Текст книги "Поселок (СИ)"

Автор книги: Валентин Гуржи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

стал для него мир! Ему вспомнились все движения – его и Плутона – во время их

«спектаклей».

Вначале Костик приседает, положив руку на голову пса. Плутон послушно припадает к

земле, приготавливается к броску. Затем Костик срывается с места и, сделав два-три больших

прыжка, утопает в гуще высоченных зарослей осоки, кубарем скатывается по склону к забору

сада Старшины. Плутон, выждав секунду, стремительно прыгает вслед и, разыгрывая

нападение, обнимает Костика лапами, добродушно рыча. Небольно захватывает кисть руки

острыми клыками или тычет мордой в бока… Костику нестерпимо щекотно. Он визжит и

отбивается. А бывает наоборот. Плутон притаивается где-нибудь в высокой траве – не видать.

86

Костик ищет и подбирается незаметно. Обнаружив приникшую к лапам морду пса с хитрыми,

как у Борьки, коричневыми глазами, он в ту же секунду откидывается назад и падает

навзничь. Лежит неподвижно, будто сражен врагом. Плутон подбегает к нему, в

замешательстве останавливается. Немного подождав, подходит ближе, наклоняется над ним,

закрыв собою яркое солнце. В щелки глаз Костик видит его тревожный пристальный взгляд, и

тогда Плутон ему напоминает Наташу, чем-то озабоченную и взволнованную. Но когда на

морде у Плутона появляется растерянность, Костику становится его жалко. Он делает

незаметное движение рукой, стараясь поймать Плутона за лапу. Плутон, разгадав уловку,

вскидывается, увертывается и в восторге носится по лужку, описывая круги. Трава под ним

подсекается и ложится толстым пушистым слоем.

Всегда повторялось одно и то же. Это нравилось и ему, и Плутону, и никто из них не

замечал однообразия. Но однажды как обычно, Костик упал на траву и, притворившись

мертвым, ждал появления Плутона. И странным показалось промедление пса, словно тот

забыл про игру. Костик открыл глаза. На фоне голубого обрывка неба, нависшего между веток

терна, увидел полное, с безразличным взглядом, лицо Старшины. Тот стоял над ним, и,

казалось, мог упасть и своим огромным тучным телом раздавить Костика.

Сердце громко стучало. Костик лежал, не шевелясь, плотно прижавшись спиной к траве, и

ему чудилось, что снизу к нему кто-то пробивается.

– Чего лазишь здесь, – сипло проговорил Старшина, – места тебе мало в своем дворе, что

под мой тут подкатываешься?! Поспешай, давай, – добавил он, усмехнувшись, – к соседке

своей, бабке Насте, на блины. Небось, свеженьких напекла!

Последних слов он не успел договорить. Огромный рыжий ком ударил Старшину по ногам.

В следующую секунду он увидел, как с дикой яростью пес, в которого он когда-то стрелял,

рванув за штанину его брюк, отхватил по шву лоскут и отскочил в кусты.

Еще минуту Старшина стоял, широко расставив ноги, не мог произнести ни слова, но

потом его лицо налилось кровью, и он выдохнул:

– У-у, падаль! Ты еще живой?! Мало тебе хозяйской дроби…

Он пошел, волоча обрывок штанины.

– Ладно! Казенного свинца будет тебе в самый раз, – произнес он теперь уже спокойно и

уверенно, скрывшись за ветками деревьев.

Плутона долго искали. Мария удивлялась, говоря, что пес, наверное, нашкодничал у

соседей, и теперь, стараясь избежать ее гнева, скрывался в окрестностях реки.

Так уже было с ним раза три. Выходя рано утром из дома, Мария вдруг обнаруживала на

ступеньках крыльца еще теплого и пушистого кролика, принесенного Плутоном из чужого

двора. Она брала его за уши и, оглянувшись по сторонам, не видит ли ее кто с чужим

кроликом при слабом свете просыпающегося утра, шла на огород. Там она закапывала

задушенного, отметив палочкой место. А потом после стыда Марию захлестывала злость, она

кидалась на Плутона с мокрой тряпкой в руке и, не попадая по изворотливому псу, звонко

шлепала об асфальт или по доскам флигеля.

