Текст книги "На боевом курсе"

Автор книги: Валентин Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Закончив свой рассказ, Иванов присел на корточки и, спрятав голову под козырек мостика, раскуривал погасшую толстую махорочную сигару.

– Ну, а вы как себя чувствовали? – спрашиваю Мартынова, который стоит, поеживаясь от прохладного ночного воздуха, и смотрит в сторону горизонта, освещенного луной.

– Я? – переспрашивает Мартынов. Очевидно, мой вопрос был для него неожиданным. – Признаться, – я чувствовал то же, что и все. Через переговорную трубу я слышал, что делалось в отсеках, как вы сказали, что если не удастся прорваться – взорвем корабль, – тут он перестал улыбаться.

– Ну, и что же?

– В этот момент я подумал… – он сделал короткую паузу, – хорошо бы сейчас в последний раз повидать своих близких, а потом, если уж и погибать, то так, чтобы враг навсегда запомнил нас.

– Идите, друзья, отдыхать. Вам скоро на вахту, – посоветовал я Иванову и Мартынову. Они спустились вниз. Мало-помалу с мостика все удалились. Остались мы с помощником да вахтенный сигнальщик – старший матрос Федосов. Мне так же, как и другим, не хотелось покидать мостик, надо было спокойно осмыслить события минувшего дня.

Приказав дать радиограмму о выполнении задачи, я отошел в кормовую часть мостика и погрузился в размышления.

Герои сегодняшнего дня с честью выполнили свой воинский долг. Очень ответственное боевое испытание явилось проверкой высоких моральных качеств людей и их умения решать сложные боевые задачи. Такой коллектив, как наш, многое сможет сделать в этой войне. Важно лишь мне как командиру оказаться на высоте, суметь использовать воинское мастерство, моральные силы, боевой порыв маленькой дружной семьи подводников. А для этого нужно много работать над собой, критически относиться к своим ошибкам, продумывать их, внимательно изучать опыт других командиров.

Мои размышления были прерваны докладом радиста о том, что в наш адрес пришла телеграмма командующего флотом – приказано немедленно возвращаться в базу.

Штурман получил указания относительно курса и скорости на переходе, после этого я направился отдыхать. Мой диван был уже подготовлен для сна заботливым командиром отсека Облицовым. Подушка в белоснежной наволочке притягивала к себе, словно магнит. Уже засыпая, я думал: «сегодня каждый член экипажа сделал все, что было в его силах. И мы все обеспечили победу».

Несмотря на чудовищную усталость, спал я тревожно, несколько раз просыпался, но стоило мне услышать четкий ритм механизма, работающего полной мощностью, и увидеть спокойные движения вахтенного, как я снова засыпал. Встал сравнительно рано – около шести часов утра. Прошел в центральный пост, посмотрел наше место на карте и поднялся наверх. Уже рассветало, а море попрежнему было на редкость спокойным. Только легкий бриз доносился со стороны берега.

– Как дела? – глубоко вдыхая свежий прохладный воздух, опросил я вахтенного офицера.

– Все в порядке, товарищ командир, в течение всей ночи никаких происшествий не было, – и, протянув руку по курсу лодки, добавил: – Показался наш берег.

Впереди виднелась узкая, едва заметная, розовеющая под первыми лучами солнца полоска нашей родной советской земли.

Было уже за полдень, когда мы приближались к своей базе. В лодке полным ходом шла приборка. Надо было к приходу в базу успеть закончить приборку и побриться. Экипаж сегодня готовился особенно тщательно, словно к очень большому празднику.

Нас глубоко тронула встреча, которую устроили нам в базе. Вдоль длинной набережной тянулся строй моряков в черных шинелях. Были выстроены экипажи всех лодок. На эсминцах и других надводных кораблях команды, одетые в белое рабочее платье, стояли на палубах вдоль бортов, повернувшись лицом к рейду. Как только наша лодка показалась из-за мыса и повернула в гавань, медные звуки духового оркестра наполнили рейд. Троекратное «ура» раскатами понеслось вдоль всей набережной. Эхо, отраженное от ближайших сопок, казалось, далеко несло эти звуки, как несло и нашу общую радость далеко за пределы базы, к сияющим звездам Кремля, к любимому Сталину.

