Текст книги "Рассказы бабушки Тани о былом"
Автор книги: Валентина Гончаренко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
С растрепанными волосами, разъяренной фурией, Маланья пронеслась мимо восхищенных мужиков и влетела в хату. Гром одобрительного хохота проводил ее. Через секунду расхристанный Васыль, с приставшими к рубахе и штанам соломинками и подсолнечной шелухой, вышвырнулся из лавки, обложив задыхавшихся свидетелей четырехэтажным матом, взвился по лестнице к себе на горище.
Воздух вздрогнул от нового взрыва зычного хохота. Лошади, стоявшие у коновязи, насторожили уши, а мужики повалились на землю и задрыгали ногами:
– Ой ны можу! Ой, рятуйте, люды добри, бо сдохну!
Потеха развеселила весь поселок. Редкий перекур обходился, без представления, когда очередной шутник, становясь раком, начинал вопить на потеху товарищам: «Отут ще ны быв!» – и вертеть задом, тыкая кулаком в непотребные места. Зрители с наслаждением гоготали, вытирая покрасневшие глаза.
После такой встряски Васыль очнулся, запой как рукой сняло, теперь и он пропадал в лавке дотемна. Деловит, не улыбнется. Гасил суровостью возможные мужичьи подначки. После смерти бабушки дети тоже целый день вертелись возле лавки или у отца под навесом, где стоял верстак.
По рассказам мамы, Пундыки, самые состоятельные из наших знакомых, мало тревожились по поводу надвигавшейся коллективизации и опасности быть ликвидированными как класс с потерей всего нажитого. По домам пошли агитаторы уговаривать людей вступать в колхоз, а в горах, по слухам, появились басмачи, пробиравшиеся в Среднюю Азию из соседнего Афганистана. Васыль, по совету старого Пундыка, вырыл в густом вишеннике вместительную ямку, туда опустили железный бочонок, запаянный моим отцом, зарыли его, а сверху прикрыли дерном. Маланьины серьги, колечки, ожерелья, дорогие полушалки, свадебные наряды и другие ценные вещи нашли новое пристанище и стали дожидаться своего часа.
Полыхнула весть – басмачи вырезали два русских поселка на речке под горами, никто не уцелел. Дома сожгли, скотину угнали, свиней постреляли и бросили. В поселке организовали отряд самообороны, командиром которого стал бывший боец Красной Армии, муж младшей сестры Маланьи. Он советовал Пундыкам временно поселиться в волости, где мужики несут круглосуточное дежурство и басмачам подготовлен вооруженный отпор, но старик, жалея добро, решил остаться на месте. Бог даст, и эта напасть пройдет стороной, хотя угроза погибнуть первыми была весьма реальной. Усадьба Пундыков стояла на отшибе от села, у самого жерла ущелья, ведущего глубоко в горы.
На всякий случай заранее подготовили схрон в дальнем углу сада, в непролазных зарослях дикой ежевики. Васыль сколотил остов вроде каркаса для крохотной избушки, высотой, позволяющей взрослому человеку что-то делать, сидя на полу. Установили каркас, покрыли его кошмами, поверх них вилами уложили ежевичные плети так, что со стороны сооружение напоминало небольшой бугорок, каких рядом было несколько. Пол схрона покрыли другой кошмой – и колючек не будет, и змеи не заползут. Васыль предусмотрительно принес несколько досок, по которым можно пройти в убежище, а потом втянуть их за собой, ежевичная поросль при этом сохранится и естественный вид полянки не нарушится. По доскам Маланья внесла в схрон одеяла, подушки, самую необходимую посуду, корзины с продуктами, несколько баклаг с водой, смену одежды и помойное ведро вместо унитаза для детей. Можно какое-то время продержаться. И стали ждать.
Старик не покидал двора, Покупателей почти не было, а те, кто приходил, старались побыстрее покинуть опасное место. Детям приказали играть в глубине сада и не появляться возле лавки. Обедали тоже в саду.
Время шло, постепенно все поуспокоились и бдительность поослабла.
