Текст книги "Ульмигания"

Автор книги: Вадим Храппа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 19

У Дилинга были связаны только руки. Будь он в другой части Ульмигании, пожалуй, попробовал бы сопротивляться. Но он видел торчавшие на шлемах клыки вепря. Его пленили самбы, а с этими молчаливыми высокомерными витингами, потомками любимого сына короля Вайдевута, следовало быть осторожным. К тому же Дилинг не знал, что сталось с Милденой и Торопом, а из того, что воины Вепря не убили его самого, можно было сделать вывод – те живы, и все они зачем-то нужны самбам.

С другой стороны, Дилинга везли в ту часть Самбии, которую морские волки зовут Витландом, а там – столица Кривы – Ромова. А уж от него, человекобога, оборотня, от одного только вида которого люди падали замертво, трудно ждать чего-то хорошего.

К вечеру добрались до деревни Вепря, выстроенной у ручья из бревенчатых домов. Самбы и в этом отличались от других пруссов, имевших круглые глиняные хижины.

Два дюжих витинга с бесстрастными лицами сняли Дилинга с коня, закинули в стеге,[44]44
  Стеге – чулан, сарай (прусск.).


[Закрыть] заперли и ушли.

Небо в маленьких окошках, сквозь которые были видны мечущиеся со звоном ласточки, потемнело.

Дилинг ждал, что рано или поздно к нему присоединят и Торопа, но вместо этого заявился витинг с такими светлыми волосами, что брови на его широком красном лице, казалось, отчеркнуты белой глиной. Он присел возле Дилинга, долго смотрел на него, пожевал травинку, потом сказал:

– Мне сказали, что твоя мать из нордманов.

– Тебя-то это меньше всего касается, – ответил Дилинг.

– Конечно, – согласился витинг. – Просто я сам из морских волков. В юности, когда я возвращался из своего первого похода, на нас напали даны. Из всех наших воинов остались только я и мой друг. Мы вплавь добрались до Витланда и попали к роду Вепря. Его люди хорошо к нам отнеслись, а мой друг даже стал вождем рода.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Не знаю. Наверное, чтобы ты понял – я не хочу тебе зла.

– Поэтому ты держишь меня в веревках?

– Это приказ Верховного Жреца. Если б тебя не изловил я, поймал бы кто-то другой. Зато теперь Крива позволит основать мне свой род – род Белого Ворона.

– Меня казнят или принесут в жертву богам?

– Вряд ли… Крива зовет пруссов на большую войну с христианами. Я думаю, он собирается как-то использовать в этом походе и тебя.

– Что, Ульмигания обеднела витингами?

– В Ульмигании еще хватает воинов, но не все из них так много времени провели среди христиан, как ты.

– Криве не удастся использовать меня. Мой род изгнал меня по его прихоти, и я больше не прусский витинг. В Рутении я достаточно заработал, чтобы больше не подчиняться ничьим приказам. Я не стану воевать ни за христиан, ни против них.

Витинг помолчал, потом вздохнул и сказал:

– Мне говорили, что ты сильный воин, но давно не был в Ульмигании. Ты забыл ее законы.

– Начхал я на законы, которые устанавливает Крива, – сказал Дилинг.

Беловолосый выплюнул огрызок травинки, встал и ушел. Дощатая дверь осталась распахнутой. Дилинг попробовал натяжение веревок, ворочаясь, но они не шелохнулись. Витинг скоро пришел. Дилинг сразу узнал расшитый серебром пояс, который он видел еще на Поповиче, и длинный меч.

– Из этого малдая вышел бы великий воин, – сказал витинг. – Он убил двоих из Вепря, а одного ранил так, что тот может и не поправиться. На это способен не каждый муж.

Дилинг замотал головой. Тороп мертв?! Он не верил, не хотел верить в это!

– Вы уже предали тело огню? – спросил он.

– Нет, мы…

– Покажите мне его.

– Твой друг остался там, на косе…

– Так у тебя нет его тела! И ты не знаешь точно – мертв ли он? – усмехнулся Дилинг. – Тогда жди: он скоро объявится в твоей деревне – и двумя воинами дело уже не обойдется.

Витинг нахмурился. Он никак не мог понять – серьезен ли Дилинг?

