Текст книги "Восток — дело тонкое: Исповедь разведчика"

Автор книги: Вадим Сопряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Нашей же прессе эта проблема была умело подкинута извне (не думаю, что это вымысел наших журналистов). Романтичная и трагичная идея: талибы – это дети погибших душманов и вообще жителей Афганистана. Эти дети якобы во время боевых действий вывозились в Пакистан и там воспитывались в строгих правилах исламской религии, правоверными борцами против шурави (советских людей) и прочих «неверных». А затем, когда они выросли, им дали в руки оружие (не только автоматы, но и пушки, танки, самолеты), и они пошли освобождать свою страну.

После ввода советских войск в Афганистан часть населения, включая и пуштунов, бежало в Пакистан. Там были созданы лагеря по подготовке отрядов для борьбы с советскими войсками, находящимися на афганской территории. После вывода наших войск из Афганистана в 1989 году борьба за власть в этой стране разгорелась с еще большим ожесточением. Пуштунские отряды были перенацелены на борьбу с новой властью в Кабуле.

В июле 1992 года президентом Афганистана становится таджик Бурхолутдин Раббани, ориентирующийся на Иран и Таджикистан. А это никак не может устраивать Пакистан. Кроме того, Раббани – противник прокладки нефтепровода из Туркмении в пакистанский порт Карачи через территорию Афганистана. Это, естественно, не нравится нефтекоролям Запада. Пакистан начинает готовить пуштунов (так называемого «казенного населения» Афганистана) для борьбы против «некоренного» населения – узбеков, таджиков, хазарийцев. Молодежи вдалбливают, что если пуштунов в Афганистане шестьдесят процентов, то и президент должен быть пуштун, а не узбек или таджик.

В середине 1996 года свыше пятидесяти тысяч человек были переброшены из Пакистана в Афганистан в районе города Джелалабад. Надеясь разжечь «национально-освободительное» движение пуштунского населения, которое на первых порах действительно поддержало «Талибан», Пакистан перестарался: это движение превратилось в исламский фашизм.

26 сентября 1996 года Кабул пал внезапно и даже буднично. Талибы просто вошли в этот город ночью. Никакого сопротивления им оказано не было. Бывший председатель комитета обороны Афганистана Гульбеддин Хекматияр сдал город без боя и бежал. Два врага-соперника за влияние на севере Афганистана, Масуд и Дустум, молча взирали на происходящее. Они не любили пуштуна Хекматияра. (Масуд – член комитета обороны и член партии «Джамед-Ислами», которую возглавляет Раббани; Дустум – председатель комитета обороны, лидер «Национального исламского движения Афганистана».) Сейчас Масуд и Дустум объединились в борьбе против талибов.

После падения Кабула Дустум ушел на Саланг. Масуд укрылся за высокими горами в Пагдшере.

Так север Афганистана был поделен на две части. Это «проузбекский» северо-запад и «исламский» северо-восток. Президент Афганистана Раббани расположился в Тахоре, контролируемом Масудом.

Наплыв талибов сдерживает север Афганистана, контролируемый Масудом и Дустумом. Если север падет, то талибы могут войти в Узбекистан и Таджикистан. Тех, кто стоит за движением «Талибан», интересуют в первую очередь экономические цели в этом регионе. Им необходимы богатые сырьевые районы севера Афганистана и Средней Азии. Нефть и газ Туркменистана, по планам ряда американских и аргентинских компаний, должна пойти по трубопроводам по самому короткому пути – через Афганистан в пакистанский морской порт Карачи. Вот поэтому и продолжают греметь выстрелы в Афганистане, и льется кровь невинных простых людей.

