Текст книги "Взыскующие неба (СИ)"

Автор книги: Валентина, Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Ему сказали, что он сильный и храбрый, что он настоящий воин. И он не мог предать тех, кто ему доверял.

Сейчас он тоже ненавидел братьев Маккормаков, хотя они не сделали ему ничего дурного. Кромахи стоял над ними – и отчаянно хотел оставить неизгладимые метки всем трем братьям...

И тут его шеи коснулось холодное железо. Очень осторожно, но так недвусмысленно, что Кромахи понял сразу: делать резких движений не следует.

– Чего тебе здесь надо? – спросил голос.

Потом Кромахи долго бранил себя за то, что попался так глупо. И действительно, ему некуда было деваться. Если бы он, перекинувшись, попытался выскочить в крохотное окошко, его, скорее всего, убили бы, не позволив ускользнуть. Вылететь в дверь тоже не получилось бы, потому что караульные, заметившие, что по дому князя кто-то бродит с плошкой в руках, вошли и закрыли ее за собой... Поэтому Кромахи, подавив желание немедленно перекинуться, просто стоял и смотрел, как ошалелые дружинники спросонок нащупывают оружие, как шевелится в углу занавесь, за которой почивал старый Комгалл.

Ему хотелось и плакать и смеяться от собственной глупости – а еще было очень страшно. Кромахи уже приходилось полагаться на милость людей, но он никогда еще не бывал в их полной власти, когда над ним могли сотворить любое жестокое дело. Комгаллы были настроены отнюдь не добродушно: им очень хотелось знать, каким образом загадочный чужак оказался в их неприступной крепости. Дозорные клялись, что в ворота он не входил. Поначалу обитатели Уски посматривали на незнакомца с опасением и теснились вокруг, не решаясь лишний раз его тронуть – только связали покрепче – но молчание Кромахи наконец разозлило их, посыпались угрозы и брань. Один из Маккормаков ударил первый, так, что Кромахи едва устоял на ногах.

"Нужно дотянуть до рассвета и сделать так, чтобы меня вывели на двор, – мелькнуло у него в голове. – Сова уже улетит, а стрела, быть может, не догонит. Только бы дотянуть...".

У Комгаллов были крепкие кулаки. Впрочем, Кромахи отдал должное воинам Уски: для начала побили его не слишком сильно, так, дали понять, что дальше будет хуже. Как только он оказался на полу, князь велел своим людям отойти. В конце концов, пленник должен был еще ответить на вопросы. Дождавшись, когда Кромахи сядет, старый Комгалл медленно и внятно спросил:

– Кто ты такой? Как пробрался в крепость?

Кромахи молчал.

– Дайте ему вина, – велел князь и вновь обратился к пленнику: – Если ты скажешь сам, тебя больше не будут бить. Кто ты? Тебя подослали к нам?

Тот сидел неподвижно, ссутулившись, и только исподлобья посматривал по сторонам. Старший Маккормак замахнулся – князь остановил его.

– Не так! Ты убьешь его, а толку не будет. Тащите жаровню.

Кромахи вздрогнул...

Если здесь его изувечат, он не сможет лететь, даже если потом окажется во дворе.

– Я буду говорить, – хрипло сказал он – так неожиданно, что старый Комгалл отступил на шаг. – Я покажу то место, где поднялся по скалам.

– Ты врешь! – крикнул кто-то. – На Уску невозможно влезть! Многие пытались – и все они сорвались и разбились насмерть.

– Я покажу это место, – повторил Кромахи.

Еще не рассвело, недостаточно рассвело, но что ему оставалось делать? Только надеяться, что сова соскучилась ждать и давно улетела, что его выведут на стену и не будут держать, что он не запутается в веревках... Всё было против него, и Кромахи знал, что наверняка погибнет, разбившись о скалы, если попытается выполнить то, что задумал – но лучше погибнуть так, чем под пытками в разбойничьем гнезде.

У него не было выбора.

Или был? Остаться или улететь, жить или погибнуть, рискнуть или сдаться, рассказать всё Комгаллам в надежде на милость... Кромахи мысленно усмехнулся, шагая со связанными руками по стене: в последнее время он только и делал, что выбирал.