– Хорошо, – сказал он, подумав. – Я сейчас отправлю на косу несколько человек, чтобы они привезли рутена сюда. Ты сам сможешь проводить его в Страну предков. По крайней мере, это будет справедливо – он был славным воином.

Витинг собрался уходить, но Дилинг остановил его:

– Постой, как твое имя?

– Самбы зовут меня Белым Вороном, Балварном.

– Балварн, ты не знаешь, где моя женно?

Тот замялся:

– Я не должен этого говорить… Но… Честно говоря, мне и самому нравится не все, что делает Верховный Жрец. Он хочет, чтобы ты послужил ему, а в качестве залога упрячет твою женщину в какое-то из своих тайных подземелий.

– Я убью его! – вырвалось у Дилинга.

Балварн удивленно посмотрел на него, но сказал только:

– Сейчас тебе принесут поесть. Не наделай глупостей, у нас они не проходят.

Перед тем как предложить юсу, Дилингу заключили ноги у щиколоток и руки выше локтей в железные панто.[45]45
  Панто – кандалы.


[Закрыть] Так что, когда он поднимал руку, чтобы поднести ложку ко рту, за ней поднималась и другая. Ясно было, что ни о каком побеге и речи быть не может. Дилинг отложил мысли об этом до утра, тем более что ему необходимо было выяснить, что сталось с Торопом. Все-таки его пояс оказался у самбов.

Но утром случились события столь чрезвычайные для пруссов рода Вепря, что они сдвинули на задний план все остальное.

Утром Дилингу забыли принести еду. Гостеприимство пруссов, возведенное в ранг заповеди королем Вайдевутом, обязывало делиться последним куском даже с пленником. То, что Дилинг не получил своего завтрака, а снаружи сруба, в деревне, чувствовалось необычное оживление, возбудило в Дилинге вчерашнюю надежду на неожиданное появление Торопа.

Но Тороп был ни при чем. Дозорные приволокли в деревню двух миссионеров, бродивших в пределах родовой территории по прибрежным дюнам.

О Дилинге вспомнили только к полудню, когда его надежды на освобождение сильно подтаяли, солнце стояло высоко, а оба проповедника, потрепанные разъяренными вдовами, потерявшими мужей в битвах с христианами, предстали перед вождем.

Дилингу вручили сомписин с запеченными в нем кусками мяса, кружку пива, и, едва он с этим покончил, потащили на деревенскую площадь.

Князь восседал на высоком, вырубленном из цельного дуба троне, спинку которого венчала голова огромного старого вепря с закрученными кверху клыками. Русые волосы вождя были заплетены в две косы и спускались вниз на грудь, сливаясь цветом с густой бородой. Лицо с продольным шрамом, прошедшим через висок, щеку и верхнюю губу, отчего та вздернулась, обнажая темные зубы, казалось перекошенным гримасой ярости. И хотя глаза его были спокойны и внимательны, миссионеры чуть держались на ногах от страха перед этим воплощением язычника.

Вепрь посмотрел на Дилинга и спросил:

– Будешь переводить?

– Нет, – сказал Дилинг.

Князь кивнул, будто и не ждал другого ответа.

– Приведите чеха, – сказал он.

Миссионеры бормотали молитвы. Дилинг прислушался, но ничего не понял. Это была латынь, но Дилинг этого не мог знать и порадовался, представив разочарование Вепря от бессилия его керша-вайдиата.[46]46
  Керша-вайдиат – переводчик, толмач.


[Закрыть]

Проповедники же оказались славянами из Силезии, и горбатый толмач быстро это выяснил.

– Спроси, где они закопали свое золото? – потребовал князь.

– У них не могло быть золота, – попробовал возразить чех. – Это служители Бога, и золото они считают презренным.

Вепрь засмеялся. От этого его лицо стало выглядеть еще свирепее, а хриплый смех произвел на миссионеров удручающее действие. Они прижались друг к другу.

– Я не знаю такого народа, который не любил бы золота, – сказал князь. – Они не могли прийти в чужую страну с пустыми руками. Если ты, горбун, сейчас не выяснишь, куда они девали свои ценности, я велю тебя спалить живьем вместе с ними.

Вепрь неуловимым движением подвинулся вперед и ударил толмача ногой. Тот упал и откатился к ногам миссионеров. Один из них бросился поднимать горбуна, а другой снял с шеи крест, вознес его высоко над головой и запел.