Как-то под вечер, когда скот уже пригнали, только лошади остались в ночном, старик первым увидел, как из ущелья не спеша выехала полусотня всадников. Басмачи! Старик строго приказал всем укрыться. Семья пробралась в убежище, втянули доски, лаз тщательно спрятали под свисающими стеблями ежевики, легли на одеяла, примолкли, тревожно прислушиваясь к тому, что происходило во дворе, где старик остался встретить незваных гостей. Сад большой, далековато до лавки, но сев у лаза, можно многое уловить, если хорошо прислушаться. Гости приветствуют старика, он ответил по местному обычаю. Смех и веселые голоса прибывших… Вроде все благополучно, только собаки рвутся с цепей и рычат до хрипоты. Несколько выстрелов, и лай прекратился. Вдруг топот выгоняемой из хлевов скотины….стариковский вскрик… снова выстрелы и предсмертное поросячье верещание…
Господи, что там происходит? Васыль пополз к выходу. Сынишка обхватил его шею ручонками, вот-вот заревет в голос. Дочки в слезы, уцепились в отцову рубаху, тоже не пускают… Маланья истово крестила детей и мужа, сама крестилась и шептала «Отче наш», единственную молитву, которая не вылетела из головы от сильного волнения.
Сад заволокло дымом, не продохнуть… Костер?.. Пожар?.. Сильный треск горящего сухого дерева… Пожар! Старика не слышно… Боже, что с ним?..
За треском огня не расслышали, когда басмачи, сотворив черное дело, убрались прочь. Дети уснули, а Васыль с Маланьей просидели у лаза до утра.
На рассвете, чуть забрезжило, они выбрались осторожно из убежища и с великими предостережениями двинулись к дому. Выгорела ближайшая к постройкам часть сада. Повсюду валялись обгоревшие сучья, земля не остыла. При каждом шаге подпаленные яблоки и персики лопались под ногами и брызгались зеленоватой противной кашицей. Осмотрелись, войдя во двор. Где старик? Со вспоротым животом и перерезанным горлом он лежал у амбара в большой луже крови, начинающей подсыхать. Несмотря на рань, налетела тьма мух и облепила неподвижное тело. Глухо взвыв, Васыль сорвал с себя рубах, а с головы Маланьи платок и кое-как прикрыл раны отца. Маланья колотила кулаком по кирпичной стене амбара и глотала слезы от горя и ужаса перед случившимся. Не сразу, с большим усилием одолев охвативший морок, Маланья представила картину вчерашнего разбоя. Налетевшие басмачи первым делом кинулись в дом и в лавку, потащили оттуда тюки с добром, завернутым в ковры и рядна. Выпущенных из сараев коров, овец и коз сбили в один табун, свиней перестреляли от порога хлева и бросили на съедение мухам. Прикончили излюбленным способом отчаянно метавшегося старика, навьючили награбленное на лошадей и подожгли усадьбу. Сгорело все: дом, лавка, амбар, летняя кухня, сараи и пристройка с мастерской Васыля. Рассыпалась пеплом и знаменитая лакированная коляска. Уцелел только скрытый за амбаром погреб под толстым слоем насыпанной сверху земли.
Старухи из поселка деятельно принялись за похороны старика, и к обеду другого дня отнесли гроб с покойником на кладбище, нарушив торопливостью устоявшийся обычай хоронить на третий день. Поминки справляли в доме Рыжего Трохима, хозяйкой которого стала младшая сестра Маланьи. Выпили, посидели, помолчали и скорбно разошлись.
Маланья с мужем вернулись на свое пепелище. Чернота стояла перед глазами, черно в душе от горя и боли. Васыль, сам убитый, успокаивал жену: «Ны тужи, серденько, думай о дитях». Свиные туши были разделаны сразу, благо, в погребе сохранился запас соли в бочке. И бахча, расположенная в отдалении, уцелела. Огород сильно вытоптан копытами басмаческих коней, но и тут не все пропало. Огонь пощадил большую часть сада. Мясо, сало, овощи, фрукты на зиму есть. Нет хлеба, нет молока, нет одежи и обувки, нет крыши над головой. Царствие Небесное старому Пундыку, надоумил в добрый час спрятать толику добра на черный день. Тайком достали заветный бочонок, тайком мой отец свозил Пундыков в город. Старые друзья по торговле помогли сбыть кое-что подороже и купить самое необходимое. Оделись, обулись, привели во двор мерина и корову, купили для них сена. И кур не забыли, запаслись для них зерновыми отходами. Воз, нагруженный мешками с пшеницей, Васыль отвез на мельницу, вернулся с мукой. Пока все ютились в доме младшей сестры Маланьи, но нужно поторапливаться и со своим жильем.
