Текст книги "На боевом курсе"

Автор книги: Валентин Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Валентин Георгиевич Стариков
На боевом курсе

Первые дни войны

Тишину нарушил пронзительный сигнал боевой тревоги. И сразу же в переговорных трубах, идущих из центрального поста по всем палубам корабля, раздался громкий голос вахтенного:

– Боевая тревога! Боевая тревога!

– Работать не дают. У, чтоб их… – выругался старшина первой статьи Роман Морозов.

– Трави тали, клади крышку на доски! – крикнул он матросам, быстро вытирая масляные руки ветошью, и, схватив противогаз и железную армейскую каску, ловко нырнул в люк машинного отсека.

Матросы и офицеры, поправляя на ходу противогазы и каски, один за другим быстро и удивительно ловко взбегали по трапу. Пропуская людей мимо себя, я смотрел на секундомер часов, проверяя быстроту подготовки корабля к бою.

На подводной лодке вместе с привычкой к тесноте у людей вырабатывается своеобразный режим движения в авральные минуты. Когда команда свыкается со своим кораблем, он никогда не кажется ей тесным, как бы он ни был мал. Человек непривычный разбил бы себе голову, ноги, если бы вздумал состязаться в подобном «кроссе» с матросами экипажа подводной лодки.

Поднимаясь на мостик последним, я слышал, как хлопали береговые зенитки и где-то за холмом гулко рвались бомбы.

Мой помощник Щекин, всматриваясь в холодную голубизну неба, уже стоял у артиллерийского поста с таблицами стрельбы в руках.

– Самолеты летят на нас! – доложил вахтенный, показывая рукой на небо.

Действительно, девятка «Юнкерсов», отделившись от общей группы самолетов, летела прямо на нас.

На рейде стояли три подводные лодки. Других военных объектов поблизости не было.

Щекин скомандовал артиллерийскому расчету. Словно эхо, донеслись ответные голоса установщиков прицела и целика.

«Молодцы», – подумал я, услышав спокойный голос наводчика Зубкова. Сейчас Зубков через прицел следил за противником. Ему было двадцать два года, но свое дело он знал в совершенстве. Рядом с ним деловито и быстро работал старшина Морозов, укладывая снаряды на мягкий, шпигованный мат собственной работы.

Еще секунда, и движение на палубе прекратилось, голоса замолкли, все застыли на месте. Напряжение нарастало. Шум моторов усилился. В небе отчетливо обрисовывались контуры вражеских пикировщиков. Наводчик уверенно потянулся к спусковому рычагу. Боцман Хвалов, сжав челюсти, прильнул к пулемету.

Управляющий огнем, широко расставив ноги в тяжелых болотных сапогах, точно прирос к месту. В его позе чувствовалась собранность и решимость..

– Огонь! – резко скомандовал он.

И все разом пришло в движение: воздух наполнился грохотом артиллерийской стрельбы и пулеметным треском, расстрелянные гильзы патронов и снарядов со звоном падали на железную палубу и, гремя, скатывались за борт.

Оглушительные орудийные выстрелы сотрясали корпус лодки. Соседние корабли тоже открыли огонь. Огненные трассы снарядов, рассекая синеву неба, терялись в его бесконечной глубине. Небо над рейдом покрылось черными и белыми облачками разрывов. Самолеты противника разделились по звеньям, и одно из них, пикируя, устремилось на наш корабль.

– Пулеметы! Огонь! – скомандовал я.

К небу взвились трассирующие струи пуль. Береговые зенитные орудия усилили огонь. Впереди самолетов образовалась сплошная стена огня.

На один момент мне показалось, что пулемет боцмана Хвалова теряет устойчивость: его трасса нервно запрыгала. Но это был только момент. Не отрывая глаз от самолетов, которые вот-вот должны были сбросить бомбы, я крикнул:

– Хвалов, держись!

– Выдержу! – громко ответил он.