Однажды, обнаружив еще одну жертву (это был третий по счету кролик), Мария схватила

швабру с тряпкой, выставленную еще вчера после мытья полов, – в одной руке швабра, в

другой тряпка – кинулась к Полутоновой будке. Но пса там не было. Не оказалось его и в саду

и на огороде. Мария поняла – хитрец избегает взбучки. И только час спустя услышала

сдержанный жалобный лай за калиткой.

Она подошла, приоткрыла дверь и, став в проходе, сказала строго, словно перед нею был

человек:

– А ты чего пришел? У нас все дома. Давай отсюдова! Нам таких работничков не надо!

87

Плутон прижал уши, опустил голову. В растерянности искоса глянул на свою хозяйку. А

потом, отойдя от калитки на лужайку, долго смотрел на Марию. Видно, по-собачьи пытался

понять, всерьез ли его выгоняют из родного дома.

Сказав все, что нужно, Мария закрыла дверь и тайком стала наблюдать в щель калитки.

Плутон покорно прилег на траву, неотрывно смотрел в невидимые глаза Марии. Терпеливо

сидел, не пытаясь кинуться навстречу с повинной даже тогда, когда Мария подходила к дому,

неся от колонки полные ведра воды.

Вскоре ей стало жалко пса. Она сказала самой себе, что он все же как-никак, пес, а не

кошка, настоящий пес, сильный и полноценный. И в этом не его вина. А потому – так

беспощадно наказывать его нельзя. Взяла и открыла калитку. Плутон сорвался с места,

прежде чем Мария успела сказать «ладно уж, иди», словно угадал ее мысли. Радостно

побежал во двор, завилял хвостом.

Это было ей непонятно.

Еще больше она была удивлена, когда Плутон однажды пригласил свою подругу –

бродячую серого цвета собаку, крупную, длинную, с узкой продолговатой головой – во двор

позавтракать из собственной посуды. Правда, к этой истории был причастен и Борька.

В первую зиму после Борькиного поселения дети, как потом они часто делали, собирались

у Марии в гостях, или точнее – у Борьки. На этот раз, снова сойдясь, завели давний спор о

собаках.

– Папа говорит, – громко сообщил Борька, – что вместо собак все могут делать автоматы и

роботы. Их не отравить и не убить. У автоматов больше вож… зможностей.

– И нет, – запротестовала Наташа, – твой папа говорит не правильно. Собаки такие же, как

и мы. Они делают все сами и даже догадываются сами лучше нас. Понял, Боречка?

Обычно такого декларативного заявления Борька не выдерживал. Он вскакивал и начинал

громко кричать и размахивать руками. Теперь же пришлось вмешаться бабе Марии. Она

привлекла к себе Борьку и безобидно сказала:

– Боря, а может, и вправду они полезны? Ты, наверное, не знаешь, как собаки помогают

детям?

Неожиданно для всех Борька перестал доказывать. Умолк, будто обиделся, остановил

невидящий взгляд и, словно прислушиваясь к самому себе, спросил:

– А как они помогают, бабушка?

– Доброту показывают.

Борька рассеянно глянул в сторону и проговорил тихо:

– Бабушка, а ты не врешь?

– Вот те-й раз! Никогда никого не обманывала, – обиделась Мария.

Борька смутился. Но Мария сказала, слегка усмехнувшись:

– Об этом знает только тот, у кого есть дружок о четырех ногах.

– А Плутон? – с надеждой спросил Борька.

– Но Плутон, милок, уже занят, – сказала и незаметно глянула на Костика.

Ее взгляд все же не ускользнул от Наташи. Она украдкой посмотрела на Костика.

Маленькие карие глаза с беспокойством поглядывали то на бабу Марию, то на Борьку. Сам же

Борька ничего не сказал, но после этого разговора появилась бродячая Пальма – длинная и

белая, с сероватым оттенком, словно акула. Где она жила, Борька не знал. Да и не

интересовался. Пальма сама находила его, когда он гулял где-нибудь за домом. С нею дружил

и Плутон. Борька кормил Пальму припрятанным завтраком, а Плутон, оказавшись рядом,

сытно дышал, игнорируя подачки, глядел в сторону.