Значит, вот как живут люди? Тяжелое же это бремя... Мало того что они слабы и уязвимы, так им еще постоянно приходится выбирать, в основном между плохим и худшим. Сделай шаг вправо – сорвешься в пропасть, шаг влево – умрешь другой смертью, может быть еще более мучительной.

Внизу, под стеной густо клубился туман, и Кромахи показалось, что он нашел просвет – там скала обрывалась отвесно, и, насколько хватало глаз, не торчало ни валунов, ни деревьев. Но его человеческих глаз хватало не так уж намного – кто знал, какая опасность таилась среди клочьев тумана? Было не светло, а серо, до настоящего восхода оставалось не меньше часа.

– Здесь, – сказал Кромахи и остановился.

Воины остановились тоже и стали вглядываться в туман. Кромахи никто не держал, а тот, кто стоял ближе всех к нему, отступил на шаг... и тогда он, оттолкнувшись, бросился вниз головой со стены.

Комгаллы оцепенели от неожиданности, и никто из них не успел пустить стрелу вдогонку. Кромахи, слыша за спиной их крики, нырнул в туман, как ныряют с лодки в воду – раз, два, три! – веревка соскользнула с крыльев, он тяжело хлопнул ими и вовремя разминулся с опасным каменным уступом, который как раз выдвинулся из тумана ему навстречу. Именно об этот уступ он наверняка разбился бы в человеческом обличье. Помятый, раненый, с растрепанными крыльями, Кромахи почти не мог лететь – только поймать ветер и благополучно спуститься. А там, отдохнув и дождавшись утра, он полетит домой, в Скару...

И тут он снова услышал над собой проклятый знакомый звук.

Сова таки дождалась его.

Кромахи больше не превосходил ее ни быстротой, ни ловкостью, она неминуемо должна была догнать и схватить усталого, обессилевшего ворона. Кромахи понял: нет смысла увертываться и вилять, на сей раз сова окажется сильнее. И, как только внизу показалась черная земля, как только закончились торчавшие из каменной стенки валуны, он перекинулся прямо в воздухе, не дожидаясь, когда его ноги обретут опору.

Человеческое тело Кромахи преодолело оставшееся до земли расстояние и гулко ударилось подошвами оземь. Поверхность была неровная и каменистая; он, враз отяжелевший, приземлился почти наугад, не выбирая места – и правая щиколотка хрустнула, а левая остро заныла. От боли Кромахи чуть не потерял равновесие, но медлить было некогда – сова настигала его...

...и в тумане перед ней выросла человеческая фигура. Сова не успела свернуть, она лишь суматошливо захлопала крыльями по воздуху, пытаясь остановиться – и получила такой удар кулаком в грудь, что отчетливо послышался треск. Испустив сдавленный крик, сова кое-как перевалила за груду камней и исчезла из виду. Может быть, там она и упала – Кромахи этого не никогда не узнал.

Ковыляя, он сделал несколько шагов в сторону, и силы покинули его окончательно. Кромахи понял, что далеко не уйдет. Стиснув зубы, цепляясь руками за землю, он почти на четвереньках дотащился до большого камня и сел, чтобы отдышаться. Собраться с духом, может быть соорудить костыль, во всяком случае – понять, сломал он ногу или только подвернул. Близко, слишком близко от Уски, но что делать?

Он смертельно устал, не мог ни идти, ни лететь. Хотя бы полчаса отдыха...

Под чьими-то шагами неподалеку заскрипели камни. Послышались голоса. Кромахи встрепенулся: похоже, старый Комгалл послал кого-то из своих людей поискать под стеною тело. Вероятнее всего, князь Уски не сомневался, что загадочный чужак разбился насмерть, но вождь должен быть слишком беспечным, чтобы не удостовериться собственными глазами... Голоса приближались, Кромахи различал уже отдельные слова – да, воины искали его и переговаривались между собой вполголоса, с опаской. А он, в полном изнеможении, сидел на камне, совсем близко, и не мог двинуться с места, даже если бы пожелал. В человеческом обличье он никуда бы не делся, а в птичьем... в предутреннем тумане наверняка таились еще совы и другие опасности. Кромахи вдруг охватило какое-то странное отупение; ему стало все равно, что его сейчас найдут, потащат обратно в крепость или попросту убьют на месте с перепугу, внезапно обнаружив живым.