От самолетов отделились бомбы, и почти сразу впереди летящий самолет окутали огромные клубы черного дыма – прямое попадание снарядом, самолет подпрыгнул в воздухе и камнем полетел вниз, оставляя за собой широкий огненно-черный шлейф. Находившиеся на мостике на миг забыли о падающих бомбах и почти в один голос крикнули:

– Товарищ командир, один сбит!..

Свист бомб заглушил радостные голоса. Две бомбы, коснувшись воды, взорвались близко от борта. Огромные массы воды зеленоватым столбом взлетели вверх и с грохотом упали. Облако водяной пыли пронеслось над палубой.

Бой продолжался. На смену «Юнкерсам» пришли «Мессершмитты». Один из них неожиданно вынырнул из-за сопок, со стороны солнца, и на бреющем полете ринулся на лодку. Пули, как пневматический молоток, простучали по железной палубной надстройке. К счастью, ни одна пуля не нашла себе живой цели, только запасная каска, висевшая на мостике, оказалась пробитой в одном месте. Пестро раскрашенный самолет, заглушая стрельбу ревом мотора, «проскочил» между лодками и, круто взмыв вверх, устремился к сопкам. «Неужели уйдет?», – подумал я, провожая его глазами. Снаряды полетели ему вслед. Скоро и за «Мессершмиттом» потянулся черный хвост дыма.

Лица наших бойцов, раскрасневшиеся от напряжения, сияли. В горячке боя трудно установить, кто сбил фашистские самолеты. Вернее всего это была общая победа моряков и зенитчиков береговой батареи.

Умное, всегда строгое, волевое лицо Щекина сейчас было озарено широкой улыбкой, глаза горели. Сегодня он управлял артиллерийским огнем, и в общей победе была доля и его мастерства. От всей души я пожал ему руку и поблагодарил экипаж.

– Служим Советскому Союзу! – послышался дружный ответ матросов.

Стрельба прекратилась. Фашистские стервятники улетели, потеряв два самолета. Где-то вдали, за сопками, еще рокотали зенитные орудия, но и они скоро смолкли. Наступила тишина. Еще недавно ясная, тихая синь неба казалась сейчас разорванной в клочья. Весь горизонт был покрыт бурыми пятнами разрывов, они медленно рассеивались в воздухе.

До обеда оставался час. Сегодня это был четвертый по счету налет.

И, я счел необходимым предоставить людям короткий отдых, надеясь, что ночь будет спокойнее и люди сумеют наверстать упущенное. Весь экипаж в те дни, недосыпая, без отдыха, работал над оборкой механизмов подводной лодки.

Помощник командира отдал приказание дежурной службе и объявил отбой тревоги. Переборки отдраили, включили судовую вентиляцию, и жизнь на корабле снова потекла обычным порядком.

Над люком мостика показалось потное лицо матроса Облицова. По отвесному узкому трапу он с трудом тащил наверх большое ведро, до краев наполненное картофельными очистками. Сегодня он дежурил по камбузу и помогал нашему «шеф-повару» Ивану Мефодьевичу Иванову.

– Чем кормить собираетесь, товарищ Облицов? – спросил я.

– На первое щи с мясом, на второе – жареная картошка с соленым огурцом, – деловито доложил Облицов.

– Свежие щи? – переспросил я.

– Так точно, товарищ командир. Вчера нам привезли свежей капусты, так вот мы и решили полакомиться, – улыбаясь, вмешался Щекин. – Сегодня будем иметь не менее великолепный ужин… Посмотрите, – продолжал он, указывая биноклем на береговую черту бухты.

Еще не понимая в чем дело, я посмотрел в бинокль: шел отлив, и берег был сплошь покрыт рыбой. Оглушенная бомбами, она всплывала, и течением ее прибивало к берегу.

– Что же, это идея, посылайте шлюпку, товарищ Щекин, – будет у нас свежая рыба.

Через пять минут маленький тузик с инженер-механиком лодки Смычковым и штурманским электриком Зубковым быстро и легко отвалил от борта. Не прошло и получаса, как шлюпка, тяжело нагруженная рыбой, возвратилась к кораблю. Вся команда собралась на палубе.

