Текст книги "Дорога в прошедшем времени"

Автор книги: Вадим Бакатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда-то учили мы в школе уроки о давних великих переселениях народов. А вот ведь они и при нашей жизни происходят, не менее масштабные и драматические. Земля пустеет, народ вымирает. Кто придет сюда? Беженцы? Иноземцы? Вятка – это старинная, исконно русская земля, не знавшая ни татарского ига, ни крепостного права. Прекрасная, красивейшая земля становится никому не нужной. Вместо того чтобы ее благоустраивать, мы – коммунисты – своей государственной политикой ее опустошили.

Узнал я от своих попутчиков и о другом. Каждый год в Кировской области зарастают мелколесьем, уходят из оборота около десяти тысяч гектаров сельхозугодий. Грубо говоря, в год исчезает два средних колхоза, и это – после семидесяти лет «успешного» строительства социализма в колхозной деревне…

Спустился я с неба на землю и посмотрел на Вятку не как на чужую планету с аэроплана. За год объехал все районы и города области. Много пришлось походить по непролазной грязи. Нагибаясь, пролезал в старые полусгнившие, по окна в навозе коровники, где доярки – женщины неопределенного возраста – волокут, как бурлаки, ванночки, полные прокисшего силоса. Стоял перед пустыми полками сельских магазинов, говорил со стариками, ожидающими трактор, который, может быть, привезет в магазин хлеб. Трогал почерневшие от времени, запертые на амбарный замок двери сельских клубов. Сидел в холодных классах деревенских школ, где трудно понять, что хуже: недостаток учителей или отсутствие учеников. Не раз бывал в районных больницах с протекающими крышами, где редкий «медперсонал» самоотверженно тащил на своих хрупких плечах всю тяжесть верности клятве Гиппократа.

Протекающие крыши, промоченные, промороженные стены – это типичная для Вятской земли особенность.

Протекают и крыша областного драматического театра, и крыши сельских библиотек, которых в области, на удивление, оказалось очень много. Отношение вятичей к этому нестихийному бедствию было философским! Так было всегда, значит, так и должно быть…

Картина разрухи на селе была практически повсеместной, за исключением нескольких десятков благополучных колхозов и совхозов, управляемых крепкими прижимистыми мужиками, настоящими хозяевами, но и у них крыши домов текли… Разруха была, но, удивительно, нигде не было уныния, озлобленности, недовольства. В любом затянутом паутиной красном уголке или Ленинской комнате, на колченогих стульях или скамьях вокруг крытого протертой клеенкой стола, под каким-нибудь пожелтевшим, засиженным мухами плакатом, призывавшим перевыполнять соцобязательства давно минувшего юбилейного года, собирались люди – доброжелательные, искренние, любопытные, сметливые. Угостят чаем с медом или вареньем и долго будут расспрашивать про Москву, про Горбачева, про перестройку… И никаких никому претензий за свою трудную жизнь в нечеловеческих условиях. Просьбы предельно простые и скромные: вот бы угля для котельной, дорогу прогрейдеровать да защебенить. Второй год как из райбольницы уехал зубной врач – как бы вернуть, а то зубы последние пропадают… И все смеются, прикрывая рот рукой. Молодые красивые женщины. И действительно, видно – пропадают зубы.

Меня до глубины души тронуло это вятское простодушие, терпение, спокойствие. Люблю я своих земляков-сибиряков, но, надо откровенно сказать, вятичи проще, не избалованы, в грудь себя не бьют, больше надеются на себя, чем на власть. Они – непритязательны, привычны к суровой жизни, их трудно раскачать, но если уж начинают, то делают основательно. Позже иногда случалось мне сдерживать: «Давайте попроще, поэкономнее», но в ответ всегда слышал вятское: «Делать – так уж делать!»

