Текст книги "Взыскующие неба (СИ)"

Автор книги: Валентина, Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Когда Кромахи оправился достаточно, чтобы без костыля ходить по Скаре и ее окрестностям, Гильдас предложил вдвоем пойти в Байл. Даже если отец Уисдин уже ушел к себе на Айону, там, не считая местного священника, тоже человека уважаемого и весьма начитанного, мог оказаться какой-нибудь очередной высокоученый гость. Гильдас боялся, что Кромахи откажется идти в Байл – слишком горько могло быть ему это воспоминание. Но Кромахи внезапно согласился. Князь позволил друзьям отлучиться из Скары, несмотря на беспокойное время, хотя и удивился, чтС Кромальхаду понадобилось в Байле. Гильдас объяснил, что дал обет поблагодарить Бога за чудесное спасение Кромальхада, ну а тот попросился с ним, потому что, в конце концов, это касалось его напрямую. Никогда не помешает задобрить заодно и чужого бога, если он был к тебе добр и если ты еще рассчитываешь на покровительство высших сил...

Князь не стал спорить.

– Если Кромальхад вернется оттуда христианином, я рассержусь на тебя, Гильдас, сын Иннеса, – пошутил он.

– Если Кромальхад вернется оттуда христианином, Скара от того не ослабнет, – отвечал Гильдас. – Уж это я могу тебе обещать.

Им повезло: в Байле, кроме местного священника, гостил еще и старый отец Панкрасс из Дольдеха. Правда, оба они – и Панкрасс, и байлский священник по имени Христофор – были греками, и Гильдас усомнился сначала: поймут ли они, о чем речь? Но ведь наверняка в их землях тоже есть Иные, а значит, они должны знать, пускай и на свой лад, что это такое и бывает ли у Иных душа... Смутило Гильдаса и то, что Кромахи откровенно испугался. По пути тот храбрился, но, придя в Байл, сразу же нахохлился и в ответ на любые обращенные к нему слова делал вид, что ничего не понимает. "Может быть, – заговорил неприятный внутренний голос, – может быть, все-таки это существо – от лукавого. Да, оно не испугалось ни креста, ни молитвы, но погляди, как его начало корчить, стоило вам войти в святое место!". Тогда Гильдас поспешно, чтобы не испугаться самому, отвел Кромахи в странноприимный дом при церкви, предупредил отца Христофора, что его спутник – иноземец, он утомлен и болен, а сам пошел говорить с отцом Панкрассом. Отчего-то этому старику он доверял больше – наверное, потому что тот долго прожил и должен был всё знать.

Гильдас исповедовался, а потом, не давая себе времени передумать, рассказал отцу Панкрассу про Кромахи. Он сам не знал, чего ожидать – может быть, утешения, может быть, упреков или даже гнева... Не ожидал он, во всяком случае, что старый грек растеряется. Заставив Гильдаса еще раз повторить всё с самого начала, священник развел руками и произнес с величайшим удивлением:

– Но этого не может быть!

– Как же не может быть, отец Панкрасс, когда я видел это собственными глазами? – в отчаянии воскликнул Гильдас.

– Есть духи зримые и незримые, чадо, – сказал священник, – есть привидения, есть змеи, ехидны и прочие твари. Но о том, о чем ты говоришь, святые отцы Церкви молчат...

– Не может быть, чтобы ни один из них не видел Детей Холмов! Или... или чтобы в ваших краях их вовсе не было. Это значит, что ваша земля и ваши горы мертвы!

– Они оживлены Духом Божьим, Он же всюду пребывает, – строго сказал отец Панкрасс.

Гильдасу показалось, что сейчас он заплачет от досады. Неужели этот ласковый и умный человек убедил себя, что Иного народа не существует? Как иначе объяснить столь странное заблуждение? Слишком страшной казалась мысль, что Иных никогда и не бывало на тех землях, где родился отец Панкрасс – или что они бежали оттуда.

Бежали или были изгнаны.

"Выйдите ночью в холмы, отец Панкрасс. Неужели они покажутся вам безмолвны и безопасны? Как, как можно не видеть и не слышать того, что вокруг? Или же слаба моя вера, и мне кажется живым и опасным то, что для отца Панкрасса безвредно и мертво, как деревянный истукан?".