Саманные и кирпичные стены всех построек не сгорели. Топоры, пилы, гвозди, скобы, замки и другой скобяной товар басмачам не понадобился, он побывал в огне, но в дело годится. Нашлась высокая стопа кровельной жести на крышу дома, а на сараи можно прикупить соломы. Басмачей не видать, главные их силы перебиты в горах. Можно строиться. Появившиеся деньги Пундыки объяснили помощью моего отца, ссудившего своих давних друзей необходимой для обзаведения суммой. Таких денег у отца никогда не было, но люди поверили.
В заранее обговоренный день собрали «помочи», нечто вроде субботника, когда добровольно собравшиеся люди работают бесплатно, но хозяева обязаны хорошо их угостить по завершению дела и в течение всего рабочего дня помощники должны быть обеспечены всем необходимым – материалами, едой и питьем. Отец сделал для мамы самогонный аппарат, и он крепко выручал родителей, когда возникли затруднения с выпивкой. Держали это в великом секрете и гнали самогонку только по ночам. За неделю бессонных ночей мама с Маланьей нацедили необходимое количество сивухи, но не хватало времени, чтобы хорошо очистить зелье, успели немного перебить неприятный запах, настояв на разных кореньях и корках.
Народу собралось много. Сразу разбились на три бригады: строители дома, строители сарая и бригада плотников во главе с хозяином. Справились за один день. Двери, оконные рамы, стропила и обрешетки крыш были заранее подготовлены Васылем. Амбар переделали в жилой дом. Подняли повыше стены, сложили печку, покрыли железом крышу, вмазали рамы и двери. Вторая бригада, числом поменьше первой, подправила стены сарая и нахлобучила на них соломенную крышу.
К вечеру Васыль с помощниками сколотили на живую нитку столы и скамейки для пира под открытым небом. Вековой карагач, росший посреди двора, сгорел вместе с постройками. Маланья с сестрой и двумя помощницами неустанно колготились возле кухонной плиты, и столы тут же скрылись под тарелками и блюдами с закуской, меж которых возвышались бутылки с выпивкой. Хотя в течение дня мы, ребятишки, снабжали работников холодной водой, пирожками, арбузами, помидорами и яблоками, к концу работы все изрядно проголодались и набросились на еду без церемоний. Шутили с набитыми ртами и похваливали хозяев за обильный стол и добрый привет. Поднимая рюмки, желали всем членам семьи крепкого здоровья, долгих лет жизни и счастья в обновленном дому. Помощницы еле успевали приносить полные тарелки и убирать пустые. Собрались за столом ровесники хозяев, пожилых было мало, поэтому шутки– прибаутки не смолкали. А потом запели. В тот вечер я впервые услышала красивейший низкий голос Маланьи. Вдвоем с отцом Андреем она запевала, остальные подхватывали. Священник приехал к Васылю по делу, и его уговорили откушать за компанию, заодно и освятить новый дом. Пообещал сделать это завтра, от угощения не отказался, пел и плясал со всеми наравне. Голос имел сильный и хорошо поставленный, петь любил и организовал за столом настоящий хор. Церковным саном не очень дорожил, допускал вольности. Маланью, явившуюся в церковь в непотребном, как говорили бабы, платье, обвенчал и ни словом не укорил. Прихожане его ценили за честность, открытость, простоту и умение, благодаря молодости и красивому голосу, делать из скучной службы увлекательное действо. Вот и за столом он не давал скучать. Разошлись на исходе ночи. Выпили много, но никто не свалился с ног: и закуска хорошая, и пели и плясали от души, хмель и повыветрился.
