Текст книги "Планета Харис"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– А почему вы их должны чувствовать?

– Значит, я лишь копия Кирилла Мальшета? Копия с обратным знаком…

– Все мы только бледные копии самих себя, – философски заметил Познавший Землю, – и каждый стремится полностью осуществить самого себя, что не всегда удается. Вам эту возможность судьба предоставляет.

Я опустился на камни и закрыл глаза. Он подождал, пока я приду в себя.

– Чего вы хотите от меня? – спросил я наконец.

– Очень многого. Нам нужна помощь людей. Нас постигло величайшее бедствие. Наша цивилизация гибнет.

– Войны?

– Мы никогда не знали войн. Мы не агрессивны.

– Что же тогда?

– Нас погубило бессмертие.

Мы долго молчали. Значит, эти существа бессмертны. Да, слишком много информации сразу. У меня было такое состояние, как в невесомости, когда в нее начинаешь входить…

– Дом для вас и ваших товарищей готов, – сказал Семен Семенович, – но, пока вы один, я побуду с вами.

Я хотел сказать, что мне лучше побыть одному, чтоб обдумать все, что на меня обрушилось, но согласился. Он, кажется, был доволен. Я поколебался, прежде чем задать ему следующий вопрос.

– Семен Семенович… На Земле теперь прошли столетия? Или… Может, миллионы лет?

– Нет, нет, – живо возразил он, – на вашей планете двухтысячный год, точнее, 2009 год.

– Но ведь до вашей антигалактики, которая даже неведома нашим астрономам, тысячи световых лет?

– Успокойтесь, Кирилл, я вас не обманываю.

– Но как же…

– Прыжок в гииерпространстве…

– Искривление пространства? Да неужели вы добились и этого?

– Наша цивилизация неизмеримо старше, хотя планеты – ровесницы. Наше развитие началось раньше – едва появилась растительность, – мы быстрее прогрессировали. Эволюция, создавая нас, не ошиблась. У нее не было никаких тупиков. Она дала нам все, что нужно Существу Разумному. Это мы… начали выбирать… что оставить и от чего отказаться, и – зашли в тупик. Наша цивилизация зашла в тупик, Кирилл, и это очень тяжело и страшно. В этом трагедия планеты Харис.

Он долго молчал, а потом мы встали и пошли от берега.

– У вас есть семья? – спросил я. Вопрос был глуп, но я инстинктивно цеплялся за обычное.

– У меня никого нет, – сказал Семен Семенович, – я – один. Один на Земле – один на планете Харис. Один, но не одинок, потому что я выполняю долг перед своим народом.

Дом для землян был построен в духе неоромантизма конца XX века на Земле – большой, бревенчатый, одноэтажный. С той лишь разницей, что на оскудевшей лесом Земле «бревна» имитировались из особой пластмассы, а здесь они были настоящие.

Как и все их постройки, дом покоился на плоскости из антигравитона. В нем было несколько спален, кают-компаний, библиотека и даже кухня.

– Это вам на первое время, – пояснил Познавший Землю, – дом можно легко перенести на другое место. Мебель сотворили по чертежам с Земли. Если что понадобится – скажите.

– А книги?

– Это книги Земли. У харисян книг никогда не было. Знания записывают, хранят и передают машины.

Мы стояли посреди библиотеки и смотрели друг на друга. Затем я подошел к полке и взял наугад одну из книг. Это был томик Достоевского… «Братья Карамазовы».

– Если не возражаете, я покажу вам сегодня Большой город, где живут Всеобщая Мать, Победивший Смерть, Поборовший Пространство и многие другие, кого мы очень чтим. Или… вы устали?

– Нет, я не устал.

Мы сели в небольшой планетолет, находившийся в полушаровидном ангаре, здесь же, за домом. Что-то вроде энтомоптера Циолковского с автоматическим управлением. Он легко, как на воздушной подушке, выскользнул из ангара и, едва мы уселись, взмыл вверх.

