Текст книги "Леонид Красин. Красный лорд"

Автор книги: Вадим Эрлихман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

^{Максим Горький с Марией Андреевой}

Однако быстро получить вожделенные сто тысяч большевикам не удалось: семья покойного подала гражданский иск о признании страхового полиса недействительным. Помогавший его оформлять адвокат Павел Малянтович, сочувствующий партии, помог и на этот раз – его красноречие в конце концов позволило Андреевой выиграть процесс. После этого «нелепая бессребреница» распределила деньги удивительно быстро и ловко. В сентябре 1906 года она писала из США своей сестре Екатерине Крит: «Я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л. Б. 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К. П. – полагаю, что это будет тысяч 15. 4) всё, что остается, – тебе на расходы!» В итоге около 10 тысяч ушло на судебные издержки и налоги, 15 тысяч получил Константин Пятницкий (их ему был должен Горький), а 13 тысяч – Екатерина Федоровна, которая воспитывала детей сестры и находилась в весьма теплых отношениях с Красиным. Сам Красин еще в июне, сразу после решения суда, получил от Малянтовича 60 тысяч рублей, которые пошли на нужды партии. Если для этого и пришлось пожертвовать жизнью Саввы Морозова, партийная мораль легко смирилась бы с этим. Но поскольку в СССР миллионер был причислен к положительным героям, в его самоубийстве (или убийстве – кому как нравится) обвиняли царскую охранку или семью, но никак не большевиков.

* * *

В следующем году верхушка партии, а с ней и Красин оказались вовлечены в еще одну операцию по добыванию средств для революции, которая принесла гораздо большую прибыль. Забегая вперед, расскажем об этом деле, также связанном с загадкой самоубийства или убийства, в причастности к которому снова обвиняли Красина – на сей раз уже совершенно беспочвенно. Как ни странно, дело было тоже связано с семьей Морозовых, но с другой ее ветвью, Викуловичами. Женившийся на Вере Викуловне Морозовой немец-мебельщик Павел Шмит построил на приданое жены крупнейшую в Москве мебельную фабрику на Пресне. В 1902 году он умер, а через два года его состояние досталось 21-летнему сыну Николаю (второй сын и две дочери еще не достигли совершеннолетия).

Николай Шмит, как и многие юноши тех лет, сочувствовал революционерам, с которыми его познакомил дядя Савва, и щедро жертвовал им деньги из отцовского наследства. В канун Декабрьского восстания в Москве он на свои средства закупил револьверы и бомбы для рабочих; «шмитовцы» держались, пока их фабрику не расстреляли из пушек, спалив при этом дотла. Сам Николай был арестован и больше года провел без суда в Бутырке; 13 февраля 1907 года его нашли в тюремном изоляторе с перерезанным горлом. Тюремный врач предположил, что он разбил оконное стекло и зарезался осколком в приступе помешательства; другой доктор считал, что речь идет об убийстве, но дело замяли.

^{Красин с дочерью Людмилой. [Семейный архив К. д’Астье]}

После гибели Шмита выяснилось, что он через сестру Екатерину, имевшую по доверенности право распоряжаться его средствами, завещал все свои капиталы большевистской партии. Семейный поверенный в делах Николай Андриканис, близкий к революционерам, немедленно сообщил об этом Красину, который, как партийный «кошелек», не мог остаться в стороне от дела. Непреклонный обличитель большевиков Ю. Фельштинский утверждает, что именно он подстроил убийство юноши в тюрьме. Ссылаясь на меньшевика Н. Валентинова, он пишет, что Шмит был опасен еще и тем, что следователь «расколол» его и заставил давать показания: «Он назвал фамилии рабочих, получивших через него оружие, назвал и других лиц, говорил о Савве Морозове и его субсидиях революции». Правда, материалы дела Шмита не сохранились, и Валентинов (а за ним и Фельштинский) только пересказывал слухи. Невозможно представить, чтобы агенты Красина пробрались в строго охраняемую Бутырку, так что юный миллионер, действительно страдавший наследственной психической болезнью, почти наверняка сам лишил себя жизни. Но для большевиков его смерть стала настоящим подарком: хотя пламя революции практически потухло, им требовались деньги, чтобы разжечь его снова, а до этого как-то выжить в эмиграции.

