, проговорил:
– Высокочтимые и благородные мужи и женщины! Прежде чем начнется театральное представление, я осмелился бы предложить вам недолгую беседу о предмете, вне всяких сомнений, занимающем ваши помыслы и наполняющем упругой силой ваши сердца. Я имею в виду то, что принято называть любовью.
По рядам зрителей пробежала волна оживления, но, как я понял, тема этой беседы если не всем им, то значительной части была известна заранее, подтверждая расхожую мысль о том, что во дворце секреты живут только до тех пор, пока они не произнесены вслух.
– Все вы, – продолжал Чжао Си, – несомненно, знакомы с этим предметом, а многие не без некоторых оснований считают себя знатоками его, и я вовсе не намерен оспаривать их высокочтимое мнение, однако позвольте мне изложить некоторые взгляды на это явление, только изложить, ни в коей мере не посягая на чьи бы то ни было убеждения…
Он обвел взглядом ряды зрителей, которые ответили ему гулом одобрения, и сказал:
– Французы – признанные гении любви, однако, насколько я успел заметить, очень немногие из них следуют при этом величайшей мудрости слов христианского философа Аврелия Августина: «Все человеческие беды происходят оттого, что мы наслаждаемся тем, чем следует пользоваться, и пользуемся тем, чем следует наслаждаться».
Ропот зрителей был скорее удивленным, чем возмущенным, из чего я сделал вывод о том, что слова Августина для многих были откровением.
– Поистине мудрые слова, – продолжал китаец, – обнажающие суть любви и предостерегающие от роковых ошибок. Вы, европейцы, рассматриваете любовь как тайное удовольствие, которое должно быть надежно скрыто от людских глаз, как грех, который вы замаливаете у своего милостивого Бога и одновременно с этим утверждаете, что Он устами Сына своего заповедал вам любовь как главный принцип жизни, не так ли?
– Но ведь это же разная любовь! – звонким высоким голосом возразил расфранченный маркиз де Кавуа. – Одно дело – любовь к ближнему, и совсем другое…
Он посмотрел на сидящую рядом с ним даму и вздохнул, закатив к небу подкрашенные глаза.
– Любовь – одна, – покачал головой Чжао Си. – Она есть высшее проявление служения Небу, торжество соединения двух жизненных начал, двух сил, которыми пронизана вся окружающая нас природа и мы как ее часть. Мы обозначаем их словами инь и ян. Инь – женское начало, ян – мужское. Инь – тень, Луна, а ян – свет, Солнце. Они неразлучны: день сменяется ночью, у света есть тень, так устроена жизнь под Небом, и цель ее – достичь счастливого союза инь и ян, не более того…
– Но существуют же еще и такие понятия, как слава, могущество, богатство в конце концов! – подал возмущенный голос маркиз де Вард.
– Существуют, – кивнул китаец. – Но не сами по себе, а лишь для чего-то. Не цель, средство. Слава, могущество, богатство лишь способствуют обретению счастья соития инь и ян. Для чего мы заказываем себе красивые и дорогие одежды? Ведь не для того лишь, чтобы любоваться их отражениями в зеркалах! Роскошные кровати. Кружевное белье. Парфумы. Мушки. Афродизиаки в конце концов. Ведь ничего бы этого не было и в помине, окажись мир заселенным только мужчинами или только женщинами! А величайшие подвиги? А ужаснейшие преступления? А великие творения искусства? Да что там, а этот дворец, это чудо человеческого творчества, разве он мог бы возникнуть только лишь в качестве пристанища от дождя и ветра? Вы улыбаетесь…
– А воинская доблесть? – спросил старый герцог де Грамон.
– Признаем ее прекрасной, – дипломатично ответил профессор. – Но не будем при этом забывать слова великого Конфуция: «Мне не приходилось встречать такого, кто любил бы доблесть так, как любят женскую красоту».
– А что любят женщины? – спросила кокетливая мадам де Шуази.
– Торжество любви, мадам.
– Но как достичь его?
– Всего лишь не противиться своим природным желаниям. Не стыдиться, не отпугивать их, а радоваться тому, что они есть. Еще есть. Ведь самое страшное – это не утрата возможностей, а утрата желаний.
– Мой духовник едва ли согласился бы с вами, профессор.