– Но... что же мне делать? И кто это?

– Если сказано о том в сочинениях святых отцов, я постараюсь помочь тебе, чадо, и извещу, как только что-нибудь узнаю, – терпеливо сказал отец Панкрасс, но Гильдас видел, что у старого священника дрожали руки. – А ты тем временем испытай его святой водой – подлей ему в питье или окропи незаметно, когда он будет спать.

– Отец Панкрасс, – безнадежно произнес Гильдас, – я уже испытывал Кромальхада, сына Бронаг самыми разными способами и могу сказать твердо: он не боится ни креста, ни Имени Божьего. Может ли статься, что после этого он все-таки – злой дух, призрак или демон? Или я должен надеяться, что в нем есть душа? Его облик совершенно подобен человеческому, он живет, мыслит и страдает, как человек, у него течет кровь, когда он ранен – и это человеческая кровь, а вовсе не такая, как у птицы или рыбы. Он доказал, что способен чувствовать – радоваться, гневаться, сострадать, спешить на помощь и быть верным. Для чего создавать существо, подобное человеку внешне и во всех привычках, но лишенное души, точно деревянная кукла?

Отец Панкрасс заговорил, осторожно подбирая слова.

– Господь всесилен, и пути Его неисповедимы. Мы многого не знаем об этом мире, чадо. Каждый человек – Сын Божий; может быть, и тот, кто вполне подобен человеку в своем обличье, мыслях и делах, не загражден от Божьей благодати. Если Он счел нужным наделить твоего друга человеческой душой, значит, такова Его воля, и вы встретитесь в Царстве Божием, когда окончится срок вашего земного бытия.

"А если нет?".

– А до тех пор люби его искренно, как Христос заповедал любить ближнего, просвещай, если он о том попросит... может быть, ты спасешь своего друга и сам через него спасешься, – отец Панкрасс вздохнул. – Но все-таки будь осторожен.

Уходя, Гильдас украдкой оглянулся. Старый грек стоял у окошка и словно прислушивался к чему-то.

Холмы и пустоши не были для него мертвы и безмолвны, они говорили с ним – пускай отец Панкрасс и не понимал их языка...

– Ну? Что сказал тебе твой книжник? – спросил Кромахи.

Он сидел в маленькой келье – добродушный отец Христофор, которого встревожил угрюмый и изможденный вид незнакомца, на всякий случай отвел ему отдельную комнату, в которой обычно помещали знатных паломников.

Гильдас помолчал...

– Послушай, что я прочту тебе, – сказал он наконец.

Я разожгу мой огонь поутру

В присутствии святых ангелов небесных.

Пусть Бог разожжет тебя в моем сердце,

Огонь любви к моему ближнему,

К врагу, к другу, ко всем моим родичам,

К воину, к слуге, к рабу,

Ко всякой живой твари, которая видит и славит Господа,

Да сбережет Он ее в С воих ладонях .

– Это сказал Коломба? – спросил Кромахи.

– Да.

– Значит, это и в самом деле ваш главный закон, про который ты мне говорил? Люби каждого человека так, как тебя любит бог – и так, как ты любишь бога? И этот закон придает людям силы жить и не умирать?

– Да.

Кромахи молчал долго.

– Спасибо, – хрипло проговорил он. – Теперь я буду думать.

Глава IX

Кромахи почти все время молчал, совсем как на первых порах после своего появления в Скаре. Но теперь он безмолвствовал и держался особняком не потому, что пренебрегал людьми и не желал с ними говорить. Просто ему слишком много нужно было обдумать, а думать Кромахи предпочитал в одиночку.

Он уже почти уверился, что войны не будет: Комгаллы не тревожили Скару, и князь поговаривал, что Старейшие и вправду взялись оберегать клан Макбрейнов. За этими словами скрывалось нешуточное беспокойство – кроме как на Старейших, князю мало на кого приходилось рассчитывать. Узнав, что Комгаллы стакнулись с Маккормаками, старый Макбрейн на всякий случай послал весть дружественным соседям, но три клана напрямую отказались воевать с Комгаллами, а еще два – Ландэйны и Скирвинги – пообещали помощь довольно-таки уклончиво. Задиристого князя Скары тоже любили далеко не все... Однако когда Иннес заикнулся, не заручиться ли, на всякий случай, поддержкой Байла, князь решительно сказал: "Нет". Он, не стыдясь, попросил бы равного пособить; но принять помощь от сильнейшего значило почти наверняка признать над собой его руку. Покориться Байлу старый Макбрейн никогда бы не согласился.