Тот, что поднял толмача с земли, подступил к вождю и стал горячо и убежденно уговаривать его принять христианство.

– Что он говорит? – нетерпеливо спросил Вепрь.

– Он говорит, что ты, князь, должен принять его веру, и тогда его бог простит тебя, даже если ты их убьешь, ибо сейчас ты не ведаешь, что творишь.

Говорить такие вещи князю – значило сравнивать его с сумасшедшим. Только те несчастные, у которых носейлы отнимают разум, становятся подобны животным и не ведают, что творят. Чех знал, что наносит Вепрю оскорбление, и все-таки сказал это.

У Вепря побелел шрам. Он выхватил трезубец у стоявшего рядом витинга, но не бросил его, сдержался.

– Скажи им, – прошипел он. – Я сдеру с них кожу и отдам вайделоту на барабаны, если они не выдадут золото. Я спрашиваю об этом в последний раз.

Керша-вайдиат спросил, но миссионер не унимался и продолжал уговаривать князя на крещение. Он даже рассказал, что если этого не случится, то и Вепрь, и все его племя будет жариться в аду.

– Где же взять такой большой вертел, чтобы насадить на него весь мой народ? – усмехнулся князь, услышав перевод.

Самбы стали смеяться вместе с вождем. Дети начали кидать в пленников камни и глину, но Вепрь поднял руку, и те притихли.

Князь решил, что христиане – это именно та жертва, которой сейчас не хватает Перкуну. Их поволокли к сухостойной сосне на окраине деревни, а Дилинга – в его стеге. Он поискал глазами Балварна, но того не было видно.

В ушах Дилинга еще не успели стихнуть крики сгоревших заживо миссионеров, как за ним прибыл человек от Верховного Жреца.

Глава 20

Главным было – задержать воина на дороге в Страну предков, не дать ему сделать еще один шаг. Виндия видела, как тянет, засасывает того в бесконечность. К вечеру ей удалось найти общий язык с Арелье Пикола,[47]47
  Арелье Пикола – букв, «орел Пикола», образное выражение, мифологический ворон, уносивший души мертвых в Страну предков.


[Закрыть] и они договорились о перемирии. Когда он, устав бороться с вайделоткой, отступил чуть-чуть, Виндия резким движением попыталась повернуть раненого лицом к себе. Но сил у нее осталось так мало, что этот порыв едва не стал роковым для обоих. Дыхание ее сбилось, в глаза ударила тьма крыльев Арелье, и Виндия почувствовала, что сейчас рухнет на витинга, и они оба провалятся в смрадное чрево преисподней. Отпрянув, она, как в водоворот, нырнула вниз и в сторону и всплыла в действительности.

Ей следовало бы посмотреть на подопечного, проверить, не сломала ли она то, что выстроила за день. Но Виндия лежала на холодном глиняном полу, дрожала от озноба, а в глазах ее, как облака, гонимые сильным ветром, сменялись воспоминания, которые, как ей казалось, она давно прогнала из памяти.

Вот она – маленькая, трясущаяся от страха девочка – стоит перед Кривой, и тот щупает, мнет ее взглядом…

Вот белый жеребец бога Лиго,[48]48
  Лиго – бог любви, плотских утех и гульбищ.


[Закрыть] и она на нем – гордая своей ролью жрицы и юным телом, открывшимся восхищенной толпе… Впервые она вспомнила то, что не вспоминала никогда, – своего ребенка, которого даже не успела разглядеть, его сразу отняли и принесли в жертву. Крива, благоволивший к ней, скрыл от людей грехопадение жрицы, и Виндия тогда не умерла. Она вспомнила далекий каменистый, остров, куда ее отвезли морские волки, его некрасивых простодушных обитателей… Холодные длинные темные зимы…

Виндия подняла руку и указательным пальцем надавила на точку над переносицей. Видения исчезли.

Она встала. Рубаха была мокрой от пота и липла к телу. Но прежде чем заняться собой, Виндия наклонилась к рутену. Жизнь замерла в нем и еле прослушивалась слабыми шорохами, но уходить пока не собиралась. Виндии еще предстояло залечить раны, после этого она могла бы заняться возвращением воина к земному существованию. Работа многодневная и тяжелая, но уже не настолько опасная для нее самой, как та, что она сейчас проделала. Опасность была в другом. Вайделотка чувствовала, что вязнет в связях с этим смертным. Она опять подумала о том, чтобы отнести его людям – пусть сами решают судьбу подобного себе. Но поняла, что не сделает этого. Малдай бередил в Виндии что-то, чего она, при всем своем великом знании, никогда не ведала. Что-то, что в ней спало, – цветное и щемящее…

Вайделотка вышла из хижины, быстрым шагом взобралась на дюну и, сбежав к морю, бросилась в него. Вода вцепилась тяжестью в ее рубаху, и та соскользнула с Виндии, как старая змеиная шкура.