Люди не спали всю прошлую ночь: предыдущая ночь тоже была тревожной, а вот сейчас они, словно не чувствуя усталости, шутили, смеялись. Но, взглянув в лицо Щекину, я заметил, как изменился он за последние дни: глаза впали, лицо осунулось.

– Алексей Семенович, – сказал я, – после обеда ложитесь спать, если нужно будет – разбужу.

– Но вы же знаете, у нас срочная работа, – не согласился он, – нужно помочь молодому штурману откорректировать целый комплект новых карт. Исполнение приказано донести через два дня – работа большая, едва управимся.

– И работу надо успеть сделать и отдохнуть надо.

– Есть, – коротко ответил Щекин.

Мы были дружны со Щекиным, понимали друг друга с полуслова. Даже пришли на флот одним и тем же путем. Ему, как и мне, когда он закончил среднюю школу на Урале, помогла попасть на флот комсомольская организация. Он всего год как окончил училище и его назначили штурманом лодки. Пришел он к нам на корабль юношей, без практических навыков в работе.

Длительные штормы, морозы, плавание в суровых условиях Заполярья закалили его волю, выработали высокую точность штурмана. Ему подолгу приходилось стоять на мостике, держа в закоченевших руках такой деликатный инструмент, как секстан. И как бы трудно ни приходилось, он, напряженно вглядываясь в черноту неба, находил нужную звезду в разрывах между облаками и всегда успевал измерить ее угол прежде чем наползут тяжелые лохматые тучи.

Теперь он был уже помощником командира лодки.

С виду суховатый и всегда как будто недовольный, Щекин в действительности был человеком большой, широкой души и доброго сердца.

… Обед был готов. Мы спустились во второй отсек, представлявший собой и офицерское жилье и кают-компанию. Нас ждал уже накрытый стол. Белая скатерть, освещенная ярким электрическим светом, радовала глаз. Расставленные приборы и холодная закуска на тарелках придавали какую-то парадность всему отсеку.

Напротив меня сидел инженер-механик нашего корабля Смычков, худощавый брюнет с черными, как угольки, глазами. В этом человеке сочетались необыкновенное веселье и жизнерадостность с деловитой серьезностью и отличным знанием дела. Он окончил инженерное училище и на практике изучил сложный организм подводного корабля. Большая любовь к технике, пытливость ума и исключительное упорство в достижении цели были присущи ему.

После ночной вахты, усталый, измотавшийся, он мог крепко спать под мерный стук механизма, но стоило появиться в четкой работе мотора какому-нибудь постороннему звуку, как Смычков открывал глаза, вскакивал с койки и спешил выяснить, что произошло.

За столом сразу завязался разговор, сначала о происшествиях дня, затем незаметно перешли к событиям на фронте.

– Гитлеровцы собирались за две недели дойти до Урала. Теперь они узнают, что здесь не Франция, – проговорил Смычков.

– И не Норвегия, – добавил Щекин.

– Трех десятков фашистских дивизий как не бывало. Вот только Украину они, гады, захватили.

Смычков видно хотел еще что-то сказать, но сразу заволновался, стиснул зубы, отвернулся в сторону и нервно застучал пальцами по столу. Вчера он получил известие от родственника, что его жена с маленьким сыном не успела эвакуироваться из Киева. Воцарилось молчание. После длительной паузы я все же возобновил разговор.

– Наша армия получает первый боевой опыт. Противник безусловно будет остановлен, а потом его погонят так, что только пятки засверкают.

… Мы – рядовые офицеры не имели тогда достаточных данных для широких выводов, но каждый из нас не сомневался, что уж если командование Вооруженными Силами принял на себя товарищ Сталин, – перелом в ближайшее время несомненно произойдет, и противник будет остановлен, а зятем разгромлен.

В эти трудные дни на собраниях и митингах все чаще и чаще можно было слышать слова безграничной радости и гордости, что нам – молодым морякам, выпала честь воевать на самом молодом Северном флоте, созданном товарищем Сталиным.

