Текст книги "Стратегии злых гениев"

Автор книги: Валентин Бадрак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Разбуженные бесы тянут в пропасть

К глубинной основе мотивации Калигулы, по всей видимости, следует отнести стремление к власти как к обеспечению безопасности. Желание мстить за унижения детства и юности также присутствует в поступках деспотического императора, но оно не доминирует. Наиболее же весомым фактором, определявшим поведение этого человека, стала развращенность властью и абсолютная безнаказанность на фоне вопиющей инфантильности и недоразвитости личности. Никто особо не занимался им в детстве, надеясь на то, что мальчик будет воспитываться на примере своих действительно выдающихся родителей. Но при этом он видел и худшие проявления человеческого, которые в итоге стали доминирующими во влиянии на формирующийся характер. Это произошло прежде всего потому, что система ценностей его родителей потерпела поражение, оказавшись погребенной под натиском варварства, цинизма и лжи. А сам Калигула выжил за счет проявленных качеств, которые осуждало и общество, и его отец с матерью. Конечно, были и другие причины. Например, отсутствие утонченности и манер выдает огромные пробелы в раннем образовании, восполнить которые в отрочестве стало немыслимо. Да и до этого ли было представителям императорского рода, борющегося за выживание… В итоге жизнь Калигулы стала демонстрацией практически полной деградации личности. Он был слишком невежествен и полностью лишен той самой важной части интеллекта, что позволяет оценить себя со стороны и осознать свою роль в жизни. Он не задумывался над своими действиями; его поступки были импульсивными, эмоциональными и направленными на бесцельное обладание всем сущим. Его неадекватно завышенные амбиции не были подтверждены ни единым положительным качеством личности, поэтому вызывали в обществе единодушное раздражение и осуждение.

Среди важных факторов, повлиявших на создание этого морального карлика со стремлениями к гигантским свершениям, было также желание достичь уровня правления Августа, приблизиться по значению к олимпийским богам, затмить собою все то великое, что было совершено до его рождения. И хуже всего, что, стремясь дотянуться до солнца, Калигула направлял свой разум не на поиски великого дела, исполнение которого сделало бы его путеводной звездой для потомков, а использовал власть для навязывания всему миру мысли о своем величии. Для этой цели горе-император за несколько месяцев промотал всю доставшуюся ему казну империи: он устраивал невероятные по размаху зрелища в надежде заменить этим реальные государственные дела и запомниться человечеству как самый крупный организатор массовых представлений и красочных декораций в истории. Его заурядная фантазия и упрощенное видение мира работали лишь в одном направлении, и одним из наиболее ярких примеров его духовного вырождения и внутренней пустоты стал случай с его конем. Ошалевшему от странных знаков внимания животному среди прочего был предоставлен отдельный дворец с прислугой и утварью, ему сделали ясли из слоновой кости, а для украшения скакуна использовались пурпурные покрывала и жемчужные ожерелья.

Калигула бесновался, но его слабое духовное начало, как тело рахита, не могло породить ничего достойного. Например, он искренне желал какого-нибудь всенародного бедствия, чтобы хотя бы таким способом его правление запомнилось людям. Но, пожалуй, лучше всего внутреннюю дисгармонию Калигулы иллюстрирует эпизод со статуей Юпитера. Однажды до безумия самолюбивый император встал возле статуи верховного бога и лукаво спросил актера, в ком больше величия. Когда же тот промедлил с ответом, разъяренный Калигула приказал жестоко отхлестать его бичом. Кажется, он готов был разорвать на части или сжечь весь мир, если бы только мог таким способом выбить из него признание своего величия. Ведь не случайно он, томимый все тем же желанием признания, с неутоленной горечью безнадежного садиста сожалел, что у Рима не одна шея…

Обретя власть, Калигула с космической скоростью двинулся навстречу смерти. При этом он губил и обрекал на смерть все, к чему прикасался: именно он стал причиной гибели собственной жены и маленькой дочери, ибо своим отношением довел людей до озверения, до ответной инерции разрушения всего, что так или иначе напоминало его имя. Хотя вряд ли этот человек, не умевший любить, так как осваивал вместо законов любви законы выживания в море всеобщей ненависти, муж, не испытывавший к своим многочисленным женам никаких иных чувств, кроме сексуального влечения, и наконец, отец, признавший лучшими качествами своей дочери «лютый нрав», был бы по-настоящему несчастен, узнай он о судьбе самых близких людей.