К зиме скотину укрыли в теплом сарае, а хозяева успели привыкнуть к новому дому, не такому большому, как старый сгоревший, но достаточно просторному для семьи из пяти человек: горница, две спаленки и просторная кухня, где в основном сосредотачивалась жизнь семейства, особенно зимой. Зима там короткая, в феврале уже тепло, и не каждый год случаются январские морозы до десяти градусов, но народившихся телят и ягнят не оставляют в хлеву, забирают в дом, на кухню, где всегда теплая печка, а в горнице и спаленках протапливают по вечерам в сильные для тех краев холода. Старый Пундык всегда имел в запасе уголь, но топили обычно кизяком (высушенным навозом). Во время пожара и кизяк сгорел, пришлось покупать, поэтому первую зиму расходовали его экономно. На другое лето Васыль пристроил сени и открытую веранду. Таким домик сохранился и до их старости. Именно в нем была горница, которой в детстве я любовалась с порога, не смея войти.
В кирпичной коробке сгоревшей лавки оборудовали столярную мастерскую и работали в ней вдвоем: Васыль мастером, а Маланья подмастерьем, так как умела и пилить и строгать. Быстро обставили новое жилище самодельной мебелью, достаточно приличной, не хуже, чем у большинства сельчан, а кое-что сделали и получше: трюмо, комод и стол в горнице отполировали. Кухонную мебель покрыли масленой краской приятного светло-салатного цвета. Кисти, краску, лак и политуру нашли все в том же погребе, в заначке старого Пундыка, своей мучительной смертью спасшего от гибели сына и его семью и продолжающего ему помогать своей запасливостью.
Начались сумасшедшие собрания с криками и спорами до петухов. Не держалось в секрете, что составлен список подлежащих раскулачиванию и что в этом списке есть фамилия Пундыков. Маланья ринулась в бой за спасение семьи. Решительно настроенная пришла на очередное собрание.
– Вы все меня знаете? Глядите, вот она – я! – она смело шагнула к столу, за которым сидел бывший красноармеец, муж ее сестры, и представитель района. Они о чем-то тихо говорили, рассматривая бумаги. Клуба еще не построили, и собрание проходило в нежилой хате разбитной вдовы, где в холода хороводилась молодежь. Хата битком набита, стоят у порога, вдоль стен и за печкой. Все лузгают семечки и сплевывают на пол шелуху. Разговоры ведутся тихо, но чувствуется нарастающее напряжение. Подняли головы, услышав громкий взволнованный голос Маланьи, а начальство за столом обернулось к ней. Самоуправство! Собрание еще не открыто, и слова ей никто не давал. Маланья продолжала:
– Не буду я дожидаться, пока вы нас раскорчуете! Я сейчас все сама скажу! Усим выдно, это я, Маланья! А теперь скажите, кто я – кулачка или батрачка? Вы в ту бумагу не глядите, вы мне в глаза скажите, кто я по-вашему… Молчите! Совесть не позволяет назвать кулачкой, а в тот поганый список записали?! Я вот с таких лет батрачка! – Маланья провела ладонью на уровне стола. – Я правду говорю? Истинную правду! Вам звестна правда, или тот поганый список ее знает? Батрачила я, батрачили до самой смерти мои отец с матерью, батрачила моя сестра, и ты, зять, батрачил у одного хозяина, у лавочника, Царство ему Небесное! А где сейчас наш хозяин? На том свете, его басмачи убили, вот там его пусть и кулачат. У нас конь, корова и хата, и у тебя, зять, конь, корова и хата! Откуда они у тебя? Отец оставил. Мой отец своим горбом их заработал… Ты их получил по закону, вот и владей на здоровье, никто тебя не осудит и кулачить не собирается, а почему нас за коня, корову и хату – под ноготь? Васыль, как и я, тоже батрачил, хоть у родного отца, а все равно батрачил…
Хата оживленно загудела, раздались насмешливые выкрики.
