Текст книги "На боевом курсе"

Автор книги: Валентин Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Поединок

До рассвета еще три часа. На горизонте появился резко очерченный высокий гранитный берег Норвегии. Легко заметить изломанную линию вершин и расщелин, заполненных снегом, они даже ночью оттеняют контуры гранитного массива, и берег поэтому кажется значительно ближе, чем он на самом деле.

Еще час назад полыхало северное сияние, причудливо извиваясь многоцветной переливающейся змеей, а сейчас небо кажется черной бездной, в которой повисло бесчисленное множество ярких мигающих звезд.

Море где-то далеко сливается с чернотой ночи. Только опытный и привычный к темноте глаз моряка может заметить едва уловимую нить горизонта.

Юго-восточный ветерок несет с собой леденящий холод. Брызги волн, разрезаемых острым форштевнем лодки, замерзают, едва коснувшись обледеневшей рубки. Водяная пыль впивается в лицо ледяными иглами, обжигая огрубевшую от ветров кожу.

Ветер не более четырех-пяти баллов. Море относительно спокойно, и все признаки указывают на то, что в ближайшие сутки погода нам будет благоприятствовать.

На мостик поднялся Щекин. Его лицо в последнее время исхудало, он кажется утомленным, под глазами темные круги. Мой помощник уже давно недосыпает, веки глаз покраснели, раздражены от морской воды и ветра.

Мы недавно покинули базу, нам не пришлось как следует отдохнуть, потому что пробыли там недолго, только приняли торпеды, продукты, топливо и снова ушли в море.

Дело в том, что противник готовится к новому наступлению на Мурманск и как раз в эти дни морским путем перебрасывает на фронт крупные силы.

Перед Северным флотом поставлена задача сорвать и это наступление фашистов. Вот почему мы должны сейчас воевать без передышки, днем и ночью действовать на коммуникациях противника, перехватывать конвои, топить его транспорты, уничтожать его боевые корабли.

Сейчас мы снова подходим к притихшему, пустынному на вид норвежскому берегу.

– До берега не больше семи миль, – не отрываясь от бинокля, сообщаю Щекину, который приготовился заступить на вахту. – Через четверть часа начнем погружение и пойдем в заданный район.

Щекин слушает, внимательно всматриваясь, как бы оценивает обстановку. Потом коротко докладывает:

– Все ясно, товарищ командир..

Некоторое время мы стоим вместе, не отрывая глаз от берега.

– Кажется, сегодня у нас будет «урожайный» день, – говорю ему.

– Почему вы так решили?

– Помните, нам сообщали о немецкой подводной лодке?

– Так точно, вспоминаю, она давала радиосигналы, – говорит Щекин. – В последний раз ее обнаружил наш самолет.

– Сейчас мы подходим к тому месту, где она была замечена нашим самолетом. Я много думал об этой лодке. Анализировал все документы, сопоставил их с наблюдениями и пришел к выводу, что как раз здесь, в этом районе, подводные лодки противника, возвращаясь с моря, дают о себе знать короткими сигналами по радио. Все лодки противника сейчас, конечно, в море, потому что шел наш большой конвой… Конвой уже прибыл в Мурманск, и не исключена возможность, что сейчас подводные лодки противника возвращаются в базы…

– Пожалуй, это так, – согласился Щекин. – Может быть, действительно нам посчастливится…

Заступающая вахта предупреждена, что через несколько минут лодка погрузится. Матросы и старшины поодиночке поднимаются в рубку и жадно курят, прислушиваясь к тому, что делается на мостике. Впереди мною часов нельзя будет взять в рот папиросу.

Наконец мы погрузились. Снимаю с себя верхнюю тяжелую походную одежду, даю указание помощнику проверить диферентовку и иду во второй отсек.

– Кто на вахте? – спрашиваю, постучав в дверь.

– Я, товарищ командир!

Дверь открывается, и оттуда показывается усталое, но неизменно улыбающееся лицо Лебедева.

– Ну, как – тихо пока?

– Так точно! Горизонт чист!

– Имейте в виду, что сегодня может появиться лодка противника. Не прохлопайте. Чуть что, будите меня немедленно.

– Лодка? – удивленно переспрашивает Лебедев, поднимая наушники, словно желая убедиться, что он не ослышался.

