Текст книги "Планета Харис"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Как раз «Петрушку» я заимствовал, – признался он, – от своего двойника.

– Мы ждали истории, – напомнил я.

– Да. Я должен вам ее рассказать. Не уходите, Харитон.

– Я не ухожу. Что это еще за «двойник»? – нахмурился Харитон.

– Если бы я знал! – Уилки вздохнул. Лицо его омрачилось. – Жизнь моя очень благополучна, – начал он как-то даже удивленно. – Я всегда имел возможность заниматься только тем, к чему лежит моя душа. Родители мои – люди богатые. Отец – судовладелец в штате Мэн, мать – дочь банкира. Я рос единственным ребенком. И мне ни в чем не отказывали. Влечение к науке проявилось у меня очень рано. Мне было десять лет, когда мне подарили телескоп, которому позавидовала вся школа, начиная с директора. Ребята любили приходить ко мне, наблюдать небо. Я давал объяснения в пределах популярной литературы по астрономии. Два раза я пожелал перешагнуть через класс, мне тотчас наняли репетиторов. В Калифорнийском университете, где я был младше всех, меня очень любили. Должно быть, потому, что по натуре я общителен, любопытен к жизни. Увлекаюсь яхтами и лыжами. Пишу маслом и акварелью. Как-то получил первый приз за карнавальный костюм. На студенческих вечерах выступал как клоун и мим, а иногда с песенками, которые сам же сочинял.

Но я всегда умел организовать свое время, как это у вас по-русски говорится: делу время – потехе час. Коллеги говорят обо мне: одаренный американский мальчишка, который никогда не станет взрослым. Может, это и так, но в тридцать четыре года я уже профессор, астрофизик.

У меня замечательная жена, хорошие дети, верные друзья. И, насколько мне известно, нет врагов. Никогда я не жаловался на здоровье, не испытывал финансовых затруднений.

Я – счастливчик! Даже когда я захотел поработать на Луне…

– И то вам удалось, – вставила Вика, усмехнувшись.

– Да. Мне и это удалось. И все же однажды в жизни мое душевное равновесие было нарушено… И кажется, навсегда.

Уилки замолчал. Мы в ожидании смотрели на него.

– Простите, я пойду переоденусь, – вдруг поднялся он.

– Но вы доскажете? – нетерпеливо спросил я.

– Да, конечно. – Астрофизик ушел.

– Он красив, правда? – заметила Вика. Мы охотно согласились, что он красив и вообще славный человек.

– И большой ученый, – добавила Вика. – Его работы имеют мировое значение. Он открыл несколько планет – у летящей звезды Бернарде, кроме того, Уолт выдающийся специалист по фотографической астрономии.

– Типичный буржуазный ученый! – буркнул Харитон. – По-моему, он даже в бога верует. К тому же сын миллионера. К его услугам было все. Родился с серебряной ложкой во рту.

– Он католик. Но сотрудничать с ним приятно, – сказала вполголоса Вика.

Вернулся Уилки, пожалел, что нельзя закурить, и сел возле Вики.

– Я люблю Сан-Франциско, – продолжал Уилки, – люблю бродить пешком по его разбегающимся, оглушительно шумным красочным улицам.

Однажды апрельским вечером я забрался в какие-то трущобы. Пахло морем и отбросами… Мне захотелось выпить, и скоро я нашел портовый кабачок. Посетители его были всех цветов кожи, в большинстве матросы, портовые рабочие, механики и наладчики с ближайших автоматических заводов, бродяги по призванию, молодые люди из «строптивых» и легкомысленные девицы, ищущие приключений.

Я сел за столик – едва нашел свободный – и спросил себе, виски. В кабачке было шумно и дымно. На пустой сцене задумчиво перебирал клавиши пианист, но его никто не слушал.

И вдруг стало тихо. Пианист встал и объявил: Уилки Саути, клоун и мим. Все с ожиданием обратились к сцене. Раздались аплодисменты.

Имя – мое, я невольно отметил это. И вот выходит на сцену этот Уилки, в черном трико с белым воротником, без грима, только волосы припудрены.