Взять хотя бы затронутую тему культуры содержания городов, деревень, дорог, улиц, культуры производственного быта. О какой культуре говорить, если можно было видеть такую картинку: облезлое здание районного комитета КПСС, вывеска в деревянной рамке, стекло разбито. Вход. Двустворчатая дверь. Одна половина накрепко забита ржавыми гвоздями, и из-под нее, как бы непосредственно из здания райкома, растут мощные стебли крапивы…

Крапивы и лопухов на Вятской земле – несметное множество, но чтобы прямо перед дверью «руководящей и направляющей силы» – это было рекордом привыкания и безволия. И стоило только на тему культуры содержания поговорить, убедить, что это – самоунижение («Нельзя зарастать грязью, с чистоты начинается производительность труда и качество и, если хотите, настоящий патриотизм»), как удивительно не все, но многое начинало меняться. Бывало, что поговорить приходилось не один раз. Но уже через полгода-год, когда я приезжал в то или иное знакомое хозяйство, все спешили показать убранную с полей, заскирдованную солому, обкошенные дороги, выправленный покрашенный штакетник, побеленные фасады. Появились даже цветы. А уж о комнатах отдыха и красных уголках и говорить нечего. Тут началось подлинное соревнование. Каждый изощрялся, как мог. Резьба по дереву, росписи по стеклу, и самовары, и скатерти… А мои знакомые доярки, хитро улыбаясь, показывали все это великолепие. Делать так делать! Но главное: улыбка стала другой. У многих появились новые зубы. Надо отдать должное облздравотделу, который сумел организовать пару автобусов, оборудованных как передвижные стоматологические кабинеты, и пустил их по отдаленным деревням.

Врачи, учителя, ученые, артисты, художники, писатели, архитекторы, инженеры – все сообщество вятской интеллигенции, как я вскоре убедился, также имело свое особенное лицо, особенный характер. Было видно, что они не врозь, не каждый сам по себе, они живут общей жизнью, у них есть традиции, высокий уровень внутренней культуры и достоинства, глубокое знание истории страны и родного края. И это не только в областном центре. В маленьких старых городках Яранске, Уржуме, Слободском и других – то же самое.

Скажу больше. Интеллигенция малых городов отличается от столичной. Мне приходилось это замечать не только на Вятской земле… В Малоярославце, Мариинске, Суздале, Наро-Фоминском районе… В маленьких русских городах интеллигенция являет собой пример подвижнического, искреннего, бескорыстного служения Великой Культуре. Всегда. Во все годы нашей истории. Какие бы революционные бури или реформы ни разрушали страну, она выстоит, пока жива интеллигенция райцентра. У нее всегда один бог – Культура России. И смысл ее жизни в служении Культуре. Столичный культурный «бомонд», собирающийся на презентацию очередной «поп-звезды», совсем не того поля ягода. Мягко скажем, более прагматичный «фрукт». Для него есть еще один бог – Власть. Любая власть. Не важно, что она убивает людей в Афганистане или Чечне, расстреливает парламент, важно, чтобы она обратила внимание, приласкала, помогла материально… Сегодня на кремлевских «демократических» раутах блистают те же, кто блистал при генсеках, будучи «тогда моложе и лучше, кажется»…

Интеллигенция провинции чище и честнее. Они не смущаются высокого начальства, открыто и прямо выражают свое мнение, если это затрагивает их культурные традиции, памятники истории и архитектуры. Я со своим (в значительной степени авторитарным) стилем руководства довольно часто нарывался на решительный отпор и острые дискуссии, когда без глубокой проработки, с ходу хотел решить какой-нибудь «культурный» вопрос. Иногда приходилось отступать, принимая аргументы собеседников. В конце концов, решали вместе, а делали они. Делали солидно и основательно, за что я бесконечно благодарен всей вятской интеллигенции. Я не стану здесь перечислять десятки имен деятелей науки, искусства, культуры, работать с которыми для меня было истинным удовольствием. Не стану перечислять не потому, что их много, просто боюсь кого-нибудь пропустить.