Однажды ночью Гильдас разбудил Кромахи и позвал на стену. Все взрослые обитатели Скары уже толпились у обрыва, вглядывались вдаль, в холмы, и переговаривались. Кромахи посмотрел туда, куда показывал Гильдас, и увидел в темноте цепочку размытых желтых пятен.

Это горели костры.

– Комгаллы? – вполголоса спросил он.

– Видишь, обнаглели так, что даже не сторожатся, – сказал с другого бока Дункан. – Быть войне. Князь велел зажечь сигнальный огонь, но с моря пришел туман – Ландэйны и Скирвинги, быть может, попросту ничего не увидят.

До света так никто и не ушел, пока князь не велел лишним убираться. Скара, скрепя сердце, занялась своими делами, но то и дело люди подходили к обрыву, чтобы взглянуть на стан Комгаллов, разбитый на пустоши. Сырой туман висел целый день, и только вечером, когда огни вражеского лагеря загорелись вновь, стало ясно, насколько они приблизились за день. Комгаллы не спешили – они развлекались охотой, пировали у своих костров и потихоньку двигались вперед, зная, что Скара никуда не денется. Впрочем, слишком далеко поодиночке они все-таки не отходили. До Скары доносились порой песни и воинственные кличи: Комгаллы подбадривали себя перед грядущей стычкой. Дункан не находил себе места и все просил у князя разрешения подкрасться в темноте поближе и выстрелить на голос – парень клялся, что обязательно в кого-нибудь попадет и успеет унести ноги. Князь не сомневался, но запрещал: нечего ворошить осиное гнездо без особой нужды.

На следующее утро в ворота Скары ударился камень, пущенный из пращи. Сделано это было просто так, из чистого озорства – и с вызовом. Комгаллы пришли воевать – и на Скару они смотрели как на добычу.

– Здесь полсотни мужчин и юношей, – сказал Энгус.

– Я соберу две дюжины женщин, которые хотят и могут взяться за оружие, – добавила Брега. – Они не уступят своим мужьям и братьям.

Князь одобрительно кивнул.

– Пусть вооружаются все, кто способен носить меч и щит.

– Многие мальчики захотят сегодня стать мужчинами.

– Тем, кто прожил тринадцать зим, я позволю встать на стену. Собирайте воинов! – велел князь. – Я пойду к воротам, говорить с Комгаллами.

Раздался сиплый звук рога: Комгаллы вызывали осажденных на переговоры. Жители Скары торопливо повалили на утесы. Старый Комгалл, подбоченившись, как король стоял на медвежьей шкуре, брошенной ему под ноги, в окружении четырех рослых молодцов. Вторая шкура, волчья, сцепленная лапами на груди, свисала с иссохших плеч старого вождя. Он снарядился на войну, как положено – и горделиво выставлял напоказ многочисленные боевые шрамы. Щеголяли отметинами и стоявшие вокруг молодцы, к тому же раскрасившие себе лица полосами синей и белой глины. Кто-то застучал мечом о край щита, и это подхватили все. Зловещий грохот перекатывался над равниной, пока Комгалл не вскинул руку. Тогда немедленно воцарилась тишина.

– Макбрейн из Скары! – крикнул Комгалл. – Ты слышишь меня?

Князь Скары появился на скале над воротами.

– Слышу, старый разбойник, – ответил он и тоже выпятил грудь, исполосованную шрамами, словно подзадоривая кого-нибудь из Комгаллов выпустить стрелу или метнуть дротик. – Чего тебе надо?

– Открой ворота и выходи драться в поле, – потребовал Комгалл. – Довольно тебе отсиживаться в крепости. Выводи своих воинов, померяемся силами.

Макбрейн угрюмо посверлил взглядом сыновей Маккормака.

– Я гляжу, ты привел не только свой клан. Ты вообще умеешь драться честно?

Комгалл ухмыльнулся.

– Если боишься проиграть, я, так и быть, велю половине моих воинов постоять в сторонке, чтоб наши силы сравнялись.