Первое, что сделал Семен Семенович, – показал мне, как им управлять. Принцип управления был совсем несложен. Энтомоптер бесшумно и стремительно летел над океаном. Морские птицы – ни одна не походила на птиц Земли, но это были птицы, столь же прекрасные, как на Земле, – стремительно падали в волны, выхватывая рыбу, и взмывали с добычей ввысь. Иные птицы отдыхали, покачиваясь на волнах, словно на качелях.

– У вас когда-нибудь были корабли? – поинтересовался я.

– Нет, никогда. Мы ведь крылатые существа. Поэтому наше развитие техники сразу пошло по пути покорения воздуха. Затем космоса. Корабли нам были не нужны.

Семен Семенович снизил высоту полета и замедлил скорость, давая мне возможность видеть. Океан остался сбоку, потом позади, затем совсем исчез за лесом.

Какие яркие, буйные, необозримые леса простирались на этой прекрасной планете! У нас такие леса цвели и плодоносили разве что в третичную эпоху.

Энтомоптер скользил над самыми зарослями, где переплелись в тесных объятиях неведомые деревья, похожие и на папоротники, и на лавры, эквалипты, пальмы, бананы, сандаловые деревья, камедные деревья, драконовые деревья, но не бывшие ни тем, ни другим.

Климат был почти тропический. Да, на этой планете господствовала ее величество Растительность.

Иногда лес неохотно расступался, и мы видели синеющий шелковый шарф реки или темное, словно лакированное, лесное озеро, с огромными, распластавшимися на воде цветами. Кувшинки? Нет. Что-то мощное, мясистое, невероятно разросшееся. На огромном, алом, как пламя, лепестке сидел какой-то пушистый зверек и умывался.

– Сейчас мы будем пролетать над… городищем, – наклонился ко мне Семен Семенович, – это наши археологические раскопки. Когда-то, на заре цивилизации, мы жили в таких вот городах.

Ему почему-то очень хотелось показать мне древнее городище, но мы едва нашли его: лес почти поглотил полуразрушенные постройки в скалах на берегу реки. В центре кое-что сохранилось. Это было невероятное нагромождение сотов (не знаю, как их иначе назвать), они лепились друг к другу, соединяемые длинными извилистыми коридорами, нарастали сверху, с боков чудовищными гроздьями.

– Мы всегда были очень общественными существами, – задумчиво сказал Семен Семенович, – в одиночку, даже если был кров и достаточно пищи, быстро погибали. Спустимся? Нет, вы устали. Я, пожалуй, тоже.

Унылый лабиринт в скалах, в земле, заброшенный тысячелетия назад. Ни один харисянин ни за что не зайдет туда, кроме разве археологов, но археология, видно, заглохла ныне.

Он увеличил скорость, и городище мгновенно исчезло, словно лес поспешно спрятал его. И опять темные лесные заросли, где все переплелось и спуталось – там надо было пробиваться с топором, – пологие горы, заросшие все тем же хищным лесом, пустынные обильные реки, разлившиеся бесконечно широко, затопляя деревья, губя кустарники. Здесь лес и река боролись друг с другом, и не понять, на чьей стороне победа.

Я поинтересовался, есть ли у них степи. Семен Семенович покачал головой. Ни степей, ни лугов на планете Харис не было. И я представил их столицу, заросшую и побежденную лесом. Но я ошибся. Лесу даже не дали подойти близко.

Перед городом залитая чем-то вроде пластмассы земля была покрыта бесконечными рядами серебристых спиралей, сверкавших на солнце однообразно и грозно. Это были антенны. Где-то здесь с помощью сложнейшей аппаратуры велся прием сигналов из космоса.

Город сначала предстал как пересечение изломанных линий, треугольников, шаров, сложных стереометрических фигур, в паутине спиральных антенн.

Сюда не было хода Растительности – ни цветка, ни травинки, то же подобие гладкой пластмассы да сплавы неведомых металлов.