Вятская интеллигенция, где первую скрипку по праву играл писатель А.А. Лиханов, сумела быстро довести до меня проблемы, которыми болела область. От низкой культуры земледелия, бездорожья до обветшалости базы спорта и искусства. Их проблемы стали моими проблемами. Задача была только в том, чтобы позволить им самим решать, снять запреты, помогать там, где требовались ресурсы, отсутствовавшие в области, поддерживать высокий тонус, напряжение в работе. Вперед, и только вперед!

Тогда, в годы начала перестройки, мне казалось, что меня поддерживают, я мог овладеть любой аудиторией. Сегодня же, когда я перечитываю собственное «полное собрание сочинений», мне становится стыдно. Каждое в отдельности выступление, может быть, и неплохое, но все вместе – это какой-то ужас, ужас непрерывного повторения одного и того же. Избитая партийная демагогия, постоянное недовольство достигнутым, призыв к еще более высоким темпам, дисциплине, творчеству, активности, самостоятельности, организованности. Конечно, темы менялись: то интенсивные технологии в сельском хозяйстве, то роль машиностроения, то борьба с пьянством, то жилищное строительство, дороги, коммунальное хозяйство, работа Советов, развитие науки… И так без конца и без края… Напор и напор. Любимым моим лозунгом были слова М. Горбачева, не помню, где сказанные, а может быть, придуманные мной (по крайней мере, сейчас ни в одной из его работ слов этих я не нашел): «Пока не действует механизм экономический, должен действовать механизм партийный!» Вот и все. Вся перестройка.

Партия – руководящая и направляющая сила. Она за все отвечает. Она довела дело до ручки, ей и выправлять ситуацию. А кто не согласен, пусть освободит руководящее кресло. Вся перестройка – проще пареной репы. И надо сказать, что первые годы результаты такой примитивной политики были просто удивительными. Область, провалившая все показатели в 1984 году, уже в 1985 году по основным выполнила план, а в 1986 году план был обеспечен по всем показателям, кроме государственных закупок шерсти (был в то время и такой показатель). Для наиболее дотошного читателя, понимающего, что главное – не план, а темпы роста, скажу, что и они были достаточно солидными:

Продукция промышленности……….5,8%

Прибыль……………………….9,4%

Строительно-монтажные работы…….13%

Ввод в действие основных фондов…..12%

Валовой сбор зерна………………42%

Картофель……………………..2,2 раза

Производство: мяса…………….6%

молока…………..8%

Скучно? Думаю, кто понимает, как трудно, но как интересно постоянно добиваться высоких темпов роста, как это завораживает, тому не скучно.

Скучно работать, как «трудилась» в поте лица команда «реформаторов», из года в год с умным видом обещая рост и из года в год уменьшая объемы производства общественного продукта. Это было что угодно, но только не работа и, уж конечно, не реформы.

В годы начала перестройки застой сменился подъемом, это факт. Но дело даже не в статистике, не в цифрах, а в реальной работе, ставшей более производительной. Реставрируются центральные улицы города Кирова, ремонтируются театры, благоустраивается набережная реки Вятки, строится выставочный комплекс, освобождается занятый под областной архив Трифоновский монастырь. Дом, в котором танцевала Наталья Пушкина-Ланская, передается под клуб интеллигенции, а в особняке обкомовской гостиницы открывается клуб ветеранов, начинает работать новая картинная галерея, открываются теннисные корты… Это только малая толика того, что успели кировчане-вятичи сделать под лозунгом перестройки: «Куй железо, пока… Горбачев».