– Любовь – веление Неба, а оно не нуждается ни в одобрении нашем, ни в осуждении.
– Но на земле действуют свои законы, – резко проговорил маркиз де Солиньяк.
– Сочиненные людьми, – уточнил китаец. – А люди, хоть и редко, – его бесстрастное лицо озарило некое подобие улыбки, – но все же ошибаются. И тогда нарушается гармония между Землей и Небом, а это очень опасно. Для Земли, разумеется…
Маркиз де Солиньяк развел руками и сокрушенно покачал головой, после чего сказал:
– Не думаю, чтобы благополучию Земли могли угрожать какие-то моральные нормы.
– Если они посягают на гармонию человеческой жизни, то этим угрожают людям, а люди неотделимы от Земли.
– Но вы же не отрицаете мораль как таковую? – спросил герцог де Грамон.
– Разумеется, нет. Существует достаточно требований, которые должен безоговорочно выполнять человек, желающий жить среди людей. Безоговорочно и сознательно. Недаром же говорил Конфуций: «Мораль благородного мужа подобна ветру. Мораль низкого человека подобна траве. Трава наклоняется туда, куда дует ветер».
– Но мораль во Франции и мораль в Китае – далеко не одно и то же, – заметил маркиз де Кавуа.
– Разумеется. Мораль, принятая во Франции, осуждает, например, внебрачные связи, что никак не понятно китайцу, у которого может быть несколько жен и еще больше наложниц, как непонятно китайцу и осуждение вашей официальной моралью мастурбации, «игры на флейте» и прочих удовольствий, сопутствующих любви мужчины и женщины…
– Но при чем здесь музыка? – спросила, широко раскрыв глаза, мадам де Шуази.
Зрительный зал разразился громовым хохотом.
Я не думаю, что мадам де Шуази была столь неопытна в вопросах плотской любви. Скорее всего, вопрос относительно «игры на флейте» был задан ею с откровенно провокационной целью, как, собственно, было провокацией и само выступление китайского профессора.
Эта мысль мелькнула у меня сразу же после того, как он привел цитату из Блаженного Августина. Семнадцатое столетие, когда еще вовсю сжигают на кострах людей, обвиненных в ереси или колдовстве, как графа де Пейрака, а тут, в самом сердце страны, где то и дело власти устраивают гонения на инакомыслящих, перед правоверными католиками, да еще перед высшей знатью, выступает с поучениями какой-то язычник! Притом из такой экзотической страны… Правда, в то время уже были налажены торговые контакты с Китаем и Франция закупала там огромные партии шелка и рисовой пудры, но духовная жизнь Поднебесной оставалась для европейцев terra incognita.
Так что все происходящее никак не вязалось с формальной логикой.
Ну, а если подойти к событию неформально?
Ведь у Людовика в то время были довольно сложные отношения с клерикалами, да и вообще с духовенством, не считая, конечно, архиепископа де Шанвалона, часто принимавшего участие в королевских забавах, и подчас возникали достаточно жесткие ситуации, как, например, та, вследствие которой король вынужден был отменить принятый на вечные времена Нантский эдикт, запретить мольеровского «Тартюфа», или когда во время богослужения в присутствии короля священник в своей проповеди приводит пример прелюбодеяния царя Давида с Вирсавией, при этом недвусмысленно поглядывая на Людовика, а какой-то иезуит громко кричит в лицо королю: «Ты – дурной человек!»…
И Людовик – надо отдать ему должное – стерпел, смолчал, ничего не предпринял в ответ, хотя хватило бы даже туманного намека начальнику тайной полиции, чтобы и тот проповедник, и иезуит исчезли без следа в одну из темных ночей… Да и открытый суд был бы вполне возможен, потому что практически не было священника, которому нельзя было бы предъявить обвинение в хищениях, мошенничестве или совращении невинности.
«Король-солнце» стерпел обиды, но, конечно же, не забыл их и не простил обидчиков. Кроме того, клерикалы в своем откровенном стремлении к власти представляли собой угрозу королевскому абсолютизму, угрозу слишком серьезную, чтобы относиться к ней без должного внимания.