Над ним раздалось негромкое карканье, очень знакомое. Зашелестела ветка, на которую опустилась птица; Кромахи, проклиная слабые человеческие глаза, вгляделся в утренний туман – и увидел Фиахну. Под кустом, на котором она сидела, виднелась старая нора или просто щель между камнями, наполовину заваленная грудой хвороста... Оцепенение прошло, Кромахи торопливо подполз к кусту, руками разбросал сухие колючие сучья, загородившие вход, а потом, уже в птичьем облике, беспомощно шурша распростертыми крыльями и обдирая грудь о землю, заполз в темноту. Это действительно оказалась нора, она заканчивалась небольшим круглым расширением, вроде залы, в котором он даже смог развернуться головой к входу. Если бы за ним вздумал последовать какой-нибудь хищник вроде хорька, его ждал бы острый, как наконечник стрелы, клюв. Кромахи еще мог им владеть с достаточной силой и меткостью, благо простора для этого не требовалось.

Снова послышалось карканье, и кто-то заслонил собой лаз. Скребя когтями по камню и прижимая крылья к бокам, в нору влезла Фиахна. Добравшись до "зала", она тоже развернулась и устроилась головой к входу. Так, тесно прижавшись друг к другу, Кромахи и Фиахна просидели до утра.

Глава VII

У Гильдаса с самого утра ничего не ладилось. Как он ни уверял себя, что Кромальхад сам решил свою судьбу, бог весть на что обидевшись и разорвав былую дружбу, подспудно Гильдасу все-таки казалось, что он виноват. Виноват, что надолго оставил Кромальхада одного и позволил ему наслушаться похвал в доме князя – неудивительно, что у бедняги, после долгого вынужденного воздержания, голова пошла кругом, ведь тщеславия и гордости Кромальхаду было не занимать. Виноват, что разрешил ему отправиться в Уску – как был бы виноват наставник, отпустивший ученика в опасный путь без достаточной подготовки.

Но Кромальхад – не ребенок и не юноша, он взрослый мужчина и воин. Во всяком случае, так он выглядел и так держался. На взгляд Гильдаса, ему было уж никак не меньше тридцати зим. Однако давешняя ссора, во время которой Кромальхад злился и плакал, как разобиженный мальчуган, заставила его внезапно усомниться в этом...

Кромальхад вел себя, как человек, никогда не видавший людей. Может быть, он вырос в заточении? Или при рождении он был оставлен матерью и его вырастили дикие звери? Случалось и такое... Гильдас своими ушами слышал историю о Кенуиге из Урзаха, которого в младенчестве подобрала и вскормила медведица, сообщив ему силу десятерых. Вернувшись к родным, Кенуиг обрел дар членораздельной человеческой речи, но, впадая в гнев, сразу принимался рычать, и он никогда не срезал ногти, и все тело у него поросло жесткой курчавой шерстью. Говорили еще, что великий и таинственный город Рим, откуда на памяти прапрадедов приходили бронзовые легионы, выстроившие великую стену против пиктов, и где, еще раньше того, проповедовал и умер бесстрашный Питер, ученик Йесы – так вот, говорили, что Рим выстроили двое братьев, вскормленных молоком волчицы...

"Кто он и что ты о нем знаешь? Откуда он взялся в ваших краях и отчего поначалу тебе пришлось водить его едва ли не за руку, разъясняя такие вещи, которые должны быть знакомы и понятны любому, кто вырос из детской рубашонки? А потом, едва набравшись опыта, он восстал против тебя, как глупый и храбрый сын, у которого едва пробивается борода, восстает против благоразумного отца...".

Да и как он мог бы удержать Кромальхада? Если не добрым словом, то разве что силой – но, дойди дело до стычки, Кромальхад одолел бы его, усугубив ссору стыдом поражения. И к тому же за ним стоял князь. Что сказал бы Гильдас старому воину? Что Кромальхада нельзя отпускать в Уску, потому что с ним случится неладное, неизвестно что, но непременно случится?