^{Красин (крайний справа) с членами Общества электрического освещения в Петербурге. 1905 г.}

Еще в мае 1906 года в Стокгольме завершился Четвертый съезд РСДРП, где большевики, умерившие свои амбиции после спада революционной волны, согласились вновь объединиться с меньшевиками и уступить им лидирующие позиции в новом ЦК. Однако Ленин не собирался сдаваться и тайно учредил собственный ЦК, получивший позже название Большевистского центра. Вначале он именовался «финансовой группой», что точно отражало его главную цель – добывание денег для партии. Причем только для ее большевистского крыла – делиться с меньшевиками не планировалось. В «группу», или «тройку», как ее еще называли, входили Ленин, Красин и Богданов, причем из них только Красин тогда находился в России. Вновь, как и весной 1905-го, на него легла вся тяжесть организации партийной работы – и при этом «товарищи» из-за границы постоянно требовали денег. Как мы увидим далее, в основном их добывали с помощью дерзких ограблений и терактов. Но раз уж представился случай добыть средства «без шума и пыли», получив наследство, грех был им не воспользоваться.

Вероятно, на капиталы Шмита большевики зарились уже после его ареста и даже раньше: юноша вел себя так неосторожно, что судьбу его было нетрудно предсказать. По завещанию его отца, фабрику на Пресне и мебельный магазин в Неглинном проезде следовало продать, а деньги разделить поровну между четырьмя детьми, как и прочее имущество, включая долю в Товариществе мануфактур Викулы Морозова. Хоть фабрика и сгорела, общая сумма наследства была немалой – по мнению британского исследователя Дж. Биггарта, оно достигало 258 тысяч рублей, причем большевики решили не ограничиваться долей Николая, а получить все целиком. Для этого требовалось, чтобы все оставшиеся наследники передали деньги партии, однако к тому времени в России приняли новый закон о наследстве. Согласно ему, в отсутствие письменного завещания законным наследником считался только младший брат Николая Алексей, которому еще не исполнилось 21 года, поэтому его вступление в права наследства было отложено.

^{Первый номер газеты «Новая жизнь»}

В недрах Большевистского центра была разработана новая операция. Брата Шмита предполагалось заставить отказаться от наследства, а сестер выдать замуж за членов партии, чтобы те могли законно распоряжаться деньгами. Для этого были выделены самые видные партийные женихи – в мужья 23-летней Екатерине наметили того же Николая Андриканиса, с которым она, вероятно, уже находилась в романтических отношениях. Елизавете, которой едва исполнилось 17, достался 25-летний большевик Виктор (Арон-Шмуль) Таратута, который во время Декабрьского восстания заведовал партийной кассой в Москве, а позже стал секретарем Московского комитета. Их роман тоже оказался отнюдь не фиктивным, и скоро Таратута с несовершеннолетней невестой стали жить вместе. Репутация у него при этом была довольно скверной: такие видные большевики, как Богданов, подозревали его в работе на охранку, а член МК Н. Рожков называл «прожженным негодяем». Однако Ленин взял Таратуту под свою опеку, а на Пятом съезде партии в Лондоне даже выдвинул его кандидатуру в ЦК, а заодно и в тайный Большевистский центр. Это делалось именно для того, чтобы получить с его помощью наследство Шмита, чего Ленин и не скрывал, говоря тому же Рожкову: «Вот, вы, скажите прямо, могли бы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел… Это человек незаменимый!»

^{Члены Петербургского Совета рабочих депутатов А. Парвус, Л. Троцкий и А. Дейч в тюрьме. 1905 г.}

Лондонский съезд открылся 30 апреля (13 мая) 1907 года, и Красин планировал отправиться туда сразу после намеченного на 1 мая заседания финансовой комиссии Московского областного бюро партии: там должны были обсуждать и вопрос о шмитовском наследстве. Заседание состоялось на квартире Андриканиса, но в самом его начале явилась полиция, арестовавшая самого хозяина, его невесту Екатерину Шмит и всех остальных – Красина, Алексея Рыкова, Ивана Саммера и других большевиков. Красин, как обычно, вышел из воды сухим, убедив полицию, что зашел к Андриканису как обычный клиент. Тот едва не загремел в Сибирь, но адвокатские связи сыграли свою роль: в августе он вместе с освобожденной под залог Екатериной отбыл в Вену, а оттуда в Париж.