Мы приземлились у жилища Семена Семеновича – что-то вроде металлического цилиндра, а внутри обычные шестигранные комнаты. Почти без мебели. Там мы и пообедали. Обед подали крылатые глазастые создания, весьма внимательно ‹оглядевшие меня. Потом мы пошли пешком.

Полукружия улиц были пустынны и безмолвны. Ни движущихся тротуаров, ни транспорта – все движение в воздухе. Редкие прохожие – если их можно назвать прохожими, – шли, потом поднимались в воздух, медленно кружили, как птицы, на уровне поднятых зданий или выше и исчезали. Большинство зданий были заброшены… Город неуклонно и неизбежно пустел. Встреченные харисяне двигались вяло и апатично. Проблеск слабого интереса при виде меня – существа из другого мира, так не похожего на них самих, – и снова равнодушие и печаль.

Мы остановились против здания столь совершенных пропорций, столь поэтичного, что у меня вырвался крик восторга. Оно было подобно храму, вылитому из тончайшего хрусталя. Оно словно было соткано из утреннего света, оно словно звучало. Очертания его медленно менялись, проходя определенный цикл. И эта гамма тончайших красок – от бледно-розового до серебристо-жемчужного, через все оттенки лилового, зеленоватого, золотистого, голубого.

У меня выступили слезы. Чувство восторженного уважения к крылатым художникам охватило меня и осталось во мне.

– Здесь живет Всеобщая Мать, – произнес Познавший Землю, внимательно наблюдая за мной. Я выразил свое восхищение.

– Вы большие художники! – воскликнул я. Он медленно покачал головой.

– Мы очень чтим материнство, – объяснил он просто и трезво.

Мы еще долго блуждали по городу, видели много изумительных архитектурных сооружений, как, например, дом Победившего Смерть или дом Заведующего Картотеками.

Прекрасен был этот город – то реявший в воздухе, то опускавшийся на землю, но было в нем непостижимо тихо, и самый свет солнца, переливающийся на гранях, был как бы сумрачен и безрадостен.

Затем на энтомоптере мы вернулись к океану. Очень быстро, за каких-нибудь десять минут. Семен Семенович включил полную скорость, так что все краски и очертания внизу как бы размылись.

9
СТРАННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ ХАРИС

О понять, как безмерно пространство, множественность и безграничность миров!

Уолт Уитмен

Спал я крепко, без сновидений, а утром, одевшись, – мне приготовили легкий летний костюм, вполне современный, – я опять спросил Семена Семеновича, скоро ли я увижу своих товарищей.

– Завтра они будут воссозданы, – обещал он, – а сегодня я хочу рассказать историю нашей цивилизации вам. Людям она покажется странной и мрачной… Не у всех ваше мужество и способность уважать непонятное. Даже если оно совсем чуждо. Людям легче будет услышать это от вас – человека, психолога, врача. Вы меня понимаете?

Я кивнул головой. Этот день навсегда останется в моей памяти свежо и остро, как если бы это было сегодня, может быть час назад.

Мы ходили у шумящего океана. Бушевали пенящиеся буруны, разбиваясь об изъеденные солью прибрежные скалы, пронзительно и резко кричали птицы, стремительно неслись над океаном и лесом тяжелые облака, снижаясь от своей тяжести чуть не к самой воде.

Семен Семенович рассказывал. Все, что он говорил, было так странно, так непонятно, что я сомневался, смогу ли я это вразумительно рассказать своим товарищам завтра или в последующие дни. Я слушал и все примеривался, как я расскажу об этом.

Я так и не понял до конца этих странных существ.

Их развитие как существ разумных началось с архитектуры. До этого они жили инстинктом, огромными скоплениями, где разделение труда было чисто биологическим. Отдельная личность не имела никакого значения – чисто условное существование, только винтик в огромной, слаженной машине, клеточка в чудовищно разросшемся организме. Отдельная жизнь не ценилась даже самой этой жизнью.

Бессмертие вида – вот к чему они инстинктивно стремились, чему приносили в жертву каждого в отдельности.