Несмотря на то что сам Калигула считал себя отмеченным богами гением, современники презирали его, страшась и ненавидя одновременно. Император, уверенный в том, что ему удалось выжить в дикой мясорубке Тиберия лишь благодаря уверенности, что на его челе оставили свою метку бессмертные боги, почувствовал неприязнь всех сословий после своей странной болезни в конце первого года правления. В то время, когда его жизнь висела на волоске, толпы преданного памяти Германика простого люда стояли у дворца, тихо перешептываясь о состоянии императора. Но тогда в восприятии города он все еще был сыном победоносного и благородного воителя, а после болезни Калигула беззастенчиво открыл всем свое истинное лицо – и наступил перелом в отношении к нему народа. Его детская недоразвитость уже никого не забавляла, а игры с народом, порой совершенно искренние, начали раздражать всех без исключения.

Так кем же он был в действительности – изощренным убийцей или душевнобольным? Возможно, что и тем, и другим, причем сначала первым. Причем его болезнь была из серии тех недугов, что рождаются в людях при «недействующем», больном обществе, при попустительстве окружающих, в условиях, когда маленького ребенка, а затем подростка по каким-либо причинам не одергивают, когда он совершает поступки, в которых только подслеповатые глаза безразличного не усмотрят прообраза будущих великих преступлений. Кажется, что на свете не было такого порока, которого бы этот завистник и убийца не имел сам.

Некоторые современные исследователи, например Э. Берн, В. Грин, И. Лесны, в основе поведенческих реакций Калигулы видят прежде всего психические или даже физические недуги. И. Лесны делает вывод, что жестокие бессмысленные убийства и истязания невинных людей явились результатом тяжелой, возможно, вирусной инфекции, проявившейся в виде воспаления мозга. В. Грин более осторожен в выводах, однако его гипотеза состоит в том, что помешательство Калигулы (в этом исследователь не сомневается) стало следствием органической болезни. Эрик Берн полагает, что император был шизофреником. Такие авторитетные представители современной психиатрии, как Мюллер и фон Делиус, поставили римскому императору диагноз «юношеское слабоумие» (dementia ргаесох). И все же, очевидно, не стоит все содеянное Калигулой объяснять только психическими расстройствами. С оценками и диагнозами можно было бы согласиться, если бы перед глазами наблюдателя не разворачивалась удивительно последовательная картина падения Калигулы. Его поступки отражают неустанное стремление воспользоваться случаем и совершить нечто недозволенное и даже шокирующее. Но иногда Калигула проявлял удивительную рассудительность, порой даже уникальное, абсолютно не вяжущееся со слабостью ума, благоразумие.

Если и имела место болезнь императора, о которой твердят столько ученых, то вовсе не она оказалась причиной всех его ужасных преступлений, болезнь лишь усилила невообразимые пороки, порожденные дисгармоничным развитием и слишком большим разрывом между желанием утвердиться в величии и возможностями совершать великие дела.

Нерон (Луций Домиций Агенобарб)

Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось.

Пока я живу, пускай земля огнем горит!

Нерон

(15 декабря 37 года – 7 июня 68 года)

Римский император (54–68 гг.), символ власти произвола и деструктивной системы ценностей

Кажется, в истории человечества нет ни одного образа, который бы в восприятии любого человека оказался более черным и более гнетущим, чем римский император Нерон. Словно выходец из мрака, явился он на землю, став олицетворением Смерти, посланником самого Дьявола в качестве неоспоримого доказательства человеческой порочности. Римское общество сначала вскормило грудью людоеда, а затем выпустило его из клетки, разрешив действовать по собственному усмотрению. Однако то, что сам Нерон слыл далеко не глупым человеком и к тому же был прекрасно образован, заставляет нас заняться поиском ответа на вопрос, не было ли его поведение сознательной и четко отработанной стратегией, направленной на то, чтобы ее автора человечество запомнило навсегда. Ведь и почти через две тысячи лет после его появления на свет многие с волнением вникают в подробности его частной жизни и поражаются, как современное Нерону общество допустило такую вопиющую свободу одного чудовища, способного надругаться над свободой всех остальных. Так не был ли этот исторический эпизод лишь виртуозной игрой Дьявола, вечного искусителя человека, если мир знает о Нероне больше, чем о многих великих творцах?!

