Текст книги "Взыскующие неба (СИ)"

Автор книги: Валентина, Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Гейс, – коротко сказал слепой Грейг, сидевший у камелька.

Кромальхад понял: в этом доме хлеб пекла одна только хозяйка. Кто знает, что случится, если за ступку возьмутся чужие руки?

– Что будет, когда твоя жена умрет? – спросил он.

– Я тоже умру, – спокойно ответил Грейг.

– Наверное, ты радуешься, что твоя смерть не за горами. Что за удовольствие жить слепым и слабым?

– Когда-то я был силен и крепок, – сказал Грейг.

– Я пережила четверых детей, семерых внуков и любимую правнучку, – сказала Айли. – Рада ли я, что скоро умру? Рада. Одни говорят – на небе, другие – внизу, под землей, но я свижусь с ними.

– И ты не хотела бы жить вечно?

Айли усмехнулась.

– Посмотри вокруг. Что в мире бессмертно? Даже камни меняют облик. Ты бы хотел быть камнем?

– Да, – сказал Кромальхад.

– Подожди – будешь, когда накроют могильной плитой. А я бы не хотела. Камень терпит снег и ветер, не в силах стронуться с места.

– Если ты с радостью ждешь смерти, я могу сделать тебе такой подарок.

– Ты убийца?

– Нет.

– Тогда сядь и не предлагай мне то, что ты дарить не вправе. Я подожду, ничего. Осталось не так уж долго. Старики знают, когда придет их срок.

Дел у Кромальхада было немного – поутру он топил очаг и приносил ведерко воды для Айли, латал ограду, если из нее от старости вываливались камни, а потом садился с Грейгом за работу. Грейг резал из дерева незатейливую посуду – миски, плошки – точнее, указывал Кромальхаду, как разметить и обстругать чурбачок, и брался за дело сам, доводил вещицу до ума – шлифовал куском пемзы и достругивал маленьким ножичком, который держал не за рукоятку, а за лезвие. Несмотря на слепоту, орудовал им Грейг умело и ловко, хотя и неспешно. Нехитрую науку Кромальхад освоил быстро. Заготовки у него выходили грубоватые, особенно поначалу, но вполне сносные.

Он много думал в это время. О том, что ему нужно многому научиться, если он надеется вновь вернуть милость Нуаду. Старейший был умен! он знал, как наказать его – не только запереть в человеческом теле, но и лишить сил, сделать слабее тех, на кого Кромахи всегда смотрел как на пыль под ногами. Нуаду вынудил Крылатого принимать от людей помощь и хлеб, да еще как принимать... если бы не выручили его пастухи на вырубке, может быть, он погиб бы там. Если бы лекарь Гильдас не вправил ему плечо, он остался бы калекой, кособоким, жалким и вынужденным кормиться из милости. Как смеялся бы над ним тогда Ураган! И без того Кромахи, вынужденный соразмерять каждый шаг, укрощать свои желания и гнев, помнить о том, что за спиной у него больше нет крыльев, сделался беспомощнее смертных.

И Патрик теперь был для него недосягаем. Старейший и тут показал свою власть, выпустив Кромахи в мир людей не сразу. После той памятной встречи, когда Крылатому был вынесен приговор, Нуаду дал ему время подумать и, может быть, успокоиться. Пока Кромахи думал, на земле сменились три поколения. В Ином мире время текло совсем иначе. Пускай Кромахи и не собирался – может быть – мстить Патрику, но Нуаду все-таки счел нужным придержать Крылатого.

В Скаре Кромахи тоже думал – и почти всегда молчал.

