Текст книги "Наследники иллюзий (СИ)"

Автор книги: Валентин Зеньковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

И вот однажды, вернувшись вечером домой, Федя обнаружил, что лестничная площадка пустует.

–Неужели бросил курить? – подумал Федя, входя в квартиру.

Он не встретил Колю ни на кухне, ни в ванной, ни в коридоре.

–Уехал Колька на неделю от завода в командировку, – сообщила Люся. -Как я без него справлюсь? Рук не хватит на все дела. Вот сейчас, например, надо в магазин сгонять, кое-что прикупить, а ребёнка с кем оставить? Может, посидишь, Федь, присмотришь за Сережкой?

Федя согласился.

Серёжка вел себя тихо, спокойно. Он видел Федю раньше и привык к нему. А Федя за это время даже успел выучить к завтрашним занятиям пересказ текста на английском языке и законспектировал часть работы Владимира Ильича Ленина "Материализм и эмпириокритицизм".

Люся вернулась через час с двумя сумками, доверху набитыми едой.

–Вот уложу Серёжку через полчасика спать, – сказала Люся. – А потом ... может посидишь со мной на кухне? Поболтаем?

И Люся извлекла из сумки бутылку вина.

Федя помнил те вечера, когда его родители сидели на кухне под красным абажуром и ужинали. Этот ритуальный прием пищи раздражал Федю. Они не ели, а священнодействовали. Во время войны семьи Фединых родителей депортировали в немецкие поселения на Урале. В ссылке они прошли через страшный голод, но выжили. В пятидесятые годы были реабилитированы и вернулись в Москву. Отношение к еде как к самому главному осталось на всю жизнь. Теперь родителей нет. Какое страшное слово "нет"! А ведь их и вправду больше нет. Не существует. Они исчезли, растворились, их тела сожжены. Федя видел в крематории, как гроб исчезал в огне и дверцы медленно закрывались под звуки органа. А как же бессмертная душа? Да где ж её искать?

Теперь за Федю уже некому было заступиться. А надо ли было вообще заступаться? Ведь это он совершал неправильные поступки и должен был сам отвечать за них. Но родители всегда брали на себя его вину. Может поэтому их так рано не стало?

–Ну, так как? Посидим? – повторила Люся и подмигнула.

Минут через 40, когда Федя заканчивал задание по аналитической геометрии, дверь его комнаты приоткрылась и вошла Люся. На ней был короткий шёлковый халат голубого цвета, шелковые чулки, черные лакированные туфли. Глаза были сильно подведены, губы обильно накрашены. Она походила на официантку из провинциального привокзального ресторана.

–Серёжа заснул, – сказала Люся. – А я накрыла стол на кухне. Идём?

Федя не узнал кухню. Она преобразилась и напоминала ту, которой была при живых родителях. Исчезли верёвки с бельём, всё было как-то прибрано и очень уютно. А главное, под потолком снова висел тот самый красный абажур.

–Узнаёшь? – спросила Люся. – Мы его тогда сняли. Он мешал сушить бельё. Я подумала, что тебе будет приятно, чтобы всё выглядело, как раньше.

–Спасибо. А ты знаешь, я даже не устраивал поминок по родителям, – признался Федя. -Не с кем было. Бабушка и дедушка давно умерли, а других родственников нет.

–Так давай помянем, – и Люся наполнила бокалы красным вином. – Я кулинарный техникум закончила. Работала официанткой в Подмосковье, в Балашихе. Там и Кольку повстречала, в нашем привокзальном ресторане. Он в Балашиху от своего завода в командировку приезжал. Их завод электрооборудование выпускает. Ну, помянем твоих родителей. Земля им пухом.

Они выпили.

–Куда люди уходят? И что от них остаётся? – произнесла задумчиво Люся. – Вот мы. Живём в их комнате и ничего не чувствуем, как будто никто до нас там не жил. Я ж хотела писательницей стать. Но мама сказала, что такая профессия не прокормит. Она посоветовала пойти в кулинарный техникум. Всё ближе к еде. Для поколения пережившего войну и голод главное, чтобы не было войны и голода. А нам, послевоенному поколению, этого уже мало было. Нам духовной пищи хотелось. На стадионы ходили поэтов слушать. Вознесенского там, Евтушенко.