Вскоре после этого (вероятно, 12 августа) Ленин, Таратута и Постоловский встретились в Выборге с младшим братом Шмита Алексеем и его адвокатами. Есть версия, что на встрече присутствовал и Красин, но, по словам бывшего там в качестве посредника социал-демократа С. И. Шестернина, он остался в Петербурге. Тот же Шестернин пишет, что Таратута сразу же «резким металлическим голосом» заявил, что «устранит» любого, кто будет мешать получению денег. Ленин тут же дернул его за рукав, но дело было сделано: побледневшие адвокаты кольцом окружили Алексея и увели с собой. Через несколько дней они сообщили Таратуте, что младший Шмит отказывается от наследства в пользу сестер. Но радоваться было рано: Андриканис, женившийся за границей на Екатерине Шмит, деньги в партийную кассу отдавать не торопился. Взбешенный Таратута в ноябре навестил супругов в Ницце и пообещал убить обоих, после чего Андриканис пожаловался в ЦК. Огласка была особенно неприятной для большевиков – выяснялось, что они, несмотря на все декларации о единстве партии, тайно присваивают деньги, полагающиеся обеим фракциям.

В декабре 1907-го в Париже открылся третейский суд, заседавший до июня следующего года; Красин, уехавший к тому времени из России, участвовал в нем как представитель Большевистского центра. В итоге суд обязал Екатерину выплатить большевикам 65 тысяч рублей, уплатить долги брата, а также выдать 17 тысяч рублей брату Алексею. Первую часть транша, 35 тысяч рублей, Андриканис должен был передать Красину в Париже не позднее 6 августа, однако московский суд затягивал вступление Екатерины в права наследства. 26 июля 1908 года Красин раздраженно писал Горькому и Марии Андреевой из Женевы: «Этот прохвост Андриканис опять пустился на разные извороты, чтобы 6 авг. либо не заплатить 35 тыс., либо уплатить их путем перевода из Морозовской конторы на имя Елиз<аветы> Павл<овны>, что для нас вполне неприемлемо, так как компрометирует эту последнюю перед родственниками и может послужить поводом для установления над ней какой-либо опеки».

^{Горький и Андреева на пути в США}

Елизавета, ждавшая ребенка от Таратуты, не могла выйти за него замуж, поскольку он жил в подполье под чужим именем. Тогда Красин предложил выдать ее за одного из членов своей Боевой организации. Сначала это предложение поступило Николаю Буренину, но тот охотно уступил честь своему товарищу Александру Игнатьеву. Тот согласился, но, зная Таратуту, запросил у него бумагу о том, что «жена» не будет предъявлять ему никаких имущественных претензий. Венчание Игнатьева с Елизаветой состоялось в октябре 1908 года в русской церкви в Париже, после чего ее деньги и половина доли брата – в сумме 190 тысяч рублей золотом – были переданы большевикам. Это, как писала Н. К. Крупская, «обеспечило партии прочную материальную базу», позволив финансировать ее деятельность несколько лет. Уже через год супруги развелись, и Елизавета продолжала жить в гражданском браке с Таратутой, которому родила в общей сложности четырех детей. После революции оба служили в советских учреждениях и умерли довольно рано, не дожив до эпохи репрессий.

Что касается Андриканисов, то они в сентябре 1908-го выплатили Красину обещанные 35 тысяч, но с дальнейшим не спешили, пользуясь тем, что большевики были заняты получением Лизиной доли наследства. Лев Каменев в написанной тогда же под псевдонимом Ю. Каменев брошюре «Две партии» с негодованием отмечает: «Андриканис заявил, что большевикам принадлежит лишь часть этого имущества (очень ничтожная), что эту часть он не отказывается уплатить, но ни сроков, ни суммы указать не может». Вдобавок он вышел из партии и заявил, что готов подчиниться только решению внепартийного суда. Новый третейский суд с участием всеми уважаемых социалистов М. Натансона и

О. Минора начался в Париже в мае 1909-го и после долгих разбирательств все же потребовал от адвоката передать Большевистскому центру обещанные деньги. Это было сделано летом, когда бюджет БЦ увеличился со 125 до 200 тысяч рублей; вероятно, Андриканис передал тогда партии около 70 тысяч.