– Ни на животной, ни на разумной ступени развития у нас никогда не было царей или цариц, – рассказывал Семен Семенович, – мы вообще никогда не знали тиранов, у нас это невозможно. Мы никогда не знали войн – у нас это невозможно. Мы никогда не могли убить себе подобного, хотя старательно удалялось все, не нужное сообществу.

Я позволил себе перебить его:

– Как это – удалялось, куда?

– Удалялось из колонии… Ну, изгоняли, что ли.

– Без права вернуться?

– Да, конечно.

– Отдельно они могли существовать – на той стадии развития?

– Нет, в одиночку наши предки погибали.

– Значит, все же убивали.

По его лицу словно тени прошли.

– Пусть так, – неохотно согласился Семен Семенович.

– Кого-нибудь у вас чтили больше, чем других?

– Мать. Ту, что давала жизнь.

– Простите, харисяне – живородящие или яйцекладущие?

– Все мы вышли из яйца, – туманно ответил Семен Семенович. Я не стал уточнять. – Мать клала яйца. Кстати, тогда харисяне были значительно мельче, величиной с ваших пингвинов. Свой рост и внешний вид они усовершенствовали впоследствии направленной изменчивостью. По своим понятиям красоты и целесообразности.

– Фактически мать и была вашей царицей, – предположил я.

– Нет, нет, – категорически возразил Семен Семенович. – Мать сама подчиняется мудрой силе общины, как и любой из его членов. Если она не могла, как это следует, исполнять обязанности рода, ее заменяли другой.

– А мать прогоняли?

Семен Семенович глянул на меня укоризненно.

– Ни мать, ни любого полезного члена общества, заболевшего или состарившегося, у нас не изгоняли даже на заре цивилизации. Их заботливо кормили, за ними ухаживали до их естественного конца. Изгонялись лишь… – Семен Семенович запнулся. До чего ему не хотелось об этом говорить. Но я, видимо, должен был знать, и он продолжал рассказывать. – Изгонялись непохожие…

– Что?

Я был потрясен до глубины души и только смотрел на него молча и с ужасом.

– Вот почему наше развитие, как существ разумных, началось с архитектуры. Заботиться о красоте и рациональности постройки, в которой живет и трудится род, нам было присуще всегда. Потом уже развились математика, механика, физика, химия, биология, медицина, география, астрономия и другие науки. Науки у нас развивались быстро и скоро. Об ученых заботились, как и о матери.

– А искусство? Есть у вас искусство? – потрясенно вскричал я. Семен Семенович грустно покачал головой.

– У нас могло бы быть искусство, как и у землян. Но мы не дали ему развиться. Как и на заре цивилизации, так и в ее расцвете харисяне последовательно и настойчиво уничтожали все непохожее. А искусство – это и есть непохожее…

Познавший Землю оживился.

– На Земле самое трудное для меня, чего я никак не мог понять, это – искусство. Не правда ли, и для человечества искусство есть что-то непонятное, неразгаданное и в этом именно сила искусства.

– Как непонятна и неразгадана душа человека, – сказал я, – которую пытается отразить искусство.

– Душа? Я понимаю, что вы подразумеваете под этим. У харисян коллективная душа. Душа вида, и она эволюционировала вместе с видом.

– Разве это возможно?

– Значит, возможно.

– Семен Семенович, а что же вы делали с непохожими при развитой цивилизации? Ведь они продолжали появляться на свет! И уже могли, наверное, переносить отчуждение от общества.

– Безусловно, и потому общество не могло допустить их существования… с их странными взглядами, непостижимыми поступками и действиями.

– Их убивали?

– Я уже говорил вам: харисяне не могут убивать. Они… умирали сами.

– Почему?