При входе в гавань нас встретил на катере капитан второго ранга Виноградов, не останавливая лодку, он пошел рядом с нами. Справившись о здоровье экипажа и поздравив нас с благополучным возвращением, он поинтересовался исходными данными. Коротко, насколько это позволяла обстановка, я доложил через мегафон результаты похода. Выслушав, он приказал дать два орудийных выстрела.

Выстрелы один за другим громовыми ударами потрясли воздух. Троекратное «ура» снова понеслось над рейдом. Подойдя к пирсу, ошвартовались, и я коротко доложил командующему Северным флотом контр-адмиралу А. Г. Головко о результатах похода. Он крепко пожал мне руку и поздравил с победой.

Я ждал вопросов, но, к моему удивлению, никаких вопросов не последовало. Наоборот, во многих деталях контр-адмирал оказался значительно осведомленнее меня. Оказывается, наши посты слышали два сильных взрыва в Петсамо, о чем немедленно доложили в штаб флота. Эти взрывы минута в минуту совпали со взрывами торпед, выпущенных нашей лодкой. Далее выяснилось, что в тот самый момент, когда мы, выйдя из фиорда, считали себя почти в безопасности, наши посты увидели два немецких противолодочных самолета типа «Арадо», которые, обнаружив нашу лодку в подводном положении, сбросили бомбы и, сделав над ней круг, указали место немецким сторожевым кораблям.

– Сильный ветер в районе наших аэродромов не позволил поднять в воздух самолеты-истребители, и мы таким образом не смогли оказать вам помощь и очень за вас беспокоились, – сказал командующий.

Вечером на нашу лодку прибыл член Военного Совета.

Приветливо улыбаясь, он выслушал мой доклад, поздравил с победой и благополучным возвращением.

– Молодец, доказал… Молодец, – снова повторил он.

Я не понял, что он имеет в виду и хотел было сказать, что я, собственно, ничего не хотел доказывать, а просто выполнял свой воинский долг. Потом вдруг вспомнил, что года два тому назад, еще до войны, я был вызван к нему, и состоялся крупный разговор по поводу неполадок на корабле, которые стали известны Военному Совету.

– Надеюсь в будущем слышать о вас только хорошие отзывы, – сказал тогда контр-адмирал.

Вспомнив об этом, я невольно покраснел за свои старые упущения.

– Чем заняты? – спросил член Военного Совета.

– Ужинаем. Приглашаю принять участие, – начал было я не совсем твердо, но член Военного Совета не дал мне договорить до конца, поблагодарил за приглашение и, довольно ловко для его полной фигуры, спустился по отвесному трапу. Я едва поспел за ним, думая о том, какая же у него замечательная память.

На следующий день с утра мы начали готовиться к празднику, посвященному вручению наград членам нашего экипажа. Этот праздник устраивался в базе. Электрические утюги уже несколько часов кряду не прекращали работу. Не торопясь, аккуратно разглаживали обмундирование, чистили пуговицы, производили мелкий ремонт… Военная служба, в особенности служба на флоте, приучает людей к полному самообслуживанию. Конечно, отутюжить обмундирование можно было бы и в портновской, но матросы любят это делать своими руками. Они разглаживают брюки, форменки, синие воротники с аккуратностью, которой может позавидовать любая женщина.

– Вот стрелочка – карандаши чинить можно, – надев на себя отутюженные брюки и внимательно разглядывая их в большое зеркало, похвалился Морозов.

Его друзья оглянулись и нашли, что брюки действительно в ажуре…

– С клиньями? – спросил моторист, который кругом обошел Морозова, разглядывая его брюки и любуясь, как хорошо сидят они на ладно сложенной фигуре хозяина.