Иногда он хотел покончить разом, отдать себя на милость диких зверей на пустоши или броситься в море с утеса, так ненавистны становились ему люди с их бессмысленными разговорами, грязными хибарами, шумом, глупыми песнями, странными нуждами. Их точили болезни – Кромахи знал, что даже князь, лучший воин Скары, как бы ни был он крепок, сильно страдал от прежних ран и подступающих старческих недугов. Ни один человек не оправился бы от такой раны, которую некогда получил Кромахи в бою за красавицу Морну; тело у людей заживало медленно, а шрамы не сходили вовсе. Еще их постоянно мучил голод или жажда – Кромахи казалось, что люди непрерывно хотят есть и пить, точь-в-точь животные. Как он удивился, когда понял, что и сам не может больше обходиться без пищи по нескольку дней! Безобразно было убранство их домов, одежда вечно обтрепана, ноги в грязи, украшения никуда не годились по сравнению с теми, что носили девы из свиты Морриган... Когда люди пели, Кромахи едва сдерживался, чтоб не вскочить и не броситься прочь из дома – даже волки, думалось ему, воют приятнее. И эти нестройные выкрики под бренчанье струн или сиплый стон рожка люди смели называть пением! Кромахи вспоминал могучий голос Морриган, разносившийся между небом и землей, подобно звону литой стали, и усмехался украдкой – и в то же время ему хотелось плакать. А какие глупости говорили они, когда рассказывали о случайных встречах с Иным народом...

Кромахи тогда молчал, не вмешивался – чтобы не выдать себя. Он думал: пускай люди тешатся, пусть мнят, что обладают какой-то властью над Старейшими, умением призывать их по собственному желанию, подчинять своим законам. Им невдомек, что на самом деле это Старейшие снисходят к ним, если пожелают – и что любому из Иного народа достаточно щелкнуть пальцами, чтобы от смертного осталось мокрое место.

Люди ничего не знали и не имели никакой власти, разве что над неуклюжими произведениями своих рук, да и то лишь до тех пор, пока не вздумается порезвиться какому-нибудь домовику. Их ничто не охраняло – кроме собственного страха и соблюдения вечных законов жизни.

Не выходи ночью на перекресток. Не оставляй на столе два скрещенных ножа. Не забудь запереть дверь, когда стемнеет. Не выплескивай воду за порог в субботу.

Но Патрик – обычный человек – спас тех, кого проклял он, Кромахи, и вечные законы холмов и пустошей оказались бессильны перед оборванцем, подпоясанным веревкой, и перед той силой, которая стояла за ним, потому что она тоже была вечной. Кромахи догадывался теперь, что эта сила существовала до того, как появились холмы и пустоши. Недаром Нуаду молчал или говорил обиняками... он знал что-то такое, о чем не мог поведать своему крылатому приемышу – тот бы его попросту не понял.

Кромахи думал: люди не знают подлинной свободы и всего боятся – зверей, темноты, друг друга. У них нет Даров. Нет бессмертия или, на худой конец, долголетия, нет телесной крепости и здоровья, нет даже тех мелочей, которые отличают низших от высших, младших от старших, вроде умения видеть в темноте или понимать язык птиц. Как они вообще могут жить в своем убожестве и слабосилии? Кромахи, прежде не пачкавший рук в золе и в навозе, не смеялся над людьми только потому, что законы гостеприимства обязывали его молчать – как-никак, Скара приютила его, а потому следовало прикусить язык. Нуаду при расставании ничего не сказал Кромахи о том, что будет с ним, если он пожелает возвращения в Иной мир прежде срока. Старейший не воспретил этого... но наверняка рассердился бы. Он отправил Кромахи к людям жить, а не умирать.

Мешало ему и еще кое-что. Он не знал, что станется с ним, если он умрет до того, как получит прощение Старейшего и вернется в свиту Морриган. Хорошо, если Нуаду примет его дух и, невзирая ни на что, возвратит Крылатому прежнее обличье... а если нет? Неужели ему предстоит вечно скитаться в виде ненавистного слуа или просто бесплотной тоскливой тени, которые встречаются на болотах?

И тогда Кромахи решил: так уж и быть, он готов учиться и терпеть. Готов принимать от людей пищу – ведь кормят же они ловчих птиц, привязанных к насестам – и даже не кривиться от насмешливых взглядов. О, каким неумехой должен был казаться им чужак, не воин, не охотник, не мастер, приемыш, которого они взялись кормить и обихаживать из милости...

Старейший был умен. И все-таки Кромахи решился терпеть и ждать – лишь бы Нуаду позволил ему вернуться.

...туда, где ему не позволяли забыть, что он – сын ворСны и смертного. Туда, где из прихоти у него отняли крылья и запретили быть тем, чем он был всегда, не оставив ему никакого выбора, не оставив ничего, кроме безграничного отчаяния.

Однажды под вечер к Грейгу и Айли зашел рыжий Дункан. Пожелав старикам здоровья и спокойного сна, он обратился к Кромальхаду:

– Князь удивляется, отчего тебя до сих пор не было видно в его доме.