Разумом я не сразу понял, почему у меня замерло сердце, задрожали руки так, что я расплескал свое виски.

Но в следующие минуты я уже видел: мой двойник! Как бы я сам, только исхудавший, с огромными печальными глазами, трагическим изломом выразительного рта, дергавшейся щекой.

Вот тогда он начал своего «Петрушку». Это была выразительность, граничащая с гениальностью. Ему было место лишь на большой сцене, но я сразу понял, что ему мешало продвинуться. Тик. Он пробегал по лицу, как судорога, захватывая плечо, руки, тело. Петрушке это даже шло, усиливался зловещий рисунок роли, но в других номерах тик явно мешал.

Посетителям кабачка было плевать на тик – они любили своего мима. Как они аплодировали с сияющими глазами, довольные, словно дети, подбодряли его возгласами вроде: «Валяй, Уилки», «Покажи им», «Отлично, астроном!»

Я вздрогнул. За мой столик уже давно подсели два негра в запачканных комбинезонах – видно, зашли прямо с работы. Они громко хлопали в ладоши и тоже подбодряли мима.

– Почему его называют астрономом? – спросил я у негров. Они рассмеялись добродушно.

– А у него винтики не все в порядке, у нашего Уилки. Чуть не весь заработок просаживает на книги по астрономии. Телескоп у него есть, право слово! Он на чердаке живет в этом самом доме, там удобно небо разглядывать. Вам понравилось, как он исполняет? Бо-ль-шой арт…

На этом у парня отвисла челюсть. «Ты что?…» – начал было другой, но взглянул на меня, и лицо его словно окостенело.

– Черт побери! – пробормотал он. – Откуда вы взялись?

– Кажется, мы с ним очень похожи, – растерянно заметил я.

– Похожи?! Да вы с ним как один человек! Только вы, сэр, малость поухоженней, и подергиваний этих нет. Ну и ну! Чудеса, да и только.

– Вы, может, его брат? – нерешительно спросил другой.

– Я впервые в жизни его вижу! – взволнованно ответил я. – Как бы мне с ним поговорить?

– Конечно, вам надо познакомиться, – решили парни. Они тоже разволновались.

– Подождем, когда Уилки Саути освободится.

Когда мим уже уходил, мы его догнали. Негр тронул его за плечо.

– Уилки! Вот этот господин к вам. Вы только взгляните на него.

Негр отступил в сторону. Мим внимательно взглянул на меня и заметно побледнел.

– Уилки! – воскликнул он потрясенно. – Я всегда знал, что когда-нибудь мы встретимся.

– Откуда вы меня знаете? – изумился я, но он уже овладел собой.

– Я не знаю вас. Это меня зовут Уилки. Вы хотели со мной поговорить? Я как раз освободился. Может, поднимемся ко мне?

Я молча последовал за ним, раздумывая, откуда он меня знает и почему счел нужным скрыть это.

Мы поднялись на ветхом скрипучем лифте до верхнего этажа (дом был старый, прошлого века) и еще одолели, лесенку, ведущую на мансарду.

Мим занимал просторную угловую комнату со скошенным потолком. Зимой здесь, наверно, было холодно, а летом слишком жарко. Я сел у чердачного окна и с любопытством огляделся. Хозяин этой убогой комнаты любил чистоту и книги. Пол был выдраен, как палуба у придирчивого боцмана. Занавески выстираны и отглажены. Постель застлана свежим покрывалом. На книгах – их было очень много, стеллажи во все стены – ни пылинки. На столе, застланном листом ватмана, лежала бумага с какими-то математическими расчетами… Рядом лежала раскрытая готовальня, линейка. Глобус Луны. Карта звездного неба. Старенький телескоп… У меня вдруг больно сжало горло.

Я понял, что этот незнакомый мне человек, с которым я встретился так случайно и мог бы не встретиться никогда, как бы представлял мое второе «я». Только жизнь отнюдь не баловала его. Наоборот. Похоже, что жизнь била его смертным боем.

Между тем Уилки Саути поставил на круглый стол бутылку вина, разложил незамысловатую закуску. Принес из кухоньки горячий черный кофе в кофейнике. Налил вино в два бокала.