И Люся начала рассказывать про своё творчество, подливая Феде вино в бокал и пододвигая тарелки с едой. Федя слушал, пил, ел, снова пил и даже не заметил, как Люся оказалась у него на коленях.

–У тебя есть девушка? – спросила она. -Нет? А была?

Федя что-то пробормотал. Губы не слушались, а язык распух и одеревенел. Он смотрел на Люсю и не мог сфокусировать взгляда на её лице. Оно растекалось и дрожало, как отражение в воде.

-Вот он. Мы его в коридоре уложили, чтобы в чужую комнату не входить, – говорила Люся участковому милиционеру. -У нас ребёнок маленькой, а он вечно пьяный, приходит поздно, шумит. Муж ему замечание, а он мужу в глаз со всего размаха. А размах-то у него во какой! Коля, покажи лицо. Видите, синячище! Вы уж оградите нас от этого молодого хулигана. Он в институте учится. Напишите туда, кому следует, чтоб его проработали по комсомольской линии. Он и имя себе самовольно изменил. По паспорту Фердинанд, а называет себя по-русски, Федя. Немец, а притворяется русским. Может шпион?

–Я слышал от соседей, что он и раньше привлекался за воровство. Нечестным путём как-то избежал колонии, – вступил в разговор Коля. – Все его подельники срок отбывают, а он на свободе и продолжает хулиганить. Мы, как пострадавшая сторона, требуем оградить нас от нарушителя норм советского общежития. Хорошо бы ему в армии послужить, ума набраться. Мне так армия очень даже помогла. Сделала из меня настоящего человека, строителя коммунистического завтра.

–А можно где-нибудь тут за стол присесть? – спросил участковый. -Бумаги заполнить.

–Конечно. Проходите на кухню, -предложила Люся.

Вся кухня была завешана пелёнками и бельём, сохнувшим на верёвках. Сквозь это белье и пелёнки просвечивала тусклая лампа, свисающая с потолка на изогнутом проводе.

–Уж извините за пелёнки. Маленький ребёночек, – устало улыбнулась Люся.

–Да. Вам побольше жилплощади не помешало бы, -заметил участковый, усаживаясь за кухонный стол.

На этот раз уже никто и ничто не могло помешать отчислению Феди из института «за очередной пьяный дебош».

Федя не мог вспомнить, что с ним произошло в тот вечер. Соседи теперь вели себя совершенно иначе. Они не здоровались, не разговаривали с ним, избегали его. И Федя поверил, что он действительно совершил что-то ужасное. Ему было неловко и стыдно перед людьми. Он будто бы в пьяном виде домогался Люси, а потом жестоко избил Колю. Федя видел следы побоев на Колином лице, но ничего не помнил

–Не надо было пить, – сокрушался Федя. – Как выпью, обязательно что-нибудь да натворю!

И действительно, Феде припомнили и ограбление магазина, и драку на танцах, и инцидент в институтском гардеробе. Ему сказали, что хорошо ещё обошлось отчислением из института. Могли ведь и уголовное дело завести.

Не дожидаясь весеннего призыва, Федю забрали в армию.

Мериковы взяли на себя квартплату за Федину комнату на время, пока он служит. Федя обещал Мериковым отдать деньги, как только демобилизуется и начнёт работать.

Федю отправили служить на дальневосточную границу, на атомной подводной лодке сроком на три года.

Когда Федя пришел в военкомат, то у входа он увидел Скрипченко.

–Здравствуйте, Леонид Олегович,– поздоровался Федя.

–Здравствуй! А я тебя ищу, – сказал Скрипченко. -Что же ты сразу ко мне не обратился? Ты ж теперь сирота получается. И заступиться за тебя некому. А я бы тебе помог. Тебя бы не отчислили. А теперь, брат, поздно. Ну-ка, расскажи, что произошло там у вас в квартире. Спинным мозгом чую, история дурно пахнет.

И Федя рассказал, что помнил.