Из разговоров с Чжао Си Людовик, как человек с достаточно пытливым умом, сумел вынести элементарное представление о китайской философии и ее несокрушимой логике, вполне способной поколебать постулаты церковников, не только полностью надуманные, но и грубо противоречащие самой человеческой природе. Видимо, Людовик таким образом бросал пробный камень мести своим обидчикам, выбрав для этого самую благодатную почву из всех возможных в подобном случае.
Да, учение о мировой гармонии как нельзя более убедительно указывало на то, что каждый элемент бытия должен занимать во всеобщей иерархии лишь ему отведенное место. Когда Конфуция спросили, как следует управлять государством, он ответил: «Государь должен быть государем, сановник – сановником, отец – отцом, сын – сыном». Каждому – свое.
И никаких исключений.
А вот люди в сутанах всегда стремились занять чужое место, тесня даже королей. Они внедрили в массовое сознание понятие греха, привязав его к сексуальной сфере, тем самым нанеся коварный и жестокий удар по одному из жизненно важных человеческих инстинктов.
Осознание вечного и всеобщего первородного греха формировало комплекс вины, с помощью которого можно было свободно манипулировать массовым сознанием.
Люди в сутанах разожгли беспрецедентную антисексуальную революцию, которая привела к азартной охоте на плотские грехи и, естественно, на самих грешников.
Суровое осуждение получила контрацепция, а с нею и любые разновидности непроизводительного секса. Жестоко преследовалось использование различных зелий, прерывающих беременность, преследовался анальный секс, а с ним и оральный, преследовались петтинг, прерванный половой акт, мастурбация и вообще любые эротические проявления, чуждые целям деторождения.
Издавались (только для служебного пользования, разумеется) руководства для исповедников, где предусматривались специальные наказания за те или иные проявления эротизма.
К примеру, для гомосексуалистов:
«Простой поцелуй – 6 особых постов.
Вольный поцелуй без семяизвержения – 8 постов.
Поцелуй с семяизвержением – 10 постов».
Для кого бы то ни было:
«Взаимная мастурбация – покаяние сроком от 20 дней до одного года.
Фелляция (оральный секс) – покаяние сроком до четырех лет. При рецидивах – до семи лет.
Анальный секс – покаяние от 4 до 7 лет».
Церковные запреты и наказания проникали и в супружеские спальни, где сношение (даже с благонамеренной целью зачатия) должно было совершаться исключительно в той позе, когда мужчина располагается сверху.
Столь брутальное воздействие на сексуальную сферу человека в конце концов привело к тому, что нереализованная энергия у значительного числа людей трансформировалась в агрессивный фанатизм, истерию, ведьмоманию, флагеллянтизм и садизм.
Вот что такое догмы, доведенные до абсурда…
…А в театре продолжалось знакомство придворных с китайской философией.
– Воздержание непременно приводит к дряхлению тела, – проговорил Чжао Си, видимо, отвечая на чей-то вопрос.
Аудиторию эти слова привели в неописуемый восторг.
– Чтобы мои слова не были восприняты как сугубо частное мнение, – добавил профессор, – я хотел бы подкрепить их выдержкой из древнего, тысячелетней давности трактата, называемого «Искусство спальных покоев»… Я постараюсь перевести как можно более точно…
Он раскрыл книгу в желтом сафьяновом переплете и немного нараспев произнес: «Желтый Император спросил Чистую Деву:
– Если в течение долгого времени обходиться без половых сношений, то каковы будут последствия?
И ответствовала ему Чистая Дева:
– Очень плохие. Небо и Земля движутся попеременно, а инь и ян тоже перетекают друг в друга. Человек должен подражать им и следовать законам природы».
Зрители ответили ему одобрительным гулом.
– А что вы скажете, профессор, относительно супружеской верности? – спросила дама в черной бархатной маске.
– Нижайше прошу простить мое невежество, мадам, но я, увы, не представляю себе, что это такое.
Зал снова выразил свое одобрение.
– Если я правильно понял, что вы имели в виду, мадам, – с едва заметной улыбкой продолжал Чжао Си, – то могу лишь сказать, ссылаясь на древнюю мудрость, что когда мужчина в течение долгого времени совокупляется с одной и той же женщиной, то от этого слабеет ее жизненная сила. Мужчине в этом случае нет от нее никакой пользы, да и сама женщина неизбежно падает в холодные объятия множества болезней.