– Садитесь, – кивнул он на стол, – выпьем за нашу встречу, коль уж она состоялась.

Я присел к столу, мы чокнулись, я отхлебнул из бокала. Он ел, я разглядывал его.

– Какое странное сходство, – сказал я наконец.

– Бывает, – неохотно протянул мим.

– Вы увлекаетесь астрономией?

– Да, очень. Любитель. Самоучка. Однако мои заметки иногда печатают в «Астрономическом вестнике». Как-то даже удалось открыть кое-что на небе, чего не заметили профессиональные астрономы.

– Астрономией увлекаетесь с детства?

– С десяти примерно лет, но у меня никогда не было возможности окончить колледж.

В ту ночь мы с ним проговорили до утра. Уилки рассказал мне свою жизнь. Он был сыном цирковых артистов. Семья музыкальных эксцентриков. С родителями выступали все дети начиная с двухлетнего возраста. Детей было шестеро.

Третьеразрядные цирки, скудная зарплата, кочевая жизнь, семейные неурядицы родителей, отсутствие детства. Рано возникшая страсть к науке и полная невозможность ее удовлетворить. Смерть отца от рака легких, еще большая нужда. Семья эксцентриков распалась. Мать уже работала в цирке билетершей. Дети устраивались, как могли и умели. Жизнь разбросала их в разные стороны, и они потеряли друг друга из вида. Мать умерла лет шесть назад. Только Уилки был при ней до конца. Уилки остался один.

– Расскажите о себе, – попросил он, – о своем детстве, – к вам хорошо относились… родители?

– Я же единственный сын. Конечно хорошо.

Я рассказал о себе. Он слушал жадно, не сводя с меня глаз.

Потом Уилки Саути ознакомил меня со своими работами по астрономии. Он был бы способнейшим ученым, учись он в свое время! Я сказал ему об этом. Он промолчал. Почему-то разговор перешел на политику. Надо сказать, я совсем к ней равнодушен. Все это политиканство не по мне. Но Уилки Саути политика задевала за живое, а мне было интересно все, что касалось его. Он оживился, разрумянился, глаза его заблестели, он стал еще больше похож на меня, каким я вижу себя в зеркале.

По натуре я отнюдь не спорщик, тем более я не мог бы спорить с этим человеком, перед которым я, сам не зная почему, чувствовал себя виноватым. Но мне показалось, что он слишком мрачно смотрит на действительность, и я напомнил ему, как многого добилась Америка за последние два десятилетия.

Уилки Саути усмехнулся.

– За последние десятилетия люди доброй воли добились в глобальном масштабе немалого: покончили с войнами, со шпионажем, утрясли кое-как расовый вопрос. Но ведь у нас в Америке плодами прогресса завладела горстка монополистов. Высшая каста, черт бы ее побрал!

– Какая каста?! – вскричал я, пораженный.

– Вот-вот, астрофизик Уолт даже никогда не задумывался об этом. Ведь у нас, видите ли, не принято говорить о физическом подавлении, репрессиях и тому подобном. Мы не какие-нибудь фашисты, а наш идеал – умеренность и посредственность, с ней меньше хлопот.

И ведь как хитро: народ в большинстве своем даже не осознает своего порабощения – духовного порабощения, что самое страшное. Манипуляция людьми, внушение им надлежащего образа мыслей и поведения. Цивилизация кондиционированного сознания! Подавление духовной самостоятельности. Стандартизация людей, превращение их в жизнерадостных роботов, поглощающих духовные суррогаты. Пока они жуют резинку и глазеют на увеличенный во всю стену телевизионный экран, им вкладывают в мозги что положено. А обработка детей!

– Детей! Какая обработка?

– Обыкновенная, Уилки. Когда на уроках гипнопедии им под предлогом помощи при запоминании таблицы умножения или алгебраических формул на самом деле внушают шаблоны мышления и поведения. А твои дети, Уилки, разве освобождены от часа гипнопедии?

– Перестань!!!

– Хорошо, перестану. Насчет детей ты уже додумался, сам вижу. – Уилки налил себе черный кофе.