–Ладно. Раз уж так вышло, служи – не тужи. Не ты первый, не ты последний. А я тут разберусь с твоими соседями. Проведу своё расследование, – пообещал Скрипченко. -Много ещё всякой мрази ходит по земле вокруг. Чувствую, разыграли тебя. Разберёмся и накажем виновных. А сейчас слушай сюда, как себя вести в армии, чтобы выжить.

Молодая семья из Подмосковья, Люся, Коля и маленькой Серёжа, заняли освободившуюся комнату. Они поставили туда новую двуспальную кровать, а с ребёнком в другой комнате теперь жила Люсина мама. Она уволилась из аптеки в Балашихе, где работала фармацевтом.

Молодые супруги часто и с большим удовольствием обсуждали, насколько удачно они провернули это дельце. И только Коля сокрушался, что уж слишком сильно Люся ударила его в глаз. А Люся оправдывалась, напоминая, что торопилась. Ей надо было успеть сменить декорацию: убрать со стола еду, снять абажур, снова развесить сохнущее бельё и переодеться.

–Вся организационная часть дела лежала на мне,– напомнила она мужу. -Ты только и делал, что ждал на улице под окном. Кроме того не забывай, что этого дурака Федьку разговорила я, а не ты. Мне он рассказал про свои художества в институте. И это я придумала инсценировать пьяный дебош, а потом сообщить через милицию в институт, чтобы этого дурака отчислили и забрали в армию. Я идейный вдохновитель операции, а тебе выпало только походить с подбитым глазом. Так что не ной. Ты мне ещё должен. Надо было тебе для правдоподобия и второй глаз подбить, и ногу сломать. Да ладно, не дергайся! Пошутила я. Иди ко мне. Проверим новую кровать на прочность.

Они не опасались возвращения Феди из армии. К тому времени завод, на котором работал Коля, должен был выделить им, как острым очередникам, отдельную двухкомнатную квартиру. Тем более, что в их семействе ожидалось пополнение.

Через полгода Федя получил от Скрипченко письмо. Письмо было коротким, как телеграмма. Всего несколько фраз.

"Фердинанд!

Подозрения относительно твоих соседей подтвердились. Что мог, сделал. Уезжаю из Москвы. Служи отчизне со спокойной совестью.

Майор Скрипченко Л.О."

Затем пришло подробное письмо от Юры.

Родители, вносившие квартплату за Юрину комнату, как-то раз заглянули к нему. Они удивились, обнаружив, что в его комнате живут незнакомые люди. Мериковы заявили в милицию. Но тут всплыло постановление Моссовета "О праве определённых групп граждан со стеснёнными жилищными условиями занимать временно пустующие помещения в коммунальных квартирах". Федины соседи, судя по предоставленным ими справкам, подпадали под эту категорию граждан. А участковый, со своей стороны заверил, что как только Федя демобилизуется из рядов вооружённых сил, то его комнату сразу освободят. Причем квартплату, электричество и газ будут оплачивать фактически проживающие в комнате граждане. Такой оборот дела с квартплатой вполне устраивал Юриных родителей, и конфликт, казалось, был исчерпан. Но тут в ситуацию вмешался майор Скрипченко.

Леонид Олегович навёл справки о каждом из членов семьи соседей. Ему стало известно, что мать Люси, работая в Балашихе в аптеке, подозревалась в хищении медикаментов. Её вроде бы поймали с поличным, но дело замяли, так как она тут же уволилась и уехала из Балашихи в неизвестном направлении. Говоря другими словами, пустилась в бега. Скрипченко выяснил, что последним медикаментом, украденным матерью Люси, был клонидин. Это произошло ровно за день до "Фединого дебоша". Скрипченко сопоставил имеющееся в литературе описание состояния человека после приёма клонидина с тем, что ему рассказал Федя о собственных ощущениях. Симптомы совпадали.

Собрав документы, Скрипченко зашел в гости к Фединым соседям. Он рассказал им о результатах своего расследования. Соседи, особенно мать Люси, оказались людьми понятливыми и практичными. Материалы, собранные майором Скрипченко с лёгкостью тянули на тюремный срок. Люся поинтересовалась, не может ли он продать им эту информацию. Скрипченко ответил, что продать может. У Люсиного мужа, как опять же выяснил Скрипченко, имеется кирпичный дом и земельный участок в городе Электроугли. Скрипченко предложил оформить ему дарственную на этот дом и участок. Коля психанул. Он размахивал руками и кричал, угрожая подать в суд за шантаж. Но, получив от Люси в глаз, сразу затих. В соседней комнате заплакал Сережка, и предложение Скрипченко было принято единогласно.