Из уст в уста передавались рассказы, как 21 июля 1933 года по Беломорско-Балтийскому каналу пришли на Север боевые корабли, и их встретил И. В. Сталин вместе с товарищами К. Е. Ворошиловым и С. М. Кировым, как И. В. Сталин обошел на корабле тогда весь Кольский залив.

Среди нас – подводников – был участник исторической встречи с товарищем И. В. Сталиным – командир подразделения подводных лодок капитан второго ранга Иван Александрович Колышкин.

Ему тогда посчастливилось встретить товарища Сталина на подводной лодке и беседовать с великим вождем. Вот почему теперь мы, молодые командиры, с подчеркнутым уважением относились к Ивану Александровичу и любили слушать его рассказы о памятной встрече с вождем.

В незабываемый день 3 июля, когда мы, затаив дыхание, слушали речь вождя, каждый из нас дал себе клятвенное обещание не знать страха в борьбе с фашизмом, воспитывать в себе замечательные качества большевика, о которых говорил И. В. Сталин.

На нашем, северном, участке фронта военные действия фашистов носили те же черты «молниеносной войны», что и на других фронтах.

План гитлеровцев на Севере сводился к тому, чтобы использовать внезапность нападения, захватить Мурманск, железную дорогу на Ленинград и весь Кольский полуостров с его богатствами.

Против нас были брошены горно-егерские дивизии, воздушные силы, имеющие почти четырехкратное численное превосходство над нашей авиацией.

В портах Финляндии и Норвегии были сосредоточены крупные морские силы противника, состоящие из миноносцев, подводных лодок, сторожевых кораблей и большого вспомогательного флота.

При всем этом первые же недели войны показали сумасбродность фашистского плана «блиц-криг». Войска Карельского фронта и Северный флот оказали упорное сопротивление противнику и, день за днем, час за часом, изматывая его силы, наносили ему тяжелый ущерб…

… Обед был прерван докладом с мостика: меня вызывал командир соединения подводных лодок. Торопливо допив компот и на ходу поблагодарив кока за отличный обед, я поднялся на мостик.

Катер уже стоял у борта. Матросы принимали газеты, журналы, письма. Старшина группы электриков – Мартынов – нетерпеливее других ожидал письма. Он давно переписывался с одной девушкой. Сейчас он стоял с пачкой писем и громко выкрикивал фамилии. Счастливчики получали письма, отходили в сторону, распечатывали конверты и углублялись в чтение, забыв в эти минуты обо всем, что их окружало.

Проходя по трапу, я остановился около Облицова, который тоже получил письмо и пристально рассматривал какую-то фотографию.

– От жены? – спросил я, тронув его за плечо.

– Так точно, товарищ командир! – радостно ответил Облицов. – Вот она с детками. Соскучился я без них, – уже без улыбки, вздохнув, проговорил он.

Меня подкупила его непосредственность и доверчивая искренность…

… Через двадцать минут я вошел в кабинет командира соединения подводных лодок, тогда капитана второго ранга, а ныне вице-адмирала Виноградова. Командный пункт был тесен, но достаточно удобен для работы. Командир соединения, облокотясь на широкий стол, где лежала рабочая карта, заканчивал телефонный разговор с командующим Северным флотом. Он жестом предложил мне сесть. Потом, положив трубку, поздоровался и устало опустился в кресло.

– Я не получил от вас донесений после налета авиации противника. Считаю, у вас все в полном порядке, – заметил он.

– Так точно! – я сразу понял свою оплошность. Мне следовало доложить об этом семафором. Не ожидая объяснений, он тотчас перешел к другому вопросу. Его интересовало, сколько времени нам потребуется на ремонт корабля. Я ответил, что мы будем готовы к выходу в море не раньше как через неделю.

Оказалось, что мы могли располагать только тремя сутками. Строго говоря, этого срока недостаточно даже для того, чтобы установить линию вала, то есть выполнить самую трудоемкую работу, которую, кстати сказать, мог взять на себя далеко не каждый мастер завода. Но возражать сейчас было бы преступно, обстановка требовала срочного выхода в море.