– Благодарю, профессор, – проговорила дама в маске. – Это все, что я хотела услышать.
…Видимо, каждый человек в известной мере нуждается в оправдании своих действий, тем более, если они противоречат каким-либо формальным нормам поведения. Пьер де Брантом, написавший в конце XVI века «Жизнь галантных дам» – скандально известный том своих мемуаров, отмечает именно это свойство натуры, по крайней мере женской.
Он не без юмора описывает одну придворную даму, которая, ссылаясь на «мнение весьма ученых людей», заявляла, что отдаваться королю нисколько не предосудительно, что бы там ни говорили по этому поводу грубые и невежественные люди, а вот действительно падшими женщинами следует, по ее мнению, считать тех, которые «за небольшие деньги отдаются людям незнатного происхождения».
Другая знатная дама сравнивала себя с солнцем, которое озаряет всех мужчин поровну своими животворными лучами. При этом она с негодованием говорила о том, что мещанок, которые позволяют себе внебрачные связи, следует клеймить презрением, как уличных проституток…
– Нормы? – пожал плечами Чжао Си. – Кто может их определить? Разве задумываемся мы над тем, какое количество воздуха вдыхаем? Наш древний мудрец, которого звали Пэн Цзу, сказал по этому поводу следующее: «Сношаясь с женщинами, знаток если и сокрушается, то лишь потому, что их недостаточно много. И вовсе не обязательно, чтобы все они непременно были привлекательными. Они должны быть лишь молоды и хорошо сложены. Если совокупиться в течение ночи с 7–8 такими женщинами, то это весьма благотворно скажется на здоровье».
Зрители были заметно обескуражены. Многие из кавалеров, отчаянно жестикулируя, что-то поясняли своим дамам, но те в ответ лишь недоверчиво качали головами.
Китаец некоторое время бесстрастно наблюдал реакцию зала, затем раскрыл свою желтую книгу, нашел нужную страницу и начал читать вслух, перекрывая шум:
– «При совокуплении с большим количеством молодых женщин допустимо лишь одно семяизвержение. Благодаря этому из тела не уйдет легкость, а болезни уйдут…
Фаворитка спросила: «Оргазм считается наивысшей степенью полового удовольствия, а вы говорите, что следует избегать извержения. В чем же тогда удовольствие?»
И ответствовал ей мудрец: «Когда семенная жидкость исторгается, наступает усталость, в ушах начинает шуметь, глаза закрываются, в горле пересыхает, конечности расслабляются… Какое-то мгновение ты испытываешь сильное удовлетворение, но оно быстро исчезает… Однако если заниматься любовью без семяизвержения, сил будет в достатке и ты никогда не устанешь. Разве это не удовольствие?»
– Видите ли, профессор, – волнуясь, проговорил маркиз де Кавуа, – возможно, существуют определенные различия между организмами китайца и француза…
– Природа тела у всех одна, образ мыслей – нет, отсюда и различия, – покачал головой Чжоу Си. – Если француз или китаец, не имеет значения, кто из них, плотно поест и выпьет слишком много вина перед ночью любви, то я не думаю, что та, кто разделит с ним бессонницу, не станет сожалеть об этом.
…То же говорится и в «Анжелике» устами Жоффрея: «Любовь – враг излишеств. В ней, как и в еде, следует отдавать предпочтение не количеству, а качеству. Истинное наслаждение кончается, когда начинается распутство, ибо, погрязнув в нем, приходишь к отвращению. Разве тот, кто жрет, как свинья, и наливается вином, как бездонная бочка, способен упиваться прелестью изысканного поцелуя?»
– Да, – продолжал китаец, – и тогда неизбежно наступит не очень приятный момент, также нашедший свое описание в этой мудрой книге…
Он перелистал несколько страниц и произнес:
– «Желтый Император спросил: «Что делать, если хочешь совокупиться, а твой «нефритовый стебель» не поднимается? От стыда и тревоги пот выступает крупными каплями, и охваченный страстью мужчина начинает помогать себе рукой. Что делать в таком случае?»
Чистая Дева отвечала: «То, по поводу чего беспокоится Ваше Величество, случается со всеми мужчинами… Прежде всего надо привести в гармонию энергии партнеров, и тогда «нефритовый стебель» воспрянет…»
Чжоу Си закрыл книгу и положил ее на край стола.