Кромальхад удивленно поднял бровь.

– Он не звал меня.

Дункан усмехнулся.

– Неужели правду болтают, что ты сын ирландского короля? Ты пришел к нам, а не мы к тебе. Негоже князю первым посылать к тому, кто ничем еще не успел себя прославить и никому не известен.

– Я приду, – коротко сказал Кромальхад. – Вот только закончу.

Дункан хмыкнул и ушел. Старики молчали. Кромальхад в тишине обтесал заготовку для миски, отложил ее в сторонку, встал, шагнул к двери... и на пороге столкнулся с Гильдасом.

– Я слышал, тебя хотят видеть в доме князя? – переводя дух, шепотом спросил тот.

– Да.

– Возьми с собой оружие.

– Ты думаешь, мне придется драться?

– Я думаю, тебя могут испытать сегодня.

Кромальхад смерил лекаря подозрительным взглядом... тот, видимо, не шутил.

Он застегнул на себе пояс с ножнами. Гильдас тем временем уселся на его место у очага и обвел глазами хижину.

– Тебе хорошо живется здесь?

– Мне не на что жаловаться. Меня сытно кормят, и спать мне не жестко. Я доволен моими хозяевами, они хорошо выполняют приказ князя.

Лекарь спросил негромко и словно с усмешкой:

– А они тобой довольны?

Кромальхад пожал плечами.

– Я тоже хорошо выполняю приказ князя.

Гильдас поворошил угли в очаге.

– Я побуду здесь, пока ты не вернешься. Нехорошо оставлять стариков одних.

Кромальхад хотел было спросить "почему?" – и не стал. Лекарю виднее.

Проверив, как ходит в ножнах меч, он шагнул в сумерки за порогом.

Возле дома князя, под навесом, где сушились шкуры, его ждали. Первым навстречу вышел Дункан, за спиной у него виднелись еще двое.

– Явился-таки? – спросил Дункан. – Гордости тебе не занимать... не кланяешься князю, не ищешь места за нашим столом, не приветствуешь тех, кто входит в дом, хотя сам живешь в нем из милости. Кто ты такой, молчун?

– Кромальхад, сын Бронаг, – был ответ.

– Кажется, ты не только заносчив, но еще и труслив, как женщина, – ехидно сказал Дункан. – Может, поэтому ты носишь имя матери, а не отца?

Меч со свистом вылетел из ножен, два клинка столкнулись – и зычный голос князя произнес:

– Довольно.

Дункан послушно отступил на шаг. Кромальхад остался стоять с мечом в руке.

С какой стороны ждать удара?..

– Меч в ножны, сын Бронаг, – велел князь. – Я вижу, ты и вправду привык носить оружие и отвечать ударом на удар, не спуская оскорблений. Можешь зайти в мой дом и сесть с равными.

Кромальхад убрал оружие. Несколько мгновений он стоял неподвижно; Дункан и его друзья, чуя затаенную угрозу, положили ладони на рукояти мечей – а вдруг этот странный ирландец решит, что над ним посмеялись, и предпочтет довести дело до конца? Но чужак наконец поклонился князю. Почтительно, хотя и неглубоко.

Тогда Рыжий Дункан дружески хлопнул его по плечу.

– Давно бы так!

Кромальхад, словно через силу, улыбнулся...

После пира он помог Дункану добраться до дома, а сам зашагал к хижине Грейга – прямо, не запинаясь даже в темноте. Гильдас, мешавший что-то в котелке, удивленно взглянул на него, когда тот открыл дверь.

– Вот как? Я думал, после первого пира ты вернешься не раньше утра.

– Многие остались ночевать под столом, – согласился Кромальхад. – Скажи, лекарь, зачем ты предупредил меня? Зачем велел взять оружие?

– Не хотел видеть тебя униженным, – ответил Гильдас. – Ты чужой здесь, тебе трудно.

Так Кромальхад обрел место среди равных.

Айли умерла утром. Грейг вечером. Чутье не подвело Гильдаса.

Когда стариков похоронили, он предложил Кромальхаду:

– Перебирайся ко мне. Нехорошо жить одному в чужом доме.

