Текст книги "Власть и оппозиции"

Автор книги: Вадим Роговин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Под влиянием подобных установок руководители некоторых губернских и краевых организаций стали давать обязательства по завершению коллективизации к лету 1931 года. Однако и эти сроки были признаны недостаточными. Молотов выдвинул установку, согласно которой сплошная коллективизация должна быть завершена в основном летом 1930 года на Северном Кавказе, а осенью того же года – и в ряде других регионов. «В теперешних условиях,– заявил он,– заниматься разговорами о пятилетке коллективизации, значит заниматься ненужным делом. Для основных сельскохозяйственных районов и областей… надо думать сейчас не о пятилетке, а о ближайшем годе» [280]. Под влиянием этой авантюристической установки многие руководители местных организаций, вернувшись с пленума, провозгласили лозунг «бешеных темпов коллективизации».

В резолюции пленума «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства» был провозглашён курс «на решительную борьбу с кулаком, на выкорчевывание корней капитализма в сельском хозяйстве, на быстрейшее объединение индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств в крупные коллективные хозяйства» [281]. Пленум пересмотрел утверждённые всего полгода назад контрольные цифры на 1929/30 год в сторону резкого увеличения темпов коллективизации. За год посевные площади колхозов планировалось увеличить в 3,5 раза, а совхозов – почти в 2 раза. В результате этого предполагалось «получить от обобществлённого сектора из урожая 1930 г. свыше 50 % товарного хлеба внедеревенского оборота (против 43 % товарного хлеба, намечавшегося пятилетним планом для урожая 1933 г.), что… должно означать изжитие хлебных затруднений и разрешение в основном зерновой проблемы» [282].

Главной задачей Сталина на пленуме было добиться полной капитуляции тех членов ЦК, которые на предыдущем, апрельском пленуме голосовали против резолюции, осуждавшей бухаринскую группу, и тем самым обречь «тройку» на полную изоляцию. Эта задача приобрела особую актуальность после подачи 12 ноября «тройкой» заявления пленуму.

Это заявление показывало, что «тройка», молча воспринимавшая все выпады в свой адрес в период между пленумами, решилась апеллировать к Центральному Комитету с протестом против недопустимых методов борьбы, применявшихся против неё. Авторы заявления не только не признавали приписываемых им «ошибок», но подчеркивали, что ни в коей мере не могут согласиться с характеристикой их взглядов в печати и не считают себя представителями «правого уклона». Они с возмущением писали об использовании в борьбе с ними «недостойных выпадов» и «исключительно гнусных оскорблений». С особым негодованием в заявлении говорилось об «обстреле т. Бухарина на основе цитат 1925 года». Авторы напоминали, что намного более мягкая критика ленинградской оппозицией тех же самых взглядов Бухарина была охарактеризована большинством Политбюро, включая Сталина, как «смехотворные сплетни… формально против Бухарина, по существу против ЦК».

Напоминая, что Бухарин был «одним из инициаторов поворота на XV съезде нашей партии против кулака», «тройка» заявляла, что она солидаризуется с основными аспектами «генеральной линии», поддерживает намеченные высокие темпы индустриализации и коллективизации (включая новые контрольные цифры, которые предлагалось принять пленуму) и выступает за «беспощадную борьбу с кулачеством».

Основным своим разногласием с большинством Политбюро и ЦК «тройка» считала разногласие по вопросу о чрезвычайных мерах. Она утверждала, что при предлагавшихся ею на апрельском пленуме методах «проведения генеральной линии партии мы могли бы достигнуть желательных результатов менее болезненным путём». Применение чрезвычайных мер, отмечалось в заявлении, обусловило «некоторое недовыполнение плана по сельскому хозяйству» и толкнуло часть середняков «в сторону зверски сопротивлявшегося кулака». «Тройка» выражала уверенность, что рост колхозов и совхозов сделает в будущем году чрезвычайные меры излишними, в силу чего разногласия между нею и большинством Политбюро «снимаются». Не предвидя объявления «сплошной коллективизации» она заявляла, что «вопрос о необходимом подъёме индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств ещё не снят» [283].