– Я не боюсь проиграть! – рявкнул князь.

– Тогда выходи. Вели женщинам запереть ворота за твоей спиной, чтоб никто из нас не прокрался в Скару, пока вы будете заняты битвой! Обещаю, мы не подойдем к воротам, пока хоть один воин Скары будет держаться на ногах!

– Иными словами, они сначала перебьют нас всех, не дав укрыться за воротами, а потом пойдут на приступ, – мрачно сказал Энгус. – Тем, кто прожил тринадцать зим, сегодня придется защищать своих матерей, когда Комгаллы войдут в Скару. Потому что все мы ляжем тут, на равнине перед крепостью.

– Мы не впустим их, – негромко произнесла Брега. – Пока останется в живых хоть одна женщина, способная сбросить со стены камень, Комгаллы не войдут в Скару. А если они все-таки сломают ворота...

– Тогда мы сами бросимся со стен, – дрожащим голосом сказала юная Мэрид, ее ученица.

Брега погладила девочку по голове.

– Макбрейн! – крикнул Комгалл. – Заклинаю тебя именем Нуаду, выходи в поле – иначе именем Нуаду я тебя прокляну, если ты этого не сделаешь! Выходи, или о тебе сложат злую песнь, которая навлечет бесчисленные беды на весь твой род! Ты хочешь этого, трус Макбрейн?

Князь Скары побледнел...

Иннес бросился к нему.

– Князь, умоляю, скажи, что тебе не страшны проклятия, – быстро и негромко заговорил он. – Скажи, что тебя и твой род охраняет сила, которая могущественнее Нуаду и злых песен! Запри покрепче ворота, и пусть себе лезут на утесы, если им угодно. А мы тем временем, благо туман разошелся, зажжем сигнальный костер и пошлем птиц с весточками к Ландэйнам и Скирвингам. Они наши союзники, они так же, как и мы, ненавидят Комгаллов. Только не выходи в поле! Их больше, они именно этого и ждут – тогда Скара погибнет!

Макбрейн оттолкнул его – без злобы, но очень решительно.

– Ты хочешь, чтобы я отдал себя под покровительство твоего бога? Но мой покровитель – Нуаду, и, боги свидетели, я не отрекусь от него в минуту опасности, даже если мне грозят его именем. Если я не выйду в поле биться с Комгаллами, Иннес, сын Сигдха, меня опозорят и засмеют по всей Шотландии, и ты это знаешь. Оставайся верен своему богу, а я останусь верен Нуаду. Твой бог тоже наверняка не терпит отступников.

Иннес молча склонил голову.

– Твоя воля, князь.

Князь обвел взглядом воинов Скары.

– Вы пойдете со мной или желаете остаться здесь? – глухо спросил он. – Быть может, я веду вас на смерть, зато нашим уделом не станут проклятие и позор.

– Мы пойдем с тобой все! – крикнул Дункан.

Князь обернулся к Иннесу.

– Это не моя воля. Это воля Скары. Впрочем, если твой сын желает, он может остаться в крепости. Никто не упрекнет его в трусости, таково мое слово.

Иннес стиснул зубы...

– Мой сын не боится ни проклятия, ни смерти, – проговорил он. – Его судьба – судьба Скары, князь. Всё в руках Божьих.

Тогда Макбрейн впервые улыбнулся.

– Ты прав, сын Сигдха. Боги лучше нас рассудят, кому жить, а кому умереть.

– Ты идешь, Макбрейн? – заорал Комгалл. – Клянусь, мы дадим вам выйти и подождем, пока женщины запрут за вами ворота. Каких еще уступок ты хочешь? Мне надоело ждать здесь и мерзнуть. Не испытывай мое терпение!

Князь Скары повернулся к дозорным.

– Открывайте ворота. Мы принимаем бой.

Комгаллы сдержали слово: они дали воинам Скары выйти из ворот и выстроиться на равнине. Кромахи стоял во втором ряду, а рядом с ним – Бойд, дрожавший от страха и от нетерпения.

– Ты не жалеешь, что получил меч, прежде чем успел вырасти и набраться сил? – спросил Кромахи.

– Н-не жалею.

Гильдас, стоявший с другой стороны, с коротким мечом и круглым щитом, беззвучно шевелил губами, глядя поверх голов. Кромахи знал, что тот молится.