Как-то в апреле, воскресным утром, я зашел в малюсенький городской художественный музей. Зашел как простой посетитель. Музей полностью оправдывал пословицу «мал золотник, да дорог». Прекрасная коллекция живописи самых разнообразных художников, от Айвазовского и Репина до Дейнеки и Ракши… Однако инкогнито сохранить не удалось. Контролерша позвонила директрисе, и та поспешила в музей. Взяла меня в плен Алла Носкова, женщина изумительной энергии, глубочайших знаний и, как потом оказалось, неординарного организаторского таланта. Она сообщила мне, что в экспозиции находится всего одна тридцатая от имеющихся в наличии фондов. Мы с А. Носковой полезли на чердак, где в страшных условиях находилось несколько тысяч полотен. «Необходимо новое здание музея, – твердила директриса, – новое здание, новое здание…»

Я вспоминал Малоярославец, своего деда, в мастерской которого за серым холщовым пологом более чем полвека простояли прекрасные пейзажи, портреты, натюрморты художника от Бога… простояли и постепенно, как-то незаметно разошлись, исчезли… Многие ли их видели, порадовались нечаянной гармонии, созвучию близких чувств? Частичка русской культуры тихо исчезает под пологом времени…

А здесь какие разные и замечательные художники! Как много старых мастеров, давно ушедших из жизни. Но жизнь, запечатленная ими на холстах, осталась… Для чего же? Чтобы когда-нибудь сгореть здесь на чердаке?..

– Нужно новое здание, новое… новое… – доносилось до меня.

Я знал, что титул на строительство нового музейного здания может быть открыт только Госпланом. Считал, что это неправильно. Дело области, а не Госплана знать, что надо строить и где строить. А раз так, надо ломать старую практику. Надо же когда-то начинать. И я сказал Алле Носковой: «Скоро ленинский субботник. Давайте в этот день и начнем строительство, заложим фундамент нового музея». И действительно, начали без открытия титула. Через несколько лет в Кирове ввели в эксплуатацию прекрасное современное здание художественного музея с запасниками, с кондиционированием воздуха, с какими-то специальными стеклами, благодаря которым живопись сохраняет свой первозданный вид. Потом оказалось, что это единственное здание художественного музея, построенное в России за годы так называемых реформ.

Или вот мороженое, да, то, которое любят дети, и не только дети… Пришел ко мне как-то пожилой, небольшого роста, симпатичный человек, как оказалось начальник холодильника, и говорит: «Знаете ли, что наши вятские дети лакомятся мороженым главным образом зимой в морозы?» – «Нет, не знаю. А чем объяснить это странное детское поведение?» – спрашиваю. «А тем, – говорит, – что мороженое мы получаем из Ленинграда. Летом его им самим не хватает, а зимой, пожалуйста, кушайте на здоровье!» – «Как же нам исправить эту явную аномалию в скармливании мороженого нашим вятским мальчикам и девочкам?»

Оказалось, все очень просто. Мой собеседник где-то узнал, что в страну поступило восемь комплектных итальянских линий по производству мороженого. Если я у правительства выпрошу одну для области, он обязуется за полгода построить и запустить цех в эксплуатацию. Конечно, ему поможет A.M. Михеев – главный вятский строитель. Через полгода в Кирове было свое мороженое.

Примерно такая же история произошла и с пуском катка с искусственным льдом. Нашли оборудование и пустили. Сам ходил в хоккей играть. А к семидесятилетнему юбилею Октябрьской революции в семидесяти крупных колхозах за один год были построены и сданы в эксплуатацию семьдесят спортивных залов из клееных деревянных конструкций. Я уже немного узнал вятичей и перестал восхищаться, удивляться их подвигам после долгой спячки.

А что, собственно, произошло? Людей разбудили и разрешили делать то, что им надо. Перестали мешать, в чем-то помогли, и дело пошло. Все это стало называться перестройкой.