– И что же, это – все? – спросил маркиз де Солиньяк.
– Что касается философии, то да, для первого знакомства с ней этого достаточно, – ответил профессор, – но существуют и более осязаемые вещи, имеющие немалое значение в освоении науки любви…
Он подошел к столу и жестом фокусника вскинул вверх лиловый бархат, вызвав недоуменные возгласы зрителей, видимо, ожидавших увидеть на столе нечто особое, из ряда вон выходящее, но уж никак не натюрморт из различных овощей и склянок, наполненных какими-то порошками.
– Высокочтимые дамы и кавалеры! – проговорил Чжоу Си. – Видя ваше разочарование, я хотел бы ответить ему очень коротким стихотворением моего японского коллеги Мацуо Мупэфус, еще называемого Басё…
Ты не думай с презреньем:
«Какие мелкие семена!».
Это ведь красный перец.
Вот, – он взял из груды овощей зеленый, с едва краснеющей головкой стручок и поднял его над головой, – обыкновенный перец, еще не созревший, но уже обладающий способностью разжечь костер желаний в мужчине и женщине и придать им сил в порыве единения… А вот – его брат, имя которому – лук!
Профессор подбросил на ладони крупную луковицу и продолжил:
– Как и перец, лук относится к натуральным афродизиакам, то есть к продуктам, пробуждающим и поддерживающим способность любить. В Древнем Египте лук считался священным растением и назывался он «мускусом бедняков». Но им не брезговали и фараоны. Ведь не станете же вы отказываться дышать только лишь потому, что тем же воздухом дышат ваши слуги… А лук, между прочим, обладает такими сильными возбуждающими свойствами, что его запрещают употреблять в монастырях…
– Да, это так, – подтвердила мадам де Шуази. – Я воспитывалась в монастырском пансионе, и там, я помню, нам запрещали есть лук, но объясняли этот запрет лишь неприятным запахом…
– А от нашего исповедника всегда разило луком, – сообщила дама в маске, – но мы даже не догадывались…
Публика оживилась, вспоминая ситуации, связанные с употреблением лука. Было заметно, что мнения разделились, но интерес к необычной лекции не иссякал.
– Обратите ваше благосклонное внимание, дамы и кавалеры, на этот скромный зеленый стебелек, который в изобилии произрастает в низинах и называется болотным дягилем. Из него вот уже не первое столетие варят любовные зелья к вящему удовольствию тех, кто готов верой и правдой служить Афродите, светлой богине любви…
…В «Анжелике» упоминание о дягиле встречается несколько раз, например в эпизоде, где героиня, еще совсем юная, вместе с сельскими ребятишками, заблудившись в лесу, находит убежище в монастыре… «Иди-ка сюда, выпей наливки, – сказал брат Тома, протягивая Анжелике стакан. – Она сладкая и вкусная. Мы сами приготовляем ее из болотного дягиля. И название у нее – Angelica sylvestris.
Анжелика послушно взяла стакан не потому, что была лакомкой, а скорее из любопытства. Ей хотелось узнать, что это за золотисто-зеленоватый напиток, носящий ее имя, который так расхваливают… Она нашла его восхитительным, крепким и в то же время бархатистым, и когда она осушила стакан, то почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло»…
– А вот, высокочтимые дамы и кавалеры, – продолжал профессор, – баночка с обыкновенным медом, который еще с древнейших времен называется «пищей богов», надежнейший страж любви. Известно, что в Древней Персии молодожены каждый день в течение месяца должны были пить жидкий мед… Отсюда и выражение «медовый месяц»…
– Мне всегда казалось, – томно проговорила дама в маске, – что это выражение обязано своим происхождением лишь сладости любви…
– Супружеской любви, – уточнил маркиз де Кавуа. – А ее, как и всякую горькую пилюлю, требуется подсластить.
– И поддержать, – добавил профессор. – В особенности учитывая то, что ваш брак предусматривает длительное общение мужчины с одной и той же женщиной, а это неизменно ведет к истощению, которое надо чем-то компенсировать… Вот, к примеру, устрицы, столь популярные при французском королевском дворе… Трудно представить себе более ревностных хранителей мужской силы…