Его подняли бы на смех, и правильно бы сделали.

Возможно, он должен был попросить Брегу – пусть бы она, своей властью Мудрой Женщины, воспретила князю куда-либо отпускать или посылать Кромальхада.

До каких пор?

Пока не выяснится, кто же он такой. Что он такое.

Отчего-то сегодня это особенно не давало Гильдасу покоя.

Он вышел за дверь сполоснуть котелок, и тут от солнца отделилось и полетело к нему что-то черное, двигаясь в воздухе зигзагами, словно гигантская летучая мышь, невесть откуда взявшаяся днем. Гильдас в удивлении стоял и смотрел, даже не думая отстраниться; когда странное существо, колыхаясь вверх и вниз на лету, приблизилось, он едва успел подставить руки, чтобы оно не шмякнулось ему в лицо.

У него на руках лежала птица – то ли некрупный ворон, то ли крупная и почти черная ворона. Неподалеку послышалось карканье; Гильдас поднял голову и увидел вторую ворону, сидевшую на ограде. Перехватив взгляд человека, она сорвалась с места и улетела. Гильдас вспомнил странных друзей Кромальхада...

Птица издала хриплый крик, похожий на стон. На крыльях и на спине у нее зияли проплешины, точно ее ощипывали заживо, поломанные перья торчали как попало, на боках виднелись царапины, явно оставленные чьими-то когтями, ножка болталась. Гильдас подивился: какая же неведомая сила помогала искалеченной птице держаться в воздухе? Немудрено, что она бросилась к человеку, прося у него помощи и защиты.

Он отнес раненую птицу в хижину, положил ее на лежанку, а сам принялся греть воду в котелке. Снова послышалось хриплое, едва слышное карканье, на сей раз еще больше похожее на стон.

– Потерпи, я сейчас, – сказал Гильдас, как будто она могла понять. Впрочем, если животное, мучаясь от боли, могло стонать почти по-человечески, не стоило отказывать ему и в человеческом разумении.

Он никогда еще не лечил птиц, но, наверное, стоило хотя бы попытаться... Взяв кусок чистого полотна и несколько палочек, чтобы сделать лубок на сломанную ножку, Гильдас повернулся – и всё, что он держал в руках, посыпалось на пол.

На кровати, растянувшись ничком, лежал Кромальхад.

Он был без сознания два дня; впрочем, это было к лучшему – Кромальхад почти не шевелился, пока Гильдас промывал ему раны и ссадины, пока составлял кости в сломанной ноге и вправлял на место вывихнутую. Рассказывать князю или Энгусу о возвращении Кромальхада Гильдас не спешил. Да и что он мог им рассказать? Что Кромальхад свалился на него с неба в птичьем облике? Воины Скары перепугались бы насмерть – и явились бы с оружием...

Если Гильдас, не ведая того, приютил у себя оборотня или иное порождение Холмов, ему самому предстояло исправлять свою ошибку.

Но ведь Кромальхад был безобиден. До сих пор он никому в Скаре не сделал зла. Когда-то он пришел в поселок, прося приюта и помощи, и вот опять обращался к людям – к Гильдасу – ничего не требуя, а только полагаясь на человеческое милосердие, на которое вправе рассчитывать каждый, даже если он не человек. Лишь бы пришедший не нарушал законов гостеприимства и готов был, при необходимости, не только просить, но и давать...

Но выяснить, кто такой Кромальхад, нужно было как можно скорее. Пока об этом не узнали в поселке, пока не пришли убивать. Или пока этот оборотень, получеловек-полуптица, не нанес удар первым.

Гильдас задумался: вероятно, Брега не просто так обходила Кромальхада стороной. Может быть, она чуяла или подозревала...

И за эти два дня, пока Кромальхад лежал без памяти в доме брата, она ни разу не зашла, словно что-то удерживало ее, незримой чертой отделяло от Кромальхада, где бы он ни находился.

