Текст книги "Леонид Красин. Красный лорд"

Автор книги: Вадим Эрлихман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* * *

Пока братья Красины увлеченно постигали азы науки, над их отцом сгустились тучи. Герман пишет: «Отец был <…> чужд политике, но, вполне признавая значение и права личности, понимал смысл общественности и свободы и был вообще чрезвычайно благорасположен к людям». Далее упоминается, что он дружески общался с политическими ссыльными, в том числе с Григорием Мачтетом, автором известной песни «Замучен тяжелой неволей», – тот в 1880–1884 годах проживал в Ишиме.

При этом Борис Иванович усердно выполнял свои обязанности, был на хорошем счету у начальства, исправно продвигался по службе. Поэтому как гром среди ясного неба грянула статья выходившей в Томске «Сибирской газеты». В декабре 1886 года она поведала о том, как в мае 1882-го, еще в Ишиме, Красин расследовал дело об убийстве крестьянами одной из деревень «посредством удушения» ссыльного Л. Задорожного. Во время следствия исправник будто бы приказал старосте сельского общества, выходцами из которого были убийцы, передать ему пять возов разных припасов, сказав при этом: «Тащите, господа, больше денег и припасов, и я тогда сделаю всё для вас; я буду ходатаем за вас по делу, как будто бы адвокат». Крестьяне утверждали, что по делу Задорожного «брали взятки все, начиная с волостного писаря и кончая Красиным», вследствие чего зажиточная раньше деревня «окончательно разорилась». При этом, по их словам, «Красин брал взятки не только по делу Задорожного, но и вообще, как об этом говорят в народе». В деревне Болышевой «Красину во взятки пошли даже деньги, собранные на часовню». Крестьянка

А. Незарукова как-то попросила тюменского исправника «помочь ее горю»: ее сын оказался под арестом. Красин потребовал от нее 300 рублей, несчастная мать, продав лошадь, корову и овец, передала ему деньги, «но ни сына, ни денег не получила, оставшись совершенно без средств».

Подобные сюжеты периодически всплывали в губернской прессе, но до суда доходили крайне редко: круговая порука в российских силовых структурах была в то время не менее сильна, чем в наши дни. Однако с Красиным-старшим случилось иначе: коллеги по службе и начальство охотно отдали его сперва на позор общественности, а потом и под суд. Причину этого он сам и его близкие видели в том, что и у власти, и у коллег тюменский полицмейстер вызывал растущее недовольство. Самый яркий повод к этому дал визит в Тюмень в июне 1885 года редкого для этих краев гостя – американского журналиста Джорджа Кеннана, которому русское правительство неосмотрительно разрешило изучить положение ссыльных в Сибири. По рекомендации Словцова и много лет жившего в городе шотландца Дж. Вардропперса американец обратился за помощью к главному полицейскому чиновнику уезда, то есть Красину (его фамилию он пишет Krassin, как на Западе позже стали звать и его сына). Кеннан пишет: «Я был принят с сердечностью, которая была так же приятна, как неожиданна. Он предложил нам позавтракать <…> и предоставил себя в наше распоряжение. Хотя он и выразил опасение, что тюрьма в санитарном отношении произведет на нас скверное впечатление, но все-таки без колебаний дал свое согласие на осмотр здания».

Вскоре Красин пожалел о своем опрометчивом обещании: ведь в других городах начальство всячески препятствовало Кеннану в посещении тюрем, а в Перми его даже посадили под арест. Узнав об этом, полицмейстер сказался было больным, но потом, не желая нарушить данное слово, все же разрешил американцу посетить Тюменскую пересыльную тюрьму – в то время самую большую в Сибири. Вернувшись на родину в 1887 году, Кеннан тут же напечатал в журнале «Сенчури» цикл статей, живописующих ужасное положение заключенных в сибирских тюрьмах, в том числе в Тюмени; позже на их основе была написана его знаменитая книга «Сибирь и ссылка».