– А ты что здесь делаешь, лекарь? – с улыбкой спросил он.

Гильдас обратил на него странно спокойный взгляд.

– Если что-нибудь случится, я буду нужен, – ответил он.

– Если что-нибудь случится, ты не успеешь. Ты приготовился к смерти?

Гильдас перекрестился, не выпуская меча.

– Я всегда к ней готов.

Старый Комгалл поднес рог к губам, чтобы подать сигнал, но, прежде чем он успел протрубить, Макбрейн крикнул:

– Вперед!

Сиплое пение рога захлебнулось, едва начавшись.

Скара первой ринулась в бой.

Кромахи казалось, что он летит. Земля, похожая на днище чашки, поворачивалась под ним, ветер бил в лицо. С боевым кличем, срывая голос от крика и почти не чуя ног, он бежал вместе со всеми. Впереди вдруг вырос кто-то, сплошь раскрашенный синим и белым, и сунул ему в лицо зазубренное копье. Кромахи, которого враз обдало холодом близкой смерти, увернулся, ударил мечом и чуть не выпустил его из руки. Он плохо умел драться таким оружием и впервые замахнулся на человека... Встречные попадались все чаще, и между воинами уже завязывались поединки. Передние вынуждены были замедлить бег, задние толкались, стараясь пробраться вперед, и Кромахи некоторое время болтался, сжатый чужими телами и щитами. Потом сразу несколько человек, которые до тех пор загораживали ему дорогу, бросились в сторону, навстречу противнику, и он внезапно оказался в одиночестве, среди рассеявшихся бойцов, которые, сбившись по двое и по трое, теперь рубились на равнине. В десяти шагах от него князь отбивался от двух Комгаллов, которые лезли к нему с топорами. Справа и слева защищались Энгус и Дункан. Кромахи кинулся туда же и хватил Комгалла по шлему так, что загудела рука, державшая меч, как будто он ударил по камню. Развернувшись на пятке, достал еще одного, который подбирался с ножом...

Старший Маккормак вспрыгнул на камень, с тяжелым копьем в руках. Он целил в силача Дункана: тот был ближе остальных. Князь краем глаза уловил взмах руки, посылающей копье, и в это мгновение, которое могло стоить Дункану жизни, успел выбросить щит вперед, заслоняя юношу. Он думал отбить копье; но удар, нанесенный с близкого расстояния, оказался слишком силен. Щит, висевший на левом предплечье, разлетелся в куски, копье пронзило плечо князя, и острие, пройдя насквозь, оцарапало Дункана. Подхватив запрокинувшееся тело князя, он опустил его наземь. Рядом тут же оказался Гильдас. Дункан, рыча от боли и от ярости, присел над лежащим князем, готовый закрыть его собой. Топор он держал одной рукой, а щит пришлось бросить, потому что вторая рука висела как плеть, и по ней струилась кровь.

Комгаллы, увидев, что князь Скары упал, взревели. Старший Маккормак спрыгнул с камня...

– Во имя Господа милосердного, он ранен, пощадите его! – закричал Гильдас, выставляя перед собой кинжал.

Но Маккормак был уже рядом, и этот крик не остановил бы его, а лишь раззадорил.

"Сейчас Гильдаса убьют! А вслед за ним и Дункана, и князя...".

Только в птичьем облике Кромахи успел бы преодолеть расстояние, которое отделяло его от Гильдаса. И тогда он перекинулся на бегу и понесся, точно выпущенная из лука стрела, не думая более про зарок, положенный Нуаду, и набирая скорость с каждым взмахом крыльев. "Дай мне сил. Дай мне сил! Прежде я мог ударом свалить оленя – дай мне сил и теперь, ты, смотрящий на меня, кем бы ты ни был, ибо я знаю, что Нуаду не простит ослушания, и не жду от него помощи!".

Маккормак, рыкнув, замахнулся – и тут же уронил меч и с воплем схватился за расшибленную голову. Черная птица, взявшись словно из ниоткуда, ударила его в темя мощным клювом, словно долотом.

Первыми спохватились не Комгаллы и даже не Гильдас; Энгус, заорав: "Оборотень!", взмахнул топором – и ворон, разрубленный почти пополам, упал наземь. Удар пришелся точно в грудную кость.