Когда Борька шел в школу и со школы, Пальма встречала его по дороге, угощалась его

бутербродом, провожала до самого дома. Они шли обходной дорогой специально, чтобы путь

88

им показался интересным и продолжительным. Останавливались возле озера. Борька

вставлял в пасть Пальмы ручку портфеля и заставлял идти рядом, и когда она научилась это

делать, он шел прямой дорогой под завистливые взгляды своих школьных товарищей, а возле

калитки, взяв у Пальмы портфель, клал ей в рот кусочек сахара. Ему было интересно, присев

на корточки, смотреть, с каким наслаждением, теряя слюну и перебрасывая во рту из стороны

в сторону, Пальма поедала, хрустя, его награду.

Зимой у него были еще и другие развлечения. Он умел ловко с разгону падать под ноги

какому-нибудь мальчику, сбивая его в снег, и тогда Пальма, играя, набрасывалась на лежащих,

и начиналась «свалка».

В воскресные и в субботние дни Пальма голодала. Зима оставила все съедобное на земле

под слоем снега и льда. В один из таких дней Борька рано утром случайно вышел на улицу и

увидел бегущего к дому Плутона, а за ним – на осторожном расстоянии – трусливо

семенящую Пальму.

Борька позвал собаку. Открыл калитку. Пальма остановилась, не решаясь зайти во двор,

доверчиво посмотрела в Борькины глаза, как будто хотела спросить, не шутит ли тот. Она

ведь все-таки бродяжка, ей лучше знать людей, чем, например, Плутону, хозяйскому псу. Не

значило ли для нее Борькино приглашение обретение хозяина? Все-таки ее зазывали в дом!

Неужели ей повезло, как иногда – очень редким счастливчикам?

Задевая боком край калитки, Пальма все же вошла, стесняясь, повиляла хвостом, озираясь

назад, в надежде, что дверь оставят открытой. Напряженно вытянув туловище, подошла к

миске, возле которой гостеприимно крутился Плутон – обладатель еще нетронутого борща,

только что налитого Марией, жадно, взахлеб начала есть, а над ней, спокойно и гордо держа

голову с отвисшим длинным языком, громко дышал Плутон. Он терпеливо ждал и смотрел на

Борьку.

Тут и появилась Мария. Она остановилась в сторонке и молча смотрела на собравшихся.

Пальма, почуяв опасность, отошла от еды и, виновато вильнув хвостом, сконфузилась,

полуобернувшись к выходу. Она словно оправдывалась в том, что оказалась во дворе не по

своей воле. Мария с интересом продолжала смотреть, сложив на фартуке руки, от которых

шла испарина теплого дома.

Пальма почувствовала мирную обстановку, посмотрела на Марию, повернула на бок

голову, жадно изучая хозяйские руки. Видно, предполагая что-то в них, что могло резко

изменить ее пребывание здесь. И с каждой секундой теряла уверенность Наконец, не

выдержав общего молчания, Пальма медленно ушла, поджав хвост.

А на следующий день в такое же яркое солнечное утро в дом Марии, где Борька и Костик

играли в арифметическое лото, вбежала, запыхавшись, Наташа:

– Ой, мальчики! Плутона убивают! – вскрикнула она и, хлопнув дверью, выбежала на

улицу.

Все остальное произошло очень быстро.

Костик выскочил за калитку в чем был, увидел Старшину, неподвижно стоящего у забора

напротив своего дома, посреди улицы – машину «собачья будка», возле нее в полушубке, с

длинными щипцами наготове – человека. А дальше – еще одного, похожего на первого, но с

ружьем, приставленным к плечу. Одновременно прозвучал выстрел. Костик бросился к тому,

что с ружьем. Его, перегоняя, вырвался вперед Борька. Он несся, поднимая клубы снежной

пыли, падая и снова вскакивая на ноги.

И сразу же после выстрела оттуда, куда стрелял человек, появился еще один – в черной

фуфайке и сапогах. Он волок к машине на крюке-проволоке длинный, покрытый шерстью

серый предмет, похожий на полупустой мешок. Костик подбежал и замер напротив машины.

Когда человек с крюком поравнялся, Костик узнал в непонятном предмете Пальму, очень

89

длинную и гибкую, словно живую, ползущую по снегу за крюком. Пальма смотрела вслед

шагающему человеку, на его голенища сапог. Ее глаза отсвечивали синеву светлого дня.