В свое время российский министр иностранных дел Козырев, вслед за горбачевским министром Шеварднадзе, идя на поводу у заокеанских партнеров, пренебрег геополитическими интересами России в ее «южном подбрюшье», а в итоге предал пророссийский режим Наджибулы в Кабуле. Тем самым был нанесен колоссальный ущерб стратегическим интересам страны. В результате этих потрясений России достались «афганский синдром», тысячи инвалидов и их социальные проблемы, которые до сих пор не разрешены. Остались полынная горечь даром пролитой крови, впустую затраченных усилий. Пришедшие к власти в России политики думали лишь о том, как побыстрее свести счеты с «коммунистическим прошлым», а исконные, вековые геополитические интересы державы их не волновали. Они их и не понимали, они не ведали, что творили.

Я находился в больнице, когда по радио услышал новость о том, что талибы захватили Наджиба и казнили его в Кабуле. Я не поверил своим ушам, а потом утешился шаткой мыслью, что это не Наджиб, это его двойник. Не могли же наши могучие когда-то КГБ и ГРУ, да и Министерство обороны, взять и напрочь забыть о Наджибе. Ведь мы, я имею в виду серьезные организации, не бросали даже агентов-иностранцев, попавших в беду по нашей вине. Эти организации следили за судьбой наших боевых друзей и при первой возможности приходили к ним на выручку. А здесь пример крупного государственного деятеля, преданного идейно и духовно Советскому Союзу, правда, бывшему. Не в этом ли огороде зарыта собака?

Можно было уже давно тихо, без помпы и треска прессы, вывезти Наджиба сюда или в другую дружественную страну, а затем дать ему возможность самому возвратиться в Кабул или хотя бы воссоединиться с семьей. Нет, мы предали Наджиба и забыли о нем или сделали вид, что забыли, но зато красноречиво показали, что безразличны к его судьбе.

Все это было потом, более десяти лет спустя, а пока нам, «Каскаду-3», предстояло еще прожить несколько месяцев в пылающем Афганистане. Война с душманами разгоралась все сильней. Теперь они действовали не только против афганских официальных властей, мирного населения, но атаковали и советские воинские части, действовали против советских гражданских специалистов, помогавших афганцам строить новую жизнь. Разгоралась и минная война на дорогах. Наша 40-я армия все шире втягивалась в боевые операции против банд.

В одной из провинций автоколонна, в составе которой были военные и две автомашины команды «Каскада», двигалась из центра провинции в расположение своих частей. Вдруг на дороге прогремел взрыв, он оказался как раз под машиной нашей команды, которая шла третьей в строю. Водитель, солдат команды «Каскад», погиб на месте, машина сгорела. Это была третья жертва афганской войны в нашем отряде. Статистика страшная и беспристрастная штука. Казалось бы, гибель трех товарищей, как я уже выше подмечал, из состава отряда в более чем семьсот человек – это небольшие потери, особенно если учесть размах той страшной, кровавой бойни, развернувшейся в горах и на равнинах Афганистана. Но для родителей, детей и жен этих людей, для боевых друзей – это неутешное горе, невосполнимая потеря. И они, к нашему глубочайшему сожалению, в наше безучастное время оставались один на один со своей бедой. Не разрешалось даже упоминать, а тем более писать на памятнике, что солдат геройски погиб в Афганистане. Так было в те времена.

Отряд продолжал жить и действовать в этой бурной и непредсказуемой обстановке. Кроме трудов праведных и опасных, мы находили минуты для того, чтобы как-то на мгновение хотя бы отключиться от постоянного страшного напряжения нервов, забыться. По вечерам иногда собирались в своих кубриках, тихо пели песни про березы, про могучую Волгу, а чаще опять про Афган, про «Каскад», про «Зенит», про погибших товарищей. Ходили в гости к военным товарищам, в отряд МВД «Кобальт», к нашим гражданским специалистам. Даже умудрялись выбираться в бани с парилками, устроенными нашими, российскими умельцами в неподходящих, казалось бы, афганских условиях.