– Я уже вышел из этого возраста, – отозвался Морозов. – У меня личное разрешение инженер-механика на подутюжку брюк по своему вкусу, но в полном соответствии с требованием формы, – серьезно добавляет он.

К семнадцати часам весь экипаж переодет в обмундирование первого срока, все гладко выбриты. Выстроилась прямая, как линейка, шеренга матросов и старшин. Я прошел вдоль строя и внимательно осмотрел экипаж. Никаких замечаний не было. Оставалось доложить командиру соединения о том, что личный состав готов для вручения ему правительственных наград.

Строем прибывали на торжество экипажи других кораблей.

После смотра, произведенного командиром соединения, послышалась команда «вольно», и зал, в ожидании прибытия командующего и члена Военного Совета, наполнился сдержанным гулом. Многие время от времени посматривали на маленький стол, накрытый яркокрасной плюшевой скатертью, – на нем в образцовом порядке, колонками, были приготовлены открытые коробочки с орденами и медалями; при ярком электрическом освещении они горели свежей чеканкой и эмалью.

В сопровождении командования соединения в зале появился командующий и член Военного Совета. Разговоры смолкли, все заняли положение «смирно».

Командующий флотом поздоровался с присутствующими. Каждый, кому сегодня вручалась правительственная награда, чувствовал себя взволнованно, гордо и в то же время торжественно.

Весь экипаж нашей лодки был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Церемония вручения наград продолжалась недолго, не более получаса, но эти минуты на всю жизнь остались в моей памяти. Я внимательно наблюдал за поведением своих боевых друзей. Щекин, приняв награду из рук командующего, со свойственной ему сдержанностью, ничем не выдал волнения, но я хорошо знал, что чем больше он старался себя сдержать, тем сильнее были его переживания. Смычков вышел из строя твердой походкой, движения его, в сравнении с обычным поведением, были несколько резки и поспешны.

Тюренков старался держать строевую выправку, но видно было, что это ему не удавалось, и, как бы досадуя на себя, он замедлял и растягивал шаг. Получив орден, он совсем растерялся, но сразу же овладел собой и вошел в строй уже спокойный.

Из всего экипажа только Лебедев сумел внешне не проявить свое волнение и был почти таким же, как всегда.

Командующий флотом и член Военного Совета поздравили награжденных и пожелали им дальнейших боевых успехов. Внизу в том же здании началась вторая половина нашего празднества, к которому больше всех готовились работники столовой. Высокий и полный старший базовый кок стоял посреди столовой и «командовал парадом», а другие коки в белых колпаках суетились около столов, заставленных различными закусками, бутылками и цветами. По столовой то и дело бегали нарядно одетые официантки с большими подносами в руках.

Мало-помалу зал наполнялся гостями. За первым столом разместились Военный Совет и командование нашего соединения. Дальше – командиры лодок и командиры надводных кораблей, стоящих в базе, затем уже виновники торжества – экипаж лодки и остальные гости – офицеры, старшины и матросы с других кораблей.

Между столами гостей, в самом центре зала, стоял маленький столик, накрытый белой скатертью, и на нем красовалось широкое фарфоровое блюдо с двумя зажаренными тупорылыми поросятами, начиненными гречневой и рисовой кашей.

Это был подарок Мурманского облисполкома подводникам.

Вначале, как всегда бывает в таких случаях, в зале было довольно тихо, разговоры велись негромкие. Но вот поднят первый тост за родного товарища Сталина – вдохновителя и организатора наших побед, и сразу разразилась целая буря аплодисментов. Овация гремела все с новой и новой силой. Слышались возгласы: «Родному товарищу Сталину ура!». Поднимались тосты за победу, за наш боевой экипаж…

Получив разрешение, я встал с наполненным бокалом и провозгласил тост:

– За тех, кто в море, кто своим тяжелым трудом добивается боевых успехов!

В зале послышались аплодисменты.

После ужина силами Театра Северного флота и московской фронтовой бригады был дан концерт.