Конечно, содействие подозрительному иностранцу вызвало у начальства гнев в отношении Красина, оказавшегося то ли головотяпом, то ли, что гораздо хуже, сознательным подрывателем основ. К этому присоединилась неприязнь коллег, которым полицмейстер, по ряду свидетельств, мешал спокойно обделывать их коррупционные делишки. Пользуясь изменившимся после визита Кеннана отношением к Красину начальства, они решили объявить коррупционером его самого – не в этом ли причина оперативного появления статьи в «Сибирской газете»? Вскоре после ее выхода Тобольский губернский суд открыл дело против Красина, в обвинении которого особенно усердствовал окружной прокурор К. Б. Газенвинкель, надеявшийся выслужиться с помощью громкого процесса. Обвинители уговорами или запугиванием вынудили более 50 человек дать против Красина показания, «уличающие» его во взяточничестве и вымогательстве. На суде, заседания которого продолжались почти месяц, никто не обратил внимания на несообразности в материалах дела – например, на то, что часть вменяемых ему преступлений подсудимый просто не мог совершить, поскольку служил тогда совсем в других местах Сибири. В итоге в мае 1887 года (Леонид тогда готовился к выпускным экзаменам) суд приговорил Бориса Ивановича Красина за «превышение полномочий» к лишению всех чинов и наград и вечной ссылке в Иркутскую губернию.

^{Георгий Соломон}

Братья Красины ничего не пишут об этом событии, хотя Герман упоминает про визит Кеннана в Тюмень: «Я отлично помню этот приезд и самого Кеннана, хотя и видел его, по застенчивости, только издали, брат же Леонид присутствовал при свидании у нас на квартире». Они любили отца и начисто отрицали его вину; от них это убеждение перешло к советским исследователям. И не только советским: Тимоти О’Коннор, тоже не упоминая об осуждении Красина-старшего, пишет: «Весьма прозаические обязанности Бориса Ивановича не вредили его репутации доброго и отзывчивого человека. Он играл на скрипке, писал стихи».

Среди современников утвердилось мнение, что Красина-старшего, как говорится, подставили; наиболее красочно эту версию изложил Георгий Соломон, о котором пора рассказать подробнее, поскольку он был весьма близок с нашим героем. Он родился в 1868 году в Бессарабии в семье потомственных дворян, выходцев из Венгрии. Несмотря на это, еще в годы учебы в Военно-медицинской академии связался с революционерами и в 1895-м, после краткого заключения, уехал в Иркутск работать помощником контролера на строительстве Кругобайкальской железной дороги. С Красиным он познакомился еще в годы учебы (о чем будет сказано далее), а в Сибири они стали друзьями. В 1897 году, переведенный на Московско-Курскую железную дорогу, он участвовал в создании РСДРП и ее работе, примкнув к большевикам. В 1906 году был сослан в Сибирь, после освобождения жил за границей, а вернувшись домой, отошел (как и Красин) от политики.

В 1918 году Соломон (опять-таки как Красин) снова примкнул к большевикам, работал во внешнеторговых организациях за границей, а в 1923-м стал невозвращенцем. Поселился в Бельгии, где написал и издал мемуары «На советской службе» (в постсоветской России книга издана под более «завлекательным» названием «Среди красных вождей») и «Ленин и его семья». Смерть в 1934 году помешала ему закончить книгу о Красине, которая была передана его вдовой в Русский заграничный архив в Праге и после войны попала в Москву (ныне хранится в ГАРФ). Жизнь Соломона была полна болезней и бедности, поэтому в его книге то и дело прорывается зависть к более успешному другу, с которым он под конец решительно разошелся. Утверждая, что он «пишет только правду», мемуарист на деле нередко путает факты или сознательно искажает их, чтобы представить своего героя в невыгодном свете. При этом его книга полна интересных сведений о жизни Красина, который доверял Соломону многое из того, что скрывал от других.