Заявление от 12 ноября Н. К. Крупская расценила как громадный шаг «тройки» навстречу позиции большинства ЦК. Однако основная часть выступавших на пленуме, требовавшая от «правых» полной капитуляции, подвергла авторов заявления новым издевательствам. Так, Варейкис заявил, что «жалки, смехотворны потуги слепковых, айхенвальдов и им подобных спасти теоретическое знамя т. Бухарина».

В краткой резолюции пленума «О группе т. Бухарина» (опубликованной, как и все другие «партийные документы» о борьбе с бухаринцами лишь в 1933 году) заявление «тройки» квалифицировалось «как документ фракционный, как фракционный маневр политических банкротов, аналогичный „отступательным“ маневрам троцкистов, не раз использовавших свои якобы примирительные заявления, как метод подготовки новых атак на партию». Резолюция указывала, что Бухарин, Рыков и Томский отказываются признать ошибочность своих взглядов, изложенных в платформах от 30 января и 9 февраля и осуждённых апрельским пленумом, «как несовместимые с генеральной линией партии». Робкие утверждения «тройки» об отрицательных последствиях чрезвычайных мер квалифицировались в резолюции как «демагогические обвинения», бросаемые партии, и подготовка «новой атаки на партию и её ЦК». Столь же сдержанное положение о том, что апрельский пленум обвинением «тройки» в правом уклоне поставил её «в неравноправное положение в составе партии и её руководящих органов» расценивалось как недопустимая попытка авторов «противопоставлять себя Политбюро, как равноправная сторона, „свободно“ договаривающаяся с партией», как стремление к «легализации фракционной группировки правых уклонистов, лидерами которых они являются».

Исходя из всех этих квалификаций, пленум постановил вывести из состава Политбюро Бухарина, «как застрельщика и руководителя правых уклонистов» и предупредил Рыкова и Томского, а также Угарова (единственного члена ЦК, не отмежевавшегося на пленуме от «тройки»), что в «случае малейшей попытки с их стороны продолжить борьбу против линии и решений ИККИ и ЦК ВКП(б) партия не замедлит применить к ним соответствующие организационные меры» [284]. Против этой резолюции голосовали лишь Бухарин, Томский и Угаров (Рыков в голосовании не участвовал).

На следующий день после завершения пленума в «Правде» были опубликованы заявления членов ЦК, бывших руководителей Московской партийной организации Угланова, Котова, Михайлова и Куликова о разрыве с позицией Бухарина, Рыкова и Томского. Эти заявления, совершенно неожиданные для «тройки», были восприняты ею как «подчеркнуто враждебная демонстрация» по отношению к ней [285]. В заявлении Угланова и Куликова говорилось, что, оказавшись перед выбором: «поддерживать т.т. Бухарина, Рыкова и Томского или идти в ногу со всей партией», они избирают второй путь, тем более, что «истекший хозяйственный год и результаты хлебозаготовок показали, что мы ошибались» [286].

Оказавшись в положении полной изоляции, Бухарин, Рыков и Томский спустя неделю после завершения пленума выступили с заявлением, прямо противоположным по своему духу тому, которое ими было представлено пленуму. В этом заявлении, опубликованном в «Правде», говорилось, что в течение полутора лет у них были разногласия с большинством ЦК по ряду политических и тактических вопросов, которые они излагали в документах и выступлениях на пленумах ЦК. «Мы считаем долгом заявить,– указывалось далее,– что в этом споре оказались правы партия и её ЦК. Наши взгляды, изложенные в известных документах, оказались ошибочными. Признавая эти свои ошибки, мы, со своей стороны, приложим все усилия к тому, чтобы вместе со всей партией повести решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии и, прежде всего, против правого уклона и примиренчества с ним» [287]. Одновременно было опубликовано заявление Угарова о том, что он пришёл к убеждению об ошибочности своей поддержки бухаринской «тройки» на двух последних пленумах ЦК.

Этой капитуляцией «правых» был завершён охвативший семь лет процесс ликвидации коллективного руководства в партии, соединения в Политбюро самостоятельно мыслящих людей. Отныне политические дискуссии стали невозможны даже на уровне высшего партийного руководства.