Впрочем, тогда об этих подробностях Федя ещё не знал.

Через 3 года, демобилизовавшись, Федя обменял свою московскую комнату на однокомнатную квартиру во Владивостоке. Он не хотел оставаться в Москве. Слишком много негативных воспоминаний было связано у него с этим городом. Кстати, своих прежних соседей по квартире Федя не застал. Они получили отдельную двухкомнатную квартиру и съехали. Теперь в их комнате проживал какой-то мужчина.

Федя позвонил Юре ещё из Владивостока, но как-то неопределённо договорился о встрече, и они не встретились. Федя сделал это умышленно. Так его учил майор Скрипченко. Чтобы выжить в новой обстановке, надо забыть о прежней жизни и полностью раствориться в новых обстоятельствах.

Как-то раз, перелетая на самолете из Москвы во Владивосток, а затем из Владивостока в Москву, Федя вспомнил, как в юности они с Юрой пытались экспериментально проверить, вращается ли земля или нет. Федя не забыл и про скорость в 230м/сек, с которой должен перемещаться объект на поверхности Земли, если она вращается. Помнил Федя и крейсерскую скорость самолета ТУ-154, равную примерно 250 м/сек. Получалось, что при полете из Москвы во Владивосток самолет должен лететь относительно поверхности Земли со скоростью 480м/сек, а при полёте из Владивостока в Москву со скоростью 20м/сек.

И вот теперь, спустя многие годы Феде представилась реальная возможность экспериментально проверить гипотезу о вращающейся Земле. Исключительно ради смеха, Федя засек время. И получилось, что продолжительности полётов из Москвы во Владивосток и из Владивостока в Москву оказались практически одинаковыми.

–Вот вы и попались, обманщики-ученые! Доказано! Земля не вращается, – победно улыбаясь, подумал Федя. – Но зачем понадобилось обманывать человечество? Какая и кому от этого выгода?

Федя ещё некоторое время размышлял над этим интересным, но бесполезным вопросом, и не заметил, как задремал. Он снова летел во Владивосток.

Федю разбудили, когда самолет пошел на посадку. Странно, но проснулся Федя уже с другой мыслью. И это была мысль о необходимости иммигрировать из страны.

Мысль назойливо вертелась в его сознании. За всю дорогу от аэропорта до его новой однокомнатной квартиры Федя никак не мог избавиться от неё.

–Хорошо, – согласился он с настойчивой мыслью. -Уеду, но куда, в какую стану? Я даже не владею ни одним иностранным языком.

И тут мысль об иммиграции сменилась другой мыслью о том, что надо получить полезное для будущего образование. Вот так Федя и поступил в Дальневосточный педагогический институт по специальности педагог иностранных языков.

Через 5 лет он окончил учебу с красным дипломом и пошел работать в одну из средних школ города Владивостока учителем английского языка. А ещё через 2 года Федя стал директором этой школы.

Всё это время Федя, следуя совету майора Скрипченко, ни с кем из своих прежних друзей не общался. Он лишь вернул почтовым переводом денежный долг Мериковым по квартплате за три года. Федя не знал, что Мериковы платили только в течение последних 7-ми месяцев.

Но вот, будучи как-то вызванным в Москву в Министерство среднего образования на совещание директоров школ СССР, теперь уже Федор Карлович, решил позвонить своему давнему другу.

Юра обрадовался, и беседа у них получилась долгая и трогательная. Юра сообщил, что они с Юлей поженились ещё на пятом курсе института. Во время защиты диплома у Юли начались схватки, родился мальчик. Его назвали Степан. Юра звал зайти в гости, но Федя через час улетал во Владивосток. И это было правдой.