^{Семья Красиных (кроме Леонида) в 1887 г. [ГАРФ]}

Об отце своего друга Георгий Александрович пишет следующее: «Безукоризненно честный Б. И. Красин, став начальником округа (уезда), повел самую беспощадную войну со взяточничеством в полиции. Но, увы, эта борьба оказалась ему не под силу, и чиновники, без различия ведомств, все дружно сплотились и объединились против „опасного“ реформатора. <…> Началось дело. Б. И. Красина предали суду, предварительно уволив со службы и заключив в тюрьму. В результате Борис Иванович был лишен чинов, орденов, дворянского звания и приговорен к вечной ссылке в Восточную Сибирь. Тщетны были все хлопоты, все апелляции, требования о пересмотре дела. Тщетно сыновья Бориса Ивановича, Леонид и Герман, подавали прошения и настаивали на невиновности отца и требовали „повального обыска“ (т. е. опроса всех жителей округа). <…>

Б. И. Красин мужественно нес свой тяжелый крест, чему немало содействовала его семья, обожавшая и носившая на руках невинного страдальца. Необходимо отметить, что в ссылке все относились весьма сочувственно к злосчастной участи старика, этого лишенного прав состояния ссыльнопоселенца. Не говоря уже о прогрессивном иркутском обществе и либеральном чиновничестве, даже сам генерал-губернатор Восточной Сибири А. Д. Горемыкин старался, чем мог, облегчить судьбу старика. Он хорошо знал причину и все махинации осуждения Бориса Ивановича и сам несколько раз делал шаги к пересмотру его дела, но всегда наталкивался на неустранимые препятствия и решительный отказ. Вся та клика, которая возбудила это клеветнческое дело, была на страже, и многие ее участники достигли уже до степеней известных».

Во время суда над Красиным-старшим Соломона в Сибири не было, и он явно рассказывал эту историю со слов своего друга Леонида и самого Бориса Ивановича, с которым познакомился в Иркутске. Можно не сомневаться, что Красин, горячо любивший отца (как и других членов своей семьи), искренне верил в его невиновность и защищал всеми силами. Вероятно и то, что эта история, о которой умалчивает большинство его биографов, глубоко повлияла на юношу, убедив его в том, что существующие в империи порядки несправедливы и подлежат разрушению. Такую же роль в жизни красинского ровесника Владимира Ульянова сыграла казнь в том же году его любимого брата Александра. Конечно, в ту пору Леонид еще ничего не знал о революционном движении, но первый шаг к участию в нем был сделан в зале губернского суда, где прозвучал приговор отцу.

В виновность отца он не верил еще и потому, что хорошо знал о скромном достатке родителей, никак не совместимом с теми масштабными поборами, о которых говорилось на суде. После осуждения Красина-старшего материальное положение семьи с тремя несовершеннолетними детьми стало на какое-то время совсем плачевным. Болезненным для нее оказалась и потеря социального статуса, неизбежно связанная с лишением чина и дворянства. Называя Леонида Красина дворянином, его биографы заблуждаются. Его отец только в 1885 году получил чин коллежского асессора, дававший право на дворянство, но личное, а не потомственное. Вероятно, он не успел даже его оформить – во всяком случае, в списках дворян Тобольской губернии его фамилии нет. Таким образом, его сыновья не имели никаких прав на дворянское звание, хотя позже Леонид не раз «играл» дворянина, вращаясь в светском обществе, – конечно же, для блага революции. Все отмечают его отменные манеры, умение одеваться и знание этикета, но это объясняется не «благородным» происхождением, а быстрой обучаемостью и врожденным обаянием.

Эти качества Красин, очевидно, заимствовал у отца, о чем пишет Т. О’Коннор: «Леонид унаследовал от матери стремление к лидерству, от отца – довольно красивую внешность и общительный характер». Так и было: несмотря на важный полицейский чин Бориса Ивановича, тон в семье всегда задавала Антонина Григорьевна. Красин одинаково сильно любил обоих родителей, о чем позже писал: «Вспоминая о покойных отце и матери, я не знаю, кому из них приписать большую заслугу в создании той исключительно здоровой и необыкновенной по тем временам обстановки, полной свободы и вместе с тем участливого, заботливого руководства, которым мы, братья и сестра, пользовались в семье, пока не начали становиться на собственные ноги».