Нерон прошел непростой путь становления и при определенных обстоятельствах, несомненно, мог бы войти в историю Рима в качестве одного из достойных граждан великого города. Не является бесспорным тот факт, что именно Нерон должен был стать правителем Рима. Более того, при жизни императора Клавдия у него было гораздо меньше шансов оказаться у штурвала великой империи, чем у многих других. Нельзя назвать простой жизнь малолетнего отпрыска императорской семьи во времена правления Калигулы и Клавдия: и сам Калигула, и жена Клавдия Мессалина могли легко уничтожить потенциального претендента на место принцепса. Скорее всего тем, что он выжил, как, впрочем, и диким нравом, он обязан матери, сумевшей привести в действие тщательно разработанные механизмы захвата власти. Мальчиком и юношей наблюдая за интригами знаменитой правнучки Октавиана Августа, Нерон не мог не испытывать смутного страха и щемящей тревоги, связанных со своим двусмысленным положением. Эти обстоятельства рано сделали Нерона неравнодушным к власти, а испытанные им в детстве страхи, когда он часто находился под прямой угрозой истребления, стимулировали в нем развитие деструктивных мотиваций. К тому же эти импульсы старательно возбуждались его матерью, а затем противоречие углубилось решительным нежеланием взрослеющего сына находиться под чрезмерной опекой Агриппины и одновременно осознанием неспособности совершить нечто неординарное в качестве государственного деятеля. Вместе с жаждой власти мать, все время во многом подавлявшая сына, как ни странно, развила в нем боязнь сравнения с такими признанными авторитетами, как Юлий Цезарь или Октавиан Август. С момента формального обретения власти Нерон пытался найти свое место в истории. Однако он не мог состязаться в интригах ни с коварной матерью, ни с крайне осторожным учителем, ни с похожим на военную машину начальником преторианской гвардии. Эти противоречия, а также смутное понимание, что его постоянно используют враждующие стороны, заставляли принцепса искать асимметричную стратегию противодействия этим проискам. Она-то и привела к тем чудовищным последствиям, так колоритно запечатленным историей.

Не стоит сомневаться в том, что Нерон был продуктом своего времени и своего окружения, а многие преступления совершил вынужденно. Тем важнее это для понимания человеческого естества, в котором, если на него воздействовать определенным образом с ранних лет, легко могут взять верх самые мрачные побуждения. И тем важнее через две тысячи лет осознать, что деструктивное начало в каждом отдельном человеке может и должно быть поставлено в жесткие рамки, определенные обществом, государством, семьей и личной идеей. В противном случае человечеству еще не раз придется столкнуться с Неронами или даже с его еще более ужасными производными.

Под знаком предначертанности

Когда в семье Гнея Домиция Агенобарба и Агриппины Младшей родился сын, его имя начали сразу же окружать

легендами. Мать, всецело ориентированная на власть в империи, постаралась, чтобы после его рождения по Риму и окрестностям поползли слухи о знамениях, говоривших о рождении будущего царя. Еще не минуло и года со дня

восшествия на престол молодого императора Калигулы, ее брата, который, казалось, очень любил Агриппину Младшую, значит, их отношения вполне позволяли распространять подобные слухи. Подтверждение правильности своего шага она получила через пятнадцать дней, когда во время торжественной ритуальной клятвы консулы наряду с именем Калигулы произнесли и имена его трех сестер. Политическая обстановка благоприятствовала тому, чтобы заявить о появлении своего чада как о приходе нового мессии. Мать Нерона с первых дней его жизни стала выстраивать героический сценарий его жизни, при этом в значительной степени рассматривая сына в качестве механизма своего собственного восхождения к власти, что конечно же отрицательно сказалось на его восприятии жизни ребенком. Она создавала в душе мальчика факел, который обязательно предстояло зажечь; в этом она была уверена, и эта неуклонная уверенность постепенно заполнила и рожденное ею юное создание.