– Да, лодка! – повторяю я и иду к своему дивану.

«А вдруг, действительно, появится лодка», – думаю я. И сразу один за другим десятки вероятных вариантов встречи с лодкой противника стали рождаться в моей голове. Я мысленно решал тактическую задачу для каждого из этих вариантов. – Что лодки здесь ходят, у меня, конечно, нет никаких сомнений, но почему я решил, что мы должны встретиться с лодкой именно сегодня? Ведь это соображение заставило меня просить командира соединения разрешить выйти в море на три часа раньше, чтобы прибыть задолго до рассвета, в тот час, когда обычно и засекались лодки противника. Ну что ж, если не сегодня, то завтра, послезавтра, – в другой день, а возвращающиеся лодки должны пройти здесь.

… Когда я открыл глаза, слышна была какая-то возня над головой. Сам не зная почему, я быстро вскочил с дивана и прислушался: кажется – шум стих. Все равно подошел к рубке, открыл дверь.

Лебедев, согнувшись в три погибели, словно замер. Через секунду он резко поднялся во весь рост, снял наушники и, едва сдерживая волнение, доложил:

– Слышу дизеля. По-моему, лодка противника. Товарищ командир, послушайте… – и он протянул мне наушники.

Я быстро надел наушники.

Среди сплошной массы звуков я постепенно уловил четкий ритм работающих дизелей. Расстояние до шумов не менее пяти миль, и работа дизелей слышна довольно отчетливо.

– Да, да, слышу хорошо. Смотрите, не теряйте эти шумы. Который час? – Взгляд переключается на белый циферблат судовых часов. Ага, рассвет!

Даю приказание всплывать под перископ и команду «товсь» – на торпедные аппараты.

Пока лодка всплывает на перископную глубину, сопоставляю взаимное расположение кораблей для расчета боевого курса…

Не отрываясь от глубиномера, жду.

– Перископная глубина, – докладывает боцман Хвалов, стоящий на горизонтальных рулях.

– Есть, аппараты, товсь! – докладывает из отсека торпедист Иванов, который по первой же команде соскочил с подвесной койки и в одних носках бросился к своему заведыванию.

На перископной глубине быстро осматриваюсь, наверху еще темно, горизонт едва заметен; приказываю погасить свет в центральном посту.

Сейчас лучше видно: синебирюзовая, едва колеблющаяся поверхность моря.

Ложимся на курс.

– Как шум? – громко спрашиваю Лебедева.

– С правого борта 45°,– отвечает он.

Поворачиваю перископ в указанном направлении и на оранжевой полоске начавшейся зари вижу едва приметную точку. «Кажется, действительно лодка», – думаю про себя, но вот досада, – как раз в этот момент перископную головку захлестывает волна.

Смычков ударил ладонями рук и выразительно потер себе колени.

– Та-ак, – широко улыбаясь, протянул он. – Щучку в сумочку.

– Следите за лодкой, – резко говорю я, повернувшись к нему. Его черные глаза горят веселым огоньком.

Смычков смотрит на контрольные приборы.

Наша лодка снова выправилась, и сейчас отчетливо виден знакомый по справочникам силуэт немецкой подводной лодки среднего тоннажа.

«Позиция удачная. Мы находимся в темной части горизонта и наш перископ не так просто заметить», – думаю я. Тем не менее нужно соблюдать исключительную осторожность: нас могут услышать – и тогда все пропало…

– Слева шумы трех «охотников».. – громко докладывает Лебедев.

Вращаю перископ: поле зрения закрыто какой-то серой пеленой и только сверху можно различить светлое пятно неба.

Опустил перископ.

– На западе еще темно, ничего не смог рассмотреть. Это, повидимому, или встречающий лодку эскорт или плановый утренний поиск наших лодок, – говорю Щекину, а сам смотрю на карту, где уже нанесены пеленги обнаруженных шумов.

– Шумы охотников приближаются, – громко, но совершенно спокойно, докладывает Лебедев и добавляет: – лодку хорошо слышу справа на курсовом 35°…

Через несколько минут новый доклад Лебедева.

«Неужели „охотники” помешают атаке?» – мелькнуло в голове, и на миг охватило острое чувство досады. Все равно атака должна состояться, чего бы это ни стоило! Даю приказание задраить все переборки, проверить клинкеты на них и оставить отдраенными только переговорные трубы для голосовой связи.