Ее идеолог М.С. Горбачев и все мы привыкли считать, что старт перестройке дал апрельский пленум ЦК КПСС 23 апреля 1985 года. Горбачев произнес на нем энергичную речь. Однако, если разобраться, в ней не было ничего принципиально нового, никаких новых идей, никакой «ревизии марксизма-ленинизма». Начал он с традиционного для генсеков заявления: «Вся жизнь, весь ход истории убедительно подтверждают великую правоту ленинского учения…» И продолжил: «Мы вновь подтверждаем преемственность стратегического курса… страна достигла больших успехов во всех областях общественной жизни…» Если это правда, зачем «перестраиваться»? Трудности, как всегда (помимо погоды), нашли в ошибках предшественников. И задачи не отличались оригинальностью. Добиться ускорения социально-экономического прогресса. За счет чего? Обычный джентльменский набор. От съезда к съезду, от пленума к пленуму… «Поставить в центр нашей работы ускорение научно-технического прогресса, перестроить управление, повысить организованность и дисциплину, коренным образом улучшить стиль деятельности…» и так далее и тому подобное, давно знакомые темы. Если перечитать другой этапный документ – «Политически доклад ЦК КПСС XXVII съезду КПСС» – 23 февраля 1986 года, то и там те же мотивы. Верность подлинно научной теории – марксизму-ленинизму, призывы к ускорению, критика империализма, «явно утрачивающего ориентировку в этот непростой период истории», похвала КГБ за разоблачение всякого рода подрывных действий, высокая оценка апрельского пленума. Под принятой съездом новой программой КПСС, уверен, без сомнения подписались бы и Брежнев, и Суслов, и все иные «догматики». Ничего в ней нового не было. Та же марксистско-ленинская фразеология, но в более энергичной и яркой «обертке».

Не могу согласиться с некоторыми аналитиками, считающими, что М.С. Горбачев в то время по-иному не мог, якобы должен был до поры скрывать свои замыслы. Ничего он не скрывал, потому что скрывать было нечего. В помыслах своих он был чист перед товарищами по партии, перед марксизмом-ленинизмом… Главная его идея – раскрыть возможности социализма, соединив его с социалистической демократией, активизировать творчество масс и на этой основе преодолеть научно-технический застой и социальное отставание – была строго в духе ортодоксального ленинизма. Покушаться на святая святых марксизма – государственную собственность на средства производства – у него и в мыслях в те годы не было. То же самое и в отношении главного теоретического и практического достижения большевизма – авангардной роли ленинской партии «нового типа».

Если бы генсек М.С. Горбачев строго следовал положениям своего доклада XXVII съезду КПСС, наверное, все было бы иначе. Не скажу – лучше или хуже, но – иначе. Однако Михаила Сергеевича подвела его натура, его демократизм, большая, что небезопасно для генсека, для КПСС, откровенность и открытость. Его кипучая энергия понесла его самого и страну «незнамо куда». Он хотел «больше социализма», а в конце концов от социализма остались одни воспоминания.

В повседневной работе, в своих многочисленных больших и малых выступлениях, на встречах, заседаниях, в ходе интервью Горбачев все более и более подходит к тому, что очень скоро перечеркнет не только принятую новую программу КПСС, но и приведет к разрушению социализма. Он упивается дискуссией, всегда выходя из нее победителем. Он разрешает говорить, спорить. Подумать только: он допускает иное мнение… Плюрализм! Правда, социалистический плюрализм. Он буквально насильно внедряет гласность. Ищет себе союзников в массах ценой критики «серого», как писала газета «Правда», слоя в КПСС. Да, в партии был такой слой людей, давно усвоивших старые догмы, приспособившихся ничего не делать, ни за что не отвечать, только руководить. Какая-то чистка партии была нужна. Горбачев же как раз был против чисток. Но, по-моему, тогда мало кто понимал, чем закончится для партии партией же организованная гласность и критика. Лично я считал это делом полезным.