– А если человек не желает поддаваться массовой идеологической и моральной обработке, – продолжал он громко, – если человек не хочет конформизма, если он борется против стандартизации человечества? О, тогда поможет наука. Техника чтения мыслей на расстоянии. Кое-кому уже мало подслушивания разговора на расстоянии, им подавай подслушивание мыслей, чтоб сразу выявить смеющих думать по-своему.

– На разве…

– Да, Уилки. Эта дьявольская выдумка уже вводится в действие. Ты что, газет не читаешь? Ведь по этому поводу была огромнейшая демонстрация в Вашингтоне.

– Уилки… ты коммунист? – спросил я нерешительно.

– Коммунист, – просто ответил он.

Так мы разговаривали, пока не взошло солнце. Он пошел меня проводить. Редкие прохожие – те, кто еще не лег или уже встал, – с интересом оглядывали нас. Я увидел свободное такси и подозвал его. Мы простились сердечно, как братья.

– Можно, я к вам еще зайду? – спросил я. Он кивнул головою. Мы вдруг обнялись. Мне очень хотелось пригласить его к себе, но я побоялся, что он откажется. В следующий раз приглашу, решил я.

Но следующего раза не было. На другой день мне пришлось неожиданно вылететь в Лондон на симпозиум по вопросу радиоконтакта с внеземными цивилизациями, на котором присутствовали астрономы, физики, математики, кибернетики. Когда я вернулся, Уилки в Сан-Франциско уже не было. Он исчез.

– Исчез?

– Да. Я зашел в тот кабачок в первый же день по возвращении. Уилки уже не было. Хозяин кабачка был очень расстроен. Или он не хотел мне сказать, или он действительно ничего не знал… Он только сказал, что в комнате Уилки пока все осталось как было, но управляющий хочет сдать комнату и не знает, куда деть такую кипу книг и бумаг.

Может, еще Уилки Саути вернется? Я договорился, что буду платить за его комнату, пусть там останется все как при Уилки, до самого его возвращения. Деньги я уплатил за год вперед, ключ оставил хозяину.

Вскоре я получил это назначение на Луну, о чем давно мечтал…

– Неужели вы не попробовали отыскать Саути? – задал Яша вопрос, который собирался задать я. Астрофизик расстроенно поморгал глазами.

– Я обратился в полицию, там сказали, что, по их сведениям, Уилки Саути выехал по заданию своей партии. Тогда мне это показалось похожим на правду… но сейчас я стал тревожиться.

– А вы не обращались в коммунистическую партию, – спросила Вика, – они-то знают, посылали ли его куда-нибудь.

– Нет, я не догадался… – Уилки Уолт задумался.

Уилки с самого раннего детства стремился только к науке. Политикой не интересовался, ведь ему не мешали заниматься наукой.

Соединенные Штаты остались почти единственной страной, не принявшей социализм. Но и свою капиталистическую сущность его правительству приходилось маскировать в самые лучезарные одежды демократии. Такие люди, как Уилки Саути, это понимали и разоблачали скрываемую Истину порой ценой собственной жизни.

5
СЕ ТВОРЮ ВСЕ НОВОЕ

Что есть время?

Блаженный Августин

Я вам говорю о будущей жизни.

Э. Циолковский

Он сидел прямо на земле, в порыжелом костюме, развязанном галстуке; шляпу он где-то потерял, и длинные, начавшие седеть черные волосы растрепались, борода всклокочена. Всю ночь он в отчаянии бродил по городу, уходил в поля, а потом, видно, обессилел и уснул, присев.

Какие-то причудливые сны еще клубились в его сознании, но он уже проснулся и, кряхтя, поднялся с земли. От реки тянуло сыростью, ночь была холодная, и он продрог до костей. Надо идти домой. Жена ведь беспокоится. Уже светает. А где же его велосипед, неужели потерял? Человек медленно пошел вдоль Оки.

Пустота и страх на душе, а мысли заняты лишь одним – теорией, которая никому не нужна.

Но ведь будет же когда-нибудь нужна! Просто он опередил свое время – лет на триста, на пятьсот. Оттого он так беспредельно одинок. Не с кем поговорить о самом заветном.