Второй выстрел оказался очень громким. Рыжий пес, перепрыгивая через сугробы,

стремительно пересекал поселковую улицу. В это время Костик уже бежал ему навстречу,

громко зовя, закрыв собою пса от стрелка. Увидев Плутона, Борька кинулся, не помня себя к

человеку, и с размаху тяжелым комом свалился под ноги, ударив собою его в коленки.

Человек повалился на спину, неуклюже воздев руку с ружьем кверху. Выстрел грохнул в небо,

оглушив Костика и оставив в его памяти долгий звенящий звук. Этот звук долгое время стоял

в ушах. Сейчас он напомнил звук ломающейся ветки. Затем прошелестела трава. Повеяло

слабым ветерком… Кто-то стоял и сопел в нос.

Костик поднял голову, открыл глаза. Над ним стоял Борька. В руках он держал только что

сломанную ветку акации. Он усмехался и помахивал ею у Костика над головой. Рядом стояла

взволнованная Наташа.

– Как ты считаешь, Косточка, собаки полезны для человека? – спросил Борька с едва

уловимой усмешкой.

Костик промолчал. Даже не поднял головы. Где-то внутри сознания крутилась догадка о

том, что Борька врет, думает не так, как говорит, но все же врет, как взрослый,

оправдывающийся в своей промашке. Просто хочет показать себя главным во всем. Пускай,

какая разница! Костику главное то, что он узнал и пережил. У него вся жизнь впереди. И у

Наташи – тоже. И у Борьки… Поэтому он ничего не ответил. А только покрепче обнял еще

невысохшего Плутона и почувствовал во всем теле истому. Дремота постепенно овладевала

им.

Глава 23

Убойные шансы

Найти, куда поступил живой или мертвый мужчина средних лет по внешнему Робертом

описанию, ничего не составляло. Достаточно было одного звонка в приемное отделение

скорой помощи, и там сообщили, что да, действительно случай падения с сидения канатной

подвисной дороги был зафиксирован и пострадавший в тяжелом состоянии был доставлен в

Четвертую областную неотложной хирургии.

В кабинет главврача он завалился неожиданно, а если точнее – нагло, хотя бы потому, что

попал в начало перерыва. На письменном столе доктора откровенно обнаженно (с позиции

стороннего глаза) лежали на фольговых блюдцах буфетные куриные ножки и пара зеленых

баночных помидоров. Вместо хлеба, который обычно по-столовски нарезанный в изобилии

лежит возле кассирши на облезлом подносе, главврач предпочел булочку под авторитетным

названием «городская» и, конечно же, скромно в сторонке стояла лабораторная колбочка с

неизвестной белой жидкостью, рядом же с непричастным видом смотрела на нее независимая

мензурка с делением в сто пятьдесят грамм. Все это, ни при каких обстоятельствах, не

должно было попасть в обозрение медперсонала и не попадало никогда по той самой строгой

причине, что без стука в кабинет никогда никто не входил. А тут, к тому же, еще и дверь по

небрежности хозяин кабинета не закрыл. Но поскольку Федор в тонкостях местного этикета

не разбирался, то сходу, не останавливаясь, подошел вплотную к столу и сунул под нос

растерянному доктору удостоверение, лишь на секунду притормозив им перед его глазами

для ознакомления. Растерянный доктор, едва прочитав, еще больше растерялся, привстал и

потянулся за колбочкой.

90

– Не трудитесь, док, меня это не касается. Я при исполнении. Майор Лоухов Федор

Пантелеевич.

– Очень приятно… Но позвольте, – опомнившись, начал набирать административную силу

главврач, – Кротов, Владимир Максимович, главврач отделения…

– Знаю, Владимир Максимович. И не позволю, – самоуверенно оборвал Федор

покрасневшего от негодования доктора, – не позволю потому, что хочу сохранить вам вашу

мирную трапезу и в будущем. Особенно, если вы научитесь на обед закрывать дверь, – уже

придерживая насмешливую улыбку, добавил кагебист.

Отрезвев окончательно от гиподинамического шока вторжения потустороннего гостя,

Владимир Максимович уже осмысленно поинтересовался:

– То есть?