Я бывал с товарищами в трех таких банях. Первая баня-парилка, расположенная на территории посольства, была, конечно, образцовой, построенной при бассейне, по всем правилам строительного мастерства. Она была уютной, просторной, в общем обычной, по всем стандартам, с непременной электросауной. Попасть в нее из-за места расположения было всегда проблемой, и предпочтение в очереди организаторами этого удовольствия отдавалось, как везде, высоким гостям и крупному, не только по весу и габаритам, начальству.

«Каскадеры» штаба отряда отдавали предпочтение двум другим – одна находилась на аэродроме и по внешнему виду и по внутреннему устройству и по прочим удобствам особо не отличалась от обычных в быту бань. А вот третья была уникальной и по внутреннему оборудованию и интерьеру комнаты отдыха. Располагалась она в скалистых выступах гор, поднимающихся за бывшим дворцом Амина. Вырубили, вырыли и построили ее умельцы из разведывательного батальона, охранявшие спокойствие штаба 40-й армии. Попасть в эту баню можно было только с личного разрешения комбата, майора Советской Армии, весельчака и балагура, умеющего хорошо петь и играть на гитаре. Такие люди всегда есть в нашей армии, и появляются они чаще всего, когда армия действует в боевых условиях. Это наши Теркины, а без них, как известно, на фронте нельзя обходиться.

У нас сложились теплые, дружеские отношения с этим офицером, и он радушно принимал «каскадеров» в расположении своей части, знал и хорошо пел песни «Каскада» и обычные наши, российские песни. У него был приятный баритон, и он виртуозно играл на гитаре.

Несмотря на то что помещение бани было сооружено в скалистом грунте, было невелико по объему, строители умудрились создать там определенный комфорт и удобства. Был проведен водопровод, стены обшиты тесом, но так, что отдельные выступы красивых скал вписывались в интерьер, создавая обстановку загадочности и таинственности. Доски были украшены выжженными узорами, светильники и факелы были сделаны из стреляных гильз разного калибра. В центре залы под сводчатым скалистым потолком висела красивая настоящая большая люстра, попавшая сюда, видимо, из дворца. Ее зажигали по торжественным случаям. На стенах красовалась коллекция старого холодного оружия и кремневые ружья – трофеи, отобранные у душманов.

В общем, человек, занимавшийся оборудованием и обустройством этой бани, несомненно, обладал большим художественным, хотя и специфическим, вкусом, делал он все с душой. Все это экзотическое убранство и само сооружение производило впечатление и располагало к тому, чтобы отвлечься от тяжких забот. А сам хозяин прилагал максимальные усилия к тому, чтобы гости были довольны. Ведь он и сам в эти минуты и часы отдыхал от военных будней.

Иногда случалось, что расположение батальона обстреливалось бандитами с близлежащих гор. В ответ на эту наглость по горам бухали врытые в землю танки, велся минометный обстрел засеченных огневых точек противника. Это бывало обычно с наступлением темноты и служило нам сигналом – пора и честь знать, надо ехать домой. За все эти светлые эпизоды боевых будней никто из гостей, да и хозяев, территории ни разу не пострадал. Эти случаи служили как бы проверкой бдительности наших хозяев.

Периодически в Афганистан залетали столичные артисты. Особенно наши солдаты и офицеры ждали Иосифа Кобзона, вернее, наших любимых песен, которые он исполнял душевно. Надо отдать ему должное, он чаще других бывал здесь, и не только в Кабуле. Он летал по провинциям, несмотря на риск попасть под огонь душманов. Однажды Кобзон прилетел с концертом в Кандагар. Командир нашей команды связался со мной и спросил, не будет ли возражений, если «каскадеры» примут гостя в своем расположении и будут охранять его от возможных неприятностей. Я, конечно, согласился с просьбой ребят, подчеркнув, мы все сделаем в лучшем виде. И ребята постарались, познакомили нашу «звезду» с буднями своей жизни, были хлебосольными хозяевами. Певец, по утверждению командира, остался очень доволен гостеприимством отряда «Каскад».