Глава 21

Белый Ворон сдержал слово, данное Дилингу, послал своих людей на косу. Те вернулись обескураженные. Тщательно обыскав место сражения и ближайшие заросли, воины не нашли Торопа. Он исчез.

– Как исчез?! – удивился Балварн. – Куда?

Витинги не знали, что ответить. Пропало не только тело Торопа, но даже следы его пребывания на поляне. Трава в том месте, где упал русский, была не примята, и казалось, что ни одна капля крови из тех страшных ран, что ему нанесли, не стекла на песок. Русский исчез, будто его и не было вовсе. Балварн не стал спрашивать о хищниках – если б они навестили труп, витинги прочли бы это по следам.

– Там где-то живет старая вайделотка, – вдруг вспомнил Балварн. – Может, она погребла его?

Витинги подумали и об этом, но, проплутав по дюнам, не смогли найти оврага, где, как считали куры, жила воплощенная Лаума. На обратном пути люди Балварна заехали в деревню Карвейта. Ничего, кроме того, что варм с чужеземцем и женщиной с черными волосами проследовали на север, а обратно не возвращались, куры не знали. На расспросы о вайделотке, живущей в песках, они отвечали сбивчиво и невнятно, хватались за покунтисы и шептали заклинания.

Поделиться недоумением с вармом Балварн не успел. Выяснилось, что Вепрь уже отдал Дилинга Криве. Возмущаться тем, что об этом не известили Балварна, было бессмысленно – вождем был не он. Однако Белый Ворон еще надеялся встретить Дилинга. Он собирался в Ромову просить об исполнении Верховным Жрецом обещания дать ему право на собственный род. Возможно, там удалось бы поговорить и с Дилингом.

Эти расчеты не оправдались.

Крива принял Балварна благосклонно. Сказал, что давно следит за его подвигами и не видит ничего, что мешало бы Белому Ворону занять достойное его место князя. Воодушевленный радушием Кривы, Балварн попробовал заговорить о Дилинге.

– Дилинг из вармов? – удивился Крива. – Никогда не слышал о таком.

– Как?! – вырвалось у Балварна. – Разве не за его поимку…

– Ты славный воин, – оборвал его Крива. – И будешь мудрым вождем. Иди, строй свою деревню на земле самбов.

Низко поклонившись, Балварн покинул алые чертоги Верховного Жреца. Он понял, что Крива затеял игру, правил которой не дано знать воину, даже получившему титул вождя.

Но Балварн ошибался. Не Верховный Жрец пруссов начал эту игру, а совсем другой человек, о существовании которого витинг знал только понаслышке.

Глава 22

«Итак, Конрад… он часто водил ятвягов, сковитов, пруссов, нанятых за деньги, на сандомирские земли, подвергая их разграблению и опустошению. Яростно сопротивлялись жители Кракова и Сандомира…

Во времена этого Конрада по его призыву… языческий народ впервые начал опустошать Польское королевство. Ведь упомянутый Конрад щедро наградил язычников, помогавших ему. Но он не остался безнаказанным…»[49]49
  Chronica Poloniae Maioris – «Великопольская Хроника» (изд. Московского университета, 1987 г.).


[Закрыть]

Далеко южнее Самбии в своем замке в городе Плоцке томился в ожидании князь Мазовии и Куявии Конрад. Польша, как, впрочем, и вся Европа в те времена, была раздираема смутой и бесконечными войнами. И только ему – достойнейшему из достойных – князю Конраду Мазовецкому суждено было, по его мнению, объединить под своими хоругвями великую страну. Тогда ничего не сможет удержать его и от покорения богатой дикой Пруссии. А пока, к стыду своему, он вынужден вести тайные переговоры с погаными язычниками и, более того, униженно просить их о помощи.