Как-то весной 1986 года, во время поездки в Москву, иду я по цековскому коридору. С деловым, одновременно озадаченным и веселым видом. Надо сказать, что к этому времени я уже заматерел, приобрел уверенность и даже некоторый кураж. Дела в области шли неплохо. Все меня знали, и я знал всех. К тому времени я уже сделал свое главное открытие. Нет здесь в Москве, в ЦК и тем более в политбюро гениев – сверхчеловеков. Все такие же, как и мы, провинциалы… Так что будь самим собой. Так вот, иду я по цековским дорожкам и радостно так встречаюсь с секретарем ЦК Г.П. Разумовским. «Хорошо, – говорит, – что я вас встретил. Зайдем ко мне, есть очень важный разговор. Прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью». Я согласился. Оказывается, Михаил Сергеевич недоволен. Во-первых, робостью критики в адрес высокопоставленных партийных чинов, а во-вторых, реакцией на критику. «Критика не забава, она требует энергичных действий. И если за признанием ошибок не следует их исправление, это – первый признак подмены дела словом. Есть конфиденциальное поручение – организовать несколько серьезных критических выступлений, а также энергичную реакцию на критику.

Вы, по нашему мнению, один из тех, кто современно мыслит и в состоянии правильно на критику реагировать. Я не ошибаюсь?» Я ответил, что прекрасно все понимаю. Зон, закрытых для критики, быть не должно. Ошибки нужно исправлять делами. Со мной на эту тему можно было и не говорить. Будет сделано.

На том и остановились. Долго ждать «справедливой критики» не пришлось. 14 мая в «Правде» появляется статья «Если будете надоедать», где на примере конфликта двух ученых показывается равнодушие аппарата обкома к внедрению изобретений и открытий. Упоминается и моя фамилия. Я виноват только в том, что мне не доложили. До обидного мягкая критика. Я ждал большего. И вот на это надо реагировать «по-ленински»? Нет проблем!

Но оказалось, что проблема была, и большая. При самом доброжелательном отношении к одному из «обиженных» обкомом ученых бюро не смогло поддержать его в научном споре. Ну никак не могло. Эксперты из Института химической физики АН СССР дали отрицательное заключение. «…Предложения по замене антискорчинга сантогарда на продукты кормогризин и нитрат аммония неправомерны…» От партии же требовали, чтобы обязательно заменить «кормогризином антискорчинг». Но хотя мы и руководствовались всепобеждающим учением, на это темное дело не пошли. Быстро и остро, как хотелось ЦК КПСС, отреагировать не смогли. Долго изучали всю эту «химию». В итоге наказали за пассивность, способствующую развитию склоки, некоторых партаппаратчиков, наметили меры улучшения сотрудничества науки и производства. По существу же вопроса признали, что автор статьи в «Правде» подошел к сложной научной проблеме предвзято и бездоказательно. Ответили в «Правду» и опубликовали решение бюро в областной газете.

Вот тут-то и началась «настоящая ленинская реакция» уже на нашу критику. Прежде всего звонки из аппарата ЦК: «Что вы там себе позволяете? Как это можно подвергать сомнению то, что написано в «Правде»? Такой безответственности себе еще никто не позволял! Дайте опровержение».

Я съездил в ЦК, в отдел, объяснил им ситуацию… Как будто бы поняли и успокоились… Но тут сама «Правда» решила нас наказать за строптивость. Прислали в область специального корреспондента и по его расследованию дали полполосы, где как дважды два доказывалось, что в Кировском обкоме его первый секретарь В. Бакатин – ретроград, может только сено заготавливать, а журнал «Открытия и изобретения» даже не выписывает. Довольно едкая статейка. Если «Правда» критикует, надо докладывать – «меры приняты, выписал журнал». Мы решили не принимать больше никаких мер. Такого в то время не бывало.