И это вечное замалчивание его трудов, будто их и нет на свете. Полное непризнание. Впору выйти на площадь, поклониться на все четыре стороны и кричать: «Да выслушайте же меня! Я вам говорю о звездах! Как добраться до звезд».

Разве не писал он в Академию наук: «Я буду благодарен за самую малую помощь, оказанную мне Академией. Не пренебрегайте этой моей смирённой просьбой, ибо одна мысль, что я не один, дает мне нравственные силы немедленно приняться за подготовительные работы и с божьей помощью окончить их…»

Птицеподобная летательная машина. Аэродинамические опыты. Постоянные мысли о космосе. Нельзя ли использовать энергию Земли? Его работу «Тяготение как источник Мировой энергии» замолчали, как и другие его работы.

У них чины и звания, авторитет и известность, что он для них? Чудаковатый учитель из провинции, самоучка в науке, глухой и жалкий. Конечно, он жалок: эта унизительная нужда, постоянное недоедание, грызущее чувство вины перед женой и детьми. Он не мог даже внести членского взноса в кружок любителей физики и астрономии… пришлось выйти. Опять остался один.

Сколько бы он сделал, будь у него хоть мало-мальски сносные условия для работы.

Он-то знал, во имя чего жил и работал!

…Какой странный, какой дикий сон ему сейчас приснился. Что же, может, где-либо в космосе и живут такие существа. В своем очерке «Свободное пространство» он писал: «Нет ничего невозможного в предположении, что эти пространства населены крайне странными для нас существами».

Марситы? Бесконечности времен рождают непонятные друг другу Миры. Далекие, прекрасные, загадочные Миры.

Полет к звездам… неужели он один на всей Земле мечтает об этом? Никто не хочет разобраться в его идеях. Атомные электрические ракеты! Но их час пробьет. Квантовый генератор света… Квантовый двигатель… Еще не испытанный, не построенный.

Он знает, что интуиция его безошибочна. О, грядущие поколения, может, хоть вы оцените мой труд? И помянете добрым словом того, кто был не признан, одинок и гоним при жизни?

Он лишь скромный ученый XIX века, но его мысли неоднократно крали, и даже на других континентах. И никто не встал на защиту его авторских прав.

Уже всходило солнце – он еще не подозревал какого дня, – одна за другой просыпались птицы, ветер шумел в липах. Он шел домой, ничего не слыша, не замечая, погруженный в горькие мысли.

Как он написал в газету… Он помнит эти слова почти наизусть, потому что воистину они написаны кровью сердца: «Я не работал никогда над тем, чтобы усовершенствовать способы ведения войны. Это противно моему христианскому духу. Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем. Но что же вы, мудрецы, любители истины и блага, не поддержали меня? Почему не разобраны, не проверены мои работы, почему не обратили, наконец, на них внимания? Орудия разрушения вас занимают, а орудия блага нет.

Когда это кончится, пренебрежение мыслью, пренебрежение великим? Если я не прав в этом великом, докажите мне, а если я прав, то почему не слушаете меня… Акулы распоряжаются и преподносят что и как хотят: вместо исследования неба – боевые снаряды, вместо истины – убийство».

Он подошел к своему дому – небольшому домику с мезонином – и хотел постучать, но дом был заперт. Дом выглядел необитаемым. Он был… свежевыкрашен? На нем была мемориальная доска… В свете взошедшего солнца ярко блеснули буквы: дом-музей…

«Боже, я еще сплю?» Это был дом-музей его имени.

В этот день – 10 июля 2009 года – многие заметили растерянного, выбившегося из сил пожилого бородатого человека в немыслимо старомодном сюртуке. Он едва держался на ногах, но все куда-то шел. Впрочем, он иногда поворачивал и шел обратно. Черные глаза его выражали полную растерянность.

Группа молодых людей – они возвращались с завода электронной аппаратуры – остановила его.

– Отец, вам плохо?

– Может, вы больны… или беда?

– Не можем ли мы помочь вам? – сочувственно обратились они к нему. Вопросы пришлось повторить: незнакомец был глуховат.