– Есть много способов избавиться от них. Каждая эпоха выбирает свой. В древности, например, их просто окружали так плотно, что они не могли, понимаете, совсем не могли осуществлять свою непохожесть. И они быстро погибали. Но это было до эры Великих Открытий – две тысячи лет назад. В течение каких-нибудь двухсот лет были совершены открытия, которые дали нам могущество неисчислимое. Открытие тайны тяготения, освоение ближайшего космоса… А затем и победа над гиперпространством. Покоривший Пространство первым открыл так называемый прыжок в гиперпространстве. Знаете, сколько времени понадобится, чтобы добраться от планеты Харис до Земли?

– Сколько?! – Я схватил его за руку.

– Считайте. Время, необходимое на космический полет в пределах вашей солнечной системы, плюс время, потраченное на такой же полет в нашей солнечной системе. Разбег и замедление.

– А движение в межгалактическом пространстве…

– Займет секунды… Но именно за эти секунды вы умрете и родитесь вновь…

– Не понимаю!

– …С обратным знаком. Поэтому прыжок в гиперпространство возможен, лишь когда цель прыжка есть антигалактика. Искривление пространства… Подробнее затрудняюсь объяснить. Я ведь гуманитарий. А затем произошло открытие Победившего Смерть. Он впервые с его мощнейшей электронной аппаратурой записал структуру одного из лишенных себя – его тела, его мозга – и воссоздал его. Так мы стали бессмертными. Тогда мы…

– Простите, но что это значит лишенный себя?

– Это у нас высшая мера наказания – лишение антенны. Ведь мы не убиваем.

– А что получается, когда удаляют антенны?

– Да конца еще не раскрыто наукой… Я попытаюсь вам объяснить. Харисянин, как я уже вам говорил, в высшей степени коллективное существо: в присутствии других харисян он проявляет такие свойства и способности, которые никогда не проявляются в одиночестве.

– Эффект группы!

– Да. Так для чего харисянину антенны? Без них он как бы не слышит мыслей других, не полностью их понимает.

– А вы разве воспринимаете мысли друг друга?

– Конечно. С помощью антенн. Антенны – орган исключительной чуткости. Это, кстати, и орган обоняния. Но это еще не все. Стоит отрезать харисянину антенны, как он полностью теряет способность творчески мыслить – талант его гаснет, как пламя, залитое водой… Он уже не может быть ни ученым, ни инженером, ни архитектором, хотя знания его остаются – на память это не влияет, – но воспользоваться знаниями он уже не может. Харисянин, лишенный антенн, или, как у нас говорят, лишенный себя, уже, по существу, никуда не годен. Он делает самую примитивную работу, а иногда и ту не может делать. Обычно такие харисяне долго не живут.

Я молчал, подавленный, мне стало жутко. Как объяснить эту жестокость?…

– Странное дело, – продолжал задумчиво Семен Семенович, – из совершенно одинаковых оплодотворенных яиц одной семьи развиваются порой совершенно несхожие харисяне. Наша наука так и не открыла – почему? (Мутации… слабое объяснение). Понимаете, харисяне с совершенно невообразимыми особенностями, чего у нас не терпели никогда. Особенностями, столь непонятными и непостижимыми, что приходилось этих харисян лишать антенны.

– Как страшно: вы убивали личность. И действовали без колебания и жалости. Рациональная жестокость.

Семем Семенович долго молчал, отвернувшись, взор его блуждал по океану, потом он повернул ко мне голову.

– А разве человечество никогда не убивало личность? Разве вы уж так любите непохожих на других? Разве один из людей – кажется, он был императором, – не сказал: «Мне не нужны гении, мне нужны верноподданные»?

– Его потомки стали фашистами.

– Человечество так же нетерпимо к несогласным и непохожим, как и харисяне.

– Как можно сравнивать! – вскричал я с досадой. – Как можно говорить о человечестве, имея в виду лишь антинародную власть?! – Я с трудом успокоился. – Продолжайте, я Слушаю вас.

– Так вот, нравственный закон харисян гласит: долг каждого заключается в отречении от личности, если личность эта противоречит устоям общества.

– Так можно зайти в социальный тупик, – пробормотал я, – любое общество выигрывает, лишь когда обретается личность.