Поехал я в Москву к А.Н. Яковлеву, который возглавлял тогда отдел пропаганды и агитации. Он был в хорошем настроении, внучка на отлично сдала вступительный экзамен. Выслушал меня и согласился с тем, чтобы мы не «реагировали». Это уже была полупобеда. Не знаю зачем, но я стал добиваться, чтобы газета публично признала свои ошибки. Надо мне это было? В конце концов, 5 октября в «Правде» появилась небольшая заметка, где сквозь зубы редколлегия строго указала своим корреспондентам на недопустимость легкого подхода при подготовке материалов. Первый раз ленинская «Правда» чуть-чуть поступилась своей незыблемой монополией на истину. Позже редактор В. Афанасьев дважды приводил этот случай как пример демократизации и перестройки газеты. Знал бы этот честный человек, до какого цинизма и бесстыдства дойдет уже через несколько лет наша и коммунистическая, и демократическая пресса, так не переживал бы по этому пустяковому случаю. То же могу отнести к себе. Чего суетился? Правду искал?

«Плюрализм», как мечтал Михаил Сергеевич, должен быть социалистическим. Однако это оказалось невозможным. Если после семидесяти лет затыкания ртов людям вдруг разрешили говорить и спорить, только идеалисты могут ожидать, что дискуссия пойдет «в русле социалистического выбора». Скорее наоборот. Проблем масса, живут люди скверно. Кто виноват? Сталинизм? Деформации? Возможно. Это интересно, но это мало волнует. Кто сегодня правит? Кто руководящая и направляющая? КПСС? Другой силы нет. Значит, она во всем и виновата. И весь «социалистический плюрализм» сведется к нападению на одного. Этот один есть мифический абстрактный партаппаратчик, который даже если и неплохой человек и добросовестный работник, изначально будет считаться злом.

А кроме того, не привык он к политическим дискуссиям, прожив жизнь в комфортных условиях за спиной священных мужей, мудрейших из мудрых – Карла Маркса, Ленина и… очередного генсека. А поскольку у его оппонентов, различного розлива демократов, политической культуры тоже кот наплакал, то вся гласность и плюрализм в конечном итоге сведутся к травле КПСС, ее деморализации, потере остатков и без того небольшого авторитета. Можно было бы сказать, что это и требуется. Демократия предусматривает, что авторитет и доверие завоевывают делами. Но сможет ли деморализованная, дезориентированная партия что-то сделать? А ведь другого механизма в стране уже 70 лет не было. Советы, профсоюзы – ширмы социалистической демократии. Все держалось на партии. И это была главная ошибка Горбачева – он сам не уяснил еще, что мы будем строить после «развитого социализма». Новые прилагательные «гуманный, демократический» очень туманны. «Социализм – живое творчество масс», в Российской империи – очень утопичный лозунг! Итак, что и как строить – не решили. Критику – стимулировали. Плюрализм – приветствовали. Единственный механизм власти – деморализовали, сделали неработоспособным. Я не говорю о двадцатимиллионной партии как о механизме. Подавляющее большинство коммунистов были пассивны. Не они – «механизм». Я говорю о пусть ошибочной, но все-таки привычной, признанной идеологии, идеологии социализма, а главное – о вертикали власти. Политбюро – обком – райком – партком. Важно было сохранить ее, поддержать, отмобилизовать и с ее помощью начать экономические и институциональные преобразования, совершенствование социализма. А в конечном счете мог быть такой отход от его догм, что от ленинизма вообще мало бы что осталось.

Абсолютно убежден, что если бы, например, политбюро или пленум ЦК поставили задачу активно развивать фермерское движение, партия точно так же, как она «сделала» коллективизацию, как боролась с пьянством или проводила глупейшую кампанию «борьбы с нетрудовыми доходами», сделала бы и фермеров. И все – ради решения продовольственной проблемы, повышения благосостояния трудящихся, во имя укрепления социализма.