Тиберий, который методично уничтожал детей Германика как потенциальных претендентов на власть, давно был в мире ином. Реальных живых соперников у Калигулы не было: два его и Агриппины старших брата были уничтожены во время правления Тиберия, так что рождению наследника в роду Германика вполне можно было придать публичный характер. Недалекий человек, дитя армии и улицы, Калигула просто не придал значения появлению на свет племянника. Конечно, существовала возможность рождения наследника у самого Калигулы, но в его необузданной жизни и диком разгуле Агриппина небезосновательно усматривала множество признаков недолговечности своего брата. Калигула казался ей слишком неосмотрительным и поверхностным, а тот факт, что именно он один выжил и стал императором, ослепил его, укрепив веру в собственную неуязвимость. Агриппина же, наблюдавшая за истреблением рода, хорошо знала, как уязвимы некогда недосягаемые в своем обманчивом величии люди. Она рискнула сделать ставку на сына с самого момента его появления на свет, в том числе и потому, что для нее, женщины, опорой в этом мире мог быть лишь мужчина. Ее муж, за которого ее едва ли не насильно выдал замуж Тиберий, с самого начала демонстрировал отсутствие способностей к политике и государственной деятельности и потому был ей неинтересен. Ее брат, на которого раньше она имела влияние благодаря их кровосмесительной связи, зациклился на младшей сестре, так что для достижения власти его необходимо было свергнуть. Конечно, она, возможно, еще попытается это сделать, но для дочери великого и все еще почитаемого в Риме Германика существовал и другой путь – возвышение ее сына-наследника. Так она могла обрести власть и для себя. Впрочем, Калигула отнесся к попытке возвысить младенца неоднозначно: когда Агриппина попросила брата выбрать для племянника имя, император не без иронии посоветовал сестре назвать его Клавдием – в честь их дяди, известного своими причудами и расстройством рассудка и потому оставшегося в живых. Это был недвусмысленный намек на то, что Агриппина может переусердствовать.

С матерью Нерону повезло: она всегда ходила по краю бездны, вложив в него готовность действовать всеми дозволенными и недозволенными способами. Она заразила его собственным пренебрежением к людской жизни и страстью властвовать. Пока Агриппина строила планы своего восхождения к вершинам власти, отец мальчика, Рыжебородый (так переводится имя Агенобарб), бесцеремонно заявил, что «от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества». Но скорее всего, Светоний намеренно приписал эти слова Агенобарбу, он этим хотел подчеркнуть не столько предопределенность порочности Нерона, сколько гнусные качества его отца. Действительно, Агенобарб, будучи внуком Марка Антония и сестры Августа Октавии, не унаследовал ничего достойного от своих именитых предков. Разврат, инцест и убийства были характерны для этого пресыщенного и на редкость циничного человека. Однажды он убил своих вольноотпущенников только за то, что они не могли пить столько, сколько он им велел. И, безусловно, маленький Нерон, подрастая, ощущал удушливое и разрушающее его личность действие недоброй славы как отца, так и матери. Как и Агриппину, Агенобарба обвиняли в кровосмесительной связи со своей сестрой, и так же, как у дочери почитаемого Германика, у него напрочь отсутствовали моральные принципы и даже малая толика желания прислушиваться к общественному мнению. Он умер, когда сыну было три месяца, поэтому в наследство Нерону достались лишь нелестные слухи о его беспутном родителе.

Женская идентификация Нерона очевидна, и во время взросления мать не столько перестаралась с внушениями, сколько со способом их подачи. Хотя в первые годы жизни он видел лишь женщин любящих и заботливых, ободряющих и предсказывающих его будущее царствование, мать всегда навязчиво доминировала над всеми. Сначала она, а затем, когда Агриппина вместе с младшей сестрой Ливиллой была сослана Калигулой на Понтийские острова за участие в заговоре против него, его тетка Лепида занимались воспитанием будущего принцепса. Историки указывают, что эта бездетная женщина, преисполненная искренней любви и нежности к мальчику, оставила заметный след в его жизни, выражавшийся в природной мягкотелости и склонности к «немужским» занятиям. Эти черты позже жестоко и бессердечно пыталась искоренить его мать, но, похоже, своей категоричностью и нетерпимостью к любым другим формулировкам, кроме собственных, она лишь усугубила положение. Любопытно, что однажды Агриппина заставила сына-подростка свидетельствовать против любящей его тетки, чтобы осудить ту на смерть, и сделала это только из желания устранить потенциальную претендентку на власть. Мать, как ни странно, стала, таким образом, первым человеком, стремившимся убить в нем способность любить. Интерпретируя процесс воспитания Нерона, историк Игорь Князький настаивает на контрастности образов Агриппины и Лепиды, связывая с этим формирование противоречивого восприятия Нероном окружающего мира. Если Лепида была в глазах Нерона образцом доброты и щедрости, то мать – непреклонным сфинксом, сокрушающим все вокруг ради достижения своих целей. И тот факт, что его мать всякий раз властью, интригами и ядом побеждала человеческую теплоту отношений, возбудил в Нероне самые мрачные противоречия. Убедившись в верховенстве грубой силы, цинично попирающей любовь, он сам перешел на сторону силы. Но скорее всего, Лепида также не была таким однозначно положительным персонажем этой истории. Женщина, спокойно принявшая запрещенную кровосмесительную связь с братом, а затем – участие в заговоре против самой Агриппины, она хоть и не была ослеплена непомерной жаждой власти, все же была способна на коварство и склонна к мести. В ней тоже бурлили противоречивые страсти, в которых ненависть к обидчикам занимала далеко не последнее место. Кроме того, в Лепиде сохранилась то глубоко маскируемая, то выпячиваемая непреклонность не испытавшей материнства женщины, и Нерон еще с детства впитывал всю палитру человеческих отношений из двух противоположных женских лагерей.