Добившись капитуляции всех оппозиционных элементов в Центральном Комитете, Сталин выступил 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов с речью «К вопросам аграрной политики в СССР», где он сделал несколько важных «дополнений» к решениям ноябрьского пленума. Во-первых, он потребовал «насаждать в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов», что прямо толкало партийных руководителей на принуждение крестьян к вступлению в колхозы. Во-вторых, он впервые выдвинул лозунг о переходе «от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества, как класса» и расшифровал этот лозунг термином «раскулачивание», которое на протяжении всех предшествующих лет он объявлял недопустимым. В-третьих, он сделал далеко идущее предупреждение – о том, что когда нэп «перестанет служить делу социализма, мы её отбросим к чёрту» [288]. Таким образом, сталинская речь знаменовала новую резкую переориентацию политики в направлении экономического авантюризма.

Чтобы подвести теоретическую базу под новые лозунги, Сталин резко изменил свои суждения о перспективах развития индивидуального крестьянского хозяйства. В мае 1928 года он утверждал, что при проведении разумных организационных и агротехнологических мероприятий можно за 3—4 года поднять урожайность мелких и средних индивидуальных крестьянских хозяйств на 15—20 % и получить от них дополнительно не менее 100 млн. пудов товарного хлеба [289]. В ноябре того же года он высказывал уверенность в том, что поднять темп развития сельского хозяйства можно, в частности, через «поднятие урожайности и расширение посевных площадей индивидуальных бедняцко-середняцких хозяйств» [290]. В докладе же на конференции аграрников-марксистов он заявлял, что «наше мелкокрестьянское хозяйство не только не осуществляет в своей массе ежегодно расширенного воспроизводства, но, наоборот, оно очень редко имеет возможность осуществлять даже простое воспроизводство» [291]. Это утверждение понадобилось Сталину для объявления «сплошной коллективизации» единственным путём, способным обеспечить рост продукции сельского хозяйства.

Провозглашение Сталиным лозунгов сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса совпало во времени с шумной пропагандистской кампанией по поводу его 50-летия. Ранее подобные юбилейные кампании в партии не проводились. Теперь же все руководители партии выступили со статьями, содержавшими безудержные панегирики Сталину. В этих статьях впервые была изменена привычная партийная лексика: традиционное понятие «вожди партии» было вытеснено прославлением единственного вождя, «стоящего во главе коммунистического движения всего мира». Ради утверждения культа Сталина его соратники прибегли к беспримерной фальсификации истории партии. В приветствии ЦК и ЦКК Сталину говорилось: «Лучший ленинец, старейший член Центрального Комитета и его Политбюро… из непосредственных учеников и соратников Ленина, ты оказался самым стойким и последовательным до конца ленинцем. Ни разу на протяжении всей своей деятельности ты не отступил от Ленина как в своих теоретических принципиальных позициях, так и во всей практической работе» [292].

Мысль о том, что не было ни единого случая, когда Сталин расходился в своих взглядах с Лениным, настойчиво варьировалась во всех статьях партийных лидеров, появившихся на страницах юбилейного номера «Правды» и затем сведённых в отдельный сборник. Статьи Калинина «Рулевой большевизма», Орджоникидзе «Твёрдокаменный большевик», Кагановича «Сталин и партия», Микояна «Стальной солдат большевистской партии» и многие другие как бы соревновались друг с другом в лести и угодничестве. Но даже в ряду этих статей, где Сталин впервые именовался «дорогим вождем», «гениальным теоретиком» и т. д., особо выделялась беспримерным фальсификаторством статья Ворошилова «Сталин и Красная Армия» (переросшая впоследствии в книгу), которая положила начало версии о Сталине как творце всех побед гражданской войны. По словам Ворошилова, Сталин был «единственным человеком, которого Центральный Комитет бросал с одного фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее страшные для революции места» [293].