И грянул гром.

Воины опустили оружие. Гром прогремел и утих, но вместо перестука дождевых капель отчетливо послышалось звонкое цоканье копыт, как будто ехала по каменным плитам целая кавалькада. Те, кто первыми заслышали этот звук, принялись крутить головами по сторонам, чтобы разглядеть незримых всадников – и в ужасе застыли, когда поняли, что он доносится сверху. По кромке серебристо-серых туч, спускаясь все ниже, точно по каменным ступеням, ехала Морриган, и ее волосы цвета воронова крыла прядями выбивались из-под высокого шлема и развевались за спиной, хотя никакого ветра не было – ни дуновения. Шлем был украшен бронзовой вороньей головой, и черный плащ за спиной Морриган напоминал сложенные крылья, и пластинам боевого наплечника, застегнутого круглой бронзовой пряжкой, неведомый искусный мастер придал вид перьев, плотно прилегающих друг к другу.

Морриган держала в руке копье. Две дюжины воинов и дев на вороных конях – все в кольчугах и с оружием – ехали следом.

На плече у Морриган сидел ворон.

Князь, которого с двух сторон поддерживали Дункан и Энгус, привстал на колени. Старый Комгалл склонил голову перед суровой Девой Войны, которая почтила своим присутствием поле боя. Многие видывали в грозовые осенние ночи, как мчится по небу Благой двор, но никому еще не доводилось встречать Старейших лицом к лицу. Оба они, и Комгалл, и раненый, истекающий кровью князь Макбрейн едва дышали – от страха и от восторга. Казалось, вернулись времена прадедов, когда боги сходили на землю, чтобы принять участие в делах людей, когда битвы были кровопролитны и радостны, а посмертная участь ясна – во всяком случае, для тех, кто пал с оружием в руках...

– Ты пришла рассудить нас, Могучая? – спросил Комгалл, не сводя взгляда с копья в руке Морриган. Наконечник был обагрен кровью.

Конь Морриган коснулся земли. Люди расступились, а она, не обращая на них внимания, молча подъехала к тому месту, где лежал убитый Кромахи. Гильдас, закрыв лицо руками, стоял на коленях над ним. Он не пошевелился, даже когда Морриган подъехала вплотную. Свита, все так же молча и бесстрастно, следовала за ней.

– Я пришла забрать то, что не принадлежит людям, – сказала Морриган, и от ее голоса, звучавшего словно литая медь, загудели холмы. – Отойди, человек.

Гильдас, двигаясь, как во сне, посторонился, чтобы дать ей место. Морриган, не сходя с коня, сняла плащ, встряхнула его и бросила наземь, накрывая мертвого ворона.

– Иди ко мне.

Гильдас не знал, чего она хотела – но, должно быть, случилось то, чего Морриган никак не ждала. Птичье тельце – жалкий комок под плащом – стало вдруг вытягиваться и удлиняться, пока не обрело явственные человеческие очертания. И тогда лицо суровой девы стало цвета грозового облака...

Острием копья Морриган с высоты седла поддела плащ и сдернула его долой.

...и в третий раз Гильдас увидел весь мир алым, белым и черным. В его ушах прозвучали слова: «Я ухожу к моему отцу». Это произнес голос Кромахи, и Гильдас готов был поклясться, что его друг говорил улыбаясь...

На земле лежал человек. Гильдасу показалось, что он еще дышит, может быть вздохнул в последний раз – но нет, Кромахи был мертв, несомненно мертв, из огромной раны на груди уже не текла кровь, и руки быстро теряли живое тепло. Но его глаза не подернула белесая пелена, как у мертвых птиц – взгляд, хотя и неподвижный, был совсем человеческим.

Энгус опустился на колени.

– Прости меня, Могучая. Я не знал, что Кромальхад принадлежал к твоей свите. Он жил среди нас как человек. Никто не знал...

– Я знал, – тихо произнес Гильдас. – Знал и не сказал вам. Я боялся за него.

И вновь Морриган даже не взглянула на людей. Обратив лицо к небу, она громко сказала, словно пожаловалась кому-то:

– Я хочу забрать его и не могу! Что-то не его пускает.

– Значит, он принадлежит миру людей, – ответил Нуаду. – И ты ничего не можешь с этим поделать.