Тем не менее, каждый день мальчику настойчиво нашептывали, что он родился великим и что сами бессмертные боги благословили его. Первые годы жизни вместо того, чтобы равняться на отца, он отождествлял себя с матерью, которая по стремлению к лидерству и желанию навязать свою волю заметно превосходила всех окружающих. Агриппина являла собой тип волевой, неуступчивой и безжалостной женщины, более склонной к мужским поступкам. Она слишком часто и, кажется, без меры подавляла сына. Наверное, если бы не годы ее ссылки, способность Нерона к исполнению мужской социальной роли вообще стала бы сомнительной. Позднее это нашло отражение в странном и неоднозначном поведении Нерона, который, властвуя и повелевая, тем не менее испытывал постоянное искушение играть женскую роль. Именно отсюда проистекает и его бисексуальность, сменяющиеся желания ощутить себя и могущественным мужчиной, и пассивной женщиной, а также его слезливое стремление достичь совершенства в игре на сцене и добиться славы в стихосложении. У принцепса можно было отыскать множество женских черт, начиная с мягких контуров его фигуры и кончая нерешительностью и слабостью натуры. Он всегда относился к себе с удивительной сентиментальностью и необычайной жалостью. Высокий уровень эмоциональности, склонность к слезам и экзальтированным выходкам странным образом уживались в нем с поразительной жестокостью и жаждой смерти соперников. Мазохистские порывы в сочетании с садистскими устремлениями стали прототипом, кривым отображением материнской природы, и своим внутренним миром он очень походил на Агриппину.

Никто так не повлиял на мотивацию его поведения, как родная мать. Но, вбивая ему в голову идею власти, она лишала сына возможности принимать решения самостоятельно, и в результате он рос зависимым от мнений окружающих: матери, учителей, советников, близких женщин. Именно это будет впоследствии иметь решающее значение в изменении его мотивации – от государственной и военной деятельности к театральному, поэтическому и музыкальному самовыражению, не свойственному в его времена людям с высоким статусом и тем более олицетворяющим верховную власть. Стремясь позже к кифаре и поэзии, Нерон как бы компенсировал эрозию воли и отсутствие склонности как к государственному управлению, так и к проявлению таланта полководца. Он не мог превзойти даже свою мать, не говоря уже о таких выдающихся личностях, какими были, например, Александр и Юлий Цезарь. Зато Нерон будет стремиться затмить Августа, поддерживая поэтов и философов, фактически заняв во времена своего правления место августовского Мецената. И еще, кажется, как раз из этой подавленной возможности управлять государством проистекает и тайная злость на мать, которая всегда отбирала у него возможность принимать решения самостоятельно, навязывая свои собственные. В силу развития реакции на материнскую власть он, достигнув признания его власти как императора, постарался во что бы то ни стало избавиться от комплекса зависимости от матери. Убивая потом собственную мать, он одновременно уничтожал следы своей неспособности как властителя и пресекал действие старых комплексов, не дающих покоя и давящих на самолюбие мужчины.