И добавил, не удержавшись:

– Грейг и Айли больше не смогут выполнять приказ князя.

Кромальхад – было видно – задумался, даже как будто хотел отказаться... Но все-таки явился со своими немудреными пожитками и принес с собой оставшиеся после Грейга заготовки. И, как ни в чем не бывало, уселся у очага – резать из чурбачка миску.

Поработав некоторое время, он поднял голову.

– Почему ты позвал меня к себе? Князь тебе ничего не приказывал.

– По-твоему, было бы лучше оставить тебя ночевать под оградой или в сарае?

– Ты жалеешь меня? – сердито спросил Кромальхад.

Гильдас честно ответил:

– Нет. Но я думаю, что негоже человеку проводить осеннюю ночь на улице.

И присмотрелся: гость держал нож не за рукоятку, а за лезвие.

Гильдаса вдруг осенило...

– Рукоятка рябиновая, – сказал он.

Кромальхад, удивленно приподняв бровь, взглянул на него – и протянул к хозяину руку с ножом. Гильдас понял, что сказал глупость: чужак безбоязненно сжимал в руке железо.

– Произнеси свои заклинания и убедись наконец, что я не дух и не демон, – насмешливо произнес Кромальхад.

Гильдас не выдержал.

– Если ты и человек, то странный. В каждый дом ты входишь как в собственный, не здороваясь и не благодаря, словно оказываешь ему честь. Ты не боишься, что однажды будешь бит за неучтивость, как только закон гостеприимства перестанет тебя охранять? Или же с тобой случится то, что случилось со старым Гэвином.

– А что случилось со старым Гэвином? – с удовольствием спросил Кромальхад.

– Однажды он попросился переночевать к одной вдове, но, вместо того чтобы уйти поутру, прожил у нее всю весну и все лето. И так-то она не разгибала спины, чтобы прокормить голодных ребятишек, а тут еще угождай гостю и неси ему все, что он ни потребует. Соседи советовали ей нарушить обычай и выставить старого плута за дверь, однако вдова только головой качала. Так шло до осени, когда женщины делают из соломы свясла – вязать снопы. Вдова принесла в дом охапку соломы и попросила Гэвина помочь. Она стала подавать ему солому, а он вить из нее веревку, с каждым шагом отступая все дальше назад. Так пятился он, пятился и незаметно дошел до порога, а там возьми и оступись. Мало того что кубарем выкатился во двор, так еще и упал в лохань, куда хозяйка сливала помои для свиньи. А вдова заперла за ним дверь, и никто больше в тех краях не пускал Гэвина ночевать.

Кромальхад усмехнулся.

– Теперь я знаю еще один ваш обычай: если шотландец хочет рассказать историю, он непременно ее расскажет, как бы мало она ни шла к делу.

– Закон гостеприимства чтят повсюду – я думаю, даже и в Ирландии, – не удержался Гильдас.

– Как и право свободного человека постоять за себя?

– Думаю, так.

– У себя на родине, – спокойно сказал Кромальхад, – я долго жил в изгнании за то, что вступился за имя моей матери и ответил ударом на оскорбление. А здесь за то же самое ваш князь впустил меня в свой дом и указал место за столом.

Гильдас помолчал.

– Мне лучше не расспрашивать тебя? – наконец проговорил он.

– Лучше не расспрашивай.

Глава IV

С утра Энгус повесил на ограду несколько набитых соломой мешков – пострелять из лука. Сначала те, кому нечем было заняться, просто глазели, потом кто-то первым не утерпел и побежал за луком. Когда предложили биться об заклад, Энгус, не любивший ни споров, ни суматохи, только плюнул, перевесил один мешок и отошел в сторонку, предоставив молодым развлекаться в своем кругу. Те, войдя в раж, изощрялись вовсю. Когда надоело дырявить мешки, принялись стрелять в ивовое колечко (не попал никто) и в старый сапог, надетый на палку. Из любопытства – поглядеть, какой лучник из чужака – предложили стрельнуть и Кромальхаду, который до тех пор смотрел на потеху, прислонясь к срубу колодца. Кромальхад не стал ломаться – взял лук, с трудом натянул тетиву до уха, примерился по мешку, но стрелять раздумал.

– Туговат для меня, – запросто сказал он, возвращая лук Дункану. И добавил, как будто с некоторым усилием:

– Ты хороший лучник.