От командира соединения я зашел к флагманскому инженер-механику. Флагмеханик тут же по телефону договорился с мастерскими. С ночи решено было начать главные работы на линии вала.

Уже на катере сложился предварительный план действий на ближайшие дни. Надо было работать круглые сутки, не отрываясь даже во время бомбежки.

Прибыв на корабль, я прошел на носовую палубу лодки и, пригласив к себе офицеров, коротко изложил свой план действий.

– Работать необходимо посменно, круглые сутки. С этого часа по тревоге выходят только пулеметные посты, остальным находиться там, где они работают. Пересмотрите в соответствии с этим план своих работ на узлах и участках. Ремонт лодки должен быть закончен в трое суток, – сказал я. – Объясните личному составу, что это вынужденная мера. Не распределив строго времени для работы и отдыха, мы не уложимся в жесткий срок.

Вскоре экипаж лодки обсуждал по отсекам новую задачу. У всех было одно желание: скорей закончить ремонт и выйти в море.

Ко мне обратился секретарь комсомольской организации нашего экипажа Лебедев.

– Как ваше мнение, товарищ командир, не выпустить ли нам сегодня боевой листок, посвященный ремонту корабля? – спросил он.

– Это очень кстати.

– В таком случае разрешите приступить…

– Добро!

Лебедев сразу же исчез, и его спокойный, рассудительный голос послышался в соседнем отсеке.

В жизни нашего экипажа, состоявшего главным образом из комсомольцев, Лебедев занимал видное место и как хороший специалист и как хороший секретарь комсомольской организации.

Много характерных особенностей у Лебедева, и одна из них – горячая любовь к книге. Он у нас своеобразный литературный консультант. Комсомольцы постоянно обращаются к нему за советом – что почитать, и для каждого он умеет подобрать книгу.

Однажды я спросил Лебедева: «Откуда вы так хорошо знаете литературу?». Он объяснил, что в средней школе комсомольская организация часто устраивала литературные вечера. И там, в школе, у него появилась любовь к литературе, жажда к чтению.

Заметок в боевой листок поступило много: коротких и содержательных. Комсомольцы, исходя из новых сроков ремонта, брали на себя обязательства.

Вот одна из заметок: «Мы, комсомольцы пятой боевой части, несмотря на то, что объем работ у нас наибольший, обязуемся закончить ремонт в новый срок и на отлично. Чем скорее мы выйдем в море, тем скорее нанесем врагу сокрушительный удар. Редина ждет наших боевых успехов. Наша задача – выполнить приказ Родины».

В лодке было жарко и немного душно. Экономили электроэнергию, и судовую вентиляцию пускали только в исключительных случаях.

В девять часов вечера я поднялся на мостик. Легкий северный ветер слегка рябил темнозеленую поверхность воды. Воздух был чист и прохладен.

На палубе, группами по три-четыре человека, подводники пили чай. Сейчас, когда на лодке проводился ремонт, спальных мест не хватало, и каждый устраивался, как мог. Командир орудия и наводчик спали в хорошую погоду у своей пушки, боцман – под козырьком мостика у тумбы электрического привода вертикального руля. Каждый выбирал себе место вблизи своего заведывания, подчас сам не отдавая себе отчета, почему именно здесь он обосновался.

На вахте стоял мичман Иванов. На груди у него висел большой морской бинокль. Он то расхаживал по палубе, то останавливался и прислушивался к сосредоточенной тишине. Десятилетняя служба в подводном флоте выработала у него постоянную настороженность и способность во-время обнаружить опасность.

Мичман Иванов относился к разряду мастеров подводного дела. Он знал в совершенстве торпедное оружие. Ему были знакомы почти все корабельные системы и их особенности. Он и поварское искусство изучил до тонкости, не уступая лучшим кокам соединения. Матросов он учил внимательно, любовно, разбирал детально каждую ошибку подчиненного, на примерах из практики показывая, к чему может привести малейший недосмотр.