– Харисяне не так уж плохи, – сдержанно возразил Познавший Землю. – Мы не знаем бесцельной жестокости, лжи, лицемерия, зависти, алчности, жадности, разврата, тирании, несправедливости, лести, беспринципности, унижения перед сильными мира сего.

– Ну конечно, никаких пороков, никаких страстей, даже привычек, а заодно и никаких творческих взлетов, кроме как в разрешенных областях. Вдохновение, не знающее ни преград, ни границ, – зачем оно вам! Но давайте не спорить. Продолжайте!

Семен Семенович вздохнул. Глаза его потускнели, он словно сразу постарел.

– И все-таки именно ради личности, которая всегда попиралась, пошли мы на бессмертие, погубившее вид… Воля и разум эволюции… Разве она хотела уничтожить вид, созданный ею, свое детище? Старение и смерть страшны для индивидуума, но полезны для вида как в биологическом, так и в социальном смысле. Ликовала вся планета…

– Еще бы! Но как вы подошли к этому открытию, с какой стороны?

– Представьте, мы подошли к этому открытию с двух сторон одновременно.

– Техника и биология?

– Да.

– Понятно. Когда вы сумели записать структуру того несчастного харисянина, лишенного антенн, вы положили начало бессмертия личности. Однако это вас не удовлетворило, и понятно, ведь будет без конца возрождаться записанная копия, а жить хочет сам оригинал.

– Нет, нет, я же сказал, что оба открытия состоялись почти одновременно. Биологи даже раньше этого добились. Воздействие на наследственный код…

Он опять долго и подавленно молчал. Ветер развевал его поредевшие седые волосы. Кажется, сам он был глубоко равнодушен и к бессмертию, и к молодости.

– Когда же кончилось ликование? – спросил я.

– Не скоро. Когда мы поняли, что бессмертные постепенно утеряли способность к размножению,

– Черт побери! А вы не догадались записать структуру каждого харисянина?

– Каждый харисянин в юности прошел эту запись… У нас хранятся эти картотеки. Но…

– Так что же? Эти копии… Они… тоже…

Кажется, я внезапно охрип. Семен Семенович усмехнулся и потрепал меня по руке.

– Эти «копии», как вы их называете, способны давать жизнь, но… не беспредельно же. Матрицы… представьте себе типографские матрицы, с которых печатают книги. Они постепенно изнашиваются. Нужны новые матрицы. Мы их использовали до конца, кроме тех, которые, раз записав, больше не воспроизводили… Тех самых, что лишали антенн.

– Лишенных себя?

– Да.

Я расхохотался. Я смеялся до слез. Давно мне не было так смешно.

Семен Семенович удивленно смотрел на меня.

– Неужели вам смешно?

– Очень. Разве вы не понимаете, как это смешно? Насколько я понимаю, пережившие себя бессмертные старцы скорее согласятся погубить цивилизацию, нежели призовут для ее спасения тех – непохожих, которых они изгоняли тысячелетиями. Слишком сильно они их ненавидят. Но я слушаю, пожалуйста, продолжайте…

– Основное я уже сказал. Так мы зашли в тупик.

– Но у вас лишь один путь…

– Лишь один.

– И вы согласны на него?

– Я лично считаю его единственно разумным и необходимым.

– А кто-нибудь, кроме вас, так считает?

– Да. И вам предстоит с ними увидеться – вам и вашим товарищам. Завтра вы будете встречать ваших землян на планете Харис, как я встретил и подготовил вас. Вы согласны нам помочь?

– Согласен.

– Кстати, этим вы поможете и самим себе, иначе… иначе вам остается только небытие…

Ночью я вышел из дома. Ночь была тихая, ясная, прохладная. Ветер уснул где-то. Океан мерно дышал. В гуще леса ухали птицы, звенели насекомые, изредка слышалось рыкание зверя. Со стесненным сердцем я стоял посреди темной лужайки и смотрел в небо.

Чужое небо, чужие созвездия. Ни одной знакомой звезды. А Луны у них совсем нет.