По просьбе Ахромеева, согласовав это с Дроздовым, штаб отряда «Каскад» выделил одного офицера и бронемашину с экипажем в состав армейского агитационного отряда. В этот отряд входили несколько танков, БТР, грузовые и легковые машины. Отряд брал с собой популярных в народе политиков, духовных лиц и артистов Афганистана и периодически, раз в 2–3 месяца, передвигаясь по провинциям, вел в кишлаках пропагандистскую работу. Случаев нападения на этот отряд душманов не было, а польза от его работы была огромна. Наш офицер так понравился команде отряда и афганцам, что они постоянно просили отпустить именно его в свои походы по Афганистану.

Однажды в штабе отряда произошло ЧП – случился пожар на соседней вилле, где располагались офицеры разведки штаба. Дело было поздним вечером. Сначала вспыхнула печка, а затем огонь охватил и стены помещения второго этажа. В соседней комнате размещался склад нашего оружия, где были гранаты, патроны, запасы солярки в канистрах. Ребята не растерялись, быстро перетащили оружие вниз и приступили к тушению огня. Такие случаи с солярными печками часто случались и в армии. Несовершенная их конструкция приводила к сильным пожарам, даже с жертвами.

Мы заметили вовремя этот пожар и поспешили на помощь своим товарищам. Работали споро, без суеты и паники. И тут я заметил одиноко стоящего в стороне от горевшего здания человека в одном нижнем белье. Весь облик его источал испуг и растерянность. Я подошел к нему и, к своему изумлению, узнал в нем старшего офицера этой виллы. Я не нашелся сразу, что ему сказать, только резко спросил: «А кто же руководит тушением огня и выносом оружия?» Тот ответил, что это делают его помощники. Ну что можно было объяснять такому руководителю. Я отошел от него, и даже позже, когда все было благополучно закончено, у меня не было никакого желания воспитывать этого человека. «Ему, пожалуй, – подумал я, – уже ничего не поможет».

Руководство представительства КГБ обвинило нас в неумении пользоваться печками, поручило провести разъяснительную работу среди солдат и офицеров. Но когда через несколько дней в одном из домов представительства также произошел взрыв печки и пожар, то все обвинения отпали сами собой.

Как-то Спольненко в ходе беседы затронул вопрос об активизации помощи офицерами отряда «Каскад» сотрудникам представительства в организации и проведении встреч с афганскими источниками информации. Я согласился с ним, что такая работа должна быть активизирована, тем более что у нас есть и боевая техника для прикрытия встреч в удаленных от центра населенных пунктах. Но эти мероприятия надо умело планировать, чтобы не мешать друг другу в работе. Спольненко настаивал на том, чтобы наши офицеры вообще взяли на себя дело по обеспечению связи офицеров представительства с афганцами, осуществляли постоянную охрану таких операций. Мои доводы о том, что это лишит наших работников возможности самим продолжать работу с агентурой по добыванию информации, не подействовали. Спольненко заметил даже, что работа офицеров представительства важнее работы офицеров «Каскада». Я понял, что убеждать его бесполезно, и предложил ему связаться с Дроздовым и решить этот вопрос. Он ответил, что так и сделает.

В этот момент раздался телефонный звонок, вызывала на связь Москва. Спольненко доложил обстановку, обсудил еще какие-то проблемы. На мой вопрос – нужно ли мне удалиться из кабинета, представитель жестом оставил меня на месте. И вдруг он заявил своему собеседнику: «Яков Прокофьевич, мой заместитель, руководитель отряда «Каскад», не подчиняется моим приказам, отказывается обеспечивать безопасность работы офицеров представительства». Видимо, на эту его тираду последовал вопрос – а кто это такой и где он? Спольненко ответил, что это капитан первого ранга Сопряков и он сейчас находится в кабинете. Медяник попросил представителя дать мне трубку. Взяв трубку, я услышал резкий голос заместителя начальника разведки: «Сопряков, что творится в Кабуле?» Я не растерялся, так как хорошо знал Медяника, работал под его руководством в резидентуре в Индии. Я ответил: «Яков Прокофьевич, будучи офицером и подчиненным, я не могу не выполнять приказы генерала, но я предлагаю

Спольненко решить вопрос об использовании отряда «Каскад» в новом качестве с моим непосредственным руководителем Юрием Ивановичем Дроздовым. Мы только что обсуждали этот вопрос и представитель вроде бы согласился с этим предложением».