–Как-нибудь в следующий раз обязательно зайду, – пообещал Федя. -Да, кстати. Я теперь часто летаю на самолетах из Владивостока в Москву и обратно. И я проверил. Время полета примерно одинаковое. Так что, похоже, Земля не вертится.

–Я так и думал! – воскликнул Юра.

И приятели долго смеялись.

ГЛАВА 3

70-ые годы складывались для Юры удачно и в отношении карьеры, и в семейной жизни. После окончания института Юра по распределению попал в конструкторское бюро. Юля, просидев дома с сыном год, пошла работать в НИИ младшим научным сотрудником. Родители Юры к тому времени уже вышли на пенсию и с удовольствием возились с маленьким Стёпкой.

Юра ещё в студенческие годы активно занимался общественной работой по комсомольской линии. Его хорошо знали в горкоме ВЛКСМ. Очень скоро Юру избрали секретарем комсомольской организации конструкторского бюро. Через год специально под Юру из горкома пришла анкета на кандидата в члены КПСС. Ещё через год Юру приняли в члены КПСС.

Отработав после окончания института положенные три года, Юра перешёл в горком комсомола на должность инструктора в отдел агитации и пропаганды. На новой работе Юра проявил себя с наилучшей стороны и довольно быстро вырос до заместителя начальника отдела.

И расти бы ему на том горкомовском комсомольском огороде дальше, но подвернулось предложение перейти на работу в Моссовет. Тем более, вырос ведь Юра из комсомольского возраста. И он согласился. Вот там -то, в Моссовете Юру и застала перестройка.

Опытные работники Моссовета, теперешние коллеги Юры, поговаривали о скором введении талонов на еду. По всему чувствовалось приближение голода.

–Каков твой дружок! – воскликнула Юля, размахивая письмом. -Иммигрировал в США! Никому ничего не рассказывал, всё шито-крыто. Ведь Федька приезжал к нам полгода назад. Весь вечер болтали. И ни словом не обмолвился! Жук!

–Может он тогда ещё не думал об иммиграции, – предположил Юра.

–Ну да, вот так сразу, вступило в голову, взял и уехал. Документы месяцами оформляют, -возразила Юля. – Может он для этого и приезжал в Москву. Рассольник будешь?

–Нет. Я на работе поел, – ответил Юра. -И в каком городе он там живет?

–В Нью-Йорке, – сказала Юля. -Женат на богатой вдове. Да что я тебе буду пересказывать. Сам читай. Я бы никогда из родной страны не уехала. Где родился, там и пригодился. Хотя, что с него взять? Одно слово, немец. Фердинанд Карлович Мах.

И тут Юру осенило.

–Да это розыгрыш. Ты что, Федьку не знаешь? – рассмеялся Юра, разглядывая письмо. -Хотя, навряд ли. Штампы, кажется, настоящие. Есть обратный адрес. Надо бы написать ответ.

–Напиши-напиши, – сказала Юля. – Я тебе передачки в тюрьму носить не буду. Сейчас не понятно в какую сторону качнётся политический маятник. Этот Горбачев такое говорит! Такое творит! По-моему, его скоро скинут. Если его не остановят, он развалит СССР. Ты посмотри, в Нагорном Карабахе начались боевые действия. Стреляют, взрывают, убивают! Если на Кавказе начнётся настоящая война, то это надолго. Горбачёву надо было бы поторопиться и замирить враждующих, пока не разгорелось, а он ничего не предпринимает. Это во-первых. Во-вторых,. Разрешили кооперативам обналичивать безналичные деньги государственных предприятий. Производство не растёт, объём импорта товаров не растет, зато денежная масса в стране увеличивается. Это же верный путь к инфляции. Денег много, а товаров нет. И в-третьих. Горбачёв перессорил между собой всю интеллигенцию. Раньше наша интеллигенция была сплочённой, монолитной и представляла для власти реальную угрозу.

Тут Юля замолчала и пристально посмотрела на Юру.

–Слушай, если бы не твои усы и бородка! -Юля прищурила глаз. – Ну, ты прямо вылитый Горбачев. Ещё бы это пятно на лоб – и не отличить. И комплекцией похож. Может тебе пойти устроиться к нему в дублёры? Или как они там называются у политических деятелей? Двойники?