Более месяца назад тайные послы Мазовецкого посетили Верховного Жреца пруссов и передали, кроме всяких дружеских подарков и заверений в преданности, просьбу выступить с войсками на Леха Белого, князя сандомирского и краковского, – брата Конрада. Несколько раньше с такой же просьбой послы Мазовецкого побывали и у Даниила Романовича Галицкого. Тот согласился выставить несколько полков при условии, что соблазнительно богатый Краков будут брать именно его витязи. Мазовецкий и сам был не прочь поживиться в столице брата, но пошел на жертву во имя окончательной цели своего плана – стать единовластным правителем Польши.

Случай представился уникальный. Дело в том, что несколько лет назад Лех Белый, наследовав от отца, кроме прочих земель, и Поморье, поставил в Дантеке капитаном одного из самых удачливых своих воевод – Святополка. Тому, однако, так пришлась по душе власть, что он взял да и объявил себя князем поморян, отказавшись от всякой зависимости.

Возмущенный Лех попытался было воззвать к его совести или хотя бы стребовать дань, но Святополк, успевший к тому времени соорудить по границам Поморья несколько мощных крепостей, ответил князю откровенными угрозами. Леху ничего не оставалось, как, заручившись поддержкой брата, выступить с войсками на усмирение мятежного воеводы.

Вот только Конрад совсем не собирался помогать брату в этом. Более того, он предупредил об экспедиции Святополка, а с Верховным Жрецом пруссов сговорился о том, что тот пустит по следу Леха своих дьявольски ловких лазутчиков, не имевших в мире равных по способности к тайному убийству. Этого-то известия – о неожиданной кончине брата – и ждал в Плоцке Конрад Мазовецкий. Оно же должно было послужить и сигналом к выступлению братьев Романовичей и пруссов на краковское княжество.

Князю казалось, что никто не сравнится с ним в ловкости политической игры. Но в итоге он дважды перехитрил самого себя. Уже в тот момент, когда Мазовецкий поставил часть своего плана в зависимость от Кривы, он совершил роковую ошибку. Очень скоро Конрад с неописуемым ужасом осознает, что недооценил и мощь прусских дружин, и коварство их духовного владыки. Но пока Верховный Жрец придерживался договора, посланный им для убийства Леха лазутчик поднимался вверх по Вистуле навстречу краковским отрядам. Человек этот знал много славянских диалектов, обычаи христиан и в совершенстве владел своим ремеслом. Звали его Дилинг Удро – Дилинг из рода Выдры.

Глава 23

Шел дождь. Мягкий, плотный, шелестящий – обычный прусский дождь. При других обстоятельствах погода напомнила бы Дилингу о скорой осени и о том, что пора приискать какое-то пристанище. Но позволить себе думать о чем-либо, не связанном с сиюминутной задачей, он не мог. Строго говоря, он вообще ни о чем не должен был думать. Сосредоточившись на задании, лазутчик растворялся в нем. Душа, мозг и все его органы стремились только к одному – встрече с жертвой. Дождь глушил звуки, размывал и стирал следы, сокращал видимость, а значит, был союзником.

Дождь в начале пути – хорошая примета для лазутчика. Если боги особенно благосклонны к нему, то они позволяют Окопирну лить на землю влагу несколько дней. Судя по неторопливости, с какой эта влага морщила гладь Вистулы, боги решили помочь Дилингу. Ему оставалось только идти вперед, доверившись чутью, наследованному его предками от Матери Выдры. Но так не получалось. Дилингу приходилось думать, а мысль глушит остроту чувств. Он не знал жертву, а сведения, что предоставил Крива, были скупы и расплывчаты – Лех Белый раньше не имел контактов с пруссами. Именно это и заставило Криву обратиться к Дилингу. Он считал, что тому, хорошо зная христиан, будет легче выследить краковского князя. И теперь Дилинг, вынужденный руководствоваться не чутьем, но разумом, чувствовал себя не так уверенно, как хотелось бы.

Он переплыл Осу и ступил на пустынные земли Палве.[50]50
  Палве – пустошь, пустыня.


[Закрыть] Где-то здесь, на почти правильном прямоугольнике, образованном излучиной Вистулы и реками Осой, и Древантой,[51]51
  Древанта – река Древенца.