Ну, вот и кончился радостный праздник победы. Сознание подсказывает, что из таких маленьких побед вырастет наша большая, общая победа над врагом.

Давно ли товарищ Сталин сказал: «Наши силы неисчислимы. Зазнавшйся враг должен будет скоро убедиться в этом». И враг действительно в этом убеждается. Так же, как и на других фронтах, здесь – на Севере перемалываются лучшие силы гитлеровской армии.

Из газет мы знали, сколько боевых событий произошло за эти дни, пока мы находились в море. Высажен десант в тыл противника. За три дня боев он уничтожил два вражеских полка.

Наши береговые батареи потопили фашистский транспорт. Любимец всего нашего флота летчик Борис Сафонов прибавил на своем боевом счету еще пять вражеских самолетов.

Когда узнаешь обо всем этом – сердце радуется.

… В центральном посту на желтой полированной двери радиорубки секретарь комсомольской организации лодки повесил объявление. Личный состав извещается об очередном комсомольском собрании. Повестка дня: итоги боевого похода и прием в комсомол.

В день собрания лодка стоит на якоре в небольшой бухте Кольского залива.

После ужина комсомольцы собираются в наиболее просторном отсеке. Об удобствах говорить не приходится, места едва хватает, чтобы сидеть, плотно прижимаясь друг к другу. Президиум разместился за маленьким складным столиком, покрытым скатертью. Председательствует Облицов. Зубков пишет протокол.

По первому вопросу повестки дня я выступаю с докладом. Стараюсь разобрать действия всего экипажа и, насколько позволяет время, остановиться на боевой работе некоторых комсомольцев – Смычкова, Лебедева, Хвалова, Мартынова, Тюренкова… Каждый из них внес свою долю труда и уменья в общую победу, одержанную нами в Петсамо.

Сообщаю комсомольцам, что Военный Совет Северного флота оценил наши действия в последнем походе как проявление высокого боевого мастерства, чувства патриотизма и верности воинскому долгу.

Этот поход показал также превосходное качество советской боевой техники, которая выдержала все испытания.

Вторая часть доклада посвящена отдельным недостаткам, их анализу, критике и, наконец, самое важное – предстоящему походу.

– Кто желает выступить? – спрашивает Облицов.

Ждать не приходится. Больше половины всех участников собрания выступает в прениях. Сколько ценных мыслей и предложений рождается в этой свободной и непринужденной товарищеской обстановке. И все они сводятся к одному – повышать свое воинское мастерство, укреплять дисциплину, учиться на опыте войны, чтобы день ото дня сильнее бить врага.

Лебедев рассказывает свои впечатления о походе. Он сумел заметить много такого, что не всегда бросается в глаза даже командиру. И на основании своих наблюдений делает вывод, что некоторым матросам и старшинам еще недостает знания техники. Его предложение – пока лодка находится в базе, не жалеть времени на тренировку молодых специалистов.

Всегда тихий и молчаливый, Тюренков сегодня всех порадовал. В походе он придумал одно усовершенствование боевой аппаратуры, оно позволит еще более скрытно вести поиск кораблей противника. Сейчас он рассказывает все до мельчайших деталей. Действительно это достойно внимания!

– А у меня такое предложение, – говорит Смычков. – Давайте пошлем письмо рабочим завода, которые строили наш корабль. Они заслужили благодарность. Хотя корпус нашей лодки был изношен, он выдержал все испытания в бою. Такие корабли умеют строить только наши советские кораблестроители!

По тому, с каким вниманием слушают Смычкова, нетрудно понять, что все присоединяются к его, мнению и с удовольствием поставят свои подписи под этим письмом.

После короткого перерыва переходят ко второму вопросу – прием Ильина в ряды ленинско-сталинского комсомола. Лебедев читает заявление Ильина:

«Я хочу стать комсомольцем, чтобы быть в головном отряде советской молодежи, защищающей свое любимое социалистическое государство. Клянусь неуклонно выполнять устав ВЛКСМ и, не щадя своей жизни, бороться за торжество нашего общего дела, за победу над врагом».