–Я уже и сам это заметил. Поэтому и отрастил усы с бородой, – сказал Юра.

Тут он соврал. Сходство с генсеком заметила бабушка Таня ещё год назад.

–Чувствую приближение оттепели, политического послабления, – говорила бабушка. -Такое в этой стране иногда случается. Смотри, не упусти момент. Как только железная дверь приоткроется, успей прошмыгнуть на Запад. Может, и Славика в Америке найдёшь. Привет ему от меня передашь. Я уж не доживу, но верю, границы откроются. Так что, не упусти своего шанса. В этой стране никогда жизнь не наладится. И знаешь почему? Потому что народ привык жить по-скотски. Даже если ему создадут человеческие условия, всё равно сам всё испоганит, испахабит и превратит снова в хлев. А сейчас тебе надо бы усики отрастить и бородёнку отпустить. Больно похож ты на этого, теперешнего, на Горбачева. Опасное сходство. Лучше, чтобы его скрыть.

Юра пошел в свою комнату, сел за письменный стол, извлёк из конверта письмо, развернул сложенный вдвое лист и сразу узнал характерный Федин почерк. Вот что он писал.

"Привет, Юра!

Пишу тебе из Нью-Йорка. Не ожидал такого от меня? Я и сам ещё не полностью осознал. Мы переписывались с этой американкой два года. Она самостоятельно изучает русский язык. Наша страна сейчас в центре мирового внимания. Учить русский у них модно. По России мчится тройка: Мишка, Райка, Перестройка. Вообщем, приезжала эта американка сюда ко мне во Владивосток в гости. Мы сразу сошлись духовно и всем остальным, что ниже. Я эмигрировал. Всё! Мосты сожжены. Приезжать, наверное, буду, но только по делам. У Мелании тут в Америке крупный бизнес (какой точно, я ещё не разобрался), но понял, что бизнес связан с едой. А у вас, насколько я понимаю, грядёт голод. Так что, может, скоро увидимся – привезу гуманитарную помощь в осажденную коммунистами страну. Как можно так издеваться над своим же народом! Здесь в США всё налажено! Все при деле, всё в наличии. А у вас... Тьфу! Хочу поскорее забыть эту скотскую советскую жизнь. Ты представь, мне даже нечем было накормить Меланию, когда она приезжала ко мне во Владивосток в гости. Магазины пустые. Так, собрал по знакомым. У кого ломтик колбаски, у кого кусочек сыра. Бедность! Искусственно созданные бедность и голод. Жалею я Вас. Хотя, ты, наверное, нормально жуёшь. Молодец. Пристроился к моссоветовской кормушке. Ладно. Пока. Нет времени. Полно дел. В Америке бездельников не любят. Пиши. Твой друг Фердинанд Мах.

P.S. Кстати, тоже плюс. Наконец, могу называться своим настоящим именем."

-Да. Всё оказалось правдой. Почему же он мне ничего не говорил? Боялся, что донесу на него в органы? – размышлял Юра и даже обиделся на Федю за то, что тот был такого низкого о нем мнения.

Но обижался Юра недолго. 7-го июля 1988 года ведущий мировой аукционный дом Соттбис собрался провести в перестроечной Москве первый международный аукцион картин художников русского и современного советского авангарда. Юру включили в совместную международную комиссию по организации этого беспрецедентного мероприятия. Юре предстояло вместе с искусствоведами из Соттбис пройтись по мастерским художников и отобрать картины для участия в аукционе.

Юра поспешил рассказать о предстоящей работе бабушке Тане. В то время она лежала в больнице. Здоровье бабушки резко ухудшилось, когда полгода назад умер её третий муж, Илья Ефимович Крапивин. Они успели обвенчаться.

–Приоткрывается железная дверь, – сказала бабушка. – Я говорила тебе, что так будет. Это твой шанс, твоя свобода. Не упусти. Измени свою жизнь. И не держись за Юльку. У меня три мужа было. Только так и можно по-настоящему узнать людей. Жизнь шире, чем может показаться. Теряя в одном, приобретаешь в другом. Хотя, если бы не разлучили нас тогда со Славиком, то никого мне и не надо было бы больше. Думаю и ему никто не был бы нужен. Где же он сейчас живет, где обитает? Чувствую, что жив. И кажется мне, что умрем мы с ним в один день.