– Чего рыгочете? А ну выходи, кто смелый, и скажи, имел ли Васыль хоть одну свою копейку, чтоб сам мог потратить, как хотел?…Вот, не имел! Он батрачил, как и я! Вороги убили старика, пограбили и пожгли его добро, нам ничего не досталось из старикова богатства…Голяком басмачи оставили, хоть по миру иди…Спасибо, Павло выручил, мы с ним доси не рассчитались…Какая копейка завелась, складываем – и за долг, а сами сидим без грошика! И нас кулачить? В таком разе кулачьте и Вихровых, у них тоже корова с конем и хата. Вихровых записали в колхоз и нас записывайте! Мы не хуже других!
И несколько раз пристукнула кулаком по столу. Кто-то крикнул с места:
– А столярка чья? Тоже отцова?
– Нет, столярка наша, А как нам быть? После пожару ни стола, ни завалящей табуретки… Вот и пришлось самим мастерить, а если кому рамы сделали или там пару скамеек, так на этом не разжиреешь… Да и долг отдавать надо. Колхозу столяр нужен? Ох, как нужен! Вот Васыль и будет столярничать для всего колхозу. Лучше его нет мастера во всей волости. Так что не кобеньтесь и руки задирайте по совести!
Снова засмеялись, но уже в похвалу. Пошумели и приняли Маланью с семьей в колхоз. Коня и корову отвели на общий двор, столярка тоже стала колхозной, а Васыль теперь работал за трудодни.
Маланью назначили бригадиром полеводческой бригады. Потребовался учетчик, грамотный человек. В бригаде не оказалось никого, кто окончил бы хоть начальную школу. Маланья умела сносно читать и писать, да наша мама, которую старшая дочь научила в порядке ликбеза немудрящей грамоте. Маму и выбрали учетчицей.
Под колхозную контору заняли дом высланного богатея, в его сараи поставили коней, а двор запрудили брички. По утрам полеводческая бригада на бричках со смехом и песнями катила по грунтовой дороге к полям, раскинувшимся вокруг поселка у подножия гор. На работу едут – поют, с работы возвращаются – снова поют, а мы, услышав песню, стремглав мчимся на дорогу встречать маму. Отец не вступил в колхоз, хотя кузница стала колхозной собственностью, он работал по договору как вольнонаемный кузнец. Участник двух революций, он называл колхозы вражеской выдумкой, винил Сталина, говорил, что Ленин такого не допустил бы. Золотые руки и прежние революционные заслуги сберегли его от расправы, а может, потому он уцелел, что в нашей волости не было евреев, беспощадных борцов за идею, ни одного.
Новая жизнь пришлась по душе Маланье. Она привычно продолжала чертоломить, но теперь не на себя лично, а для общего достатка. В работу ушла с головой, ни минуты свободной: то торопятся побыстрее справиться с севом, а там жатва и обмолот, и опять торопятся первыми выполнить главную заповедь – рассчитаться с государством по всем поставкам. Длинный обоз из пароконных бричек, груженных мешками с зерном, под красными знаменами и транспарантами, с гармошкой на первом возу торжественно отправляется на ссыпной пункт. Рядом с гармонистом – принаряженная Маланья. Собрание, похвала райкома и какая-нибудь поощрительная премия – самовар или отрез на платье.
Горячая радость билась в сердце Маланьи, когда первый трактор, первый в колхозе и в ее жизни, натужно гудя, проложил первую борозду, вызвав ликующие крики восхищенных колхозников. Какая глубина вспашки, какая ширина захвата! А трактор был слабенький, капризный, «Фордзон», кажется, но первый, с первым трактористом за рулем! Ему были так рады, что украсили механического трудягу цветами и красными лентами. Праздник!