Биография Ильина подобна биографии многих его сверстников. Окончил среднюю школу и готовился стать сельским учителем. Война помешала. Ильин служит на лодке недавно, но его успели полюбить товарищи. За скромность, за серьезное отношение к любому делу. Во время прорыва в Петсамо даже в самые напряженные моменты он не терялся и действовал смело, осмысленно.

– Подводная служба нравится? – спрашивает Лебедев, пристально глядя на Ильина своими мягкими, всегда улыбающимися глазами.

– Да, очень нравится. Я и раньше хотел стать подводником и просил об этом военкомат, – смущаясь, отвечает Ильин. При этом его юношеское лицо с пушком на подбородке покрывается густыми красными пятнами, а Коротко стриженные волосы кажутся от этого еще светлее.

Матяж интересуется – знает ли Ильин историю комсомола. Да, Ильин знает: изучал ее в средней школе. Теперь, готовясь к вступлению в комсомол, познакомился и с уставом ВЛКСМ.

В прениях первым выступает Мартынов. Он дает Ильину лучшую боевую характеристику, говорит, что готов нести за него ответственность и обязуется помочь Ильину расти политически и изучать свою специальность.

– Рекомендую принять Ильина в члены ВЛКСМ, – заканчивает свое выступление Мартынов.

После Мартынова выступают Смычков, Облицов, Зубков и Морозов. Все очень тепло и хорошо отзываются об Ильине. Последним выступил Лебедев. Он говорит:

– Я тоже за то, чтобы принять Ильина в комсомол, но пусть он знает, что звание комсомольца ко многому обязывает… Когда он станет комсомольцем, с него больше спросится, а поэтому он должен еще лучше нести службу, активно помогать командованию в укреплении дисциплины и порядка и, если в бою сложится трудная обстановка и придется пожертвовать своей жизнью, – товарищ Ильин должен быть готов и к этому.

Проголосовали единогласно за принятие Ильина в комсомол. После собрания товарищи от всей души поздравляют его, он смущается, краснеет и, кажется, не может найти слов, чтобы выразить свою радость.

В эту ночь он заступает на якорную вахту.

Упорный поиск

Наступил ноябрь. Дни стали короче. Солнце, едва появившись над горизонтом и осветив море и землю своими холодными лучами, вновь скрывается за сопками. Медленно приближается полярная ночь. В эту пору сурова и молчалива природа Заполярья. Сопки покрыты толстым снежным покровом, а над их белесыми вершинами воет пурга, наводя томительную скуку. В такое время хочется сидеть в теплой натопленной комнате и заниматься каким-нибудь мирным делом. Но нам не до уюта. Война продолжается. Противник, обессиленный потерями на суше и на море, вынужден перейти к обороне. Войска Карельского фронта в тесном взаимодействии с кораблями и частями Северного флота наносят все более ощутимые удары по врагу. Части морской пехоты чаще и чаще проникают в тыл противника, уничтожают его живую силу, наводят страх на гарнизоны фашистской армии.

На нашей лодке заканчиваются последние приготовления. Мы уходим в очередной поход. Погода стоит ветреная и ненастная. Каждые пять-десять минут налетают снежные шквалы. Приходится закрывать лицо: мелкая ледяная изморозь, точно иглы, впивается в кожу.

Стою на пирсе и ожидаю доклада своего помощника. Он в лодке, принимает рапорты командиров боевых частей о готовности к походу.

Наконец механизм, который работал на прогрев, остановили, и помощник докладывает о полной готовности корабля. Разрешение на выход получено. Прощаемся с командиром соединения, с товарищами, которые пришли нас провожать. Хотя еще темно и снежный шквал продолжается, мы, не теряя времени, отходим от пирса. Снег пронесся, и перед нами открываются знакомые мигающие огни выходного створа.

