Текст книги "Стратегии злых гениев"

Автор книги: Валентин Бадрак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Иван IV Грозный

А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе…

Иван IV Грозный

(25 августа 1530 года – 17 марта 1584 года)

Русский царь (1533–1584 гг.), небывалый деспот и мучитель, один из наиболее ярких садистов в мировой истории

Отношение к Ивану Грозному, как часто бывает в подобных случаях, в XXI веке весьма противоречиво. С одной стороны, это первый русский царь, заметно укрепивший централизацию государственного управления и расширивший границы державы, с другой – отъявленный маньяк-убийца, садист и мерзавец, издевавшийся над невинными людьми ради потехи. Действительно, в славянской истории образ царя Ивана Грозного – один из самых запоминающихся. Это должно вызывать удивление, потому что российский самодержец, кажется, впитал в себя все худшие человеческие черты, «прославившись» вовсе не великими делами и удавшимися государственными реформами, а методичным истреблением лучших представителей своего народа, дикими пытками и неуклонным стремлением прикоснуться к смерти, жаждой подчинить потусторонний мир. Историки, справедливо сравнивающие Ивана IV с самыми жестокими правителями средневековой Европы, тем не менее сходятся на мысли о том, что не было равных «московскому палачу».

Как и жажда мщения Чингисхана, враждебное ко всем отношение Ивана Грозного могло бы быть оправдано нравами времени: не будь он таким жестоким и не пролей столько крови, возможно, был бы устранен властолюбивыми боярами, то и дело затевавшими смуты. Можно также принять во внимание выводы ряда ученых о психических заболеваниях царя Ивана Васильевича, и в частности о генетических истоках его поведения. К. Валишевский, например, настаивает на необходимости принимать во внимание и слабость ума прадеда царя Василия Темного, и предрасположенность к нервным заболеваниям его бабки Софьи Палеолог. Н. Михайловский признает Ивана IV маньяком и психопатом, человеком с явно помутившимся рассудком. Р. Скрынников намекает на связь признаков вырождения царской семьи (младший брат царя Юрий был глухонемым идиотом, сын самого Ивана Федор страдал слабоумием) с поведением Ивана IV. А согласно мнению психиатра П. Ковалевского, Иван Грозный страдал паранойей с манией преследования. Таких оценок достаточно много, но они все же представляются вторичными, поскольку поведение кровавого правителя очень последовательно, шаг за шагом взлелеяно его ближайшим окружением и им самим. Более того, на фоне довольно высокого уровня образованности самодержца и даже признаваемого многими исследователями неординарного ума поступки

Ивана Васильевича кажутся осознанными и вполне логичными. К слову, образование царя, его часто восхваляемая биографами начитанность и отчаянные пробы пера отражают не только стихийность натуры, но и отсутствие четких устремлений, использование творческого потенциала лишь для того, чтобы замаскировать свои живые инстинкты и звериные побуждения. Ведь не случайно В. Ключевский отмечал «беспорядочность» содержания сочинений царя, его «хаотическую память», не приспособленную для служения плодотворным идеям, и наконец, его внутренний идеальный мир, где Иван мысленно пребывал в общении с пророками и великими мыслителями, пытливо стараясь разглядеть свои собственные черты в их нетленных обликах. По сути, образование оказалось востребованным царем Иваном лишь в одном – в поисках многочисленных доказательств божественности своей власти. Человек, не достигший ничего благодаря напряжению собственной воли и силы ума, он тщательно искал «Божьего соизволения» для своих поступков. Собственно, он искал небесного оправдания своим преступлениям, ужасам, ответственность за которые он намеревался возложить на Бога.

Порой создается впечатление, что многие действия Ивана IV явились прямым отражением внешних угроз, а возбуждение им всеобщего страха – свидетельством «ужасности» самого царя, который во время всеохватывающего кровопролития и неистовой борьбы за власть внутри московской аристократии должен был адекватно, «по-царски» реагировать на события. Некоторые даже берут на себя смелость утверждать, что для российско-славянской истории приход кровавого властителя был «востребованной грозой». Нет смысла дискутировать об этом, как нет смысла искать аналоги в дебрях европейского Средневековья. Представляется гораздо более важной сама по себе возможность переноса поведенческих реакций средневекового правителя в мир развитой цивилизации и главенства демократии. Насколько существенна власть деструктивной энергетики прошлого в мире XXI века и насколько она будет влиять на последующие столетия? Способно ли сильное, обладающее знаниями общество «излечиться» от деструктивного, искоренить или хотя бы заковать в тяжелые кандалы генетическое влечение человека к убийству и насилию, чтобы освободиться для продуктивного творчества? Или и в будущем род людской навеки проклят из-за тех, кто много веков назад открыл «краны» для того, чтобы впустить в мир гигантские тени, предвестники гибели человечества, а потоки крови и насилие останутся своеобразным взрывоопасным кодом, передающимся по наследству и вспыхивающим колдовским огнем всякий раз, когда дается обоснованная контекстом времени необходимость убивать и насиловать?!