[Закрыть] был вход в Страну предков. Здесь, под огромными валунами, разбросанными тут и там по холмистой безлесной равнине, злобствовали мятежные и побежденные духи, восставшие некогда против богов. Палве пользовалась дурной славой и у пруссов, и у Мазуров. Но именно этот кусок суши, усеянный камнями и многочисленными мелкими озерами, служил извечным поводом для раздоров. Под камнями здесь были захоронены духи, а под холмами – воины ульмиганов, пруссов, Мазуров, поморян, ляхов… Проклятая богами глинистая почва, хоть и обильно сдобренная прахом людей, не разродилась ни лесом, ни пашней. Помезаны, густо утыкавшие поселками леса к северу от Осы, так и не решились перебраться на ее левый берег. Единственной приметой человека в этой глуши были несколько пограничных укреплений по Древанте и Вистуле да кучи хвороста для сигнальных костров на высоких холмах.

Но Дилинга мало волновала древняя замороченность Палве. Он торопился к ее крайней южной оконечности. Там, вклинившись между Мазовией и Померелией, в устье Древанты стояла крепость Рагава, где его ждал проводник князя Конрада. Было условлено, что Дилинга он ждет до заката первого дня луны. Дилинг не понимал, почему лях не может ждать дольше, но это было не главной из тех деталей, которые не нравились ему в плохо подготовленной операции, и заострять внимание на ней он не намеревался. Дилинг знал, что придет в Рагаву вовремя.

Увидев на горизонте стены Рагавы, Дилинг свернул к востоку и объехал крепость. Подходящий холм он нашел почти у самой Древанты. Оттуда, забравшись на старый развесистый граб, присмотрелся к укреплению. Из-за мелкого плотного дождя видимость была неважной, но Дилинг разглядел витингов, упражнявшихся в метании дротиков в большой тростниковый щит; лошадей, понуро мокнувших под дождем; маленькую фигурку малдая, не достигшего совершеннолетия и бывшего пока в услужении, пронесшего ушат с водой в приземистую длинную хижину. Из ее аккодиса стлался во двор Рагавы жидкий дымок. Застава жила своей обычной жизнью. Дилинг спустился с дерева и запрыгнул на сверяписа.[52]52
  Сверяпис – прусская боевая лошадь особой породы и выучки.


[Закрыть]

Подъезжая к засеке, Дилинг заметил, как в зарослях бузины на обочине дороги что-то блеснуло. Он сделал вид, что не заметил этого, проехал дальше и ударил в ворота тупым концом копья.

– Чего шукам, лях? – спросили сзади, и Дилинг почувствовал, как под левую лопатку уперлось острие дротика.

– Я – тот, кого боги послали тропой одинокого волка, – ответил Дилинг по-прусски, не оборачиваясь.

Неприятное ощущение под лопаткой исчезло.

– Куметис ждет тебя.

Дилинг обернулся. На пятнистом жеребце сидел и улыбался молодой витинг, лица которого едва коснулась вансо.[53]53
  Вансо – первая растительность на лице юноши.


[Закрыть]

«Если ты и впредь будешь так хорониться, то состариться тебе не удастся», – подумал Дилинг.

– Я тебя видел, – сказал он. – Ты сидел под тем кустом.

Витинг покраснел.

– Не говори Райтвилу, – попросил он.

Дилинг равнодушно отвернулся.

Куметис Рагавы оказался тощим, с загорелым, покрытым сеткой морщин лицом. Цепкий взгляд выдавал в нем опытного воина.

– Твои люди не умеют хорониться, – сразу сказал ему Дилинг.

– Кто?

Дилинг нагнулся и стал ослаблять упряжь на лошади. Не дождавшись ответа, Райтвил приказал сменить всю внешнюю охрану крепости. Только после этого он пригласил Дилинга разделить с ним трапезу.

От пива Дилинг отказался. Попросил воды. Райтвил распорядился принести.

– Проводник здесь? – спросил Дилинг, напившись.

– Здесь, – ответил Райтвил. – Я приказал позвать их после трапезы. Они христиане.

– Их? Он что, не один?

– Двое.

Дилингу это не понравилось. Второй проводник в его расчеты не входил. «Глупо, – подумал он. – Ваша глупость, ясновельможный пан Конрад, видна даже отсюда, из-за Вистулы. Так неинтересно…»

Он откинулся к стене, вытянув ноги к очагу, и постарался расслабиться.

– Я подумал, что тебе может понадобиться что-то, о чем им лучше не знать, – сказал Райтвил.