Медяник, секунду подумав, ответил, что я прав, и предложил передать телефонную трубку Спольненко. Что он сказал генералу, я не слышал, но, судя по его красному, возбужденному лицу, видимо, не очень приятные слова.

Повесив трубку, представитель как-то удивленно спросил меня, откуда я знаю Медяника. Я ответил, что в свое время работал с ним за границей. На этом наша беседа и хорошие личные отношения в Афганистане закончились. А ранее я бывал у Спольненко в квартире в посольском доме, он с гордостью показывал мне свою богатую коллекцию российских и советских боевых орденов, холодного оружия. Он просил передавать ему афганские сабли и ножи, если таковые будут попадать в «Каскад». Что я иногда и делал.

Теперь, видимо, я стал для генерала неудобным и даже бесполезным. Но жизнь на этом не кончается.

Приближался Новый, 1982 год. Это самый приятный и радостный праздник для всех наших людей. Даже находясь в тропических жарких странах, мы умудрялись без снега, но с Дедом Морозом и Снегурочкой весело отмечать его. Не должен быть исключением и Афганистан. А зимы здесь суровые, со снегом, холодом. Ведь Кабул расположен высоко в горах. Только бы не было пальбы душманов и потерь среди наших товарищей.

Приготовления шли полным ходом. Наши летчики привезли для нас из Советского Союза красавицу – пушистую зеленую елку. Солдаты украшали ее самодельными игрушками, прибирались в помещениях, офицеры придумывали и вывешивали в столовой плакаты – лозунги с пожеланиями на Новый год, и все это было в стихах. Наши трудяги переводчики, все выходцы из солнечного горного Таджикистана, готовили новогодний сюрприз – рядом сооружался мангал для жарки шашлыка. Настроение у всех было приподнятое, еще бы – в этом году мы должны будем вернуться домой, успешно завершив свою трудную работу.

Не изменили мы традиции пригласить на торжества почетных гостей. К нам в гости приехали руководители отряда МВД СССР Н. Комарь и В. Трофименко, а также командир расположенной в кабульском аэропорту дивизии Слюсарь. Наш зам по тылу Юрий Крылов поддерживал самые тесные отношения с командованием этой дивизии, она снабжала нас продовольствием весь период пребывания в Афганистане.

Родные и близкие наших офицеров, находящиеся в Союзе, также позаботились о нас. Мы получили посылки к Новому году, и там были сюрпризы в стеклянной упаковке с игристым содержимым.

Все мы разместились за длинным столом в столовой, возле елки. И вот пришел 1982 год.

Первый тост за Новый год, за успех нашего дела. Второй – за родных и близких, тревожившихся за нас. Третий тост – за светлую память о погибших товарищах.

После каждого тоста в полной тишине удивительно звучали наши алюминиевые кружки, когда мы сдвигали их вместе – над столом по комнате неслись до боли знакомые звуки, которые мы слышим в небесах, – курлы, курлы, курлы. Это сходство поразило всех. Раньше как-то не обращали внимание на это. Вот так. вместе с нами в Кабуле оказались и родные «журавли».

Новогодняя ночь в Кабуле прошла на удивление спокойно, не было ни обстрелов, ни происшествий. Это давало повод надеяться, что мы закончим здесь свои дела благополучно. Так оно и получилось.

После Нового года дни побежали быстрее и веселее. Наконец-то вернулся из Москвы Александр Иванович Лазарев. Огромная тяжесть свалилась с моих плеч, стало даже как-то легче дышать.