Еще раз проверяю свои расчеты… Только бы не опередили охотники и не начали атаку нашей лодки прежде, чем лодка противника придет на залповый пеленг…

Как только Лебедев доложил, что катера противника идут нам навстречу и находятся где-то совсем близко, все разговоры прекратились, даже Смычков и тот приумолк. Облокотись на штурвальное колесо ручного привода горизонтальных рулей, он сосредоточенно следит за контрольными приборами управления.

Все неподвижны, будто слились со своими механизмами. По мере того как приближается время залпа, напряжение нарастает. Каждый думает о том, чтобы все, от него зависящее, было сделано, мысленно решает свою тактическую задачу.

Трюмный Тюренков, сидя на корточках, не сводит глаз с клапанов воздушной станции, как бы повторяя в уме действия, которые необходимо выполнить в первую же секунду, если потребуется вести борьбу с повреждениями; он даже клапанные ключи развесил так, чтобы в случае аварии они были под руками; в аккумуляторных отсеках аккуратно разложены плавкие разъединители главной сети электрического питания; торпедисты еще раз проверяют жидкость в механизмах стрельбы. Иванов держится за рычаг автомат-коробки, как бы весь превратившись в слух. Сейчас он будет реагировать только на один сигнал – «пли». Всего две минуты назад он услышал по трубе, что цель приближается к залповому пеленгу, и готов выпустить торпеды в тот самый момент, когда последует команда. Он знает, – каждая секунда затяжки выстрела сказывается на попадании. Словом, весь экипаж находится в состоянии туго взведенной пружины. Страшна сила этой пружины, она освобождается по одному звуку команды и в несколько секунд разрывает стальные оболочки кораблей и безвозвратно уносит их в пучину моря.

Великая честь и еще большая ответственность выпадает на долю командира корабля. В эти минуты проходят проверку его воинское мастерство, моральные и физические силы – все, что воспитывается годами. Боевая судьба корабля неразрывно связана с действиями командира. Командиру ошибаться нельзя, хоть и далеко не всегда у него бывает достаточно возможностей для того, чтобы все взвесить и предусмотреть. Но это не освобождает его от обязанности нести суровую ответственность за свои ошибки, прежде всего перед своей совестью – она должна быть чиста.

И вот сейчас, когда до залпа осталось каких-нибудь две-три минуты, – они тянутся мучительно долго, – решается вопрос – кто кого. Атакуем и потопим лодку – мы победители. Уйдет лодка – успех на ее стороне, а наше положение равносильно поражению. У кого больше умения, выдержки, силы воли, тот и выйдет победителем в этом поединке.

… Наша лодка строго лежит на курсе. Время подвсплыть и осмотреться. Сбавляю ход и жду, пока закончится подъем перископа…

Прилив затаенной радости охватывает меня, когда я вижу, что лодка противника как ни в чем не бывало продолжает спокойно идти своим курсом. «Они ничего не подозревают. Значит, пока и катера нас не обнаружили».

Быстро делаю отсчет с азимута перископа; до залпа осталось два градуса…

– Катера застопорили ход, – слышится голос Лебедева.

Черный силуэт лодки противника медленно входит в поле зрения перископа, и мне уже все равно, есть катера или нет их поблизости.

Еще раз проверяю, правильно ли стоит индекс перископа на отсчете залпа, затем снова прильнул к окуляру, губами касаюсь отпотевшей холодной стали прибора – неприятное, щекочущее ощущение мелкой дрожью отзывается по всему телу.

Командую: «Пли!» и в ту же секунду чувствую сильный толчок… Приказываю лодку удержать на перископной глубине и уклониться от курса, а сам с тяжелым чувством ожидания наблюдаю бег стрелки секундомера. Ровно через минуту взрыв прокатывается по воде.

– Как обстановка, Лебедев? – спрашиваю я.

– Ясно был слышен взрыв. После взрыва шум дизелей лодки прекратился.

Направления движения катеров, как показывает прокладка на карте, расходящиеся. Стало быть, они нас не заметили.

Снова поднял перископ, чтобы проследить результат атаки. В том месте, где всего лишь две минуты назад шла лодка противника, на фоне утренней зари, низко над горизонтом, висят два бурых облака. Эх, сейчас бы всплыть и подобрать что-нибудь с воды в качестве вещественного доказательства потопления лодки, но кругом – катера-охотники – требуется максимальная осторожность.