В эти немногие минуты, пока мы еще видели тесно прижавшиеся друг к другу домики береговой базы, берег и корабли, стоящие на рейде, мы все снова и снова переживали тяжелое чувство разлуки, его испытывает каждый человек, когда он оставляет близкие сердцу места.

Правда, это уже не то чувство, которое мы переживали, отправляясь в первый боевой поход, когда к боли расставания с родным домом примешивались еще тревога и неизвестность. Сейчас этой тревоги нет, наоборот, полная уверенность в своих силах, ясное понимание предстоящих трудностей и опасностей, которыми заполнена боевая жизнь подводников с той минуты, как они покинули гавань.

Мы знали, что, не жалея сил, будем искать противника и добьемся победы, чего бы это ни стоило. Когда уже выходили из залива, подумалось, что если бы сейчас нас вызвали в базу, мы возвращались бы неохотно. В море была большая волна, но жизнь в лодке шла обычным порядком. Посторонний человек, который когда-то ходил с нами в самый первый боевой поход, мог бы теперь заметить в наших людях большие перемены. Свободные от вахты, не обращая внимания на качку, в ожидании походного завтрака играли в шахматы, домино или, сидя у своего заведывания, читали. Вот что значит привычка к морю, морская практика, о которой говорил адмирал Макаров: «В море – значит дома».

Войдя во второй отсек, чтобы позавтракать, я обратился к Щекину, он сидел за столом и просматривал свежий, еще пахнущий краской номер краснофлотской газеты.

– Подумайте, Федосов-то хуже всех у нас переносил качку, а сейчас хоть бы что: стоит на мостике, промок с ног до головы. Я посоветовал ему спуститься вниз и переодеться в «штормовое платье», а он засмеялся и сказал, что это еще не так страшно, он потерпит.

– Молодец малый, знает, что будет значительно хуже и смена сухой одежды пригодится в следующую вахту, – заметил Щекин.

– Закалились, товарищ командир, – отозвался боцман Хвалов, который, на скорую руку позавтракав, уже лежал на верхней койке. Он встал раньше всех и все время перед выходом в море занимался проверкой своего очень важного заведывания. Через три часа он должен сменить Федосова на мостике и подвергнуться той же участи, если еще не хуже.

– Спите, не разговаривайте, – сказал ему Смычков.

Через минуту он уже спал тем здоровым сном, которому не страшны никакие штормы. Но всем известно, что Хвалов проснется тотчас же, как только услышит тревожный голос или звонки боевой тревоги.

Мы с помощником командира лодки развернули документы и стали еще раз знакомиться с районом наших действий и поставленной перед нами боевой задачей.

На каждом корабле, находящемся в самостоятельном плавании, должен быть офицер, который мог бы в любой момент заменить выбывшего из строя командира и продолжать выполнение задачи. Я строго придерживался этого правила, и таким офицером на нашем корабле был помощник командира Щекин. Всегда в первые же часы после выхода в море я подробно знакомил его с боевой задачей и с тем, каким образом она должна выполняться. Он всегда был в курсе всех дел и часто, стоя на вахте, проявлял разумную инициативу, когда сама обстановка требовала немедленных действий.

– Места знакомые, – сказал я, – но на этот раз нам дали район значительно больше, чем в прошлые походы. Мое решение: большую часть времени производить непрерывный поиск, находясь в одном месте, вот здесь.

Я обвел карандашом на карте район и продолжил свою мысль:

– Считаю, что именно здесь вероятнее всего встретить конвой врага. Тут основной коммуникационный узел, откуда все транспорты расходятся по портам. Может случиться, что я ошибся в своих предположениях. Но мне кажется, – расчет правилен.

Щекин молча смотрел на карту.

– Здесь ведь очень близко от вражеского берега, – сказал он, – при малейшем просчете мы рискуем себя обнаружить.

– Да, вы правы, поэтому большую часть времени придется находиться под водой. Всплывать будем только на то время, которое необходимо для зарядки батареи. Конечно, мы можем себя обнаружить, но другого выхода из положения пока нет.