В этом смысле расширение территорий и завоевания, кажущиеся порой выдающимися, остаются за скобками человеческой личности, словно оставляя ее нагой и не защищенной атрибутами формальных достижений, простой и понятной для проникновения в суть человеческого естества.

Нецарское детство царя: жизнь среди крови порождает тиранию

Уже в самом рождении и первых годах жизни наследного великого князя Ивана содержится немало предпосылок явления в мир нового чудовища. Не сам он, а аристократическое великосветское окружение обнаружило и развило в новом государе тот нескончаемый перечень вредных привычек, который, в конце концов, и стал основой для формирования его противоречивой личности.

Путь потрясений в детстве Ивана начался еще до того, как он осознал себя. Когда ему было всего три года, его отец, великий князь Василий III, простудился на охоте и умер, успев перед смертью назначить семерых бояр в качестве опекунов сына, чем, собственно, породил раскол в заправлявшей в государстве Боярской думе. Историки единодушно отмечают, что аристократическая элита заметно влияла на решения великих князей, которые фактически делили с нею власть в государстве. Женщины к управлению государства не допускались: и без того не слишком жаловавший прекрасный пол Василий III не упомянул свою жену среди управителей после своей смерти. Появление новой княгини Ольги на русском троне оказалось невозможным. Это решение великого князя, навеянное патриархальными традициями, оставило один из самых глубоких рубцов на психике малолетнего Ивана. Ибо обладающая сильной, совершенно неженской волей, поражающая прямолинейной решительностью, Елена Глинская при поддержке своего представителя знатной семьи Ивана Овчины-Оболенского перешла в наступление и сумела выхватить власть из рук назначенных бояр менее чем через год после кончины мужа. Само по себе это кажется невероятным кульбитом, совершенным с бесстыдной улыбкой и неотвратимой готовностью крушить сомневающиеся головы. Вместо «вдовьего удела», определенного Елене женоненавистником Василием III, женщина оказалась у штурвала государственного корабля. Конечно, следует помнить, что за спиной влиятельного Овчины-Оболенского стояла обладающая мощью и авторитетом Боярская дума, которая, в принципе, и управляла страной. Но маленькому Ивану эта ситуация представлялась совсем в ином свете; он, не помня отца, видел мать-владычицу, величественную и самонадеянную женщину, наделенную непомерными полномочиями. Свидетельством этого являются как поздние записи самого Ивана, так и летописи страшащихся царского гнева писцов, фиксировавших едва ли законное и единоличное правление Елены. Кажется, именно в этот период и именно тут зарождается акцентуация будущего царя на мать, обретение веры в свою звезду и осознание своей исполинской роли владыки русских земель. Но стоит ли подчеркивать, что и без того ясно: самобытная литовка даже при минимальном участии во власти представлялась горделивым боярам белой вороной, инородным телом. Даже в те времена не казалась случайной ранняя смерть этой цветущей молодой женщины, а более поздние исследования говорят о явном отравлении великой княгини, в останках которой и через пятьсот лет было отмечено повышенное содержание ртути. Уверен был в убийстве боярами своей матери и ее малолетний сын, который стал еще больше угрюм, насторожен и недоверчив. Иван с головой ушел в себя, боясь делиться чувствами с кем бы то ни было. Как маленький зверек, отсиживался он в темном уголке своих покоев, наблюдая за охотой хищников. Подсознание ребенка идентифицировало боярское сословие исключительно с враждебной средой, а болезненная одинокая душа взывала к небесным силам, чтобы те помогли отомстить за любимого человека. Кажется, эти переживания способствовали тому, что он утратил данную Богом способность любить.

Для дальнейшего анализа необходимо сделать два отступления, чтобы рассказать о тех личностях и событиях, которые заметно повлияли на последующую жизнь Ивана Васильевича.