Преследования нет. Стало быть, катера нашей атаки так и не обнаружили, решив, повидимому, что лодка подорвалась на плавающей мине. Шум их винтов непостоянный, и направление их движения часто меняется. Возможно – они на месте потопления лодки пытаются что-нибудь установить или подбирают плавающих немецких подводников, но вряд ли кто-нибудь из них остался в живых.

Через час мы оторвались от места атаки, предоставив возможность противнику разбираться в обстоятельствах гибели своего подводного корабля.

Именно сейчас, когда боевое напряжение стало спадать и люди почувствовали относительную безопасность, можно было видеть, как поднялось у всех настроение. Сколько радости вызывает сознание исполненного долга. Кажется, от усталости и следа не осталось. Вот что значит боевой успех!

– А здорово мы накрыли их… Что называется без «единого выстрела» со стороны противника, – после некоторого раздумья весело говорит Смычков.

– «Внезапность действует ошеломляюще», – процитировал положение из Устава Щекин, медленно помешивая ложкой горячий чай.

– Создается впечатление, будто ничего и не было. Пришли, стрельнули и ушли. Придем в базу и рассказать не о чем будет… – с сожалением сказал Смычков.

– А я бы лично хотел всегда так проводить атаки. Тебе обязательно хочется, чтобы нас «погоняли» как следует, давно глубинных бомб не слышал, спина чешется? – улыбаясь спросил Щекин.

Смычков собирался энергично ответить, но в этот миг опрокинул на себя горячий чай. В отсеке раздался хохот.

Минутная вспышка веселья прошла.

– Вы не правы, Александр Иванович, – сказал я Смычкову. – Недавно группа наших разведчиков проникла в тыл фашистов и уничтожила целый батальон без единого выстрела. Ведь и они тоже пришли, сделали свое дело и ушли. Будто бы и им рассказывать нечего, а разве легко им далась победа?

Конечно, нет! Каждый разведчик выдержал колоссальное напряжение. Разве вы по себе не знаете, что иной раз на войне очень хочется выстрелить, руки так и чешутся, а выстрелить нельзя, еще рано, хочется крикнуть что-нибудь, а кричать нельзя, хочется сделать одно, а обстановка требует другого.

Наш сегодняшний успех может служить подтверждением роста боевого мастерства. Вспомните наш первый поход, когда из-за растерянности торпедиста мы с вами, не зная в чем дело, не смогли управлять лодкой. Опыта, мастерства маловато было. Лодка противника тогда ушла, хотя общая обстановка нам с вами благоприятствовала. Если бы мы не извлекли урок из той истории и не учили своих людей и они не учились сами, подобный случай мог и сегодня повториться. Я сегодня наблюдал за людьми во время атаки и должен сказать, что работали они с полным знанием дела, быстро, четко. За все время атаки, стоя на руле, матрос Железный ни разу не шелохнулся. А отвлекись он хоть на несколько секунд, лодка могла бы отклониться от заданного курса и торпеды прошли бы мимо. Или Хвалов стоял на горизонтальных рулях… Вы сами видели, как раскраснелось его лицо и как напряженно он следил за глубиномером и диферентометром. Наконец, разве вы сами не были поглощены атакой? Чувствуя лодку, вы во-время рукой подавали знак Тюренкову, и тот сразу выполнял ваше немое приказание; задержись он немного или переборщи чуть-чуть – и наш расчет был бы сорван. Или, наконец, возьмите Лебедева. Ведь это он поднял нас всех на ноги, услышав шум лодки. Внимание его испытывалось часами, и он внес большую долю в нашу победу. Часами он подавлял в себе чисто человеческие слабости – гнал от себя усталость. А ведь это не легко дается, сами знаете! Словом, мы с вами все сделали для того, чтобы наша атака была выполнена внезапно и эффективно. И мы этого добились. А то, что нас не обнаружили и не бомбили, разве это плохо? Я лично присоединяюсь к товарищу Щекину и тоже хотел, чтобы все наши атаки в будущем были похожи на эту. Жаль, что так не всегда получается. Иной раз долг требует пренебречь своей скрытностью и атаковать противника, но и это надо делать с толком, чтобы раньше времени не испортить дела.