Однако осенью обиженный Таратута, отдавший партии все свои (точнее, Лизины) деньги, разразился новой порцией угроз в адрес Андриканиса, требуя от него сделать то же самое. Адвокат снова пожаловался в ЦК на эти «недопустимые действия», вызвав новую волну негодования со стороны меньшевиков: тогда и были напечатаны статья Ю. Мартова и отвечавшая ей брошюра Каменева. Чтобы предотвратить новый партийный раскол, большевики в 1910 году согласились передать нерастраченные ими к тому времени 178 тысяч рублей из наследства Шмита на хранение видным немецким социал-демократам Францу Мерингу, Карлу Каутскому и Кларе Цеткин. Что стало с деньгами потом, в точности неизвестно, но претензий к Андриканису у большевиков не осталось. После революции он вместе с семьей вернулся из Парижа, избежал репрессий и умер в 1947-м; его дети от Екатерины Шмит сделали благополучную советскую карьеру, а внучка Татьяна Лаврова стала знаменитой актрисой.

Конечно, таких успешных – и одновременно скандальных – дел в деятельности Красина как «кошелька» партии большевиков было немного. Основная часть его финансовой работы до сих пор остается малоизученной, а в советское время об этом и вовсе умалчивали. Только одна маленькая сноска в шеститомной «Истории КПСС» сообщает, что после V съезда партии (то есть летом 1907-го) большевикам при помощи Горького удалось сделать заем в 1700 фунтов стерлингов у английского фабриканта Джозефа Фелса – одного из первых производителей стирального порошка. По легенде, Фелс побывал на одном из заседаний съезда, послушал (конечно, в переводе) выступления делегатов и, растрогавшись, выписал им чек. Особо подчеркивается, что Красин, прибыв после революции в Лондон для переговоров, первым делом погасил эту задолженность, которая помогла в свое время разрешить «материальные затруднения» партии.

^{Феодосия Драбкина}

Молчание советских историков можно понять: немалая часть большевистских финансов добывалась криминальными с общепринятой точки зрения методами. По той же причине Большевистский центр после 1906 года тщательно скрывал сведения о своем бюджете: только однажды он был представлен на расширенном совещании БЦ в июне 1909-го, и то в очень общем виде. Это умолчание было необходимо, чтобы избежать критики со стороны меньшевистского руководства ЦК, а заодно и необходимости делиться с ним добытыми деньгами. Впрочем, товарищи по БЦ тоже не получали полных отчетов о приходе и расходе средств бюджета, которым единолично распоряжался Красин. С. Рыбас пишет о нем: «Он являлся стержнем финансовой, военной, конспиративной, полиграфической деятельности БЦ. <…> Он крепко держал в руках партийный бюджет, контролировал все расходы и решал, что надо оплачивать, а что – нет».

* * *

В постсоветское время большевиков, как и других революционеров, принято обвинять в том, что они брали деньги у зарубежных, враждебно настроенных к России держав. О «немецких деньгах» у нас еще будет случай поговорить, но для 1905 года был более актуален вопрос о деньгах «японских». После начала Русско-японской войны бывший военный атташе в Петербурге полковник Мотодзиро Акаси возглавил миссию, наладившую связи с русскими революционными и национальными партиями для их использования против царской власти. На эти цели Япония ассигновала немалую сумму – миллион иен, или почти столько же золотых рублей. Деньги от нее получали эсеры, финские, польские и кавказские сепаратисты, но только не социал-демократы. В июле 1904 года Акаси встретился в Женеве с Лениным и Плехановым, но последний в итоге отказался от сотрудничества с врагом России. Лидеры большевиков были настроены иначе, однако в сентябре 1905-го был заключен мир, и Акаси вернулся в Японию. Автор книги о «японском золоте» Д. Павлов пишет: «Настойчивое стремление лидеров большевистского крыла принять участие в дележе японского „пирога“ успехом не увенчалось, и благодаря позиции своего меньшевистского руководства партия лишь отчасти оказалась замешанной в эти неблаговидные махинации».

Тогда, как и прежде, партийный бюджет в немалой степени состоял из пожертвований состоятельных людей, которые помогали социал-демократам кто по идейным соображениям, как Шмит, кто – из-за родственных или дружеских отношений с партийцами, как Савва Морозов. Здесь незаменимыми помощниками Красина были Максим Горький и его невенчанная жена Мария Андреева. Об их совместных усилиях Н. Валентинов не без зависти писал: «Большевики оказались великими мастерами извлекать с помощью сочувствующих им литераторов, артистов, инженеров, адвокатов деньги из буржуазных карманов. Большим ходоком по этой части был член большевистского Центрального комитета инженер Л. Б. Красин, но еще более замечательным ловцом купеческих и банковских бабочек, летевших на большевистский огонь, был М. Горький».