Первую грузовую полуторку отметили праздничным гуляньем. Колхоз получил ее в награду как победитель в социалистическом соревновании за высокий урожай зерновых. Маланьина бригада обогнала всех в районе, ей и досталась премия. Машину, как и трактор, убрали цветами и лентами, и вся бригада, подсаживая друг друга, влезла в кузов. Бабы во главе с Маланьей, обнявшись, стали возле кабины, мужики сгрудились позади их. Рядом с шофером уселся председатель колхоза, а парторг стоял с мужиками. С песнями, шутками и прибаутками понеслись к райкому. Забивало дыхание от невиданной скорости. Вел машину немец Шауэр, попавший в плен в Первую мировую и застрявший в России навсегда. Он женился на украинке и какими-то неведомыми путями оказался в нашем поселке. Для нас машина была в диковинку, а в Германии они работают давно. Шауэр гнал полуторку с ветерком, пыль клубилась позади. Кузов гремел песнями. Запевали Маланья и бывший поп. Церковь закрыли, и отец Андрей стал просто Андреем, вступил в колхоз и работал в бригаде Маланьи учетчиком, вместо моей мамы, которую поставили заведовать колхозным детским садиком. У райкома, как положено, радостный митинг. В его завершение Андрей неожиданно запел «Интернационал». Припев знали все. Знакомые слова гимна, его мужественная мелодия воспринимались в тот момент по– особому, как душевный порыв, как победный вызов будущему. Вторую остановку сделали на колхозном дворе. И здесь речи, поздравления и «Интернационал» по просьбе председателя колхоза. С раскрасневшимся лицом Маланья счастливо улыбалась и, стесняясь, не решалась сама что-то сказать в ответ на искреннюю похвалу. Вечером, справившись с домашними делами, все снова собрались и на украшенной машине отправились на полевой стан. А там все готово к пиру.
Плов в котлах исходил душистым паром, арбузы, дыни, персики, виноград, теплые лепешки, мед, масло и другое изобилие колхозной кладовой. И обязательный чай. Пируйте, заслужили! Мужики втихаря прикладывались, хмелели, но пьяных ни-ни. Это же будет позор для передовиков в социалистическом соревновании! Угостили и Маланью, тоже втихаря. Она осмелела, плясала и пела, будто на свадьбе. И все гуляли, как на свадьбе, никто о заслугах бригадира уже не упоминал. Маланья получила свободу и купалась в ней, отбросив на потом тяжелые бригадирские заботы. Перед рассветом машина развезла победителей по домам спать. Выходной, отдых. Неслыханное дело! Колхозники отдыхают только зимой и то вполглаза, а весной, летом и осенью – никаких выходных, трещит пуп от темна до темна. Выходной получился тоже как премия
Пришли на поля машины, повысились урожаи, но легче не стало, вечная хлеборобская страда не давала минуты роздыху. Дома справлялись с хозяйством подросшие дочки– школьницы, сынок помогал отцу, а Маланья дневала и ночевала в поле. И посыпались благодарности, награды и премии. Медали, два ордена, много «Почетных грамот», породистая телка и поросенок в премию, патефон, электрический самовар и первые в ее жизни ручные часы, мужские, но на ее руке они смотрелись как надо. Надела их на собрании, стоя на сцене, и больше не снимала. Она научилась рассчитывать время по минутам, уверенно сидела в президиуме, научилась произносить короткие речи, не боялась критиковать начальство, в делах бригады прислушивалась к советам агронома, но принимала только те, что не противоречили ее хлеборобскому опыту. Быть в числе лучших вошло в привычку.
Перед самой Великой Отечественной Пундыкам выделили путевку в санаторий на берегу Черного моря. Не понравилось там. Безделье томило. К тому же ни борща с чесноком и салом, ни вареников со сметаной, ни свиной колбасы домашнего копчения, ешь, что подают. А море? Что море! Даже страшно смотреть, столько бесполезной воды! Шумит сердито и вздувает волны выше гор, а дома летом земля горит, каждая капля на вес золота! По-дурному придумано. Да вечно голодные чайки орут как оглашенные. Нет, дома лучше…Летом, может, и у моря хорошо… Так то летом!