– Не то я хотел сказать, – стал оправдываться Смычков, но видя, что это бесполезно, выпил еще стакан чаю и попросил разрешения подменить Усенко, который нес перископную вахту.

В переборочном люке показался Мартынов. На голове у него лихо сидела черная, почти новенькая: пилотка, в руках он держал какие-то листки.

– Вы ко мне, товарищ Мартынов? – спросил я..

– Никак нет, я к мичману Иванову… С заявлениями… Мы с Зубковым подаем в партию… – немного смущенно пояснил он. – Разрешите пройти?

Почетная награда

В марте 1942 года наша подводная лодка была удостоена звания гвардейской. Мы имели на боевом счету восемь потопленных кораблей противника и этим заслужили право войти в первый отряд морской гвардии. Затем мы совершили еще несколько успешных походов и к первой годовщине войны потопили двенадцать вражеских кораблей. Такого счета не имела ни одна подводная лодка, как на Северном флоте, так и на других действующих флотах. Однажды мы получили радостное известие: Центральный Комитет ВЛКСМ принял решение утвердить для лучшего корабля Военно-Морского Флота переходящее Красное Знамя, и оно будет вручено нашему комсомольскому экипажу.

Как раз в это время мы стали на ремонт, а другие подводные лодки продолжали воевать и, разумеется, могли нас обогнать. Но ничего не поделаешь, ремонт – дело необходимое, если учесть, что в последнем походе, после атаки, нас семь часов преследовали миноносцы противника и сбросили около двухсот глубинных бомб. Корпус лодки сильно пострадал. Целые дни мы проводили в доке на корпусных работах: кое-что делали своими силами, в остальном помогали рабочим, стремясь поскорее закончить ремонт и выйти в море…

В один из таких будничных трудовых дней позвонили из Политуправления флота и сообщили, что завтра на слете представителей комсомольских организаций Северного флота экипажу лодки вручат Красное Знамя ЦК ВЛКСМ. Мне приказали прибыть с делегацией экипажа. С согласия всего экипажа в состав делегации были выделены комсомольцы: Лебедев, Федосов, Ильин и другие матросы и старшины. Знаменосцем корабля назначен лучший член экипажа, секретарь комсомольской организации лодки Лебедев, ассистентами при знамени – Федосов и Железный.

В зале Дома флота собрался актив комсомольской организации: комсомольцы-моряки, летчики, бойцы морской пехоты, связисты и санитарки. Приехали даже делегаты с полуострова Рыбачий, где в это время шли бои местного значения.

Сцену украшали лозунги, транспаранты, флаги и цветы. У боевых знамен – почетный караул. В глубине сцены утопающие в цветах бюсты В. И. Ленина и И. В. Сталина. За столом президиума – Военный Совет Северного флота, представители командования соединений и лучшие комсомольцы.

Под аплодисменты присутствующих мы строем прошли через зал на сцену.

Водворилась тишина.

С докладом выступил начальник Политуправления флота. Рассказав подробно о боевом пути нашего комсомольского экипажа, он прочел постановление ЦК ВЛКСМ о награждении подводной лодки переходящим Красным Знаменем. Затем, повернувшись к нам, сказал:

– Центральный Комитет Ленинского Комсомола поручил мне вручить почетное Красное Знамя ЦК ВЛКСМ экипажу вашей подводной лодки – лучшему кораблю Военно-Морского флота. ЦК ВЛКСМ надеется, что вы, получив почетное знамя, будете еще больше укреплять железную воинскую дисциплину, в полной мере используете отличную советскую военную технику, с успехом продолжите свой боевой путь. ЦК ВЛКСМ выражает уверенность, что знамя вручается в надежные, твердые руки, которые со славой пронесут его через все сражения и сумеют удержать за собой до окончательной победы над фашистской Германией.

Красное древко знамени перешло в мои, дрожащие от волнения, руки. Я преклонил колено и поцеловал нижний правый угол шелкового полотнища. Затем вернулся к строю матросов и передал знамя Лебедеву. Федосов и Железный заняли места ассистентов. Сводный духовой оркестр исполнил «Интернационал». Многократное «ура», здравица в честь великого полководца Красной Армии товарища Сталина, аплодисменты слились вместе. Меня охватило необыкновенное волнение. Казалось, нет на свете людей счастливее нас – свободной советской молодежи. Хотелось сейчас, немедленно совершить подвиг, не имеющий себе равных, подвиг, который прославил бы нашу Родину, народ и великого вождя советского народа.