Трио Горький – Андреева – Красин какое-то время было неразлучно – особенно после переезда последнего в Петербург осенью 1905 года. Даже когда Никитич стал одним из лидеров партии, никто в охранном отделении не додумался связать его с благонамеренным инженером Красиным, который, правда, имел приводы в полицию, но это по тем временам было для интеллигента вполне обычным делом. В мае, не вызвав никаких подозрений, он вернулся на фабрику покойного Морозова и приступил к своим обязанностям. Это само по себе ставит крест на обвинениях в его участии в убийстве Саввы Тимофеевича: если бы кто-то из семьи Морозовых увидел Красина хотя бы за версту от места преступления, в Орехово-Зуеве его бы ждал немедленный арест. Он же спокойно проработал там все лето, по-прежнему регулярно выезжая в Москву для координации большевистского подполья. Настроение там было весьма боевое, но Красин уже запланировал переезд в Петербург. Во-первых, там, рядом с морем и Финляндией, можно было контролировать оборот денег и оружия между Россией и заграницей. Во-вторых, там планировалось издание первой легальной социал-демократической газеты «Новая жизнь», возглавить которую должны были Горький и Андреева.

Сменить работу помог старый друг Роберт Классон: по его рекомендации Красина взяли на хорошую должность в «Общество электрического освещения 1886 года», которое занималось электрификацией столицы и ее окрестностей. Одним из учредителей общества был немецкий концерн «Сименс и Гальске» – так впервые завязались отношения Красина с этой знаменитой компанией. К тому времени она уже построила мощную электростанцию на Обводном канале, снабжавшую электричеством весь центр Петербурга, и собиралась пустить в городе трамвай (это случилось в 1907-м). Красин снял квартиру на набережной Мойки, а потом и дачу в Куоккале для семьи, где ожидалось прибавление – 19 сентября Люба родила дочку Людмилу, их первого общего ребенка. Он был рад, но вместе с орущим младенцем долго не оставался, ссылаясь на служебные дела, – жена понимала, что под этим подразумевается не только работа, но и революция.

То и другое требовало от Красина общения с множеством нужных людей. Бывал он и в гостеприимной квартире на Фонтанке, где жила Екатерина Крит, младшая сестра Марии Андреевой. Она была не так красива, как Мария Федоровна, – смуглая, длинноносая, похожая на гречанку, на что вроде бы намекала и фамилия, на самом деле немецкая. Муж Екатерины Федоровны, капитан саперных войск Владимир Крит, тоже сочувствовал революционерам и даже позволил им оборудовать у себя дома хранилище оружия и взрывчатки. Позже члены БТГ вспоминали, как однажды при обыске он спас группу от неминуемого провала: «Во время обыска Крит вышел к полицейским в военном сюртуке, со всеми орденами, и когда после ухода полиции домашние спросили его, зачем он это сделал, он с невозможным хладнокровием стал выгружать из всех карманов и даже голенищ сапог наши револьверы».

Под конспиративную квартиру Крит отдал боевикам и свою дачу в Мустамяки, где одно время жили Горький с Андреевой. Не исключено, что он в традициях русских радикалов был готов поделиться с товарищами даже женой: в письмах Андреевой содержатся намеки на роман ее сестры с Красиным, который буквально дневал и ночевал в доме Критов. Но если что-то подобное и было, то недолго: удачливым соперником Красина оказался издатель «Знания» и друг Горького Константин Пятницкий, что сделало их отношения весьма неприязненными. Напротив,

В. А. Крит дружил с Леонидом Борисовичем еще много лет: даже когда супруги после 1917 года оказались (вместе со своей дачей) в независимой Финляндии, советский нарком Красин продолжал переписку с ними.

Тем временем революция в России достигла пика: в конце сентября в Москве началась всеобщая стачка, распространившаяся по стране подобно пожару. Встали заводы, прекратилось движение поездов, не работали почта и телеграф. Во многих городах создавались Советы рабочих депутатов; против бастующих бросали войска, но и они были уже не так надежны, что показали восстания на Черноморском флоте и в других местах. Было ясно, что царизм вот-вот дрогнет и пойдет на уступки, которых требовали не только радикалы, но и многие представители торгово-промышленного сословия. В этой обстановке большевики спешили открыть свою газету – мощный инструмент воздействия на массы. После Третьего съезда в партии возобладало убеждение, что после революции к власти придет буржуазия, но если меньшевики собирались сотрудничать с ней в рамках демократических институтов, то Ленин планировал бороться за рабочую (то есть большевистскую) власть. А для этого требовалось привлечь на свою сторону как можно больше людей.