Первое связано с его рождением, и хотя задевает царя косвенно, непременно должно было дурным образом отпечататься на личности наследника престола. Дело в том, что, как указывает известный исследователь гомосексуальности Лев Клейн, великий князь Василий III слыл непоколебимым приверженцем мужеложства и, будучи ярым женоненавистником, пренебрегал супружескими обязанностями. Его наследник Иван родился лишь через пять лет после его второй женитьбы на молодой и своенравной литовской красавице Елене Глинской, которая была вдвое моложе московского правителя. Более того, как далее указывает Л. Клейн со ссылкой на профессора Саймона Карлинского, для осуществления полового акта Василий III даже приглашал в спальню помощника, некоего сотника. К этому можно добавить устойчивую молву о том, что Иван был сыном не Василия III, а фаворита Елены, князя Ивана Овчины-Оболенского. Хотя эти слухи вроде бы прямо не относятся к наследному великому князю, он не мог не знать о них, а они не могли не влиять на него.

Мысли о странностях отца отразились на восприятии окружающего мира будущим царем, который вскоре станет таким же женоненавистником.

Второй ключевой нюанс раннего восприятия окружающего мира Иваном был связан с непрекращающимся противостоянием внутри московской знати. Взрослея среди этих распрей, он был немым вынужденным свидетелем жестоких расправ одних группировок бояр над другими. На будущего правителя не обращали внимания, совершая на его глазах немыслимые поступки. Влиятельные бояре неожиданно попадали в опалу, некоторые из них заканчивали жизнь в мрачных камерах холодных подземелий, а затем выжившие, также неожиданно возвратившись, нещадно мстили недавним обидчикам, заковывая их в железные маски, травя и отправляя с унижением в ссылку. Слабый и забитый вначале, мальчик постепенно начал осознавать, что сила и могущество, если их достаточно, обеспечивают безопасность и вседозволенность, а если их нет, то человека неминуемо затягивает в ужасающую воронку небытия. Он сам убедился в этом, когда в воронке смерти оказались и его властолюбивая мать, и ее могущественный покровитель Овчина-Оболенский. Как в красочном кино, он видел летящие с плеч головы бояр, в пугливом и настороженном напряжении слышал зловещий шепот, повествующий, как изводили голодом, ядами и тюремными пытками десятки людей. Одни влиятельные люди сменяли других, споткнувшихся и упавших, и этот кровавый калейдоскоп казался взрослеющему великому князю нескончаемым. Возможно, в этот период у него впервые и зародилась подспудная мысль о том, как здорово было бы самому перелистывать картины бытия и, стоя у гигантской пасти водоворота смерти, определять, кому отправиться в ад, а кому жить дальше. Хотя, скорее всего, эта навязчивая мысль возникла где-то на втором плане, вслед за тривиальным желанием выжить; его агрессивность вырастала из слепого страха и напряженно-тревожного ожидания коварства окружающих.

Будущему царю жилось в роскошных покоях явно нелегко. Страхи росли, навязчивые мысли преследовали его беспокойное воображение, а каждая темная коморка великокняжеского двора казалась наполненной коварными неосязаемыми и невидимыми, но всегда присутствовавшими врагами. Его, как указывал Василий Ключевский, «ласкали как государя и обижали как ребенка». В его детстве это жгучее омерзительное напряжение было вечным спутником. Под воздействием обстоятельств, во враждебной обстановке всеобщего предательства и угроз, которые начали отчетливо проявляться после смерти матери, будущий самодержец чувствовал себя незащищенным. Он становился все более замкнутым, в нем формировался безнадежный интроверт с затаенными противоречивыми и, по большей части, враждебными чувствами ко всему окружающему. Настороженность и подозрительность в отношении бояр, которые, как он ощущал, приложили руку к гибели его молодой матери, негибкое поведение и торможение социальной адаптации, с одной стороны, и старательная услужливость бояр «на людях» во время приемов и официальных мероприятий, с другой, сформировали совершенно специфическое отношение Ивана к миру. Иван опасался его, в то же время ощущая возможность напасть самому, поскольку должен был стать государем. Малолетний правитель ни от кого не слышал даже намека на сомнение в его царственности и верховной власти, и это первое впечатление стало самым сильным стимулом для доказательства реальности этой власти, пусть даже путем устрашения влиятельного окружения, в котором он усматривал не просто сообщество врагов, но преграду для исполнения своей царской воли. Подтверждение этому он нашел в книгах, где ненавязчиво повествовалось о данной Богом власти и использовании ее для подавления окружающих.