Это понравилось – что признал чужое уменье. И совсем неожиданно было слышать похвалу от Кромальхада, который на любые слова был скуп.

Энгус протянул свой, поменьше.

– Ну-ка, попробуй.

И оценил опытным глазом, покуда Кромальхад целился: "Промахнется... рука без привычки".

Стрела ударила в край мешка, и Кромальхад с усмешкой вернул лук.

– Плохой из меня стрелок.

– Глаз верный, а рука слабовата, – сказал Энгус. – Захочешь, так научишься.

– Это вряд ли. Так, баловство.

– Ничего себе баловство! Умеючи можно и кабана с одной стрелы положить.

– Не люблю лук. Подлое оружие.

Энгус прищурился.

– Как так?

– Так – нечестное. Драться надо глаза в глаза...

Кто-то из молодых досадливо сплюнул.

– Верно. Сидели мы, помню, в Драмме с покойным Льялом...

– С покойным-то сидели?

– Ну, теперь покойный, а тогда, ясно, живой был. Там ему стрелу и всадили, через окно.

– Комгаллы? – со знанием дела спросил Энгус.

– А то.

Тринадцатилетний Бойд вдруг залихватски свистнул.

– Гляньте, как я!..

И, прежде чем остальные успели обернуться, спустил тетиву.

Яростный крик Кромальхада раздался одновременно с тупым ударом стрелы. Гильдас первым успел подхватить свалившееся с ограды черно-серое птичье тельце, насквозь прошитое стрелой, и тут же Кромальхад оказался рядом – споткнувшись на последнем шаге, рухнул с размаху на колени, чуть не свалил Гильдаса, запутался в плаще...

– Фиах!..

– Ты что? – испуганно спросил Гильдас.

Глаза у Кромальхада стали безумные, слепые – такие, что испугались все. Энгус на всякий случай задвинул Бойда за спину себе. Держа в ладонях мертвую птицу, Кромальхад обвел остальных взглядом, беззвучно шевельнул губами – то ли крикнуть собирался, то ли застонать – качнулся туда-сюда... Гильдас вдруг явственно, словно смотрел чужими глазами, увидел, как все вокруг – двор, стены, сруб колодца – окрасилось в три ослепительно ярких цвета, черный, белый и алый. Он мотнул головой, и наваждение прошло.

– Ты что? – повторил он.

Кромальхад наконец совладал с собой, перестал качаться.

– Ворона... – хрипло выговорил он. – Гейс у меня.

Энгус, человек опытный и много повидавший, подсел с другой стороны и пальцем осторожно погладил окровавленные перья.

– Вот оно как...

– Наш род... у меня гейс.

Энгус посерьезнел, поискал глазами Бойда.

– Что хочешь в уплату?

Кромальхад покачал головой.

– Ничего... больше ворон не убивайте. И... его похоронить.

Бойд нырнул за спины дружинников.

– Кого? – не понял Энгус.

Зато понял Гильдас.

Они похоронили Фиаха на холме. Работали молча, в два заступа, глубоко долбя каменистый склон, чтобы не добрались лисицы. Потом Кромальхад опустил в яму мертвую птицу, завернутую в кусок чистого полотна. Полотно дала Брега, сестра Гильдаса – не спрашивая, не возражая. Чужие гейсы уважали и даже не особенно удивились тому, что пришелец чуть не грянулся без памяти из-за убитой вороны – видали запреты и почуднее. Всем памятен был Айохэйр из Трива, у которого был гейс не пить текучей воды. Однажды, когда враги шли за ним по пятам, он, едва оторвавшись от погони, усталый и разгоряченный, спустился к ручью и, вместо того чтобы напиться из горсти, потянулся губами к воде. Бережок, на который он опирался руками, подломился, Айохэйр упал в воду, преследователи услышали всплеск, нашли Айохэйра и убили... С гейсами не шутят.

Поверх полотняного свертка Кромальхад положил алую бусину на нитке – свое единственное украшение. Лицо у него было каменное.

– Тебе грустно? – спросил Гильдас.

– Не знаю, – ответил Кромальхад и как будто с любопытством добавил: – А тебе?

– Да.

– Почему? Это ведь был не твой друг.

– Это был твой друг.

Кромальхад вздохнул.