М.С. Горбачев напоролся на то, о чем сам много говорил, цитируя Ленина. Нельзя, не решив главного, браться за частности… Главного он не решил. Куда идти. Правда, он цитировал и Наполеона. Главное – ввязаться в бой, а там будет видно. В итоге – заболтали перестройку. Произошло то, от чего Михаил Сергеевич часто предостерегал. Он «угадал» на сто процентов. Говорил «заболтают», и заболтали. И думаю, никого, кроме себя самого, винить в этом Михаил Сергеевич не может. Если позволено будет так выразиться, «стиль перестройки» – это его стиль. Бесконечные советы, разговоры, а в итоге спуск на тормозах. Особенно любил советоваться с Н.И. Рыжковым. Всего боялись. Бунт мерещился. Ярким примером может служить пресловутая программа «500 дней». Как бы над ней юмористы ни изгалялись, все-таки это была программа. Алгоритм освобождения от диктата плана и зарождения частной инициативы. Два дня «советовались». В итоге – «соломоново» решение. Поручить А.Г. Аганбегяну в недельный срок примирить непримиримое. Соединить рынок без собственника с планом без дисциплины. Очень много было разговоров и недостаточно дела. Мне неприятно писать об этом, потому что всегда я поддерживал М.С. Горбачева, был человеком его команды. Но когда анализируешь прошлое, честным надо быть не меньше, чем когда живешь в настоящем. Я не осуждаю Горбачева, а уж тем более – не сужу. Просто и он, и мы сами взялись за то, что сделать не сумели. Конечно, это не оправдание, но мне представляется, что не было в истории более трудного дела: после семидесяти лет того, что мы несправедливо называли социализмом, вернуться без катаклизмов на путь естественного цивилизованного, свободного развития. Сверхтрудная задача. Сейчас, после стольких лет бесчинствования «демократов» и «криминала», даже стали говорить, что эта задача в принципе была нерешаема. Нет, была решаема! Но для тех, кому пришлось ее решать, задачка оказалась не под силу.

Однако в первые перестроечные годы «партийный механизм» действовал достаточно эффективно. Во всех аудиториях, при любом «плюрализме» я как первый секретарь обкома получал поддержку и одобрение. По любой острой теме, даже если это были непопулярная борьба с пьянством или ненавистные для рабочего вздувающие цены «кооператоры». Самая консервативная, убежденно догматическая коммунистическая аудитория – это ветераны войны и труда. И я всегда находил время их собирать, посоветоваться, рассказывать о планах, о пленумах, о делах…

Хорошо помню, как собрал я моих любимых стариков в их клубе рассказать о январском (1987 г.) пленуме ЦК КПСС. На нем речь шла о перестройке и кадровой политике партии. Тогда, наверное, впервые в официальной аудитории М.С. Горбачев был особенно откровенен и резок в критике сталинизма, застойных времен и нынешних партийных кадров. Говорил о «механизме торможения перестройки», который надо сломать. Горбачев был очень недоволен работой кадров, подозревал чуть ли не саботаж решений съезда и апрельского (1985 г.) пленума ЦК.

И что же ветераны? Более благожелательно настроенной аудитории, разделяющей мнение Горбачева, я не видел. Они были и за Ленина, и за Сталина (про себя), но они же были и за Горбачева, и, пожалуй, они даже были большими перестройщиками, чем он сам. Эта политически активная, но консервативная часть партии была готова поддержать любое решение ЦК, если оно направлено на улучшение положения в стране. Их заботило не отступление от старых догм, а реальное, пусть небольшое, улучшение жизни в городе. Есть прогресс в обеспечении продовольствием, жильем – поддержат любой «ревизионизм». Не называйте его только ревизионизмом, пощадите большевистское прошлое хороших людей. А вот когда по причинам, о которых скажу позже, положение стало ухудшаться, тогда поддержки даже такого любимого Горбачевым лозунга, как «больше социализма», – не получишь. Скажут прямо, что мы демагоги и болтуны. Заболтали мы в конце концов перестройку, упустили время, отдали инициативу черт знает кому, – еще большим демагогам, только от «демократии» и антикоммунизма.