– Очень просто. Считайте, я не официальное государственное лицо, а обыкновенный

бандит с большо-ой!.. дороги.

Владимир Максимович развел руками:

– У нас что тут? Госбанк?

– Еще хуже. У вас в реанимации лежит под капельницей этот самый бандит. И без моей

охраны. А его друзья разгуливают у стен этого очень гуманного учреждения с тем, чтобы в

удобный момент пришить… пардон, убить своего коллегу, а заодно и вас, док. Как вам это?

– А меня за что? – с девственной непосредственностью машинально спросил доктор.

– Док! Ну, вы меня удивляете! Так ведь известно за что. За то, что, по мнению друзей,

неосторожно стало вам известно что-то, что мог в сознании или в бреду пострадавший вам

поведать.

Владимир Максимович несколько секунд соображал.

– Во-первых, какая может быть опасность от пациента, который лежит в реанимационном

отделении? А во-вторых, кто он?

– Вот это я и хочу узнать от вас.

– Так что, по-вашему, я скрываю от правоохранительных органов какого-то бандита? –

оскорблено возмутился доктор.

– Вот именно, – полушутя ввернул Федор, – какого-то. И сейчас вы мне скажете – какого.

Возьмите документы, и там все выясним. Все, что было при нем, мне для осмотра. Я вас жду

возле реанимационного отделения, – сказал он и вышел.

Отделение находилось в конце коридора обозначенного огромным щитом с черной

надписью подвешенного цепочками над головами входящих. Федор Пантелеевич сел на

мягкий топчан у двери. После активной прочистки мозгов, как любил в случае с доктором

говорить своим коллегам майор, реакции ждать приходилось не долго. Да и теперь не

пришлось. Главврач и сестра с целлофановым мешком – вещами больного – на превышающей

скорости, с какой в медицинских покоях никогда не перемещаются, шли без оглядки

прямиком к двери. Доктор остановился возле Федора и демонстративно показал ладонью на

мешок.

– Хорошо, Владимир Максимович. У вас есть, где закрыть это на время нашего осмотра?

– Пойдемте. В прихожей шкаф вас устроит?

– Безусловно.

Они вошли вовнутрь. В прихожей на столе он вытрусил содержимое из мешка. Были

брюки и светлая рубашка в коричневую полоску с засученными рукавами. На воротнике –

кровь. В карманах брюк обнаружилось удостоверение копия в копию, как и Федора. В первую

секунду охватило недоумение. Но тут же с издевкой посмеялся над своей легковерностью:

сработал автоматизм привычки. Удостоверение было на имя Воловича Юрия Владимировича.

Существовал ли в Комитете работник с таким именем? Еще предстоит узнать.

91

Они зашли в палату. На функциональной кровати лежал под капельницей, с подключенным

аппаратом искусственного дыхания огромных габаритов с широким безобразно скроенным

лицом и глазами навыкате мужчина. В какой-то момент бесстрастному работнику

ответственного государственного учреждения стало не по себе. Если в своей работе Федор к

кому-либо и проникался сочувствием, жалостью, сердечным содроганием, то это дети. Чьи бы

они ни были. Дети – его слабость и нерв, обрыв которого приравнивался к собственной

жизни. В крутых обстоятельствах, если в оперативной ситуации оказывается замешана жизнь

ребенка, он мог бездумно натворить много глупостей. Но в какую-то секунду ему стало не по

себе: представил, какой должно быть страшной божьей карой для физически крепкого

молодого мужчины его уродливое лицо! Любить ему опасно было даже на расстоянии. Легче

было ему покончить с собой, чем открыться объекту своей безумной любви.

Федор Пантелеевич развернул удостоверение и сравнил «оригинал» с фотографией. При

такой оригинальности изображения трудно было ошибиться в идентичности. Оставалось

узнать, кого на самом деле потерпевший представлял.

– Он приходил в себя?

– Приходил на минуту, – Владимир Максимович с сожалением развел руками.

– Что-нибудь сказал?

– Промычал что-то похожее на просьбу никого к нему не подпускать. У меня даже

возникла грустная шутка, что инфекция, которую он в себе обозначил, слишком при смерти,

чтобы от нее заразиться.