– Я едва сдержался, чтобы не убить этого мальчишку.

– Я видел.

Кромальхад покосился на него, по своему обыкновению, одним глазом.

– Мальчишки часто стреляют по птицам, – продолжал Гильдас. – Бойд не знал, что ворону нельзя убивать.

Перед тем как снова взяться за заступ, он перекрестился. Кромальхад опять искоса взглянул на него.

– Ты тоже из них?.. Из тех, что пошли за Патриком?

– За Коломбой. Не только я, еще мой отец.

Кромальхад прищурился, не то насмешливо, не то зло.

– Ваш бог разрешает вам помогать тем, кто не с ним?

– Наш Бог не дозволяет для забавы убивать живых тварей.

Засыпали могилу и складывали небольшую горку из камней оба молча. Так же молча, глядя в стороны, спустились с холма.

За воротами к ним подбежал Бойд – видимо, нарочно дожидался возвращения. Он остановился в нескольких шагах от Кромальхада и, потупившись, сказал:

– Я прошу у тебя прощения за то, что подстрелил твою ворону.

Кромальхад молчал. Бойд неловко переступил с ноги на ногу.

– Ты меня простишь? – спросил он и оглянулся. Там, у коновязи, стояли Дункан и Энгус; видимо, они велели мальчишке просить прощения, пока Кромальхад не смягчится.

Тот отвернулся.

– Ну что ты? – шепотом спросил Гильдас.

Кромальхад, не ответив, зашагал к хижине.

Лекарь догнал его у сушилки с травами.

– Почему ты его не простил? – крикнул он.

Кромальхад не то что улыбнулся – как-то странно дернул уголками губ.

– Мне... как ты это сказал?... грустно.

– Ему тоже грустно, – с досадой сказал Гильдас. – И еще хуже теперь оттого, что ты держишь на него зло. А я... я разочарован, Кромальхад, сын Бронаг. Я думал, ты... больше похож на человека.

Кромальхад вздрогнул... несколько мгновений он стоял, сгорбившись, а потом произнес:

– Хорошо. Пусть... кто-нибудь скажет мальчишке, что я его прощаю. Я пока не могу сам.

И побрел прочь.

Уже стоя на пороге своей хижины, Гильдас посмотрел вслед Кромальхаду – тот, цепляя ногами землю, угрюмо шел куда-то, нахохлившись, волоча плащ... Гильдас не выдержал.

– Кромальхад! Зайди, мы помянем твою птицу. Ты сказал, ее звали Фиах?

Кромальхад застыл на мгновение, потом оглянулся – и кивнул. Видно было, что он обрадовался приглашению. Идти сейчас, после размолвки с Гильдасом, в общий зал, где стоял дым столбом, где ржали и хвастали дружинники, ему было нестерпимо.

– Его звали Фиах, – поправил он.

Держа в руках деревянный кубок с медом, Кромальхад спросил:

– Значит, ты тоже веришь в этого странного бога? Зачем, если есть Нуаду? Твой Йеса слишком молод, чтобы быть сильным.

– Напротив, он стар. Стар как мир.

– Ну уж не старше Нуаду.

– Нуаду – ребенок по сравнению с ним. Нуаду властен только над этими землями, а Бог над всем миром.

– Так не бывает. Одни боги – в землях франков, другие – в землях римлян. В каждой земле – свои боги, так же, как в каждом королевстве – свой король. Не бывало такого короля, который правил бы целым миром. И это разумно, потому что тогда ему не хватило бы войска для защиты границ.

– Какие же границы защищать королю, который правит всем миром? – с улыбкой спросил Гильдас.

Кромальхад нахмурился, почуяв свой промах, и потребовал:

– Расскажи мне о вашем боге, который родился от другого бога и от смертной женщины.

Гильдас рассказывал, а Кромальхад внимательно слушал, иногда с легким сомнением, иногда покачивая головой в знак согласия.

– Значит, когда его мать умерла, бог взял ее на небо? Она стала богиней?

– Нет, но ее душа обитает на небе в вечном блаженстве.

– Это справедливо. Она родила ему хорошего сына. Только почему же он позволил привязать себя к кресту и убить? Он не был воином?

– Не удивляет же тебя, что Кухулин позволил женщине поднести ему собачьего мяса, хоть и знал, что это сулит ему смерть?