«Если ты не уверен в какой-нибудь части заведывания, не оставляй работу на завтра, осмотри лишний раз свое заведывание, убедись, что все так, как должно быть; чем лучше будешь знать свое дело, добросовестнее относиться к нему, тем меньше будет ошибок и «сюрпризов», – внушал он своим подчиненным.

Было очень красиво в этот вечерний час. Стена плотного тумана медленно вползала в залив. Резкие очертания гранитных скал всегда неприветливого берега будто растворялись. Стало прохладно. Разливая по бухте розовый свет, полуночное солнце казалось оранжевым шаром, где-то близко повисшим в воздухе. Его лучи с трудом пробивались через мглу тумана. Несмотря на свою обычную суровость, который характеризуется Заполярье, этот край своеобразно красив, почувствовать и оценить красоты Севера могут только люди, долго прожившие за Полярным кругом.

Докурив папиросу, я спустился вниз.

– Хочется думать, – сказал я, войдя в отсек, – что завтра будет спокойный день: находит туман, ветер слабый – не скоро его разгонит.

– Это было бы очень кстати, – подняв голову от чертежей, заметил Смычков, – народ очень устал от этих налетов…

– А вы ложитесь спать.

– Я сейчас, только покажу мастеру, с чего лучше начать работу в отсеке, чтобы это не мешало сборке других механизмов.

Я сел на диван, развернул газету. Как повелось с начала войны, первым долгом посмотрел сводку Информбюро. Все чаще и чаще стали появляться статьи, посвященные нашим активным оборонительным боям, и каждый новый факт говорил о героизме наших войск, и он был пробуждением великих сил великого народа, поднявшегося на защиту своей Родины. «Победа будет за нами», – вспоминались слова товарища Молотова, которыми он закончил свое выступление по радио в незабываемый день 22 июня. Просмотрев газету, не раздеваясь, я прилег на диван и незаметно для самого себя погрузился в глубокую дрему.

…На севере лето проходит незаметно. Так и в этот год оно пролетело быстро, и теперь почти непрерывные ветры приносили с собой холод и дождь. Солнце все реже и реже выглядывало из-за плотных облаков. Пустынный берег, наделенный скудной пожелтевшей растительностью, выглядел скучно.

Ремонт мы закончили в срок. Шли последние приготовления к выходу в море.

К вечеру погода прояснилась, и немного потеплело. В последние дни, с наступлением темного времени, налеты фашистской авиации стали реже. Мы уже располагали временем так, как нам хотелось. Днем работали, не покладая рук, а вечером немного отдыхали, хотя отдых на якоре значительно скромнее, чем на стоянке в базе.

Сегодня Смычков и штурман Усенко организовали на палубе самодеятельность, в ней участвовал почти весь экипаж. Смычков – большой любитель пения и танцев – составил программу концерта. Первое отделение было наиболее обширным. Сюда входили мелодекламация, рассказы о забавных случаях в жизни, частушки. Каждый из присутствующих должен был что-нибудь рассказать, в выборе номера его не стесняли. Второе отделение – коллективные песни под аккомпанемент ведущих музыкантов экипажа. Первая часть программы прошла очень оживленно. Затем началась матросская песня.

Я сидел во втором отсеке над картой морского района, в котором нам предстояло действовать, но как только услышал песню о «Варяге», не вытерпел, отложил карту в сторону и, набив трубку, вышел на мостик послушать. Дружные голоса мужского хора, сопровождаемые мандолиной и гитарой, звучали задушевно, грустно и словно раскрывали всю глубину человеческих переживаний. На палубе, тесно прижавшись друг к другу, лежа и сидя, пели подводники свою любимую песню, думая о героях «Варяга».

Из центрального поста показалась голова трюмного старшины Тюренкова. Он тихо спросил разрешения послушать пять минут. Тюренков был вахтенным на лодке, и ему без разрешения не полагалось выходить наверх. Я одобрительно кивнул головой, и он, облокотившись на комингс, словно замер, слушая пение товарищей.