– Он принадлежит твоему Дому и моей Свите! Его мать была Иной крови!

– Но его отец был человеком.

– То есть, бессильным рабом.

Нуаду улыбнулся.

– Ты никогда еще не говорила так о людях.

– Я в бешенстве! Человеческая кровь слаба.

– Ну так попробуй забрать с собой его сына. Не можешь? Кромахи выбрал свой путь, и ты сама это видишь. Не нам бороться с судьбой.

– С чьей?

– С нашей.

– Ты говоришь так, как будто тебе ничуть не жаль его, Старейший, – в ярости проговорила Морриган.

– Мне жаль Кромахи , и я знаю, что наложил на него тяжелый гейс. Три раза он мог обернуться безнаказанно, а на четвертый его должны были убить те, кого он считал друзьями и соратниками. Кромахи не знал этого – но, думается мне, даже если бы знал , он все равно бы это сделал. У него появились друзья среди людей, а значит, мы утратили над ним власть, Морриган.

Дева Войны гневно тряхнула копьем.

– Что происходит, Нуаду? Я чувствую, как меняется мир.

Старейший ответил не сразу...

– Боги уходят.

Только тогда Морриган посмотрела на людей.

– Он желает остаться с вами. Похороните его, как положено у вас.

– Просишь ли ты виру за его смерть, Могучая? – негромко спросил князь.

Морриган покачала головой.

– Нет. Не мной был назначен этот гейс, и не мне требовать уплаты.

Она обвела взглядом воинов и женщин и приказала Бреге:

– Подойди сюда.

Брега, как обычно, держалась почтительно и чуть-чуть дерзко, словно не желала, чтобы ее заподозрили в излишнем раболепии. Чего ей было страшиться? Она ведь всё делала правильно, как ее учили. Но Гильдасу показалось, что сестра неимоверным усилием сдерживала себя, чтобы не пасть перед Морриган ниц от ужаса. Только ценой огромного самообладания Бреге удавалось не бояться Иного... Пытаясь говорить с ним на равных, она скрывала страх, точь-в-точь как дети, храбрясь перед старшими, скрывают дрожь и слезы. Встав перед Морриган, Брега не поклонилась – только слегка склонила голову, и Дева Войны улыбнулась...

– Ты единственная, кроме твоего брата, знала, что Кромахи не простой человек, потому что тебе дано видеть и слышать, – сказала Морриган. – Почему ты никому не сказала?

– Я не знала наверняка, – ответила Брега. – А когда убедилась в этом, слова Кромахи стали словами человека. Судьба должна была исполниться.

– Я не виню тебя.

– А я и не оправдываюсь.

Морриган улыбнулась вновь – горько и страшно. Свита за ее спиной напоминала каменные изваяния.

– Я не могу сделать подарок твоему брату, который стал другом Кромахи среди людей: его хранят иные силы, они и наделяют его Дарами. Я сделаю подарок тебе. Ты хотела бы стать сильной лекаркой; я дам тебе это. Более того, твой дар ты сможешь передать другой женщине – только женщине. Дочери. Или ученице.

Брега нашла глазами молодую Мэрид. Лишь тогда она поклонилась Морриган, по-прежнему не отводя взгляда, словно боялась, что копье с наконечником, как будто покрытым ржавчиной, вонзится в нее.

Наконец Морриган взглянула и на Гильдаса.

– Его отца звали Сэйрас, – сказала она.

Потом Дева Войны набросила на плечи плащ, напоминающий сложенные вороновы крылья, и издала странный звук, похожий на птичий клекот. Вместе со своей свитой она взмыла в воздух... кони перебирали копытами, точно шагая по невидимым ступеням, и так вся кавалькада поднималась над головами людей, пока не скрылась за облаками. Но и тогда еще доносился некоторое время перестук копыт, и слышалось легкое позвякивание кольчуг, какое бывает, когда всадники шевелятся в седлах.

Дункан, не сводя глаз с неба, тихонько потянул к себе топор. Но Энгус, обеими руками поддерживая обессилевшего князя, сказал:

– Если ты, Комгалл, хочешь боя, мы сойдемся с тобой один на один – или подожди, пока наш князь оправится от раны. Но сейчас мы не будем драться. Ты слышал, что сказала Могучая. Мы должны похоронить Кромальхада, это воля Старейших. Наши распри могут и подождать.