– Кухулин не был богом.

– Боги тоже умирают.

– Я знаю. Скажи, бог дал своему сыну крылья, чтобы тот поднялся на небо?

– Он мог летать и без крыльев... – Гильдас вдруг улыбнулся. – Ты все время об этом спрашиваешь. Уж не думаешь ли ты сделать крылья, чтобы подняться на небо?

– Человеку проще броситься с утеса, чтобы добраться до неба поскорей, – с горечью ответил Кромальхад. – Что говорит твой бог о тех, кто прежде срока сводит счеты с жизнью?

– Он не принимает их, если они делают это по своей прихоти.

– Значит, человек обречен страдать, пока бог не пошлет за ним смерть?

– Почему страдать? Разве я, Брега или Энгус похожи на страдальцев? Разве ты страдаешь?

– Да! – резко ответил Кромальхад.

– Ты здоров и крепок, у тебя две руки, две ноги и два глаза, и ты сам говоришь, что твоя совесть не обременена чужой кровью. Почему же ты страдаешь?

– Потому что... – Кромальхад тряхнул головой. – Потому что я разлучен со своими родными и друзьями и вряд ли увижусь с ними когда-либо. Тебе этого мало?

– Но они живы?

– Да.

– Утешайся этим.

– Моя родина далеко.

– Но она не захвачена врагом и не опустошена мором?

– Нет.

– Утешайся этим.

– Слабые утешения ты мне предлагаешь, Гильдас.

– Мой Бог предложил бы тебе бСльшее утешение, но ты Ему не веришь.

– Я служу Нуаду.

– Он утешит тебя, когда придет твое время?

Кромальхад молчал.

Брега, сестра Гильдаса, жила в своей хижине одна. Там всегда пахло сухими травами, даже сильнее, чем у Гильдаса – сладковато и удушливо, потому что травы и цветы висели целыми гроздями и пучками, закрывая стены. Бреге уже перевалило за тридцать, но ни мужа, ни детей у нее не было. Мудрые Женщины не вступают в брак. Любовь к мужу и заботы о детях – говорили они – мешают смотреть и слушать, облаком заволакивают взгляд, тяжестью виснут на руках. Мудрая живет не ради себя, а ради своего клана – и ради него она отрекается от семейного счастья и радостей любви.

Брега училась врачевать, составлять зелья, слагать заговоры – об этих ее умениях, во всяком случае, было известно всем – и еще многому другому, тому, что положено знать Мудрой Женщине, но о чем другие могли только догадываться. Тайны женщин священны, а секреты Мудрых – вдвойне. Никому не пришло бы в голову подглядывать и подслушивать, когда Мудрые Женщины, сойдясь в урочный день из разных мест, усаживались в кружок в том доме, который им угодно было выбрать. Иногда это был дом князя, иногда самая бедная лачуга. Они негромко о чем-то разговаривали, суча нитки и усердно работая пестиками в деревянных ступках. Мужчины полушутя говорили, что предпочли бы столкнуться на пустоши с Неблагим двором, чем помешать Мудрым Женщинам во время совета.

Хотя Бреге нужно было прожить еще лет двадцать для того, чтобы обрести полное право голоса в совете, но она уже вышла из ученичества и считалась не по годам рассудительной. Две девушки, некогда поступившие в ученицы к местной Мудрой вместе с ней, не выдержали многолетнего трудного испытания и завели семью. Брега выдержала, хотя и думала иногда с горечью, что добилась редкой чести – именно ее могли поднять с постели до рассвета, когда кому-то требовалась помощь, иная, чем та, которую мог оказать Гильдас. Например, если нужно было принять ребенка.

А еще она могла посреди ночи выйти на пустошь за травами и вернуться живой и невредимой. Хотя, может быть, Брега просто запрещала себе бояться. Говорили, что однажды бродячие огоньки, эти беспокойные духи, направились к ней – и рассыпались, словно от удара, когда она вскинула руку. Брега шагала среди вереска смело, хотя и почтительно, и Иной Народ с улыбкой смотрел на нее – и тихонько уступал дорогу, прежде чем Брега успевала что-либо заметить. В ней, как и во всякой Мудрой, чуяли свою, причастную тайнам холмов и пустошей.