– Ясно, – ответил Щекин.

Комсомолец сигнальщик Федосов, сменившись с вахты, спустился вниз, переоделся в сухую одежду и первым делом спросил матросов:

– Сводка Совинформбюро принималась?

– Нет, не слышали. Мы сами интересуемся положением на фронтах. Особенно на Мурманском направлении.

Федосов был агитатором. Он вспомнил о материалах, полученных им в политотделе перед уходом в море. В них как раз шла речь о боях на Мурманском направлении. Особенно запомнился ему подвиг старшего сержанта Кислякова.

– Вы о Кислякове что-нибудь слышали? – спросил Федосов у товарищей.

Матросы отрицательно покачали головами.

Федосов извлек из-под матраса свою пухлую, изрядно потрепанную тетрадь, наполненную газетными вырезками, и стал рассказывать:

– Кисляков – боец морской пехоты, участвовал в обороне одной важной высоты. Командир взвода был убит. Кисляков приказал бойцам: «Слушать мою команду!» – и принял на себя командование взводом. А у фашистов был план не только овладеть нашей позицией, но и взять в плен советских моряков. И вот они пошли в обход сопки, стали подползать к Кислякову. У многих наших бойцов патроны кончились. Кисляков решил, чем им погибать, пусть лучше отойдут, и остался всего с двумя бойцами защищать сопку. И у этих двух бойцов кончились патроны. Кисляков приказал им отойти, а сам остался на сопке. Один вел огонь из пулемета, а представил дело так, будто сопку обороняет целый взвод. Короче говоря, он уложил больше сотни фашистов и держался до тех пор, пока наши не подошли на помощь.

Матросы внимательно слушали рассказ Федосова. Когда он кончил, один из них, тяжело вздохнув, заявил:

– Эх! Сейчас бы в самую пору на сухопутный фронт! На суше можно сбросить бушлат – и пошел в атаку, гранатами истреблять фашистов. А тут не видишь никаких врагов. Перед глазами механизмы, стрелки да цифры. Стоишь, управляешь и вроде не чувствуешь, что на войне находишься.

– Верно, – поддержал другой матрос. – Мне перед сестренкой краснеть приходится. Спрашивает, сколько ты истребил фашистской сволочи, а я этих фашистов и в лицо не видел. Что же отвечать, скажи-ка, товарищ агитатор?

– Да, да, скажи, можно ли на корабле совершать такие подвиги, как Кисляков совершил на суше?

Вопросы матросов ничуть не смутили Федосова. И больше того, – он был рад, что представился случай поговорить о том, что волновало в ту пору умы многих моряков, которые, находясь на кораблях, выражали желание уйти на сухопутный фронт, с оружием в руках защищать Родину.

– Не горячитесь, друзья, – спокойно проговорил Федосов. – Сейчас по порядку во всем разберемся. В прошлом месяце мы потопили два транспорта?

– Потопили, – хором ответили матросы.

– А как по-вашему, сколько такой транспорт войск берет?

Матросы молчали, не зная, что ответить.

– Транспорт на шесть тысяч тонн берет батальон пехоты с полным вооружением. А мы потопили два таких транспорта. Они шли к фронту с войсками. Вот и прикиньте, сколько войск противника мы уничтожили. Не меньше, чем бойцы уничтожают на фронте?

– Оно, конечно, так, – согласились матросы. – Только подвигов у нас совершить невозможно.

– Это неправда, – горячо возразил Федосов. – А отстоять две вахты подряд на открытом мостике, когда ты мокрый до нитки и каждую минуту тебя накрывает волна, а ты должен зорко наблюдать за морем и за воздухом и не пропустить противника, – разве это не подвиг? Разве) для этого не требуются стойкость, выдержка и любовь к Родине?!.

– Да, ты, пожалуй, прав! – пораздумав, ответили матросы.

– Ну, а что у тебя в папке, давай сюда! – сказал Матяж.

Федосов открыл папку и извлек оттуда газетные вырезки. К ним потянулись матросы.