– И, тем не менее, док, вам придется приложить всю имеющуюся у вас способность, чтобы

привести его в сознание. Его информация государственной важности.

– Я думаю, это будет не так трудно. Он спит. Ему ввели лекарство. Пуля вошла в

затылочную часть черепа, но не задела жизненно важные участки. Хотя опасно близка к ним.

Во всяком случае, память должна функционировать.

– Пуля?! – опешил Федор Пантелеевич. – Где эта пуля?

– Операция по изъятию рискованна. Ждем следователя из милиции. Мы туда послали

сообщение. Но ответа пока нет. Понятно, ситуация криминальная и мы пока что

поддерживаем искусственную жизнедеятельность организма. Ждем официальных

распоряжений. Он может умереть на операционном столе. Если будет устойчивое сознание,

заверимся еще одной его личной подписью на разрешение перед самой операцией. Так что…

– Ясно, Владимир Максимович. Спасибо. Сюда я сейчас вызову охрану. Мой оперативный

номер, – Федор дал визитку. – Мне нужно его сознание и память, док. Вот как нужно, – Федор

провел ладонью у горла. – Поэтому, как только он придет в себя, сообщите, не промедлив ни

минуты.

– Обязательно…

– Федор…

– Да, Федор Пантелеевич, сообщу. Но по всей вероятности лекарство закончит свое

действие через…

– Через два-три часа, Владимир Максимович, – подсказала сестра.

– Да. Так что может быть… Впрочем, не известно.

– Понятно. Вы намекаете, что мне лучше к этому времени быть здесь?

Владимир Максимович пожал плечами.

– Возможно, вы правы. Тогда с вашего разрешения, от куда я могу позвонить?

– Пойдемте, у меня в кабинете.

В трубке отозвался знакомый голос оператора.

92

– Это майор Лоухов. Зафиксируй адрес, Бабенко. Четвертая областная больница отделение

неотложной хирургии. Мне срочно человека и ему сменщика для охраны потерпевшего

Воловича Юрия Владимировича. Жду.

Когда вернулись в палату, больной лежал с открытыми глазами. Голова забинтована, одно

лишь лицо смотрело серо-желтым пятном на присутствующих. Владимир Максимович,

подошел, прощупал пульс больного.

– Как вы себя чувствуете, Юрий Владимирович?

Пострадавший не ответил, только опустил и приподнял веки.

– Сможете говорить?

Юрий Владимирович утвердительно наклонил голову и тут же сморщился от боли.

– Никаких шевелений, дорогой! Никаких. Можно говорить, но тихо. Без напряжений.

Владимир Максимович приспустил веки и посмотрел на Федора. Вяло, но внимательно

окинул его сверху донизу.

– Юрий Владимирович, вы меня слышите? – подступил Федор.

Мужчина попытался кивнуть головой, но снова скривился от боли.

– Вы не напрягайтесь. Если не можете говорить, манипулируйте глазами. Я вас пойму,

дружище, – успокоил его Федор.

Юрий Владимирович зашевелил губами, и Федор внятно услышал шепот:

– Кто вы?

– Я близкий человек Евгении. Не беспокойтесь. Все останется между нами. Я ваш друг,

можно сказать…

– Спа… сибо, – отреагировал потерпевший, – мне все равно. Мне конец, но может быть… я

надеюсь…

– Вы хотите что-то передать ей… Я это сделаю для вас. Говорите.

– Спасибо. Хоть и обманите, мне все равно. Я люблю ее, и, может быть, вы меня поймете…

– Я это знаю. Она мне говорила, – начал врать Федор, – она догадывалась, заметив вашу

слежку за ней.

– Значит вы не враг мне. Я понял. Пожалуйста… Передайте ей…

– Меня Федор.

– Федор, передайте ей срочно, что ей грозит опасность. Страшные пытки. Эти люди не

остановятся ни перед чем… Мне конец, я знаю. Врач спрашивал у меня разрешение на

операцию и сказал, что шансы мои один к ста. А так… Ожидаются осложнения. Я на уколах

не проживу. Так что я согласен.

– Знаю. Вы лежите спокойно, Юрий Владимирович. У меня к вам один-два вопроса и

потом я буду молить Бога, чтобы вам стало лучше, и я сумею узнать у вас как мне защитить

Евгению. От кого исходит угроза?