Постепенно зал умолкал. Начались приветственные выступления представителей комсомольских организаций флота. Их было много, самых искренних, дружеских поздравлений и напутствий. Девушки преподнесли экипажу большой букет живых цветов. Цветы – большая редкость в Заполярье.

Неся знамя высоко над головой, мы прошли через зал. Все встали. Нас опять сопровождали громкие овации и несмолкаемое «ура». Думаю, этот вечер оставил глубокий след не только в моей памяти, но и у всех участников торжества.

На следующий день знамя переправлялось на подводную лодку.

Мы возвращались на катере.

Со стороны залива издалека можно было заметить черные фигурки, суетившиеся на деревянном пирсе. Экипаж лодки предупредили по телефону, и все наши боевые друзья еще с обеда начали готовиться к встрече знамени: навели порядок в кубрике, переоделись в парадную форму, побрились.

Издали мы услышали крики «ура», они нарастали по мере приближения катера к лодке.

Щекин подал команду построиться, и за одну минуту на пирсе образовалась стройная черная линия.

Лебедев стоял в носовой части катера. Гордо и любовно смотрел он на развевающееся по ветру алое полотнище шелкового Красного Знамени, на котором играли блики полярного солнца. Ослепительно горела бронзовая пятиконечная звезда. Ильин, стоявший возле Лебедева, бережно расправил золотую бахрому и тяжелые золотые кисти.

– На знамя! Смирно-о-о! Равнение направо! – донесся до нас звонкий голос Щекина в тот момент, когда катер ошвартовался у пирса.

Круто повернувшись, придерживая левой рукой кортик, а правую приложив к головному убору, четким строевым шагом Щекин направился ко мне с рапортом.

– Товарищ командир. Личный состав вверенного вам корабля выстроен по случаю приема Красного Знамени ЦК ВЛКСМ, – доложил Щекин и, как полагается, отошел на шаг в сторону.

Я поздоровался и поздравил своих боевых товарищей с почетной наградой.

– Служим Советскому Союзу! – раздалось в ответ.

Знаменосец, ассистенты и делегаты от экипажа прошли перед строем с развернутым знаменем. Десятки горячих внимательных глаз провожали знамя до места, и легко было заметить волнение, смешанное с любопытством, на обветренных мужественных лицах наших воинов.

Щекин зачитал приказ по кораблю о вручении знамени ЦК ВЛКСМ и назначении знаменосца и ассистентов. Открылся митинг. Безграничная преданность Родине, большевистской партии и великому Сталину, непоколебимая вера в победу, уверенность в своих силах – вот смысл всех выступлений. Выступали почти все, говорили просто и вместе с тем страстно, от души.

– Я попал к вам прямо из школы специалистов, – вспоминал матрос Ильин, – а через час лодка уходила в боевой поход. Если начистоту сказать, я растерялся. Почувствовал себя совсем беспомощным. Наш старшина Мартынов, должно быть, заметил это и просто, как родной брат, сказал мне: «Не робей, дружище, присматривайся к нам, и все будет в порядке». В первом походе я узнал вас всех и привык к вам, точно много лет служил вместе. Мне понравилось, что живете вы, как одна большая семья. Все относятся друг к другу с доверием, вниманием, старшие помогают младшим, неопытным. Мне припоминается случай, когда я первый раз нес вахту и с непривычки от недостатка воздуха мне стало плохо. Старшина Мартынов сказал: «Приляг, отдохни немного, а я уже выспался и подменю» тебя». Мне показалось неудобным принять такое предложение. Первый раз доверили вахту и вот тебе – укачался. Я стал возражать, дескать, ничего, постою, пройдет, а сам чувствую, что ноги подкашиваются. Старшина не согласился и заставил меня лечь на койку. Я лежал и думал, что за этого старшину не только в огонь и воду пойду, и если ему будет опасность грозить, – грудью своей закрою. А когда я поближе познакомился с остальными старшинами и матросами, увидел, что они ничем не отличаются от старшины Мартынова. Такие же чуткие, готовые всегда помочь товарищу. И понял я тогда, что нет большей радости, как служить на таком корабле, среди таких людей. Я во всем старался быть похожим на них. Прошел первый год моей службы. Я имею правительственные награды, шесть благодарностей. Всем этим я обязан нашему экипажу, который помог мне привыкнуть к трудной службе на подводной лодке и как следует изучить свою специальность. Сейчас мне хочется нести службу еще лучше, чтобы оправдать то большое доверие, которое оказал нам Центральный Комитет ВЛКСМ.