Уйдя целиком в себя, он с трудом находил в себе силы бороться с одиночеством, подтачивавшим его изнутри. Некоторые исследователи отмечают, что Иван с малых лет много читал. Эдвард Радзинский утверждает, что Иван Грозный был одним из наиболее образованных государей в Европе, добавляя, что он дивился самовластию своего отца и деда, читая о них в книгах. По всей видимости, книжные сентенции вкупе с сатанинскими раздражителями холодного и желчного детства взяли верх над всеми остальными ощущениями, направив все мысли Ивана Грозного в русло исступленного поиска для выхода накопившейся энергии. Ему хотелось не создавать, а жечь, он жаждал поставить всех на колени, продемонстрировать выдающиеся качества. В результате развитый изобретательный ум будущего самодержца вместо блистательных идей государственного преобразования и самосовершенствования изрыгал лишь сценарии издевательств и разрушений. В нем рано начала проявляться крайняя неустойчивость психики, выражающаяся в склонности поддаваться наговорам и влиянию, а также в неустанном поиске новых впечатлений при отсутствии привязанности к кому бы то ни было. Будущий царь напоминал озлобленную забитую собаку, которая из страха бросается на любого другого пса, лишь бы утвердиться и подавить других ради признания своего социального статуса. Отсюда берут начало дикие отроческие выходки Ивана, когда он, оглушенный безумной атмосферой двора, сбрасывал с теремов кошек и собак, а затем «начал роняти и человеков». Так он компенсировал свою брошенность в раннем детстве, мстил за то, что его оставили в пустых покоях взрослеть наедине с самим собой.

Пожалуй, годы отрочества стали определяющими в становлении будущего самодержца. Он то и дело капризничал, демонстрировал извращенность восприятия, совершая поступки один ужаснее другого, но взамен получал от бояр-опекунов только похвалы. Никто не одергивал юного великого князя, более того, некоторые хитроумные представители боярской знати только подзадоривали его, чтобы досадить другим. Поэтому неудивительно, что прошло еще немного времени, и Иван с разгульной компанией сверстников, больше напоминавшей банду, начал носиться по Москве, зашибая лошадьми людей, наезжая на прохожих и не испытывая при этом смущения или угрызений совести. По свидетельству летописца, потерявший всякое понятие о приличии отрок грабил на улице «всенародных человеков, мужей и жен… скачуще и бегающе всюду неблагочинно». Более того, как потом рассказал Курбский, сначала один из близких людей великого князя, а после своего бегства из России от надвигающихся репрессий злейший враг и красноречивый обличитель тирана, в молодые годы Иван приказал замучить до смерти нескольких своих сверстников. Безнаказанность и вседозволенность сделали свое дело: появился новый маньяк вселенского масштаба.

Нельзя не согласиться с автором исторической биографии самодержца Русланом Скрынниковым в том, что бояре очень долгое время умудрялись использовать молодого властителя для своих целей, прежде всего для обогащения и возвышения. Даже коронация царя была задумана не Иваном, а его дальновидными приближенными; ведь кое-кто из царской родни в связи с возвышением самого самодержца получил новые привилегии и земельные владения. Зато и монарх получил кое-что очень важное. Став царем, он по-иному взглянул на себя: отныне он чувствовал себя великим человеком, посредником между небесными силами и всем остальным миром, как минимум, вверенной ему Богом территории. Теперь он жаждал славы, он тосковал по признанию своего величия, он намеревался блистать, пусть даже эта дорога к звездам будет усеяна костями тех, кем он правил.

Иваном долго манипулировали, не подозревая, что он также научается и делает свои страшные выводы. Нет сомнения и в том, что свое первое политическое убийство, имея четырнадцать лет от роду, малолетний царь совершил по науськиванию бояр, ловко сыгравших на его желании отомстить за смерть матери, лишение его кормилицы Аграфены и убийство Овчины-Оболенского, которого, будучи еще мальчиком, Иван справедливо считал своим защитником. А еще – за испытанные и испытываемые страхи перед опекуном и дальним родственником, не знавшим пределов в своих поползновениях: Андрей Шуйский ворвался однажды в столовую палату, и в присутствии великого князя Ивана его люди избили боярина Воронцова, а на митрополите Макарии изорвали роскошную мантию.