После пяти лет, проведенных с семьей, им снова пришлось расстаться: летом 1887 года, когда Леонид сдавал выпускные экзамены, а Герман оканчивал шестой, предпоследний класс Александровского училища, остальные Красины вслед за высланным отцом уехали в Иркутск. Леониду предстояло увидеться с ними только через восемь долгих лет, за которые он превратится из вступающего в жизнь юноши в опытного инженера и не менее опытного бойца революции. А пока что он 15 июня получил аттестат с «пятерками» по всем предметам, включая поведение. Под влиянием И. Словцова и учителя химии Ф. Бачаева он решил учиться на химика и подал прошение о зачислении в лучшее учебное заведение этого профиля – Петербургский технологический институт. Бачаев сам окончил этот вуз и сумел внушить ученикам представление о нем как об «идеале человеческого счастья и благополучия», а студентов-технологов считать «сверхъестественными существами, которым открыта любая дорога».

^{Родители Красина в начале нового века. [ГАРФ]}

В августе Леонид приехал в столицу для сдачи вступительных экзаменов – до Екатеринбурга в тряском возке, а оттуда уже на поезде. Сдавать надо было математику и физику, он готовился все лето, но все равно отчаянно волновался. Хорошо еще, что в Санкт-Петербурге юного провинциала встретил родственник – двоюродный брат по матери, молодой доктор Григорий Яковлевич Карпов, у которого Леонид остановился. Шансов у него было немного: на 816 мест на первом курсе института претендовало больше восьми тысяч абитуриентов со всех концов империи. К его немалому удивлению, экзамены он сдал на «отлично» и в сентябре был зачислен на факультет химии.

^{Сестра Красина Софья. [ГАРФ]}

* * *

Как уже говорилось, Красин встретился с родителями только в апреле 1895 года, когда тоже оказался в ссылке в Иркутске. Снова обратимся к воспоминаниям Г. Соломона: «Правительство было склонно восстановить Бориса Ивановича в чинах и орденах и в дворянском звании в порядке монаршей милости, для чего он должен был подать прошение о помиловании на высочайшее имя. Старик часто говорил об этом и с негодованием отвергал эту единственную возможность.

– Как, – весь волнуясь, с трясущимися руками (следствие перенесенных им несчастий), говорил он мне, – чтобы я, изволите видеть, ни в чем не повинный человек, честный, верой и правдой служивший царю и отечеству, чтобы я признал себя виновным и просил милости? Нет, изволите видеть, никогда они этого от меня не дождутся… Сгнию в ссылке, а не дам им торжествовать!

Все эти испытания тяжело легли на старика – он стал быстро дряхлеть, его всегда трясло, а когда он вспоминал свое „дело“, то от волнения совершенно выходил из себя. Но и в ссылке он не падал духом и искал спасения в труде. Он занялся настройкой роялей и столярным ремеслом. Конечно, эти занятия мало что приносили ему, хотя все из сострадания старались давать ему работу. И главным образом Красины жили тем, что им посылал Герман, быстро продвигавшийся по службе, и что им уделял Леонид, который в качестве техника в конторе 16-го участка строящейся Сибирской дороги получал сперва лишь семьдесят пять рублей в месяц плюс сверхурочные за вечерние занятия. Но затем его положение все улучшалось, и вскоре оцененный как выдающийся, хотя и не получивший еще диплома инженер, он стал на виду у своего начальства.

Между тем Борис Иванович продолжал влачить тяжелую долю ссыльнопоселенца и горько страдал, чувствуя себя отверженцем. Меня глубоко трогало отношение к нему Леонида, который всячески старался отвлекать старика от печальных мыслей. Так, помню, сам увлекаясь велосипедом и совершая длинные прогулки (например, от Иркутска к оз. Байкалу, 60 верст), он купил и отцу велосипед и научил его владеть им, и они вместе совершали далекие прогулки».