Мне очень захотелось курить. Машинально я пошарил по карманам. Конечно, там не было ни одной папиросы. Чувство бесконечного отчаяния, одиночества пронизало меня, как ледяной ветер. Значит, Земля – это Земля людей. Нет людей, нет Земли. Завтра я буду принимать людей. Надо спать. Согнувшись, я побрел в дом, но, не заходя, сел на ступени.

Разве уснешь! Я вдруг подумал, каким одиноким должен был чувствовать себя Познавший Землю, блуждая четыреста лет по чужой планете. И каким одиноким он, наверное, чувствовал себя на родной планете, от которой он оторвался духовно, да и физически – существуя в теле человека.

Бедный Семен Семенович. Где он сейчас, спит?

– Не спится, Кирилл, – услышал я голос Семена Семеновича. Он, кряхтя, опустился рядом.

– Вот есть папиросы, курите. Простите, что забыл вам их дать. Вот и спички.

– Вот спасибо! – Я с наслаждением закурил табачку Земли. Семен Семенович глубоко вздохнул.

– Я ведь тоже был приговорен к лишению себя.

– Семен Семенович! За что?

– Я был противник уничтожения личности. Я вступался за каждого непохожего, подлежащего уничтожению, пока меня самого чуть не постигла та же участь. Меня с трудом спасли Всеобщая Мать и Покоривший Пространство. Они сумели доказать, что я необходим как специалист по Земле, теоретически познавший ее до тонкости. Они предложили отправить меня на Землю для изучения ее уже в облике землянина. На это согласились, и я дважды перенес прыжок в гиперпространство. Это было очень страшно, поверьте мне. Мы умерли – исчезли на какие-то доли секунды вместе с космическим кораблем, а затем проявились вновь уже в качестве антивещества. Одушевленная антиматерия. Да, это было страшно, Кирилл.

Он закрыл рукой глаза, потом устало опустил руку.

– И все же это было не так страшно, как в ту ночь, накануне исполнения приговора – лишения себя. Я летал над заснувшим городом, поднимался за облака, где ослепительно пылали косматые звезды, думал о том, кем я стану завтра. Целый мир – мой внутренний, духовный мир – побледнеет, завянет и съежится. Засохнет и рассыплется. И меня уже не будет никогда. Тело мое останется живое и невредимое, как футляр от потерянного сокровища, – зачем оно? Крылья мои ослабли, я стал падать в пустоту. Потом я снова обрел силу, но некоторое время раздумывал – не разбиться ли мне насмерть? Ведь это лучше, чем медленно угасать без…

– Без души, – тихо подсказал я.

– Вы это называете душой? Да. Я хотел сложить крылья и разбиться, но подумал, что еще успею умереть. Ведь для этого не надо вдохновения, неповторимости, силы воли. Харисянин может умереть и без наложения на себя рук, просто по желанию, но это требует некоторого времени, усилия. И я вошел в свое жилище, стал внутренне готовиться к ужасному утру. Я собрал все свое мужество. Это было нелегко. Я плакал.

– Разве харисяне плачут?

– Обычные, соответствующие норме харисяне не плачут никогда, но непохожие плачут. У них, видимо, более тонкая нервная организация… Утром меня окружили плотной, волнующей толпой и повлекли на площадь, где должна была совершиться казнь. Толпа прибывала. Я задыхался, крылья мои измочалились.

– Как это происходит? – прошептал я. – Антенны отрезают? Это больно?

– Что вы! Кто же сможет взять, это на одного себя. Это совершается, так сказать, анонимно. Толпа. Проходят мимо, и каждый отрывает по кусочку.

– Коллективное убийство души… Как страшно!

– Да, это страшно, – просто сказал Познавший Землю. – Но я этого избежал. Меня лишили только тела, данного мне природой. А в человеческом теле я, скорее, человек. Мне даже стало казаться странным прежнее тело харисянина… Пошли спать, Кирилл. Не смотрите же так на звезды, не надо!