Удивительный человек этот Тюренков. Служит на подводной лодке уже несколько лет, и ни разу не было случая, чтобы он попросил разрешения уволиться на берег. Когда инженер-механик сам предлагал ему увольнение, Тюренков всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы остаться на корабле. Очень большое и капризное его заведывание никогда не отказывало. Всегда скромный, молчаливый, Тюренков на людей новых производил впечатление человека скучного, ничем не интересующегося. На самом же деле он был человеком любознательным, душевным, верным своему слову и долгу. Только не так просто было заметить эти черты характера Тюренкова из-за его удивительной скромности, нежелания чем-либо обратить на себя внимание. У него был критический сообразительный ум. Вспоминается поход, в котором Тюренков проявил исключительную находчивость и спас всех от большой беды.

Тогда наша подводная лодка находилась в надводном положении. Был шторм. Вода, заливая мостик, стекала в рубку и оттуда – в центральный пост. Звонковая груша в рубке была подвешена к подволоку. Вдруг в лодке загремел сигнал срочного погружения. Все моментально разбежались по отсекам, заняв свои места. Видя, что пневматические машинки не срабатывают, командиры отсеков бросились вручную открывать кингстоны и клапаны вентиляции главного балласта, но ни кингстоны, ни клапаны вентиляции не поддавались мускульной силе людей. Нетрудно понять состояние экипажа, который действовал совершенно самостоятельно в задраенных отсеках: никто не знал, что делается в подводной лодке, но всем было известно, что за этим сигналом должно последовать немедленное погружение.

Через переговорную трубку в центральном посту наперебой послышались доклады о том, что клапаны вентиляции и кингстоны главного балласта заело. Одновременно с сигналом была остановлена машина и пущен главный электромотор.

Все, кто в это время не находился в центральном посту, ждали, что сейчас произойдет что-то необыкновенное, так как лодка не погружается. Но вот по отсекам пронесся спокойный голос Тюренкова:

– Принятый сигнал не считать! Принятый сигнал не считать!

Люди облегченно вздохнули, нервное напряжение спало, отсеки отдраились, и каждый спросил, что случилось? Недоразумение выяснилось скоро. Оказалось, что вода попала в боевую рубку и замкнула контакт груши. По всем отсекам раздался сигнал «Срочное погружение». Заняв по тревоге свое место на боевом посту, Тюренков, прежде чем открыть воздухом кингстоны и клапаны вентиляции, взглянул наверх, где сразу же по сигналу должен спускаться вахтенный офицер, закрывая за собой люк. Но на мостике он не обнаружил никакого движения: люк оставался открытым, и на его комингсе покоились ноги спокойно сидящего вахтенного офицера, который из-за шума воды не слышал звонка в лодке. Быстро сообразив, в чем дело, и ясно представив себе последствия ложного сигнала, Тюренков, не раздумывая, дал сильное противодавление в пневматическую систему. Поэтому экипаж лодки не мог вручную открыть кингстоны и клапаны вентиляции. Отличное знание дела, большое самообладание и сообразительность позволили Тюренкову в течение каких-нибудь двух секунд предупредить огромную опасность, угрожающую всему кораблю. Он спас корабль.

Вот этот, всегда скромный, незаметный юноша сейчас тоже был взволнован. Его, как и других, глубоко трогали слова простой песни о доблести команды «Варяга». После короткой паузы матросы запели:

 
Раскинулось море широко…
 

В воображении живо предстала морская быль о русском матросе, о его безрадостной подневольной жизни. Из одного поколения моряков в другое переходят эти песни. Как историческое наследство бережно хранятся они в матросских тетрадях-песенниках, которые можно найти почти в каждом матросском рундучке рядом с заветными письмами и фотографиями любимых и родных. Матросы любят эти песни в своем собственном исполнении. Ни один хор не в состоянии, пожалуй, передать всей силы чувства и красоты этих песен так, как иной раз сами матросы поют их у себя на корабле.

Я спустился в лодку, чтобы продолжить работу над картами, а на палубе еще долго пели матросы. И песня лилась далеко по дремлющему рейду, теряясь в ложбинах высокого гранитного берега.