Вслед за этими статьями в адрес Сталина посыпались тысячи приветствий от «масс», подготовленных услужливыми местными аппаратчиками. Как подчеркивалось впоследствии в «Рютинской платформе», «у всякого большевика, не потерявшего ещё окончательно стыд и не позабывшего старых партийных традиций, вся эта комедия „коронования“ вызывала чувство отвращения и стыда за партию» [294].

Получив такое окружение, на которое можно было положиться в осуществлении самых авантюристических акций, Сталин открыл новую главу в истории партии и страны, официально именовавшуюся «наступлением социализма по всему фронту».

XV

Первый тур коллективизации

После ноябрьского пленума Сталин не созывал новый пленум ЦК в течение восьми месяцев. На протяжении этого периода развертывался первый тур сплошной коллективизации с его авантюристическим началом и позорным завершением. Все документы, касавшиеся этой крупномасштабной политической кампании, разрабатывались и принимались узкой группой аппаратчиков без утверждения их полным составом Центрального Комитета.

В проекте первого из этих документов, подготовленном комиссией Политбюро под руководством наркома земледелия Яковлева, отмечалось, что «безнадежно пытаться разрешить „кулацкую проблему“ выселением всей массы кулацкого населения в отдалённые края или тому подобными мероприятиями» [295]. Более того, комиссия считала возможным принимать часть кулаков в колхозы.

Комиссия предложила завершить коллективизацию большинства крестьянских хозяйств в основных зерновых районах за 2—3 года, в потребляющей полосе – за 3—4 года, в экономически отсталых национальных республиках – во второй пятилетке. Согласно этому проекту, коллективизации подлежали лишь основные средства производства при сохранении в собственности крестьянских семей мелкого инвентаря, коров и мелкого скота, обслуживающего потребительские нужды семьи. Однако Сталин внёс существенные поправки в эти относительно «умеренные» сроки и методы коллективизации. Этими поправками определялись первые директивы, направленные на места. Так, директива Колхозцентра от 10 декабря 1929 года предлагала в районах сплошной коллективизации добиваться обобществления рабочего скота и коров на 100 %, свиней – на 80 %, овец – на 60 %.

В принятом 5 января 1930 года постановлении ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» указывалось, что в районах Северного Кавказа, Нижней и Средней Волги коллективизация может быть «в основном закончена осенью 1930 г. или, во всяком случае, весной 1931 г.»; в других зерновых районах – «осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.». Посевная площадь, обработанная колхозами и совхозами, уже весной 1930 года должна была существенно превысить показатели, установленные пятилетним планом на 1933 год. Постановление требовало вести решительную борьбу «со всякими попытками сдерживать развитие коллективного движения из-за недостатка тракторов и сложных машин» [296].

Постановление ЦК от 5 января открыло серию обильных директив, направленных на форсирование коллективизации и раскулачивания. В передовой «Правды» под названием «Ликвидация кулачества как класса становится в порядок дня» содержался призыв «объявить войну не на жизнь, а на смерть кулаку и в конце концов смести его с лица земли» [297]. Претворением этой установки стали решения, разработанные образованной 15 января комиссией Политбюро под руководством Молотова: постановление ЦК от 30 января «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», постановления ЦИК и СНК от 1 февраля «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» и «О воспрещении самовольного переселения кулацких хозяйств и распродажи ими имущества». Эти решения отменяли в районах сплошной коллективизации действие законов об аренде земли и применении наёмного труда. За самовольное переселение кулацких хозяйств и распродажу ими своего имущества предусматривались жёсткие репрессивные меры.

Местные власти были наделены чрезвычайными полномочиями «вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных районов и краёв (областей)» [298]. Порядок раскулачивания и депортации был конкретизирован в секретной инструкции ЦИК и СНК от 4 февраля и в приказе ОГПУ от 2 февраля. В этих документах предписывалось в районах сплошной коллективизации конфисковывать у кулаков средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, производственные и торговые предприятия, продовольственные, кормовые и семенные запасы, наличные деньги и «излишки домашнего имущества». В этом и заключалось собственно раскулачивание, которому планировалось подвергнуть в среднем 3—5 % крестьянских хозяйств.