На третий день Кромальхад наконец пришел в себя – так же неожиданно, как и прилетел в Скару. Гильдас вышел развесить постиранное тряпье, служившее для перевязки, а когда вернулся, Кромальхад, с трудом переводя дух, смотрел на него блестящими от лихорадки, но несомненно разумными глазами. Гильдас полагал, что он пролежит в жару, без памяти, не меньше недели, но Кромальхад явно оправлялся от ран быстрее, чем рассчитывал лекарь, и это окончательно убедило Гильдаса, если у него еще оставались какие-то сомнения: Кромальхад – не человек. Или не вполне человек, если на то пошло. Два дня подряд Гильдас старался убедить себя, что ему, возможно, померещилось – никакого чудесного возвращения не было, и птица не оборачивалась человеком...

Больше притворяться перед самим собой было нельзя.

Кромальхад попытался приподняться, и Гильдасу вдруг стало нестерпимо страшно. Он сидел в доме наедине с непонятным существом, которое сам впустил под свой кров и которое, возможно, грозило бедами всей Скаре.

И тогда Гильдас задал вопрос, который нужно было задать с самого начала, как только у него возникли первые подозрения – но почему-то раньше он этого не сделал. Как ни странно, и Брега тоже. Может быть, из уважения к брату и его дому.

– Во имя Того, кто сотворил небо и землю, назови свое имя, – потребовал он.

Кромальхад вздохнул, как будто с облегчением. И ответил:

– Я Кромахи, сын Бронаг, Благого двора.

– Ты человек? – опасливо спросил Гильдас, сделав шаг вперед.

– И да и нет.

– Что это значит?

– Моя мать была воронихой из свиты Морриган. Мой отец был смертным.

– Значит, мне не показалось? – уточнил Гильдас. – Ты действительно... прилетел сюда?

Кромахи улыбнулся.

– Да, я действительно прилетел.

– То есть, ты умеешь оборачиваться птицей?

Тот ответил не сразу.

– И да и нет... уже нет. Я истратил Дары Нуаду.

– Дары Нуаду?

И тогда Кромахи рассказал ему. С самого начала, насколько это вообще было возможно. Гильдас слушал его – и не мог не верить. Он твердо знал, что в ответ на вопрос, который он задал, Иной не способен солгать – но не обязан и говорить всю правду. И все-таки он верил Кромахи: тот говорил с видимым усилием, с запинками, порой с трудом подбирая слова, порой вовсе не заботясь, поймет его собеседник или нет, но очевидно искренне. Похоже, ему самому не терпелось выговориться после долгого молчания.

Когда Кромахи упомянул о Патрике и о причине своего изгнания – видно было – гнев вспыхнул в нем с прежней силой... Годы, которые он провел после приговора в ожидании того времени, когда ему можно будет отправиться к людям, не рискуя столкнулся с Патриком, отнюдь не умерили досаду и боль поражения. Патрик для Кромахи был достойным противником, и он счел бы честью помериться с ним силами там, где полем битвы не были бы чужие судьбы. Но... но зачем Патрик нарушил границу, зачем полез отменять то, что сказал и сделал Крылатый?

– Патрик попросту оказался хитрее, – сетовал Кромахи. – Он не разрушил моих проклятий, но дополнил каждое из них так, что они потеряли силу.

Гильдас вспомнил: "Не нарушить Я пришел закон, но исполнить". Вслух, впрочем, он этого не сказал.

– Значит, проклятие перестало действовать, хотя и не перестало быть проклятием, – задумчиво произнес он и заключил: – Патрик был мудр.

Кромахи, к его удивлению, охотно согласился:

– О да! Он мог бы стать хорошим бардом.

И даже улыбнулся.

– Нуаду наказал тебя за то, что ты применил к смертным силу, которую не имел права употреблять, сам будучи наполовину человеком, – сказал Гильдас. – Он послал тебя к людям, чтобы ты вспомнил об этом – и впредь не использовал во вред те преимущества, которые тебе даны... если однажды ты вернешься в Дом Нуаду.

Кромахи резко тряхнул головой.

– Я не знаю, возможно ли это. И... и я уже не уверен, что хочу туда!

Тогда Гильдас решил, что на сегодня разговоров хватит. Он сказал: "Тебе нужно отдохнуть, ты устал" – Кромахи кивнул, соглашаясь, и в следующую минуту уже спал.