– Помочь мне? Можете. Спасибо. Я еле держусь на ногах. Мне необходимо где-то отдохнуть… Я голоден. У меня нет ни денег, ни знакомых.

Один из рабочих хотел разъяснить, как пройти в бесплатную столовую. Имелись и бесплатные гостиницы. Надо было проехать на метро до… Но его товарищ, длинноногий, рыжеволосый, веснушчатый юноша, резко остановил его.

– Он не доедет, он же скоро упадет! Идемте к нам ночевать, у нас есть… свободная комната. Это неподалеку. Вы дойдете.

Простившись с приятелями, молодой человек – по имени Дан Боцманов – повел незнакомца к себе.

Дан жил вдвоем с матерью в висячих домах. Огромные многоярусные кварталы покоились на железобетонных устоях, в которых размещались лифты, лестницы, коммуникации.

Они поднялись на скоростном лифте, прошли немного мостом – далеко внизу зеленели луга, ради сохранения которых и были подняты дома вверх, – опять поднялись на лифте и очутились в пятикомнатной квартире, очень чистой и уютной. Шелковистые обои стен, прозрачные гардины, мебель и пол были выдержаны в мягких акварельных тонах.

Их встретила заплаканная моложавая женщина с грустными карими глазами и густыми светло-каштановыми косами, уложенными вокруг головы. Одета она была небрежно – зеленый халатик, застегнутый не на все пуговицы. Она с удивлением взглянула на сына с его странным гостем.

– Мама, потом объясню, – вполголоса сказал Дан, – этот человек едва держится на ногах. Он нуждается в друзьях. Пусть переночует в папиной комнате. Он голоден и, кажется, не спал.

Мать кивнула.

– Так ему надо прежде всего поесть! Идите в столовую. Дан показал гостю, где вымыть руки, и провел его в столовую, с видом на Оку. Мать поспешно ставила третий прибор. Усаживая гостя, Дан решил представиться:

– Меня зовут Даниель, покороче» Дан, а маму – Поплия Михайловна. Очень редкое имя, правда? Простите, а ваше имя?

Гость тяжело опустился на стул и промолчал. Дан не решился повторить вопрос. Поплия Михайловна с приветливой улыбкой поставила перед пришельцем суп. Он сумрачно стал есть. Съел все, что ему подали. Выпил стакан крепкого чая. Ему стало легче. Он горячо поблагодарил радушных хозяев, потом долго молчал. Мать и сын убрали со стола и сели рядышком на низком диване. Чувствовалось, что они очень дружны.

– Не знаю, как мне быть, – растерянно обратился к ним гость, – со мной произошла очень странная история. Совершенно невероятная… Этого не может быть, понимаете? Я сам не верю. Мне все кажется – это сон и я вот-вот проснусь. Однако если мне не поверят, я почувствую себя оскорбленным… Мне будет больно.

– Так не рассказывайте, пока все не прояснится, – добродушно посоветовала Поплия Михайловна.

– Я даже не могу назвать свое имя… Это вызовет недоумение, вопросы… У меня голова кружится.

– Вы не волнуйтесь. Сейчас мы приготовим вам постель, и вы ляжете. А насчет имени… если вам по каким-либо причинам не хочется его называть, так и не называйте. Придумайте какое хотите.

– Тогда зовите меня… гм! Ну хотя бы Игнатий Константинович… Иванов. Пусть так. Если я не проснусь, то Ивановым и останусь. Тогда мне надо будет подыскать себе работу. Как это у вас делается?

– А кто вы по профессии?

– Ученый… физика, астрономия, космическая связь. Всю жизнь я этим занимался. Но… видимо, в этой ситуации… отстал. Необходимо несколько месяцев, чтоб войти в курс. А пока… любая работа. Я к тому же, сударыня, глух.

– На какой почве глухота? – спросила погромче Поплия Михайловна, отметив этот невероятный архаизм: сударыня.

– Еще в девять лет после скарлатины.

– Можно сделать протезы… совсем незаметно будет. А может, понадобится операция… Разве вы не обращались к врачам?

– Очень давно.