– Какой фронт вас интересует? – спросил Федосов.

– Сперва, конечно, охота знать, как под Москвой обстоит дело. Столица нашей Родины в опасности, с нее и начинай! – деловито заявил Тюренков.

Федосов прочитал один за другим несколько очерков о жестоких боях под Москвой. Все слушали внимательно, лица матросов были сосредоточенны, глаза задумчивы. После чтения никто не решился нарушить молчания, пока Матяж не сказал с досадой и ожесточением:

– Как же эти проклятые фашисты до Москвы дошли?!.

– Товарищ Сталин ответил на этот вопрос, – объяснил Федосов. – Они напали на нашу страну внезапно и думали в полтора-два месяца покончить с нами. У них пока что больше танков и самолетов, чем у нас. Но это дело временное, еще не развернулись наши заводы в тылу…

– Опять же нет второго фронта, – добавил Зубков.

– Правильно! Мы воюем с ними один на один, и никто нам не помогает. Союзники только обещают помощь.

– Восточная пословица говорит: какие бы тебе ходули ни обещали, а свои ноги надежнее, – вставил Тюренков.

– Вполне с тобой согласен, – сказал Федосов: – Лучше всего надеяться на свои силы и здесь, в Заполярье, бить гитлеровцев так, чтобы они под Москвой это почувствовали.

Еще долго могла продолжаться эта беседа, но сигнал «готовиться к погружению» заставил всех разбежаться по своим постам.

… Первые дни пребывания на позиции прошли без особых событий. Внешне все было спокойно. Но все глубоко переживали каждый потерянный день. Продумывая всевозможные варианты, обобщая данные наблюдения, я делал выводы, разочаровывался и тотчас начинал думать сызнова. Не находя ответа на мучившие меня вопросы, я продолжал вновь и вновь анализировать все свои действия. Наш затянувшийся поиск глубоко переживал весь экипаж лодки. Все чаще можно было слышать вопросы: «Когда же мы встретим противника? Утопим ли мы кого-нибудь в этом походе?». Каждый день безрезультатных поисков камнем ложился на сердце.

Наконец было решено прорваться в маленький рыбачий порт, там иногда отстаивались одиночные транспорты, и попытать счастья. Но у самого входа в порт у нас заклинило носовые рули на полный угол погружения. Сначала казалось, что боцман недостаточно внимательно осмотрел приводы рулей перед выходом из базы, и где-нибудь вывалилась шпилька. Но боцман ответил, что все шпильки закреплены. Значит причина заклинивания носовых рулей крылась в чем-то другом.

Приняли решение лечь на обратный курс, с наступлением полной темноты всплыть и проверить рули. Когда всплыли – оказалось, что мы попали в рыбацкие сети и намотали их на ограждение рулей. Посланный на нос лодки рулевой, которого то и дело с головой накрывала волна, пытался освободить перья рулей, но полная темнота помешала ему. Пришлось вернуть его назад, переодеть в сухую одежду, дать стакан водки и уложить спать под тулуп. Это была единственная возможность промокшему до костей человеку согреться и хорошо выспаться. Оставалась только одна надежда, что сильная болтанка на волне поможет сбить сеть. С этой целью курс лодки изменили с таким расчетом, чтобы идти по волне. Через час рули снова стали действовать нормально.

Мы окончили зарядку аккумуляторной батареи и погрузились. Под водой казалось тихо, спокойно и даже тепло. Сбросив с себя полушубок, сильно отяжелевший от воды, я сел за стол, вытянул ноги и попросил Облицова снять с меня сапоги, в которых противно хлюпала вода. На лице образовалась маска из соли. Соль больно разъедала глаза. В последнее время мы не умывались, так как запасы пресной воды были на исходе. Срок нашего пребывания на позиции подходил к концу, но независимо от этого приходилось строжайше экономить пресную воду. Мне принесли полкружки воды и кусок ваты. Я промыл себе глаза, чтобы не воспалялись веки.