Кажется, исследователи феномена Нерона придают слишком мало значения периоду после возвращения Агриппины из ссылки и до ее замужества с императором Клавдием, когда будущий цезарь был предоставлен сам себе и его характер формировался под влиянием множества обстоятельств и факторов. И хотя о них часто упоминают лишь вскользь, эти годы имели ключевое влияние на становление Нерона. Когда начался период властвования Клавдия, Нерону пошел лишь четвертый год, но он вступил в период чуткого наблюдения за взрослой жизнью и начала смутной самоидентификации. С одной стороны, ему периодически напоминали о его «царской крови», с другой – он был удален от Палатина, в котором уже растили наследников принцепса – Британика и Октавию. Вскоре он увидел и закулисную жизнь властителей, а откровенность римской черни столкнула его с далеко неоднозначными оценками этой жизни. То, что мелькало перед ним, часто оказывалось шокирующим, как действие электрического разряда, но он постепенно ко всему привыкал, как к естественным издержкам современного ему мира.

Его воспитатели, Анникет и Берилл (танцовщик и цирюльник), были простодушными людьми, далекими от понимания того, что надо было лепить из этого податливого человеческого материала. Подобное окружение никак не способствовало закреплению у ребенка мужских качеств, желания завоевать военную славу силой оружия, возвеличив империю и свое имя, как это сделали его дед и прадед. Зато они стали незаменимыми посредниками в общении с плебейской частью Рима. По всей видимости, из этих источников взрослеющий Нерон получал оценки деятельности и обезглавленного заговорщиками Калигулы, и нынешней августы Валерии Мессалины, утопающей в роскоши и нескончаемых пиршествах. С какого-то времени его начинает мучить желание произвести впечатление на народ Рима, который славился своей язвительной откровенностью и способностью запечатлеть и точно воспроизвести в коллективном сознании тот или иной образ. Блистая перед народом, он мог бы прославиться навсегда и заслужить большее признание, чем в глазах скупых на похвалы патрициев. И наверняка от него не ускользнули гибкие, плавные и осторожные, но все же решительные шаги его собственной матери в сторону императорского дворца, ее постоянные встречи с влиятельными императорскими вольноотпущенниками, реально управлявшими империей от имени податливого и аморфного Клавдия. Пока император, как облако, плыл по ветру, создаваемому его ближайшим окружением, имя вольноотпущенника Палланта все чаще срывалось с материнских уст, и однажды мальчик понял, что многие всесильные люди остаются в тени.

Но ему, как и его крайне демонстративной матери, не хватало показных достижений, ему хотелось совершить нечто такое, о чем бы восхищенно говорили все, потрясенные его размахом. Именно такой была Агриппина, и юный Нерон в этом следовал за нею неотступно, словно им владела инерция неодолимой силы. Уже в то время он осознал потребность всеобщего признания, поклонения и славы. Но одновременно в глубине души он понимал и свою неспособность проявить военный талант, а как еще по-другому возвыситься в государстве? Да, Август правил Римом пол столетия, не особо жалуя войны, но Август прославился больше всего тем, что однажды стал победителем в гражданской войне и обрел верховную власть с помощью силы, и лишь потом – как удачливый государственный деятель. С другой стороны, наблюдая за изворотливостью матери и ее уникальным даром приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, он невольно всегда старался подражать этому чисто женскому умению притворяться и менять образы. И вскоре Нерон открыл в себе неординарные актерские способности, навыки истинного игрока, управляющего эмоциями, оттенками голоса, мимикой и полутонами. Возможно, он не придал бы этому такого ключевого значения, если бы не одно обстоятельство. Еще не достигнув десятилетнего возраста, он принял участие в секулярных играх столетия, великолепно исполнив свою роль в конном представлении и завоевав гораздо больше симпатий, чем сын императора Британик. История хранит молчание о роли Агриппины в этом событии, хотя на редкость коварная женщина наверняка приложила руку к тому, чтобы ее сыну публично воздали должное. Но этот случай потряс самого Нерона, ибо дал ему основания полагать, что всякая слава имеет одну и ту же природу. Так зачем препятствовать своим склонностям в достижении величия, если признание актерского таланта может дать не меньше душевной радости, чем победа на поле брани или введение замечательного закона.

Период творческой самоидентификации почти совпал с пиком материнских интриг, с неожиданным падением и убийством Мессалины, а затем и с еще более необъяснимым замужеством матери. Вряд ли в то время он задавался вопросом, каким образом его мать оказалась на брачном ложе его двоюродного деда и своего родного дяди и особенно зачем она это сделала. Но, пожалуй, это колдовское переплетение событий и еще более – цепь последующих убедили подростка, что неодолимое стремление сокрушает все преграды, а раз мать говорила ему о его великой миссии, значит, так тому и быть.