– Последнее десятилетие принесло огромные успехи в этой области. Я завтра свезу вас к врачу, и вам помогут. Я сама врач. Невропатолог и психолог. Но временно не работаю. Не могу. У меня… большое горе. Погиб мой муж.

– Мама! – Дан обнял мать. – Не надо, только не плачь!

– Я не плачу, Дани. Мой муж был космический сварщик, механик. Погиб при освоении Марса. Эта планета трудно поддается освоению… Вам плохо?

Игнатий Константинович поднялся со стула, губы его дрожали. Что его так потрясло?

– Идемте, я вас отведу в комнату отца, – мягко сказал Дан. – Вам надо уснуть.

– Разве я усну? Боже мой!

– Уснете, мама принесет вам успокаивающее.

Утром Игнатий Константинович проснулся свежим и успокоенным. Поскорее оделся. «Сон продолжается», – подумал он, осматривая непривычной конструкции мебель, матовую облицовку стен, непонятно из какого материала. Он подошел к окну. Необозримые дали – непривычно огромный горизонт – река, рощи, луга, причудливые постройки… Он взглянул на календарь. Прошло более ста лет!.. Значит, его признали. Признали при жизни… Дело не в этом. Освоение Марса, Луны. Мечты его сбылись. Но нет ни жены, ни детей. И сам он похоронен 19 сентября 1935 года… Видеть дату своей смерти? Кому же можно об этом рассказать?

Все-таки умер победителем. Но почему же он здесь, каким образом? Ах! Не все ли равно! Главное в том, что ему дано увидеть Будущее. Может, за его страдания.

Он вышел из комнаты, собранный и энергичный, сгорая от нетерпения увидеть, чего достиг этот Мир. Дана уже не было дома, ушел на завод, где он проходил студенческую практику. Поплия Михайловна накрывала на стол. Она внимательно оглядела незнакомца и, кажется, осталась довольна его видом.

Наливая после завтрака чай, Поплия Михайловна сказала раздельно и громко, чтоб он расслышал:

– Я не знаю, откуда вы, и не хочу спрашивать, пока вы не найдете нужным рассказать. Но, насколько я поняла, вы не знаете наших порядков, самой обычной техники. Вы… словно выходец из другого времени. Вы не можете пока жить один. Так вот, Игнатий Константинович, вы нам не мешаете нисколько. Поживите у нас, пока освоитесь. Все равно кабинет мужа пуст…

– Я так благодарен вам, Поплия Михайловна! Но… я же должен зарабатывать себе на хлеб насущный. Где мне лучше найти работу?

– Хлеб у нас бесплатный. Есть бесплатные столовые. За деньги у нас лишь предметы роскоши, импортные фрукты, вино. А то, чем вы собираетесь заняться – войти в курс наук, – это ведь тоже работа, и очень нелегкая. Иногда ученые меняют по каким-либо мотивам свою специальность, запираются на некоторое время в библиотеке, лаборатории, чтоб «войти в курс», как вы говорите. Общество это очень одобряет.

– Почему?

– Самые поразительные открытия были на стыках наук. А когда вам понадобится, вы имеете право поработать в лаборатории.

– Даже я… неизвестно кто и откуда.

– Неважно. Любой человек имеет право на место в лаборатории, приборы, если он чувствует, что может что-то дать науке, человечеству.

– Каждый? Простите, а коли он бездарен?

– Случается, что кто-либо переоценивает свои способности, – общество дает ему возможность убедиться в этом. Самостоятельная работа быстро это выявляет. Тогда ему помогут найти свое истинное призвание. Но обычно у нас работают коллективом. Директора проходят по конкурсу – любой может предложить свою кандидатуру, – решает тайное голосование. У нас никого нельзя навязать насильно. Вы еще разберетесь во всем этом. А теперь – пойдем в клинику.

Поплия Михайловна по-матерински улыбнулась и поднялась из-за стола. У нее были очень добрые и какие-то беззащитные глаза.

– В клинику? – неуверенно переспросил Игнатий Константинович.

– Вам же мешает глухота? Значит, надо от нее избавиться.