Кулаки, подлежавшие более суровым репрессиям, разделялись на три категории. К первой категории был отнесён «контрреволюционный кулацкий актив», особенно кадры действующих повстанческих организаций, которые подлежали заключению в концлагеря или расстрелу по приговору «троек». «Изъятие первой категории», которое предполагалось закончить к началу развертывания кампании по выселению кулаков, должно было распространиться на 50—60 тыс. чел. Семьи лиц, заключённых в лагеря или приговорённых к высшей мере наказания, должны были выселяться в отдалённые районы страны вместе с семьями «второй категории», к которой были отнесены «крупные кулаки и бывшие полупомещики, активно выступающие против коллективизации», «местные кулацкие авторитеты и весь кулацкий кадр, из которого формируется контрреволюционный актив». Только из Украины, Белоруссии, Казахстана, Сибири, Урала, Северного Кавказа, Средневолжского и Нижневолжского краёв, Центрально-Черноземной области планировалось выслать 210 тысяч семей. Остальных кулаков предполагалось выселять в отводимые за пределами колхозных хозяйств поселки в районах, где они проживали [299].

На протяжении января – февраля Сталин непрерывно подхлёстывал коллективизаторское исступление. В статье «К вопросу о политике ликвидации кулачества, как класса», опубликованной 21 января в «Красной звезде», он прямо заявил о полном разрыве нынешней политики партии с решениями XV съезда и XVI конференции. Указав, что с лета 1929 года произошёл «поворот в политике нашей партии в деревне», Сталин подчеркнул, что XV съезд исходил из того, что «кулачество, как класс, всё же должно остаться до поры до времени. На этом основании XV съезд оставил в силе закон об аренде земли, прекрасно зная, что арендаторами в своей массе являются кулаки. На этом основании XV съезд оставил в силе закон о найме труда в деревне, потребовав его точного проведения в жизнь. На этом основании была ещё раз провозглашена недопустимость раскулачивания… Противоречат ли эти законы и эти постановления политике ликвидации кулачества, как класса? Безусловно, да! Стало быть, эти законы и эти постановления придётся теперь отложить в сторону в районах сплошной коллективизации, сфера распространения которой растёт не по дням, а по часам. Впрочем, они уже отложены в сторону самим ходом колхозного движения в районах сплошной коллективизации». Таким образом, Сталин в одночасье объявил об отмене всех партийных решений и советских законов, определявших политику в деревне. Эта отмена, по его словам, была вызвана якобы напором стихийного движения бедняков и середняков, «громящих кулачество и осуществляющих сплошную коллективизацию» [300].

В передовой «Правды», написанной по прямому указанию Сталина, планка темпов коллективизации была поднята ещё выше по сравнению с недавними официальными решениями. Здесь говорилось, что «последняя наметка коллективизации – 75 % бедняцко-середняцких хозяйств в течение 1930—31 года не является максимальной» [301].

В «Ответе товарищам свердловцам», опубликованном 10 февраля в «Правде», Сталин потребовал бороться против «самоликвидации» кулацких хозяйств и «растранжиривания» ими своего имущества, что перекрывало последний путь спасения зажиточным крестьянским семьям, стремившимся избежать нависшей над ними расправы [302]. Другое сталинское требование нацеливало на форсирование коллективизации в тех районах, где, согласно предыдущим решениям, «сплошная коллективизация» не должна была проводиться.

В обстановке неуемной коллективизаторской скачки ни крестьяне, ни местные партийные работники не могли толком понять, чего добивается от них сталинское руководство. Многие губернские организации выносили решения о завершении коллективизации в течение весенней посевной кампании 1930 года. Даже в Средней Азии, где ЦК требовал завершить коллективизацию в основном весной 1932 года (а в кочевых и полукочевых регионах ещё позже), местным руководством был выдвинут лозунг «Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!».

Коллективизация и раскулачивание воспринимались на местах как ударная кампания, о выполнении которой следует как можно скорее рапортовать. Деятельность местного аппарата расценивалась исключительно по проценту коллективизированных хозяйств. Партийные комитеты районов и округов соревновались друг с другом в победных реляциях с «колхозного фронта». В коллективизаторском рвении нередко осуществлялось максимальное обобществление собственности крестьянских хозяйств вплоть до единственной коровы, мелкого скота и птицы.