Кое-как дотерпели до конца путевки, приехали домой, и рассказывать нечего. Дочкам привезли разные безделушки из ракушек, а сыну – матросскую форму с бескозыркой, которая так и провисела в шкафу. Взрослый парень отказался носить ее. Моряком никогда не будет, и нечего выставляться…
В районе начался смотр художественной самодеятельности. Хор из членов бригады, руководимый Андреем, вышел победителем в районе и съездил в столицу республики, откуда привез награду за третье место и полный мешок впечатлений: жили в гостинице, ванна, душ, вода горячая и холодная, хоть залейся, краны сверкают никелем, кругом чистота, туалет в секции, горничные прибирают в номерах и меняют постельное белье… Ковровые дорожки даже в коридорах, бумажные салфетки в столовой…
Все впервой, все необычно и сказочно… Когда Сталин сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселее!» – никто в этом не усомнился, вождь передал всеобщее ощущение близкого счастья, а сам Сталин поднялся в глазах народа на немыслимую высоту как организатор будущего счастья и гарант его неизбежности. Не верили в Бога, верили в Сталина. Не было ни одурманивания, ни умопомрачения, мы воочию видели, что жизнь с каждым годом становится лучше и радостней, и твердо знали, что «живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!» Есть Сталин, значит, всего достигнем. Когда провели электричество, радость была неописуемая, хотя первое время свет давали всего на несколько часов и то не каждый вечер. Это не имело значения, ведь «у каждого звезда под потолком», а ее мы сами сотворили и зажгли и живем так радостно благодаря Советской власти и Сталину. Под их руководством нам все по плечу, никакие испытания нам не страшны, мы непобедимы. С этим убеждением в атаку шли «За Родину, за Сталина!» Из этого убеждения выросли Брест, Ленинград, Сталинград и Великая Победа.
Обе дочери Пундыков вышли замуж. Из сохранившегося подвенечного платья Маланьи мама смастерила невестам роскошные для того времени свадебные наряды. Я училась уже в старших классах и была на обеих свадьбах. Невесты как картинки: кружевные платья, фата, тяжелые ожерелья на шее и золотые серьги в ушах. Такого блеска ни у кого тогда не было. Старшая успела родить двух мальчишек, грянула война, и обе стали солдатками. Алексей был на два года старше меня. Наша школа имела тогда только семь классов, окончив ее, он поступил в техникум, со второго курса ушел в военное училище, командиром явился на побывку к родителям, навестил нас, как родню. Мы с мамой жили тогда в пристройке при школьной мастерской, дверь небольшая, потолок низкий. Он перешагнул через порог, сильно наклонившись, и сразу сел. Иначе сбил бы лампу под потолком. Бесцеремонно его разглядывая, к нему кинулась младшая наша сестра, пятиклассница. Пальцами пощупала его гимнастерку, рассмотрела командирские часы на запястье, оттянула портупею и тронула рукой его огненные волосы. Алексей улыбался и не мешал ей. Пальчиком она разгладила его соболиные брови, ладошкой провела по молодой щеке. Алексей насмешливо спросил:
– Чем кончилась твоя инвентаризация?
Девочка выдохнула:
– Кра-сивый! Большой.
Алексей виновато улыбнулся. Дескать, что делать, таким уродился.
Я прикрикнула на сестру и освободила гостя от необходимости терпеть такую инвентаризацию.
– Таня, я пришел пригласить тебя в клуб, там концерт и танцы.
– Ну, что ты, Алешенька! – сказала мама, – Она десятый кончает и работает. Ночью уроки учит. В клубе найдешь себе пару. Такой орел!
Мама угадала точно, было в нем что-то орлиное, мужской вариант материнского взлета.
Алексей с сожалением развел руки, попрощался и ушел.
Началась война, фронт, погиб в каком-то из первых боев. Похоронка пришла весной сорок второго, долго где-то плутала по полевым почтам и военкоматам. Маланья молча приняла страшную весть. Пундык, наоборот, кричал, ругался, грозился пробиться в партизаны и убивать фашистских гадов, взрывать их поезда, а полоумного фюрера обещал иголкой разодрать на ниточки и отдать свиньям: не должна такая нечисть поганить землю. Тайно плакал, тайком отправил письмо Ковпаку, знаменитому партизанскому командиру, и жил в ожидании ответа. Через месяц его пригласили в военкомат, вернулся оттуда еще более удрученным.