…Мир был полон звуков. Плескалась вода в реке, кричали птицы, носясь над черными гнездами, шуршали последние листья, шумел ветер. Потрескивала галька под ногами, смеялся ребенок, откуда-то доносилась тихая песня, гудки пароходов, лай собак, чириканье воробьев, отдаленный гул самолета. По движущимся тротуарам барабанил дождь, вскипая пузырьками, – милые голоса Земли, Слышать их было счастье. Если бы услышать голос Варварушки! Если бы она только знала, что с ним произошло.

Ему предложили операцию. Он согласился. Совсем не было больно. Лишь потом, немножко. Теперь бы он мог беседовать с друзьями, не заставляя их напрягать голосовые связки, с детьми… С Варварушкой. Больше всего он тосковал по жене.

Отвлечься помогала жизнь – новая, непонятная, быстротечная, деловито-радостная. Понемногу он знакомился с ней, тут же забывая о том, что узнал, чему мельком удивился или обрадовался. Его целиком захватила наука. Физика ушла так далеко вперед, породила столько самостоятельных дисциплин, о которых он и мечтать не мог, хотя смутно их провидел. Астрономия, – теперь уже и нейтринная астрономия, – пугала, жгла воображение. Сверхновые звезды, умирающие звезды, звезды второго поколения, звездные населения, нейтронные звезды. Фотоны большой энергии, антивещество, разбегающиеся галактики. Сталкивающиеся, взрывающиеся голубые галактики. Квазизвездные источники, радиоизлучения – квазары, удаленные от нас на миллиарды световых лет, обладающие неслыханной и невообразимой светимостью. Отголоски Большого Взрыва. За последнюю четверть века люди узнали о Вселенной больше, чем за всю историю человечества.

И со всем этим ему предстояло ознакомиться – и как можно скорее, – сжигало нетерпение знать.

Комната завалена книгами. На стеллажах, столах, стульях, прямо на полу. Фундаментальный труд по ракетной технике, курс общей физики Ландау, теоретические труды Эйнштейна, Нильса Бора, Петра Капицы, Николая Козырева. Книги и статьи современного гениального астрофизика Уилки Уолта, создателя темпоральной физики. Очень интересная, хотя написанная в основном языком формул, книга астрофизиков Марка Русанова и Николая Черкасова «Физическое свойство времени». Увидеться бы с ними и поговорить!!! Но он еще не готов к этому разговору.

Горы журналов со статьями: проблемы, дискуссии, гипотезы.

Далеко за полночь. В раскрытую фрамугу вливается морозный воздух. На ярко освещенном пластмассовом столе карта Луны. Оба полушария!.. Всю жизнь он ломал себе голову над тем, как выглядит Луна с той стороны. И вот – Море Москвы, горы, кратеры.

Кратер Циолковский – еще недавно действовавший вулкан. На его наружных склонах застыли потоки лавы. Побывать бы на Луне… на Марсе, прежде чем умереть. Может, он еще и добьется этого, раз уж очутился здесь? Надо работать, скорее работать. Но в работе ли одной дело? Тревоги современного человека, его вопросы, мечты и радости – что он знает о них? Что у него общего с ними? Тоска по звездам? Что даст он им? Может ли он что-то им дать? Не он ли скорбел, что опередил свое время? Чудо перенесло его к ним.

Так что же именно он принесет им? Себя самого – свои чувства, мысли, идеи, свое «я». Каждый человек незаменим и нужен, особенно тот, кто имеет что сказать – свое! Тайный, непостижимый, неповторимый мир личности – высший дар людям.

Игнатий Константинович снова склонился над книгой Русанова и Черкасова. Смелые создатели ее тоже, видимо, далеко опередили свое время. Из журналов и газетных подшивок Игнатий Константинович уже знал, что труд этот до сих пор не всеми понят, при оценке его возникали весьма бурные разногласия. Соавторы, начиная с загадки асимметрии (ньютоновская механика приписывала природе полную симметрию, тогда как на самом деле природа обнаруживает явную и по-своему закономерную асимметрию), переходили к вопросу, который задавали еще Блаженный Августин, а до него Аристотель и Платон: «Что есть время?»

Превращение времени в энергию, конкретная, выраженная в точных формулах связь между временем и энергией.