Юра уходил из больницы с нехорошим предчувствием.

На работе Юре вручили список художников, мастерские которых он должен посетить вместе с искусствоведом из Соттбис для предварительного отбора картин на аукцион.

Первым в списке значился художник Леонид Пурыгин.

То, что Юра увидел на картинах Пурыгина, повергло его в смятение. Для Юры, воспитанного в относительно строгой пуританской атмосфере, тщательно прорисованные Пурыгиным половые органы были оскорбительны. Юре стало стыдно за этого художника перед иностранным искусствоведом. Тем более, что искусствовед была женщиной.

–Решит ещё, что у нас тут все художники извращенцы, – подумал Юра.

Но представительница Соттбис пришла в полный восторг от этих картин, которые она назвала неизвестным Юре термином "арт-брют". Юра чувствовал, как его уши и щёки краснеют от стыда. Ему было неловко и от этих изображений на картинах и от того, что он необразован в художественном плане. Да, он не понимает современную живопись. Вот картины Репина и Айвазовского Юра понимал, а совершенную живопись – ну, никак!

–Зачем меня вообще засунули в эту комиссию? – думал он. -На посмешище зарубежным искусствоведам?

Юра не мог наладить элементарной беседы с художниками, потому что просто не знал, о чем с ними говорить. А вот искусствовед из Соттбис прямо-таки безостановочно тараторила, причем по-русски и почти без акцента. Художники отвечали ей. Она снова спрашивала. Они спорили. Юра же молчал, краснел, ничего не понимал и ощущал себя лишним. Хотя одну вещь он понимал очень хорошо. Если что-то пойдёт не так, голову снимут именно ему. В перестроечной Москве это означало потерю продовольственных привилегий. А Юра не собирался обрекать себя и свою семью на полуголодное существование.

–Картины художника Пурыгина не пойдут, – твердо заявил Юра. – Что он изображает? В СССР, как известно, секса нет.

–Нет, так будет, – засмеялась искусствовед. – Я отбираю картину "Пипа" и картину "Молох". А Ваша функция, господин Мериков, только сопроводительная. Хотя я и без Вас могу обойтись.

Юра впервые услышал, как к нему обратились, приставив к фамилии слово "господин". От этого он покраснел ещё гуще.

–Вот Вы, господин Мериков, знаете художника Иеронима Босха? – спросила искусствовед.

–Я не помню всех художников, кого мы сегодня должны посетить, -сказал Юра. -Разрешите, я в списочек загляну?

Юра распахнул папку, а художники заржали, как кони.

–Этот человек давно умер, поэтому мы к нему сегодня не поедем. – улыбнулась искусствовед.

–Да слышал я про Босха, просто я плохо запоминаю иностранные имена. Я даже ваше имя запамятовал, – признался Юра.

–Стелла меня зовут, – напомнила искусствовед. – С двумя "л". Потому что с одним "л" – это разновидность памятника. А Босх – это западноевропейская классика. Очень дорогая. Пурыгин гениально продолжает линию Босха. Я уверена, что ваша страна ещё будет гордиться им.

–Это советский чиновник. Что с него взять? Ему главное с хлебной должности не слететь, вот он и перестраховывается, – заметил один из художников. Он хотел сказать что-то ещё, но его вытолкали в коридор.

–А где сам Пурыгин? – спросила Стелла.

–Он в соседней комнате спит. Его лучше не будить, пока не проспится, – посоветовал другой художник, который встал на место предыдущего. – В запое он.

–Вот видите с кем Вы связываетесь! – ввернул Юра. – Он Вас точно подведёт. С алкоголиками вообще нельзя иметь никаких дел. Поедемте лучше к проверенным профессиональным артистам. Вот у меня тут по списку идёт заслуженный художник СССР, фронтовик.

Но Стелла не послушала Юру. Она отправилась в соседнюю комнату будить Пурыгина. Юра последовал за ней, но один из художников встал в двери и загородил выход.