Старшина Иванов сказал:

– Каждая торпеда, которую мы выпускаем по врагу, идет с надписью на корпусе: «За Родину!», «За Сталина!». Я заверяю комсомол и командование, что ни одна торпеда не подведет командира. Клянусь перед Красным Знаменем, которым нас наградил комсомол, что до последнего дыхания буду бороться за великое дело партии Ленина – Сталина.

Подумав немного, борясь с охватившим его волнением, старшина добавил:

– Мы пронесем это знамя до самого дня победы. Слава дорогому Иосифу Виссарионовичу Сталину! Смерть фашистским захватчикам!

Следующим выступал старшина первой статье Морозов:

– Я не умею складно говорить и потому очень редко выступаю, но сегодня такой день, – сказал; он, переминаясь с ноги на ногу, – что не выступить нельзя. – На секунду Морозов замялся, но тут же сосредоточился и продолжал:

– Я тоже хочу выступить и сказать свое мнение. Как только я узнал, что наша лодка удостоена такой высокой награды, – он обратил взгляд к колыхавшемуся на слабом ветру Красному Знамени, – я долго не мог успокоиться. Вспомнилась моя жизнь и путь, которым я пришел на флот. Родился я в деревне, когда вырос, стал там работать трактористом. Но не таким я был человеком, как сегодня. Сознание мое малость отставало. И хотя в работе я не плелся в хвосте у товарищей, а все как-то не чувствовал, что общественное дело для меня дороже моего личного. Пришел на флот, и многое во мне изменилось. Я понял, что один человек в поле – не воин, а сила вся в коллективе, в том, что мы вместе, дружно живем и отдаем все свои силы общему делу. Еще до войны хотели меня однажды списать на другой корабль старшим специалистом. Я упросил командование оставить меня на этой лодке в старой должности. Очень уж я привык и полюбил наш дружный коллектив.

А когда началась война и я узнал, как фашистские танки топчут и сжигают наши колхозные поля, где каждая борозда, каждый колос вскормлен потом колхозных хлеборобов, которые думали вовсе не о войне, а о том, какое счастье должен принести народу хороший урожай, я снова вспомнил свою деревню, вспомнил, как мы боролись за высокий урожай, за то, чтобы не потерять ни одного колоса во время уборки и за то, чтобы как можно больше сдать хлеба государству. После двух лет службы на флоте я особенно остро почувствовал, как дорого мне наше советское государственное добро. И силы у меня вроде прибавилось. Готовился к походу – ночи не спал и усталости не чувствовал, а в море и вовсе отдыхать не хотелось. Только думалось о том, чтобы найти врага и уничтожить его. Каждый знает, какими счастливыми мы бываем, когда домой возвращаемся с победой. На сердце особенно легко, радостно делается. Теперь надо воевать еще лучше. Высокая награда обязывает нас, – при этих словах он посмотрел на знамя и повторил еще более уверенно: – обязывает нас не успокаиваться на достигнутых результатах, из каждого похода мы должны возвращаться с победой. Сейчас мы вынуждены стоять на ремонте. Самолеты противника не дают нам покоя, мешают работать, и все же я – как командир отделения мотористов – даю обязательство сократить время ремонта наших механизмов на одну треть с тем, чтобы скорее выйти в море. Вот все, товарищи, что я хотел сказать, – просто и деловито закончил Морозов.

Все остальные выступления были такими же теплыми и откровенными, полными стремления к великой цели – победе. После митинга весь личный состав собрался у знамени, и каждый матрос захотел потрогать пальцами шелк и бахрому. Подводники обступили красное шелковое полотнище и несколько раз перечитывали крупные золотые буквы, горящие на солнце: «Лучшей подводной лодке от ЦК ВЛКСМ».