Мужчина застыл немигающим ушедшим в себя взглядом и Федор понял, что наступил

таймаут, отключка сознания.

– Это временная потеря сознания, – сказал доктор и вздохнул, словно сожалея, что не

оправдал надежд кагебиста. – От эмоционального перенапряжения.

Но глаза у Юрия Владимировича медленно ожили, он осмысленно посмотрел на Федора, и

категорически заявил, с трудом ворочая языком:

– Я вам это не скажу.

– Вы не беспокойтесь, – начал, было, Федор убеждать потерпевшего, и полез в боковой

карман за удостоверением с намерением открыться, кто он есть.

Юрий Владимирович лежал без каких-либо признаков жизни с закрытыми глазами. Федор

бросил вопросительный взгляд на Владимира Максимовича. Доктор приложил палец к губам,

что означало молча подождать, дать больному отдохнуть.

93

– Это опасно. Для вас и для нее, – вдруг слабым голосом проговорил Юрий Владимирович.

– Я не хочу, чтобы она из-за меня пострадала. Передайте ей – я люблю ее. Взамен мне ничего

не нужно. Лучше исчезнете с ней под другим именем. Это лучше. Эти люди не шутят.

– Ну, хорошо, скажите хотя бы, кого мне остерегаться, куда мне с ней не ходить? Чтобы не

попасть в капкан.

– В кафе возле кинотеатра Россия. Мне приказал мой шеф… директор кафе… выкрасть ее и

передать ему. Он мой бос, от него я зависел. От него и пулю получил… за отказ… Федор. Но я

не жалею, – больной еще пытался что-то сказать, но его голос сдавил спазм и кадык на горле

нервно задвигался сверху вниз.

– Ясно, Юрий Владимирович. Спасибо вам за предостережение. Спасибо… от меня и от

Евгении. Я передам от вас ей ваше признание. Она будет вам очень благодарна за то, что вы

для нее сделали. За то, что вы ее уберегли… Я уверяю вас в этом.

Федор Пантелеевич и доктор вышли, оставив больного на попечение сестры Нади.

– Расскажите мне, Владимир Максимович, о ваших планах, – начал Федор, усевшись на

стул возле стены, когда вернулись в кабинет. – Извините, что прервал вашу трапезу, я сейчас

уйду.

– Планы предельно просты, – доктор протянул руку к пеналу с лечебными карточками,

извлек историю болезни пострадавшего. – Вот смотрите. – Он протянул Федору листок. –

Читайте.

На больничном бланке медкомиссией было запечатлено решение о безотлагательном

оперативном вмешательстве поступившего в тяжелом состоянии с пулевым ранением

гражданина Воловича Юрия Владимировича, внизу текста значилась подпись больного,

который давал свое согласие на операцию.

– Значит у меня пока что жалкие шансы, – убойно подытожил Федор. – Что ж, Владимир

Максимович, держите меня в курсе до операции и после. Я пошел, и… – он скользнул глазами

по нетронутым куриным ножкам и колбочке с мензуркой, – встречу своих ребят у входа.

Ознакомлю с обстановкой. Поставьте охраннику возле двери палаты нашего героя какой-

нибудь завалявшийся столик и стул. Графин с водой. На всякий случай снабдите медсестер

своей визиткой для входа в палату больного. Это лучше, чем каждый раз бегать к вам за

разрешением. Все. Будьте здоровы. Приятного вам аппетита и закрывайте дверь… от

бандитов, – усмехаясь, добавил Федор, выходя из кабинета.

Глава 24

Чужой

Утром следующего дня после посещения свалившегося на голову главврача Владимира

Максимовича коварного кагебиста, сестра Надя доложила доктору, что больной, после беседы

с представителем власти пришел в себя, чувствовал сносно, а главное больше не терял

сознание, и вполне может быть прооперирован, пока не настигла вероятная криза.

– Наденька, да не волнуйся ты так, – Владимир Максимович сочувственно обласкал

глазами любимую женщину в тщательно отутюженном медицинском халатике, ужасно к лицу

Наде, тем более что под ним, он знал, почти ничего не было.

– Владимир Максимович я не знаю, что со мной…

– То есть?

– Он не уходит у меня из головы.