Печатать новую газету решили в самом центре, на Невском, – туда заранее перевезли из Москвы бакинскую печатную машину. Формальным редактором стал поэт-символист Николай Минский, в редакцию вошли Бальмонт и Бунин, в будущем ярые противники большевиков, но фактически газетой руководили Горький и Красин. 17 октября был подписан царский Манифест об усовершенствовании государственного порядка, за которым последовали массовые манифестации сторонников перемен и не менее массовые погромы, устроенные их противниками. В этой бурлящей обстановке 27 октября вышел первый номер газеты, для которой Горький придумал название «Новая жизнь». В приложении публиковалась программа РСДРП, и стало понятно, что именно большевики будут заправлять изданием, которое по своему тиражу (80 тысяч) занимало третье место в столице. В газете, выходившей ежедневно, регулярно появлялись сообщения о стачках и столкновениях с полицией, воззвания созданного 13 октября Петербургского совета рабочих депутатов, где верховодили недавние эмигранты Лев Троцкий и Александр Гельфанд (Парвус).

В целях конспирации Красин не заседал в Совете, да и в газете появлялся только в крайних случаях – легендарного Никитича по-прежнему знали в лицо только самые доверенные товарищи. Готовясь согласно партийным директивам к дальнейшему развитию революции, он удвоил усилия по добыванию денег и оружия. 26 октября в Кронштадте был подавлен матросский бунт, после чего распространились слухи о том, что полиция и черносотенцы собираются разогнать рабочие организации. По призыву Совета рабочие начали делать на заводах пики, ножи, кастеты, собирать средства на покупку огнестрельного оружия. На 2 ноября революционеры наметили в столице всеобщую забастовку, но, несмотря на пропагандистскую кампанию и запугивание несогласных, большинство предприятий продолжило работу. Ленин прибыл в город с фальшивым паспортом 29 ноября и уже на следующий день приступил к редактированию газеты, но было поздно – революция шла на спад, и власти быстро это почувствовали.

Второго декабря 1905 года в «Новой жизни» был напечатан написанный Парвусом «Финансовый манифест», призывавший читателей забирать деньги из банков и сберегательных касс, чтобы подорвать финансовую систему империи. Это вроде бы безобидное по тогдашним меркам воззвание привело на следующий день не только к закрытию газеты, но и к аресту большинства членов Совета на очередном заседании. Избежавший ареста Парвус попытался создать новый, подпольный Совет, но 2 января тоже был арестован. В типографии «Новой жизни» тут же стал печататься еженедельник «Молодая Россия», в первом номере которого была опубликована статья Ленина «Рабочая партия и ее задачи» – фактический призыв к вооруженному восстанию. Неудивительно, что первый номер газеты стал и последним, а весь ее тираж вместе с печатной машиной был конфискован полицией.

Ленин и Красин 3 декабря участвовали в заседании ЦК и Петербургского комитета партии на квартире друга Горького, писателя Скитальца (С. Петрова). На выходе они обнаружили, что за квартирой следят, но Красин, как обычно, виртуозно ушел от «хвоста». После этого Ленина плотно опекали члены Боевой группы: до 10 декабря он жил у одного из боевиков

И. Павлова, а в этот день отправился к Красину на Фонтанку, где состоялось совещание членов ЦК и Боевой группы для обсуждения поддержки начавшегося накануне восстания в Москве. Многие бывшие товарищи Красина вступили в рабочие дружины, завязавшие неравный бой с полицией и войсками. Надежды Ленина и Красина на всеобщую поддержку восставших не оправдались; очень скоро очаги их сопротивления были окружены силами правительства, а после ввода в город Семеновского полка 15 декабря из них осталась одна Пресня. Три дня спустя войска заняли последний оплот боевиков – пепелище, бывшее прежде фабрикой Шмита. Восстание, унесшее жизни почти тысячи человек и оставившее в руинах целые кварталы, закончилось поражением.