Дилинг не ответил.

– Мне эти ляхи не понравились, – добавил куметис. – От них пахнет могилой.

Дилинг неохотно разлепил веки:

– Зови их, нам пора в дорогу.

– Я не знаю, кто ты и куда идешь, – сказал Райтвил. – Но хочу предупредить: осторожнее с этими ляхами.

– Я тебя понял и благодарен за предупреждение. Доведется, отвечу тем же. У меня мало времени.

Дилингу ляхи тоже не приглянулись. Не потому, что от них чем-то пахло, и даже не потому, что внешне они резко отличались от пруссов бритыми подбородками и длинными усами. Была в них какая-то щеголеватость, не приличная воинам. Радушие, с которым они встретили Дилинга, слетело, когда тот заявил, что придется оставить в Рагаве их крупных статных лошадей.

– Снимайте упряжь, – сказал Дилинг. – Вам дадут других лошадей.

– Да ты кто такой, чтобы распоряжаться тут? – вскинулся лях помоложе.

Дилинг, не обращая на него внимания, повернулся к Райтвилу:

– Замени им коней.

Молодой лях хотел еще что-то сказать, но другой, из-под мясистого красного носа которого чуть ли не ниже подбородка висели густые с проседью усы, положил руку ему на плечо. Дилинг понял, кто из них главнее.

– Ваши лошади слишком хороши для такой работы, – примирительно сказал Дилинг, обращаясь в основном к старшему. – Они не выдержат гонки по лесам и болотам. Сверяписы лучше приспособлены для этого.

Дилинг видел, как не хотелось ляхам расставаться со своими красивыми лошадьми, но рассказывать о том, что сверяписы могут ползать в траве, прячась вместе с витингом, нырять с головой в воду, драться, лягая и кусая лошадей врага, и еще многое другое, не стал. Ляхам об этом было необязательно знать. Он только подумал – не срезать ли с ляшской упряжи лишние побрякушки и металлические соединения, но решил, что это ни к чему, – те были всего лишь проводниками. Он и коней заменил им так, на всякий случай, чтобы самому иметь лишних под рукой.

Из-за туч, сплошной серой массой нависших над землей, сумерки пришли раньше обычного. Дождь прекратился, но было видно, что ненадолго.

Дилинг вошел в воду Вистулы как был – в одежде, с мечом на поясе, и поплыл, придерживаясь за гриву сверяписа. Ляхи же замешкались, суетливо снимая оружие и доспехи. Тот, что помоложе, снял даже штаны. Когда мощное течение реки вынесло их на восточную оконечность острова Лиска, они, даже не отдышавшись, бросились искать прусса. Следы его коня уходили к ольшанику посреди острова, но там путались и исчезали в высокой траве.

– Песья кровь! – выругался Мирослав. Он был не только моложе своего напарника, но и менее сдержан. – Куда он делся?

– Может, покричать? – спросил его товарищ.

– Ты знаешь его поганое имя?

– Нет.

– Мне он тоже не представился, – сказал Мирослав. – Ну, погоди, дрянь, дай только срок, я тебе…

– Тише, он может нас слышать!

Мирослав примолк, настороженно озираясь. Он злился, и не столько потому, что не понимал, куда девался прусс, сколько оттого, что вдруг вспомнил все жутковатые рассказы о воинах этого народа. Об их колдовских чарах, о том, что они якобы могут становиться невидимыми или превращаться в животных, о том, что они-де зарываются в землю, как кроты, и летают по воздуху, как летучие мыши, об их коварстве и звериной жестокости. Миреку было не по себе, и он злобствовал, пытаясь заглушить непонятное, пугающее предчувствие беды.

– Пся крев… – повторил он сквозь зубы. – Может, сбежал?

– Не думаю. Надо его найти.

Они сговорились обойти остров по берегу с обеих сторон и, если никто из них до встречи на другом конце не обнаружит прусса, пройти вместе назад сквозь ольшаник. Лошадей, которые были им неприятны, потому что казались союзниками прусса, оставили пастись.