Поскольку государство не располагало материальными ресурсами для обустройства создаваемых колхозов, в неделимые фонды последних передавалось конфискованное имущество кулацких хозяйств. Непроизводственное личное имущество раскулачиваемых распределялось среди бедноты, что способствовало разжиганию в её среде низменных настроений и зачислению зажиточных середняков в списки на раскулачивание.

О горячке коллективизаторства, охватившей всю страну, свидетельствуют официальные данные, согласно которым к началу января 1930 года в колхозах числилось свыше 20 %, к началу марта – свыше 50 % крестьянских хозяйств.

Поскольку поворот к сплошной коллективизации происходил буквально в считанные дни, без какой-либо организационной и идеологической подготовки, под давлением противоречивых и панических приказов, он носил стихийный характер и выливался на практике в насилие по отношению к широчайшим массам крестьянства. На это крестьяне отвечали в основном тремя способами.

Первый способ состоял в апелляции к властям, у которых крестьяне искали защиту от творившегося на местах административного произвола. Только осенью – зимой 1929—1930 годов на имя Сталина и Калинина поступило 90 тыс. жалоб, подавляющее большинство которых, разумеется, осталось без ответа.

Второй способ – массовый убой скота, который полагалось сдавать в колхозы. Для пресечения этого в январе 1930 года были приняты постановления ЦИК и СНК «О мерах борьбы с хищническим убоем скота» и «О запрещении убоя лошадей и об ответственности за незаконный убой и хищническую эксплуатацию лошадей». Согласно этим постановлениям и постановлению ЦИК и СНК от 1 ноября 1930 года «О мерах против хищнического убоя скота», убой в кулацких хозяйствах карался полной или частичной конфискацией скота и сельскохозяйственного инвентаря и лишением свободы на срок до двух лет, а в бедняцко-середняцких – штрафом в размере, равном десятикратной стоимости забитого животного. Такой же штраф налагался и на колхозы, где из-за отсутствия общественных животноводческих построек, кормов, навыков обслуживания обобществлённого скота и т. д. часто забивали ослабленный плохим уходом скот, сведённый с крестьянских подворий в общее стадо.

Наконец, третьим способом, избираемым отчаявшимися крестьянами в качестве реакции на массовые насилия, стали антиколхозные вооружённые выступления. Об их характере и масштабах свидетельствуют данные, приводившиеся в «Рютинской платформе»: в начале 1930 года в стране прошло более 500 крупных восстаний с тысячами участников в каждом; во многих случаях в этих восстаниях участвовали коммунисты и комсомольцы, порой ими руководили члены партии, а в одном случае – даже районный уполномоченный ГПУ [303].

По данным современных советских историков, в январе – марте 1930 года прошло не менее 2200 массовых выступлений с участием почти 800 тысяч крестьян. Намного большим было число индивидуальных и групповых расправ над организаторами коллективизации и колхозными активистами.

Всё это означало, что страна фактически вступила в новую гражданскую войну. Как признавалось в секретном письме ЦК от 2 апреля 1930 года, если бы процесс насильственной коллективизации (именовавшийся «искривлением партлинии») не был приостановлен, «добрая половина наших „низовых“ работников была бы перебита крестьянами» в широкой волне повстанческих выступлений [304].

XVI

Левая оппозиция о коллективизации

В некоторых публицистических работах и художественных, произведениях конца 80-х годов утверждалось, что проведение сплошной коллективизации и раскулачивания – результат восприятия и реализации Сталиным идей левой оппозиции. Доказывая фантастичность этой версии, некоторые серьезные исследователи тем не менее заявляют, что «к сожалению, никто в то время не предложил иных, более приемлемых вариантов, которые дали бы реальную возможность форсировать индустриализацию, не ссорясь с крестьянством…» [305].