Сборы домой, предварительное подведение итогов своей деятельности в Афганистане занимали основное время. Такая же обстановка царила и в командах на местах.

И вот подошел день отлета из Кабула. Был самый конец апреля, погода стояла теплая, весенняя, настроение приподнятое – завершен тяжелый этап в моей жизни. Да, афганский период закончился. С чувством выполненного перед Отечеством долга я возвращался домой.

С половиной офицерского состава отряда «Каскад» я погрузился в уже знакомый ИЛ-76, и мы поднялись в воздух, взяв курс на север, к родным «берегам». Под крылом самолета проплывали снежные суровые горы, где было уже полно бандитов, где ежедневно шли тяжелые, изнуряющие бои, по узким тропам струилось американское оружие из Пакистана, неся смерть нашим людям.

США прилагали колоссальные усилия, чтобы устроить нам в Афганистане то, что они не без нашей помощи пережили во Вьетнаме. Впереди у нашей армии, да и у всего советского народа, были тяжелейшие семь лет войны.

Мы сели в Ташкенте, немного отдохнули и, дозаправившись, полетели в Москву. Настроение среди офицеров в самолете не было особо радостным. Видимо, каждый понимал, что, несмотря на добросовестно выполненную работу, впереди у тех, кто оставался в Афганистане, еще столько трудностей, крови, смерти. Словом, было не до радости. И, конечно, каждый чувствовал физическую и психологическую усталость от прожитых дней и пережитого на афганской земле.

В Москве мы быстро разгрузили самолет, разместили все это имущество на машины и отправились в Балашиху. А часть офицеров-москвичей с аэродрома поехали домой к заждавшимся их родным и близким.

Нашим дорогим и милым женам, детям, родителям было, наверное, не менее тяжело каждый день ждать хоть каких-то известий о нас из Афганистана. Весточки эти приходили редко, но все же бывали. Хочу описать один эпизод, случившийся с моей женой. Как-то подвернулся случай дать о себе знать домой. Наш товарищ вылетел в короткую командировку в Термез. Это были его родные места. Он предложил мне воспользоваться случаем и отправить своим родным хоть каких-нибудь фруктов. Он попросил мой адрес в Москве и заявил, что все остальное берет на себя. У него есть знакомые в Москве, которые и переправят эту посылку моей жене. Я поблагодарил его за любезность и согласился, дав свой домашний телефон. И забыл об этом разговоре, опять уйдя в повседневные хлопоты. И только оказавшись дома, вспомнил, когда жена рассказала мне про загадочный привет с юга страны.

Как-то вечером, по рассказу жены, раздался телефонный звонок и мужчина с южным акцентом в голосе спросил ее, с кем он говорит. Жена назвала свое имя. Мужчина оживился и радостно сообщил ей, что ее муж передает ей большой привет с юга и просит получить у него небольшую посылочку. Он назвал свой домашний телефон и попросил связаться с ним, когда жена сможет подъехать за посылкой. Лида, будучи женой разведчика (она неоднократно участвовала в различных операциях за границей, помогая мне), насторожилась, но горячее желание получить весточку от мужа взяло верх, и на следующий день она уже была по указанному незнакомцем адресу. Ее тепло встретили, угостили чаем и передали небольшой посылочный ящик, от которого шел приятный аромат южных фруктов. На вопрос о письме ей сообщили, что, вероятно, оно внутри посылки. На крышке ящика незнакомым почерком было начертано – «гранаты».

Приехав домой, жена сначала не решалась вскрыть ящик, подумывала даже посоветоваться с моими друзьями о том, как быть. Но желание узнать новости из Афганистана да и призывный запах дыни сделали свое – она открыла ящик. Там действительно оказались гранаты, спелые, красные, и дыня, а письма конечно же не было. И для нас, и для наших родных действовало жесткое правило конспирации.

На следующий день после возвращения домой я доложил Дроздову о завершении командировки, о благополучном прибытии в Москву части отряда. И приступил к прежней работе.