В те же дни в финском Таммерфорсе (ныне Тампере) состоялась первая конференция РСДРП, на которой Красин прочитал открывающий доклад – о деятельности ЦК. Ленин говорил о текущем моменте и аграрном вопросе, но главное внимание уделил будущим выборам в Государственную думу, убеждая делегатов одобрить их бойкот. Ему удалось навязать конференции это решение ценой отказа от членства в новом ЦК: после декларации об объединении обеих партийных фракций в него были избраны по пять большевиков и меньшевиков, включая Красина. Вернувшись в столицу, Ленин вместе с Крупской поселился в найденной для них Красиным квартире на Надеждинской улице; в конце декабря они приняли участие в совещании с Горьким, который предложил печатать партийную литературу в возглавляемом им издательстве «Знание».

^{Фотография Камо (С. Тер-Петросяна) в деле охранного отделения}

В январе Ленин тайно отправился в Москву, чтобы изучить обстановку в городе после разгрома восстания; был ли там и Красин, осталось неизвестным, но в январе они снова встретились на конспиративном совещании в Петербурге у супругов-большевиков Книповичей. Тогда же на вечере в финском театре в Гельсингфорсе Мария Андреева прочитала со сцены революционное воззвание, после чего (странно, что не раньше) оказалась под следствием. Ее обвинили и в руководстве газетой «Новая жизнь», «каковая служила… местом конспиративных свиданий активных работников С. – Петербургской социал-демократической организации». Спасаясь от ареста, Андреева, а с ней и Горький спешно уехали за границу. В феврале Ленин и Красин участвовали в Петербургской конференции РСДРП в Народном доме графини Паниной, где обсуждалось предложение меньшевиков об участии в думских выборах. Ильич метал громы и молнии в адрес соглашателей и только потом признал, что неучастие было ошибкой – в результате фракция социал-демократов в Думе оказалась самой малочисленной. Пока шли выборы, Ленин был вынужден уехать в Финляндию из-за усиливающейся полицейской слежки за всеми подозрительными.

Красина беспокоило не только явное отступление революции, но и то, что доходы партии существенно снизились: наследство Шмита еще не было получено, а большинство прежних дарителей прекратили выплаты, боясь как правительственных репрессий, так и революционного хаоса. Еще в 1905 году большевистское руководство, уповая на поддержку русской революции за границей, начало искать спонсоров там. Первые попытки успеха не принесли: благоразумные европейские социалисты на словах выражали всяческое сочувствие, но денег не давали. Тогда родилась идея отправить в Америку, «страну миллионеров», за деньгами М. Горького – он не только считался своим в большевистской среде, но и был известен на Западе.

Писателя и сопровождавшую его Андрееву снабдили письмами к руководству Американской социалистической партии от ЦК РСДРП и лично от Ленина, который и здесь отстаивал особую роль большевиков. Организаторами поездки были Красин и его ближайший помощник по Боевой группе Николай Буренин, причем последнему дали указание сопровождать Горького в качестве представителя БЦ. В апреле 1906 года Горький и Андреева отправились из Парижа, где жили в то время, в порт Шербур вместе с Бурениным. На вокзале их провожали Красин и другой член Боевой группы Максим Литвинов (Папаша); последний на другой день отбыл в Болгарию, откуда скоро должен был отправиться корабль с оружием для русских революционеров. На борту немецкого лайнера «Кайзер Вильгельм» Горький донимал Буренина вопросами о подпольной работе – это было нужно для начатого им тогда романа «Мать».

В Нью-Йорке Горького встретили с энтузиазмом, но вскоре все пошло наперекосяк. Газетам, сделавшим из визита русского писателя-диссидента очередную сенсацию, кто-то (возможно, агенты охранки) сообщил, что Андреева, которую Горький всем представлял как свою жену, на самом деле является его любовницей. После этого пуританская Америка в буквальном смысле закрыла перед гостем двери: его отказались принимать все гостиницы Манхэттена, его не захотели видеть официальные лица и даже обнимавший его накануне Марк Твен. Буренин возмушался: «Газеты были полны всякими нелепыми сообщениями, касавшимися личной жизни Горького, а на Марию Федоровну выливались ушаты грязи». Помочь писателю предложили проживавшие в Америке эсеры, но с условием поделиться с ними собранными деньгами, от чего он с негодованием отказался. Наконец трех россиян приютили супруги-социалисты Мартины – сперва на своей загородной вилле, потом в лесном поместье Саммербрук у канадской границы.