Гильдас не мог поверить, что это происходило с ним. Здесь, в его доме, у его очага, поселилась Иная сила, которая мирно беседовала с ним о свите Нуаду, о Патрике и даже о Боге... но все-таки была ли она вполне безопасна? "Кромахи – не демон и не злой дух, – напомнил себе Гильдас. – Он не боится ни холодного железа, ни рябины, ни текучей воды, ни святого креста, ни имени Божьего". (Он уже несколько раз украдкой перекрестил спящего Кромахи, чтобы удостовериться окончательно, и убедился, что знамение креста производило на него не больше действия, чем на любого спящего человека.)

Он решил, что непременно посоветуется с каким-нибудь книжником, как только сможет уйти из Скары, не вызвав подозрений – и как только Кромахи достаточно оправится и будет вне опасности. До тех пор оставалось только ждать.

Вечером, когда Кромахи проснулся, Гильдас вновь подсел к нему.

– Что такое Дары Нуаду? – спросил он.

– Бессмертие – или долголетие. Умение оборачиваться зверем и птицей, деревом и камнем. Телесная сила. Чудесное оружие. Неуязвимость. Даров много, и не все они мне известны.

– Ты был бессмертен, когда жил в Доме Нуаду?

– Во всяком случае, я прожил намного дольше, чем любой обычный человек. Твой прадед еще не родился, когда я уже был взрослым. А ты, я гляжу, перестал бояться меня? – насмешливо спросил Кромахи.

– Не знаю, – честно ответил тот. – Человек ли ты или тварь?

– Я уже ответил тебе. Ни то, ни другое. Две половины крови во мне, и каждая зовет на свой лад. Живя в Доме Нуаду, я наслаждался тем, что имел, и старался забыть, что во мне есть и смертная кровь; придя к людям, я утратил Дары. Теперь я мало чем отличаюсь от вас.

– И все-таки... – с сомнением произнес Гильдас.

– Я больше не могу летать. Я смертен, уязвим и слаб. Значит, я человек.

Гильдас не удержался.

– Быть человеком – не так скверно, как ты думаешь.

– Я знаю, – запросто ответил Кромахи. – Я понял это, стоя на стене Уски, за мгновение того как броситься с нее головой вниз.

– Именно так ты спасся, да? – перебил Гильдас. – Спрыгнул со стены, превратился в ворона и улетел?

– Да, да, – нетерпеливо сказал Кромахи и продолжал: – Тогда у меня был выбор – жить мне или умереть. И я никогда еще не чувствовал себя настолько человеком...

– Почему?

– Потому что у нас этого выбора нет. У людей есть жизнь и есть смерть, а у Старейших и у тех, кто принадлежит к их свитам, есть только судьба. Мы свершаем свой круг неустанно, не думая о том, чтобы вырваться из него – а если бы даже и подумали, вряд ли это было бы возможно. Наше существование предрешено до начала мира – не спрашивай кем, я этого не знаю. Оба Двора – Благой и Неблагой – скачут друг за другом по небу, появляясь в урочное время, и так было, будет и должно быть всегда.

– Нуаду не говорил, что станет с вами после конца времен? И... куда уходят те, чей круг свершен?

– Я полагаю, Нуаду не знает этого и сам. Или не хочет говорить.

– Вы все бессмертны?

– Не все... или не так, как вы, люди, думаете, – неохотно ответил Кромахи. – Среди нас есть те, кто умирает, а потом воскресает, и так без конца, и это тоже судьба... есть те, кто устает вечно пировать в Доме Нуаду и носиться над пустошами, и тогда они как будто угасают, но не уходят навсегда за грань, как вы.

– Они становятся слуа?

Кромахи содрогнулся.

– Нет. Слуа – наши враги. Мы их ненавидим. Это – другое...

– Ты говоришь – "вы, люди" и "мы, те, кто принадлежит к свите Нуаду". Все-таки, значит, ты не считаешь себя человеком.