Мирославу выпало идти по северной стороне. Он не прошел и половины пути, как вдруг увидел на опушке рощи мирно стоявшего жеребца прусса и почти сразу – человеческие следы, идущие прямо к реке. Мирек какое-то время ошалело смотрел туда, где они заканчивались, пытаясь понять, почему следы идут только в ту сторону и не возвращаются? Затем ему показалось, что в воде, немного поодаль, что-то темнеет. Вглядываясь в расплывчатое пятно, он зашел в реку. Чем ближе он подходил к темнеющему предмету, тем с большей ясностью и изумлением понимал, что это и есть тот прусс, которого они только что потеряли. Лицом вверх, раскинув руки, тот лежал на дне в месте, где Мирославу было по колено. Сквозь легкую рябь хорошо были видны раскрытые светлые глаза прусса.

– Холера! – сказал Мирослав и нагнулся, чтобы вытащить его.

Неожиданно левая рука утопленника вскинулась и железной хваткой вцепилась Миреку в шею. В следующее мгновение он сам уже оказался в воде, а прусс сидел на его груди.

Когда Мирослав наглотался воды столько, что движения его стали вялыми, Дилинг поднял ляха. Тот только таращил глаза и беззвучно хлопал ртом.

«Передержал», – подумал Дилинг и, встряхнув его, несколько раз сильно ударил ладонью по щекам. Лях закашлял.

– Рассказывай! – потребовал Дилинг.

– Ты что?.. Пся крев… Ты что это?.. – выдохнул лях.

– Говори!

– Подожди, подожди… – сказал Мирослав. – Сейчас.

Он собрался с силами и схватил Дилинга за горло. Но тот сделал руками круговое движение так, что они оплели руки Мирослава с боков, потом резко подался вверх. Мирек услышал хруст, и дикая боль в локтевых суставах ослепила его. Закричать он не успел, потому что в рот хлынула вода.

– Я скажу, скажу! – торопливо проговорил лях, когда Дилинг снова привел его в чувство. – Только не топи меня, я все скажу!

– Проводника достаточно и одного. Почему вас двое? – спросил Дилинг.

– Князь сказал, что ваш главный колдун пошлет такого человека, что один с ним не справится.

– Когда и где вы должны убить меня?

– После того, как ты сделаешь свое дело. Но мы не собирались тебя убивать! Только в крайнем случае… Мы должны только сдать тебя людям князя. Он хочет, чтобы убийца его брата был наказан по закону.

– «По закону», – усмехнулся Дилинг. – Куда вы собирались отвезти меня?

– В Плоцк.

Последнее, что видел Мирослав, это капли воды из Вислы, что падали на его лицо с короткой бороды прусса. Легкие ляха наполнились этой водой, а сознание тихо и умиротворенно растворилось в реке.

С ближайшего дерева Дилинг наломал веток и сложил веником. Потом вернулся к Вистуле и, пятясь, замел следы на берегу.

Несмотря на осеннюю погоду, было еще лето, пусть и самый конец его. Ночь наступила по-летнему робко и нерешительно. Дилинг нашел в центре острова дерево, напоминавшее руну «S», отсчитал от него пять шагов по направлению к Ромове, на северо-восток. Убеждаясь, что за ним никто не наблюдает, огляделся.

– Прусс! – где-то в дальнем конце острова кричал второй лях. – Прусс, где ты есть?

Дилинг обеими руками взялся за ствол невысокого высохшего боярышника и потянул его на себя. Вместе с деревцем от земли оторвался и кусок дерна, открывая круглое отверстие. Дилинг спустился в него и приладил над собой крышку с дерном и сухим боярышником.

Лях миновал мыс, вытянувшийся длинным языком на западной стороне острова, и теперь шел по его северному берегу. С самого начала, когда он увидел белесые рыбьи глаза прусса, он понял, что они не сулят им с Миреком ничего хорошего. В отличие от Мирослава, он уже воевал с пруссами и знал, что, простоватые с виду, они проявляли необычайную изворотливость ума, когда дело касалось войны. Он не верил в сказки об их колдовских способностях, но подозревал, что пруссы, обучая детей воинским искусствам, дают им не только умение обращаться с мечом, но и нечто такое, чего никто, кроме этого дикого племени, не знает. Когда прусс исчез, лях понял, что добром это не кончится. Он хотел сказать об этом Миреку, но, увидев, что тот и так напуган, решил промолчать. Теперь, когда они не встретились в условленном месте, он ругал себя за то, что отпустил его одного. Это было ошибкой. Лях еще отгонял мысли о непоправимости этой ошибки, но они все настойчивей лезли ему в голову.