Комгалл задумался...

– Скара не будет драться сейчас, – повторил Энгус. – Чтобы на нее не обрушились беды, никто из нас не возьмется за оружие, пока Кромальхад не будет погребен. Я, Энгус, сын Алана, сказал. И если ты, князь Комгалл, вздумаешь возобновить бой, то покроешь себя позором навеки. Ты нападешь на безоружных, на тех, кто не подумает тебе сопротивляться, пока воля Старейших не будет исполнена.

Старый Комгалл склонил голову.

– Да будет так.

Комгаллы, подобрав оружие и унося раненых, зашагали прочь. Тогда Дункан отложил топор – и зашатался. Брега едва успела его подхватить.

Кромахи похоронили на холме, рядом с Фиахом. Могилу копали Гильдас, Иннес и Бойд – а потом старик ушел и увел мальчика. Гильдас остался один... Он долго сидел, выцарапывая на камне крест – тем самым ножом, которым Кромахи резал миски – а потом отряхнул ладони и осторожно погладил свежий рисунок.

– Я знаю, ты не обидишься, что я сделал это без твоего разрешения, – сказал он вслух. – Но все-таки, когда настанет Судный день, я надеюсь, что Господь увидит этот знак и позволит нам встретиться на небесах, если будет на то Его воля. Он поймет, что я не солгал.

Холмы молчали.

– Энгус спросил, хочу ли я виру за твою смерть, – продолжал Гильдас. – Я отказался. Ведь ты бы, наверное, сам не хотел, чтобы за тебя мстили и требовали уплаты. Энгус сказал, что даст серебряную чашу отцу Панкрассу, чтоб твоя душа не беспокоила Скару. Он, правда, не верит в то, что говорит отец Панкрасс, но все же...

Он помедлил.

– Я ухожу на Айону. Я давно туда собирался, но, наверное, теперь самое время. Скара обойдется без меня. Коломба и его ученики, быть может, разрешат мои сомнения – и тогда, надеюсь, мы увидимся с тобой вновь, Кромахи, сын Сэйраса, мы оба будем этого достойны. А до тех пор я буду за нас молиться.

Гильдас встал – и наверху раздалось карканье. Хлопнули крылья, и на плечо ему опустилась ворона.

– Здравствуй, Фиахна, – сказал Гильдас.

...Так они и шли. Фиахна то отлетала и возвращалась, то описывала круги над головой Гильдаса, то ехала, цепко держась когтями за его плечо. На привале она устраивалась на камне рядом или на соседнем дереве. Гильдас разговаривал с ней – рассказывал все то, что не успел рассказать Кромахи. Фиахна слушала внимательно, склонив голову набок и глядя на Гильдаса то одним, то другим глазом. Беседуя с нею в пути, Гильдас впервые после смерти Кромахи начал улыбаться...

Лодочник-монах, перевозивший эту странную пару на Айону, немало дивился тому, что ворона предпочла не лететь, а сидеть на плече у человека, нимало не стесняясь чужим присутствием. Лодочника птица рассматривала с любопытством и как будто слегка посмеивалась при этом. Казалось, она вот-вот что-нибудь скажет.

Впрочем, брат перевозчик прекрасно знал, что лишних вопросов задавать не надо.

На Айоне долго потом еще вспоминали брата с ручной вороной, которая жила у него в келье, а иногда, озорничая, принималась с утра пораньше прыгать по водосточному желобу и стучать клювом во все ставни подряд. На нее не сердились – в конце концов, у Кевина из Глендалоха жили ручные дрозды, и всем было известно, что дикая волчица по его повелению однажды выкормила осиротевшего олененка. Вороне нравилось, когда с ней разговаривали – правда, по мнению некоторых, брат Гильдас проделывал это с излишней серьезностью, но кто взялся бы с уверенностью утверждать, что вороне непонятно Слово Божье?

Эпилог

Отец Палладий рассказывал:

– ...а потом наш город постигло великое горе. Люди погрязли в грехах, и нас посетил Господь – на нас напали варвары ...

О н замолчал, как будто в смущении, и посмотрел на сидящих за столом . Но никто, казалось, не понял, что для отца Палладия, родом византийца , они тоже – варвары.