– Две половины крови во мне, и каждая зовет по-своему, – повторил Кромахи. – Тяжек зов Иной крови, тяжек и зов смертной. Они словно разрывают меня пополам... Не забывай, до недавнего времени я не желал признавать смертную половину. Не могу сказать, что мне нравится быть человеком – но Нуаду обрек меня на это, и по-своему он был мудр. Считай, что я принял его решение и смирился... и даже научился находить в этом приятное. Мне нравится, что теперь я могу выбирать и что вместо судьбы у меня есть жизнь. В чем-то, может быть, люди счастливее Иного народа.

– Люди приняли тебя, Кромахи, сын Бронаг.

– Да, – с горечью ответил Кромахи. – И никогда этого не было в Доме Нуаду.

Гильдас осторожно, словно боясь спугнуть друга, заговорил:

– Если тебе надоест неизвестность, если ты захочешь выбрать какой-либо путь и узнать, что ждет тебя на нем, мы можем вместе сходить к ученым людям, и пусть они расскажут тебе всё, что знают... если ты доверишься моему выбору. Путь Иных тебе уже знаком, и вряд ли даже самый мудрый друид сможет рассказать о нем больше, раз сам Нуаду хранит молчание. Может быть, ты захочешь узнать и про другой путь, открытый для людей?

– Я пока еще не решил, чего хочу и как буду жить дальше, – сказал Кромахи и вновь тихонько издал хриплый звук, похожий на карканье – но теперь в нем было мало нечеловеческого. – Позволь мне не торопиться с решением. Может быть... может быть, я никогда не сделаю выбора. Не обижайся на меня за это.

Гильдас заметно погрустнел при этих словах, и Кромахи поспешил его утешить.

– Но я охотно схожу с тобой к твоим мудрецам и послушаю их. Скажу честно: я боюсь, что, дожив до конца человеческий век, превращусь в тоскливую тень, не знающую покоя, или в проклятого слуа, если откажусь избрать тот или иной путь. Если бы я знал наверняка, что после смерти вернусь в чертоги Нуаду! Или что уйду в подземный мир, как говорили ваши отцы! Или взлечу на небо, как говоришь ты!

И снова Гильдасу, как в день гибели Фиаха, показалось, что мир утратил все краски, кроме трех – черной, белой и алой... Кромахи каркнул:

– Старейший! За что мне эти муки? И как сильны смертные, если они ежечасно выносят их, не пресекая свою жизнь собственной рукой!

Гильдас принес ему меда в деревянной чашке, которую Кромахи когда-то вырезал сам. Тот выпил и немного успокоился.

– Право выбирать и решать, пусть и терзаясь сомнениями, – это не мука, а счастье. Ибо подлинное счастье – в свободе, – негромко сказал Гильдас. – То, что задумал делать – делай, и отвечай перед Богом и своей совестью. Страшно ступить на зыбкую тропу, зная, что она зыбка, но повинуясь чьей-то чужой неодолимой воле, а не собственному разумению. И еще страшнее брести по ней, будучи не в силах свернуть... даже если свернуть означает умереть. Запомни это.

Кромахи перевел дух и поставил чашку на стол.

– Когда ты говорил об ученых людях, ты имел в виду людей, принявших слово Коломбы и уверовавших в человека – сына бога?

– Да, именно так.

– Значит, мы пойдем прямо на Айону?

Гильдас улыбнулся.

– Нет, зачем же сразу так далеко. Но когда-нибудь... может быть... мы дойдем и до Айоны.

На следующий день Кромахи уже пробовал вставать, опираясь на палку и держа на весу сломанную ногу. Прыгал он и впрямь совершенно по-птичьи – и смотрел на Гильдаса то одним глазом, то другим, поворачивая голову с боку на бок. Все те странные повадки, которые удивляли лекаря прежде, стали теперь понятны... Кромахи мучительно расставался с птичьими привычками, и они нередко напоминали о себе самым неожиданным образом. То, как он смотрел, как ходил следом за Гильдасом, как клал руку ему на плечо – всё это объяснилось, и Гильдас диву давался, отчего прежде не разгадал тайну Кромахи. Видимо, сама возможность этой тайны так пугала его, что он запрещал себе о ней думать. Прежде, не зная правды, он старался видеть в Кромальхаде только человека, невзирая на любые его странности, и ему это удавалось – а в нынешнем Кромахи, полностью утратившем Дары Нуаду, Гильдас видел только Иного и не мог себя разубедить, как ни бился...