Маланья согнулась, сникла, будто с потерей родной кровиночки потеряла бодрость и жизненную силу, державшие ее все годы. Безучастно ехала в поле, по привычке вмешивалась в дела и отдавала распоряжения, односложно отвечала, если спрашивали, все больше молчала и задумывалась. Бабы, глядя на нее, поджимали губы и понимающе качали головами.
В неустанном, испепеляющем и бесплатном труде прошло лето: «Все для фронта, все для Победы!» Ни праздников, ни выходных, рвались жилы от авралов и перенапряжения.
В тот год отмечали двадцатипятилетие Великого Октября. На пыльной площади перед райкомом наспех соорудили трибуну, обтянули ее лозунгами, напечатанными мелом на кумаче. Работники райкома устроили воскресник и рано утром в день праздника вооружились ведрами и метлами, полили и подмели площадь. Кто-то таскал воду из арыка, кто-то убирал мусор. К митингу пыль прибили, воздух стал чище. Демонстранты прибывали колоннами, неся красные знамена, портреты Ленина и Сталина, транспаранты с заклинанием: «Наше дело правое, мы победим!» Первыми появились школьники. Октябрята с красными звездочками на белых рубашечках, пионеры в красных галстуках, замыкали колонну малочисленные ряды старшеклассников. Большинство старших мальчиков добровольцами записались в военные училища. Дети шли с песнями, популярными в те годы: «Широка страна моя родная», «По долинам и по взгорьям», «Каховка, Каховка»…
Под зурну и барабан приблизилась колонна колхозников: русские, украинцы, узбеки, киргизы, курды, армяне…Всех не перечислить. Большинство в национальных костюмах. А перед колонной – неутомимые узбекские плясуны. Замыкал шествие небольшой отряд рабочих местного хлопкоочистительного заводика. Они шли без песен и музыки, в рабочих костюмах. У них сейчас самая горячая пора, работают в три смены: обтянутые брезентом бурты хлопка ждут переработки, а машины наваливают все новые горы «белого золота».
Маланья находилась на трибуне среди районного начальства. К ней подошел военком, сказал что-то убедительное и сочувственное. Маланья слушала, сцепив руки и глядя в пол. Они так и простояли до конца торжества. Речи, поздравления, приветствия, телеграмма товарищу Сталину с рапортом о победах на трудовом фронте – все прошло мимо них. И вздрогнули, когда над площадью из рупора громкоговорителя загремело: «Вставай, страна огромная, иди на смертный бой». Маланья разрыдалась. Военком взял ее под руку и повел с трибуны.
Накануне было объявлено, что колхозники могут отдохнуть два праздничных дня. Первые выходные за полтора года войны. Воспользовавшись этим, Пундык отправился к знакомому мельнику, к самым горам в другом конце долины, за лозой. В саду, в огороде постоянно требуется что-то собрать, перенести, разложить по сортам, убрать на хранение. Без корзин не обойтись Нужда заставила Пундыка заняться их плетением. Дело оказалось прибыльным. Он стал базарной знаменитостью. Прославили корзины, ловкие, легкие, прочные и нарядные, разных фасонов и размеров. В доме зашевелилась живая копейка.
Затруднение было в том, что лоза в сухой и жаркой долине не растет, приходится периодически совершать рейды на горную речку, к мельнице на ее берегу. Из-за дождя со снегом пришлось прогостить у мельника целых два дня. Привез на ишаке несколько огромных вязанок лозы. Вошел в дом – Маланьи нет. Не встревожился. Для нее и праздник – рабочий день. Где-нибудь задержалась, не впервой. Справился с хозяйством, поел на скорую руку. Совсем стемнело. Маланьи нет. Он в контору, там заперто, все разошлись по домам. Он – к председателю, тот сказал, что сегодня Маланью не видел. Наверно, осталась на отдаленном полевом стане. Не пропадет, сторож поделится лепешкой. Только на другое утро Пундык узнал от соседки, что Маланья сразу после митинга подалась в горы за бояркой, захотелось ей порадовать внуков. Обомлел – в долине дождь, в горах – снег! Даже ночь в снегу никто не выдержит, а Маланьи нет третий день.