–Вас же просили не мешать работать, – сказал он, когда Юра попытался пролезть у него под рукой. – Сидите тихо и не встревайте.

Юра огляделся. В мастерской, кроме того, что стоял в дверях, находилось ещё четыре мужика. Все довольно грозного независимого вида, как лесорубы, бородатые и волосатые, в джинсах и, казалось, слегка нетрезвые.

–Сиди тут и не рыпайся, -пробасил кто-то за Юриной спиной.

–Я хочу выйти на улицу, раз я тут не нужен, – сказал Юра. – Пропустите меня.

–Хорошо, катись. Я тебя провожу, – ответил художник и повел Юру тёмным коридором, по прогибающимся половицам до двери, которую он долго не мог отпереть, щёлкая ключом в замке.

–Слушай, мужик, – неожиданно спросил художник. – А ты там по своим каналам можешь копченую колбасу достать? Финскую. Золотой сервелат. Три палки. А? Сколько будет стоить?

–Я такими вещами не занимаюсь, – отрезал Юра.

–А какими вещами ты занимаешься? – продолжал художник. – Джинсами фарцуешь? Левайс или вранглер можешь достать?

–Я не спекулянт, – занервничал Юра. – Выпустите меня отсюда, пожалуйста.

–А за границу часто мотаешься? – не унимался художник. – Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" можешь привезти?

–Прекратите Ваши антисоветские провокации, – стараясь звучать как можно строже, произнес Юра.

–А чего? И спросить уже нельзя? – фыркнул художник.

И тут из глубокого коридорного мрака донесся протяжный многоэтажный мат.

–О! Лёню разбудили, -художник пошел прочь, растворяясь в темноте.

–Как бы эти алкаши не надругались над иностранкой. Это ж международный скандал! Скажут, что я виноват. Не доглядел. Надо бы вернуться. Нельзя Стеллу оставлять там одну,– подумал Юра.

Как завораживающе звучен бывает русский мат! Как лихо, легко, сочно вертится и слетает очередное смачное словцо! Какая силища чувствуется, какой круговорот энергии! В каком ещё языке услышишь подобные кружева? Да, наверное, в любом, если этот язык родной.

Юра вошёл в комнату, готовый броситься на защиту иностранки от посягательств пьяной советской богемы. Но он увидел вполне мирную картину. Один бородатый мужик лежал на диване. Другой, очень похожий на первого, стоял рядом. Стелла сидела на краю дивана и тихим голосом повторяла матерные слова, которые выкрикивал тот, что возлежал. Было похоже, что Стелла заучивала эту непотребщину наизусть.

–Замолкни, Лёня. Вот к тебе мужик из органов пожаловал, – произнес тот, что стоял.

–Я не из органов. Я – из Моссовета, – уточнил Юра.

–А-а-а, – разочаровано протянул лежащий на диване. – Тогда сгоняй в магазин. Водка закончилась.

–Пойдёмте отсюда, Стелла, пока этот Пурыгин Вас не избил. Я отвечаю за Вашу безопасность. – Юра решительно схватил Стеллу за руку и рывком поднял с дивана. Она ахнула от неожиданности.

И тут бородатый художник, тот, что стоял, как– то ловко ухватил Юру за запястье и очень больно вывернул его. Юра отпустил Стеллу, а бородатый вывел Юру из комнаты в тёмный коридор.

–Что-то ты мужик заврался, – сказал бородатый. -То говоришь, что отвечаешь за её безопасность, а то говоришь, что ты не из органов безопасности?

Прижав Юру плечом к стене, художник поднёс к его лицу удостоверение и подсветил его невесть откуда взявшимся фонариком.

–Теперь понял, кто тут отвечает за безопасность? – спросил бородач. -Я удивлён, что Вас не проинформировали об операции.

–Меня действительно не проинформировали, – пробормотал Юра.

–Так вот, информирую Вас, товарищ Мериков. Ведите себя тихо и не мешайте работать. -Художник поправил отклеившуюся бороду. – Нам эти картины Пурыгина тоже не менее Вашего противны. Но есть решение наверху "не препятствовать специалисту из Соттбис". Пусть почувствует дух гласности, плюрализма и перестройки. Вам всё понятно?