– Нужно будет наконец сказать князю, что ты вернулся, – сказал он, глядя, как Кромахи на костыле скачет по комнате. – Я живу уединенно, но кто-нибудь может заглянуть ко мне по делу и увидеть тебя, да и ты уже достаточно окреп, чтобы выйти. Нельзя, чтоб кто-нибудь застал тебя здесь случайно.

– Скажи князю, что нашел меня на рассвете возле своей хижины, – посоветовал Кромахи. – Пусть он думает, что случилось чудо – тогда он скорее поверит и не станет придираться и расспрашивать. Скажи, что я был без памяти, раненый, со сломанными костями, и ничего не мог объяснить. А я скажу, что помню только, как спрыгнул со стены в Уске – и не знаю, что было со мной до той самой минуты, когда я очнулся у тебя дома. Скажи еще, что ты не пошел к князю раньше, потому что не знал, что я отправился в Уску по его поручению. Ты и в самом деле живешь уединенно, никто не удивится, что разговоры в доме князя доходят до тебя в последнюю очередь. Я знаю, что твой бог запрещает тебе лгать, но это ведь не такая уж страшная ложь.

Гильдас улыбнулся.

– Это даже почти совсем не ложь. Я думаю, Бог простит меня.

– А князь – нас обоих, – хмыкнул Кромахи. – Ведь я выполнил его поручение. И постарался бы добраться до него сразу, если бы Скаре грозила опасность...

Гильдас вздохнул.

– Даже сейчас ты думаешь о том, как бы выставиться перед другими?

Он сказал это и испугался: вдруг Кромахи опять обидится? Но тот, видимо, уже достаточно окреп, чтобы выслушивать горькие истины.

– Я думаю не о себе, а о Скаре. Если Комгаллы намерены развязать войну, князь должен знать, сколько у них сил и каковы их союзники. Скара доверилась мне, и я не мог ее подвести. Это тебе больше нравится?

– Да, Кромахи. Это мне нравится гораздо больше.

Глава VIII

Кромахи поправлялся быстро; через неделю он уже мог опираться при ходьбе на пальцы сломанной ноги, а через две от былого увечья осталась только легкая хромота. Князь так обрадовался успеху опасной разведки, что не стал излишне любопытствовать. Как и предрекал Кромахи, успевший неплохо изучить людей, старик Макбрейн охотно поверил, что неведомые силы вырвали его воина из вражеских рук. В конце концов, нет ничего удивительного в том, что сильный воин, способный совершить в будущем еще множество подвигов, спасся от преждевременной гибели каким-то необыкновенным образом. Все помнили и Алана из Бреймара, которого чудесный орел снял с вершины дерева, куда он забрался, спасаясь от стаи голодных волков, и могучего Уиллига, по прозвищу Черный Лук, чьи стрелы направляла сама Морриган. Более сотни человек собственными глазами видели, как она появилась над полем битвы и, напружив щеки, принялась что есть силы дуть в ту сторону, куда Уиллигу нужно было выпускать свои стрелы.

Более того, повесть о чудесном спасении Кромальхада была принята как верный знак, что Скаре покровительствуют боги. Кто посмел бы усомниться в благорасположении Старейших, своими глазами увидав человека, который упал с со стены неприступного замка Комгаллов и остался жив?! Когда Кромальхад явился в дом князя, чтобы лично рассказать о том, что он видел в Уске, его усадили на почетное место, и князь собственными руками поднес ему полный кубок. Дружинники до утра славили хитроумие соратника, складывали песни и наперебой выкрикивали здравицы. Бойд не знал, чем угодить Кромальхаду; он ходил за ним по пятам, ловя любую возможность помочь и услужить. Отблеск этого новообретенного величия упал и на Гильдаса – ведь скромному лекарю, как-никак, выпала честь поставить Кромальхада на ноги, и он проделал это наилучшим образом. Недаром неведомые силы принесли раненого именно к его порогу... Гильдас всерьез опасался, что отныне к нему будут носить всех безнадежных калек, требуя чудесного исцеления.