94

– Напрасно, дорогая. Разве у него лицо фотогеничней, чем у меня? – кинул первую

пришедшую на ум шутку доктор, рассчитывая на адекватный ответ. Во взаимности он был

уверен, не смотря на разницу их в возрасте, банально утверждая в любви всех возрастов

покорных.

Надя, конечно же, ответила соответственно – нежной улыбкой первой любовницы.

– Но это не то, что вы подумали. Он мне приходит даже ночью. Особенно после его

рассказа о женщине, которую любит настолько, что пожертвовал своей жизнью. И… – она

разволновалась, глаза слегка покраснели то ли от стыдного признания, то ли от

переполненных чувств, – самое ужасное, Владимир Максимович, что, зная свое уродство, он

навсегда отказался от мысли обнаружить себя и быть с ней хотя бы рядом! Вы представляете

как это ужасно?

– Наденька… Я понимаю тебя в вопросе чувств, но не могу понять с другой стороны.

Почему это тебя волнует? Тебя же это не касается. – Он улыбнулся и уже с шутливой

беспечностью добавил, – неужели ты в него влюбилась?! А как же я?

– Ну, вот вы опять со своими шуточками! Я о духовной стороне…

– Ну, а я о чем? О любви.

– Но у нас с вами все несерьезно. У вас семья…

– Постой, дорогая, а почему это ты со мной на «вы»? Когда это произошло? Мы же с тобой

договорились: на «вы» только по служебным, по работе.

– Владимир Максимович, вы меня не поняли: я же по служебным… То есть, по врачебным,

по вопросу моего состояния на работе.

Доктор преувеличено всплеснул руками:

– Извини, Наденька. Это я пошутил. Я давно понял тебя. Просто я хотел несколько

разбавить твое пасмурное настроение. Я понимаю твою религиозную душу. Ты права,

дорогая. Тебя это тронуло настолько, что теперь ты должна для себя решить сложность

проблемы через свою божественную высшую нравственность и Веру. И это прекрасно. Это

твоя родная стихия. Ты же верующая. Так что успокойся. На все воля Божья.

– Но у меня вчера возникло сильное беспокойство за его жизнь. Раньше этого не было,

Владимир Максимович.

– Вполне верю.

– Я что-то предчувствую, не знаю что. Скажите, какие шансы у нас спасти ему жизнь… Вы

только не подумайте, пожалуйста…

– Что ты в него влюбилась, – добавил доктор.

– Да! – искренне обрадовалась Надя.

– А я и не думаю, – оправдывался он. – Шансы у него действительно малы. Но чем черт не

шутит!

– Владимир Максимович! Владимир! – вдруг неожиданно перешла она на «ты». – Как тебе

не стыдно?! Ты со своими шутками богохульствуешь! Нельзя так.

– Извини, Наденька. Это я и в самом деле перегнул палку. Извини. Больше не буду, –

добавил он с едва заметной иронией. – И теперь, мне кажется, у твоего подопечного

появилось подкрепление на рубеже сражения. Твоя Вера и сильное желание. Так что шансы у

него увеличились. – Он подошел к ней, ласково обнял, не так, как раньше, раньше страстно

охватывал ее всю, целовал, – ты должна быть уверена – все будет хорошо.

– Спасибо… то есть…

– Спасибо тебе, Надя. Пошли работать. Командуй парадом, дорогая, – снова шутливо

произнес доктор.

Через час операционная была готова, женщина-анестезиолог приготовила все для

инъекций и скучающе, с болтающейся марлевой маской на дужке очков, сидела у края стола

95

для мединструментов, лечащий врач давал последние распоряжения на экстремальные

моменты предстоящей операции, и Надя в последний раз поправляла вставленные в рогатки

штативов капельницы с лекарством.

– Везите, – сказал коротко Владимир Максимович, убедившись в том, что все обставлено,

как надо.

Надя направилась в палату, по пути нужно было прихватить на помощь еще кого-нибудь, и,

кстати, выйдя из лифта, увидела, расслаблено беседующих на площадке трех подруг-

санитарок. В стороне, скучающе отвернулся к окну, знакомой наружности мужчина в белом

халате, и она подумала, что сейчас заберет и его, если не откажется, если согласится, уж