Применительно к лицам, входившим в тогдашнее руководство партией, такая оценка вполне правильна. Она применима и к Бухарину, который в самый разгар коллективизаторской гонки взял на себя миссию теоретического обоснования «новой концепции коллективизации». В статье «Великая реконструкция (о текущем периоде пролетарской революции в нашей стране)», опубликованной в феврале 1930 года в «Правде», он оценил происходящий в стране «крутой перелом» как особую форму внутриформационного скачка, к которому партия оказалась теоретически не подготовленной. По-прежнему дорожа своей репутацией теоретика, Бухарин брался исправить этот «пробел» в теории, разъясняя, что процесс перевода сельского хозяйства на социалистический путь проходит не «по „классическим“ формулам педантов: сперва сотни тысяч тракторов, потом переделка крестьянского хозяйства на коллективный лад… Более уместна формула: сперва переделка производственных отношений, потом техническая революция». Перевернувшись на 180 градусов, Бухарин писал, что особенность переживаемого страной крутого перелома состоит в том, что он связан «с чрезвычайным обострением классовой борьбы… Экономика, политика, наука, искусство, религия, философия, быт, школа – повсюду набухли противоречия социальных сил, повсюду гораздо резче прошёл водораздел между старым и новым миром… Но наиболее отчаянная борьба идёт именно в деревне. Здесь быстро и победоносно развивается антикулацкая революция, социально-экономический смысл которой и нужно в первую очередь анализировать». Результаты этого анализа сводились к утверждению, что кулачество оказывает «бешеное сопротивление социалистической реконструкции», а поэтому с ним «нужно разговаривать языком свинца» [306].

Для оправдания разрушительных процессов, которые проходили в деревне (массовый убой крестьянами скота и т. д.), Бухарин выдвигал абстрактный и схоластический тезис о том, что ломка старых общественных отношений всегда имеет своим следствием падение производительных сил.

Таким образом, Бухарин, вплоть до конца 1929 года выступавший против чрезвычайных мер, в начале 1930 года поддержал намного более жестокую и опасную политику в деревне, по сравнению с которой, как отмечал впоследствии Сталин, чрезвычайные меры представляли собой «пустышку» [307]. Так трансформировалась «бухаринская альтернатива» в наиболее критический момент «размолвки» партии с деревней.

Объясняя внезапность перехода к «революции сверху», о недопустимости которой он говорил на протяжении многих предшествующих лет, Бухарин заявлял, что в новую фазу «мы вошли… через ворота чрезвычайных мер и быстро развернувшийся кризис зернового хозяйства». Эта новая фаза, по словам Бухарина, «не была во всех конкретностях предвидена» [308].

Эти рассуждения Бухарина Троцкий критиковал с особенным сарказмом. Сопоставляя контрольные цифры пятилетнего плана, принятые в апреле 1929 года (коллективизация пятой части крестьян в течение 1929—33 годов), с результатами коллективизаторской гонки к марту 1930 года (коллективизация трёх пятых крестьянских хозяйств), он писал: «Если даже принять на веру, что этот размах коллективизации есть сплошной триумф социализма, то одновременно надо констатировать полное банкротство руководства, ибо плановое хозяйство предполагает, что руководство хоть сколько-нибудь предвидит основные хозяйственные процессы. Между тем на это нет и намека. Бухарин, новый, реконструированный, индустриализированный и сплошь коллективизированный Бухарин, признает в „Правде“, что новый этап коллективизации вырос из административных мероприятий в борьбе за хлеб и что этот этап не был предвиден руководством „во всех его конкретностях“. Это очень недурно сказано! Ошибка темпа в плановых расчётах составляет всего-навсего около 900—1000 %. И в какой области? Не в вопросе о производстве наперстков, а в вопросе о социалистическом преобразовании всего сельского хозяйства. Ясно, что кое-каких „конкретностей“ Сталин с Ярославским действительно не предвидели. Тут Бухарин прав» [309].

К числу не предвиденных сталинским руководством «конкретностей» Троцкий относил прежде всего нежелание основной части крестьянства вступать в колхозы. «Мы никогда, как известно, не заподазривали нынешнее руководство в избытке проницательности,– писал он.– Но такой ошибки оно никак не могло бы сделать, если бы коллективизация действительно выросла из завоеванного на опыте убеждения крестьян в преимуществах крупного коллективного хозяйства над индивидуальным» [310].