Эти действия опекуна хоть и испугали Ивана, но одновременно возбудили в нем ненасытную жажду крови и насилия. Именно эти ощущения припомнились будущему Ивану Грозному, когда он неожиданно приказал верным псарям схватить самого Шуйского и лишить жизни без положенных в таких случаях разбирательств. Молодой правитель уже упивался убийством, своим «узаконенным» правом государя вершить судьбы; он не только ликовал от ощущения, что вызывает ужас у окружающих, но и стал испытывать потребность унижать убивая. Ему все больше стал нравиться процесс падения человека в бездну; он жаждал увидеть вначале душевное смятение и шок от психологической атаки, превращение некогда сильного и авторитетного мужа в животное, всеми силами борющееся за жизнь. Самою смертью после ее частого повторения он пресытится, ему вскоре станет интересен сам процесс убивания, чтобы он был непременным автором сценария и главным зрителем. Иван-палач уже жаждал зрелища грубого насилия, по всей видимости получая от этого наслаждение, не исключено – психосексуального характера.

На сексуальном подтексте издевательств вообще стоит заострить внимание. Иван Грозный слишком часто казнил своих жертв обнаженными, как бы демонстрируя свое мужское доминирование над поверженными. Уже с первого убитого по приказу великого князя были сорваны одежды, после чего обнаженный труп бывшего опекуна два часа лежал на улице. Иван отомстил тому за свою заброшенность в детстве. Потом подобные вещи проделывались не раз, причем садистские методы царя все совершенствовались. Когда однажды к нему явились псковские жалобщики, он приказал облить их горячим вином и опалить бороды свечой, причем делал это самолично, а потом велел их «покласти нагих на землю». Что это, если не чудовищное сочетание насилия и психосексуальных отклонений?

Рано начала проявляться и Иванова некрофилия, странное безумное влечение к смерти. В юности он любил предаваться игре в покойника, вызывая негодование и раздражение богобоязненных бояр. Переодеваясь в саван и ложась в гроб, Иван требовал «отпевания», более всего забавляясь тем, что «покойника» собранные на отпевание девки должны были целовать в губы. Эротический инстинкт у молодого правителя самым неподобающим образом переплетался с инстинктом смерти, тем самым нарушая культурные традиции и преступая табу. Этот дикий симбиоз доводил молодого князя до исступления. Вполне естественно, что воспитанные на традициях частичного отказа от удовлетворения своих влечений влиятельные бояре пытались в резких тонах прекратить это шокирующее богохульство. Но неожиданно нарвались на звериную ярость отпрыска великих князей, приказавшего схватить нескольких знатных бояр (среди которых был и его дядя) и отсечь им головы у своего шатра. Примечательно, что одного из них, конюшего Федорова, великий князь нагого держал перед шатром. Иван Грозный совсем не считал нужным бороться с этими отклонениями, ибо зачем бороться с тем, что дозволено?!

Большим событием в жизни Ивана оказалось пребывание при нем (при содействии митрополита Макария) новгородского священника Сильвестра. Историки говорят о появлении религиозного лидера на жизненном пути царя ранее 1545–1546 годов, то есть еще до коронации, а может быть, и до первого убийства. Сильвестр, внушив Ивану трепетное отношение к Богу, не только серьезно подтянул образование княжеского недоросля, но и какое-то время служил сдерживающим фактором деструктивных проявлений. Религия на поверку оказалась могучей силой, уводящей от насилия, правда, стоит сказать, что Сильвестр умело играл на самолюбии самодержца. В частности, велись нескончаемые беседы пророка и терпеливого ученика о миссии последнего и его божественном предназначении. Кроме того, советы Сильвестра оказались полезными для начавшейся семейной жизни монарха. Некоторые исследователи уверены, что царь Иван по-настоящему любил жену свою Анастасию. Но вряд ли стоит верить в такие гипотезы. Хотя любовь способна исцелять, Иван уже давно стал на путь зверств, которые щекотали его нервы намного сильнее, чем трепетно-нежные любовные чувства. Что сила любви в сравнении с разгулом диких инстинктов, испытанным ощущением убийцы и насильника?! Поздно! Он лишь загнал рано разбуженных демонов поглубже вовнутрь своей ненасытной утробы. На время. Можно даже поверить, что самодержец делал искренние попытки измениться. Но если это и было так, его дальнейшая кровавая история свидетельствует, что легче преступить через неписаные законы человеколюбия, чем заставить себя потом вернуться в лоно Природы, во второй раз родиться и осознать себя ее частью. В случае с Иваном Грозным это оказалось невозможным. Гиена проснулась, ее привлекала смерть и только смерть.