Как почти все Мудрые, Брега почитала Старейших и Нуаду. А потом появился тот человек, Коломба, ирландец, ученик отшельника, праправнук разбойника Ниалла, некогда державшего в плену юношу по имени Патрик. Еще в Ирландии Коломба основал несколько монастырей, а потом отправился в Шотландию и выстроил монастырь на острове Айона. Говорили, что из Ирландии он был изгнан после того, как тайно списал книгу псалмов у настоятеля Клонардского аббатства и отказался отдать копию. Защищаясь перед верховным королем, он объявил, что написанное в книге принадлежит всем, кто способен ее прочесть, что знание нельзя запереть под замок. В жилах Коломбы текла кровь королевского дома; четверо двоюродных братьев поддержали его, и один из них был казнен по приказу верховного короля. Тогда в Ирландии вспыхнул мятеж, и королевское войско было разгромлено в битве при Кул Древне, потеряв три тысячи воинов убитыми. После этого Коломба, чувствуя себя виновным в том, что пролилось столько крови, покинул родину навсегда...

Так он и проповедовал, как переписывал книги – не заграждая знания для тех, кто его искал, бродя по Ирландии и потом по Шотландии, стучась в запертые ворота крепостей и не страшась направленных на него мечей.

Когда старый Иннес после смерти жены решился принять веру, о которой говорил Коломба, Брега ответила, что предпочитает хранить верность обычаям предков. Отец пробовал переубедить ее, но дочь оставалась непреклонна.

– Ты надеешься встретиться с матушкой, когда умрешь – на небесах, как обещал Коломба, – сказала она. – Что ж, это твой путь. А меня никто не будет ждать после смерти. Я – Мудрая. Вдруг Старейшие разгневаются и лишат меня своего благословения, если я откажусь от них?

– Бог Коломбы даст тебе силы врачевать, – сказал тогда Гильдас.

Брега улыбнулась.

– А если нет? В Старейших-то я уверена. Я все делаю правильно.

Гильдас последовал примеру отца. В деревне было тогда четыре семьи христиан. Ближайший священник, старый грек по имени отец Панкрасс, жил в Дольдехе, в нескольких часах пути от Скары. Князь Макбрейн придерживался обычаев предков, однако своим христианам не препятствовал ни в чем и порой ходил советоваться к старшему из них, как пошел бы к любому мудрому человеку. В трудную минуту от помощи не отказываются, от кого бы она ни исходила. К тому же князь видел Коломбу своими глазами и даже сидел с ним за одним столом, слушая его речи. Он признавал, что Коломба мудр и что в книгах, которые тот читал, есть истина. Бог, который умер и воскрес – сильный бог. Смущало его другое. "А как же те, кого мы чтили до сих пор? – допытывался князь. – Неужели боги наших отцов – враги того, кто, по словам Коломбы, создал весь мир?". Однажды он целый вечер просидел с Иннесом, отцом Гильдаса, пытаясь вникнуть в смысл его слов, однако остался при своем. Отец часто жалел потом, что ему недостало учености и красноречия, чтобы убедить князя... "Я не Коломба", – с сокрушением сказал он.

Вечером Брега вышла из дома и увидела Бойда, сидевшего под навесом.

– Ты что тут делаешь? Гляди, не вздумай обрывать мою траву.

Бойд провел по лицу рукавом, отчего оно отнюдь не сделалось чище.

– Как мне быть, Брега? – жалобно спросил он. – Мне велели просить прощения за то, что я сделал, а он не желает меня прощать... а я... а я...

Бреге показалось, что мальчик вот-вот расплачется. Но он усилием воли совладал с собой и подавил слезы – Бойд вспомнил, что он уже взрослый, почти воин и скоро получит меч.

– А я не нарочно! Оно как-то само случилось...

– Но-но, – сурово перебила Брега. – "Не нарочно, оно само" – так только маленькие дети говорят. Ты же не маленький?

Бойд шмыгнул носом и выпрямился.

– Я не знал, – угрюмо сказал он. – И я не хотел его обидеть.

– Вот так-то лучше. Что ж, иногда приходится полной мерой расплачиваться за то, что мы делаем по незнанию. Если ты готов ответить за свой поступок, как мужчина, я скажу тебе, что делать. Тогда беда не будет преследовать тебя по пятам.