Далее говорится, что летом 1897 года, когда в Сибири вводились положения судебной реформы Александра II, в Иркутск по этому случаю прибыл министр юстиции Н. В. Муравьев. Генерал-губернатор А. Д. Горемыкин дал в его честь торжественный обед, на котором поднял тост за успехи нового присяжного суда. И, пользуясь случаем, продолжил: «Я убежден, что если бы томящегося здесь в ссылке бывшего курганского (ошибка Соломона, на самом деле тюменского. – В. Э.) уездного начальника Красина судил суд присяжных, он вышел бы из суда с гордо поднятой головой и благословлял бы этот суд, который, вне сомнения, раскрыл бы все махинации, пущенные в ход для того, чтобы этого кристально-честного чиновника обесчестить и обратить в ссыльнопоселенца, лишенного всех прав состояния». Муравьев отнесся к словам губернатора сочувственно и пообещал, что представит императору просьбу о помиловании Красина. Не прошло и месяца, как тот был восстановлен в правах, получив обратно все свои чины и награды. Однако несправедливый приговор не был отменен, что Борис Иванович счел оскорблением для себя. В опостылевшем Иркутске его больше ничего не держало, и той же осенью он со всей семьей уехал в Москву.

^{Технологический институт в Санкт-Петербурге. Открытка}

В итоге Красин-старший был помилован так же произвольно, как и осужден: можно предположить, что Александр Дмитриевич Горемыкин, много сделавший для Иркутска и всей Восточной Сибири, мало интересовался этим, видя в Борисе Ивановиче прежде всего носителя близких ему прогрессивных взглядов. Об этом тоже пишет Соломон: «Человек он был мало образованный – насколько помню, он прошел только курс уездного училища. Но уже в моей памяти он много занимался и читал самостоятельно и по своим понятиям был человеком весьма прогрессивного направления. Будучи уездным начальником в Сибири, он по должности имел непосредственное соприкосновение с политическими ссыльными, к которым относился очень хорошо, не только не притесняя их, но, наоборот, стараясь всячески облегчить их тяжелое положение».

^{Леонид (справа) и Герман (слева) Красины в Технологическом институте. [ГАРФ]}

Первое время по возвращении из Сибири Борис Иванович с женой и детьми жил в Харькове с Леонидом; когда тот уехал на службу в Баку, они переехали к Герману в Москву, где через некоторое время Красин-старший получил должность заведующего одним из участков шоссейной дороги. Пережитые испытания подорвали его здоровье; последние годы он страдал сердечной болезнью и с трудом выполнял несложные служебные обязанности. В 1901 году он простудился, перенес крупозное воспаление легких в тяжелой форме и через несколько месяцев, 23 июня, умер от паралича сердца: этому «старику» было всего 55 лет. Герман вспоминает: «До последних минут он сохранял полную ясность мысли, и я помню, как среди мучений болезни радовался он первым проблескам революции и как мужественно ждал собственного своего конца. Леонид Борисович приезжал из Баку навестить отца во время болезни, а потом и проводить его в могилу. Он похоронен на церковном кладбище при селе Пушкино Московской губернии».

После смерти Бориса Ивановича его вдова Антонина Григорьевна поселилась в Москве у дочери Софьи, которая вышла замуж за студента-сельскохозяйственника, сына сибирского купца Михаила Лушникова. «Квартира сестры, – пишет Герман, – как и моя, нередко служила в Москве для явок, собраний и пр., и „бабушка“ была дружна и близко знакома со многими товарищами Леонида, старыми подпольщиками. В восстание 1905 года ей пришлось быть хранительницей печати ЦК, которую она прятала в своей прическе и в таком виде не раз проходила по улицам через военные и полицейские кордоны».

Это тоже часть большевистской мифологии: мать героя под его влиянием, отбросив предрассудки, встает на сторону революции. Нечто подобное говорилось о матери Ленина и других, но это изрядное преувеличение: если они и помогали революционерам, то только ради своих детей, для которых поистине были готовы на всё. Явно преувеличено и сочувствие революционному делу ветерана полицейской службы Бориса Ивановича – хотя несправедливое наказание и в самом деле могло вызвать у него (как и у его сына) ненависть к власти, он вряд ли мог желать свержения монархии. Да и сам Леонид вплоть до 1905 года писал слово «Государь» с большой буквы – так велика была сила привычки…

Из детства Красин вынес в первую очередь уверенность в том, что человек может достичь многого, опираясь на тесный круг людей, которым можно доверять. Сначала таким кругом для него была семья; потом, когда ее не стало, он пытался найти опору в партии, работе, отношениях с женщинами. Но все это так и не стало альтернативой той дружной семье, которую он знал в ранние годы жизни и которая так и осталась для него потерянным навсегда раем.