Текст книги "Леонид Брежнев"

Автор книги: В. Шелудько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Ю. Андропов, безусловно, был целиком и полностью «дитятей» своего времени, создавшей и выдвинувшей его командно-административной системы антикапиталистического типа. Вместе с тем он был реалистом в политике, трактовал ее, я думаю, в классическом плане: как искусство возможного.

В. Печенев, с. 173, 175.

* * *

Мне приходилось по делам службы нередко общаться с Андроповым и когда он был еще председателем КГБ (т. е. руководил и внешней разведкой), и когда стал Генеральным секретарем.

Андропов знал внешнеполитические проблемы не хуже Громыко, но превосходил его в знании их внутриполитических аспектов, таких, как проблема диссидентов, эмиграция из СССР, реакция за рубежом на эти специфические вопросы. Громыко фактически отмахивался от них, а Андропов занимался ими вплотную, определяя, как правило, курс руководства страны в этой области.

Андропов был противоречивой личностью. Его позиция по эмиграции евреев не определялась антисемитизмом. Среди его сотрудников было немало евреев. Я никогда не слышал от него антиеврейских шуток или анекдотов (чего не скажешь о некоторых других членах Политбюро). Он не прочь был порой высказать в беседах даже либеральные взгляды. Вместе с тем это был убежденный противник диссидентского движения в СССР, считавший, что оно приносит значительный вред не только внутри страны, но и особенно нашим отношениям с внешним миром. А реакцию этого мира он, будучи главой внешнеполитической разведки, знал лучше других советских руководителей…

В вопросах внешней политики он занимал позиции, близкие к позиции Громыко. Они оба нередко совместно обращались с докладными записками в Политбюро по различным внешнеполитическим вопросам, которые обычно получали одобрение остальных членов Политбюро. К ним нередко присоединялся и влиятельный министр обороны Устинов. Вместе они составляли в Политбюро ядро, которое определяло фактически внешнеполитический курс.

А. Добрынин, с. 535–536.

* * *

А тем временем продолжалась атака на Андропова. Кто-то из его противников, не знаю кто – Черненко или Тихонов, который понимал, что в случае, если Андропов станет во главе партии и государства, он вряд ли долго удержится в кресле Председателя Совета Министров – использовал самый веский аргумент – тяжелую болезнь Андропова. В последний числах октября 1982 года, после встречи с кем-то из них, мне позвонил Брежнев и сказал: «Евгений, почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болей и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал». Понимая, что альтернативы Андропову в руководстве партии и страны нет, я ответил, что не раз ставил и его, и Политбюро в известность о болезни Андропова. Она действительно тяжелая, но вот уже 15 лет ее удается стабилизировать применяемыми методами лечения, и его работоспособности за этот период могли бы позавидовать многие здоровые члены Политбюро. «Я все это знаю,  – продолжал Брежнев.  – Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли. Согласен, что и работает он очень много и полезно. Это все так. Но учти, ты должен сделать все возможное для поддержания его здоровья и работоспособности. Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать».

Знал об этой своеобразной акции и Андропов. Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный и сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни. Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».

Е. Чазов, с. 167.

* * *

Одним из тех, кто активно способствовал прославлению «вождя», был К. У. Черненко, отмеченный самыми высокими наградами и почестями вплоть до присуждения, правда, в закрытом порядке, Ленинской премии за участие в… реконструкции одного из кремлевских зданий.

Коль скоро речь зашла о Черненко, скажу, что знал я его довольно хорошо по совместной работе в секторе (он им тогда заведовал) идеологического отдела ЦК. По натуре замкнутый, немногословный, он не больно-то легко открывался. О таких людях обычно говорят: «себе на уме», что в общем-то соответствовало натуре Константина Устиновича Черненко. Добросовестный, исполнительный, службист до мозга костей, он всегда стремился и умел потрафить начальству: вовремя что-то сказать, вовремя, если сложились другие обстоятельства, промолчать многозначительно. Не будучи мастаком по части писания бумаг, умело использовал возможности других, выжимая из подчиненных ему работников максимум возможного, причем даже в делах, не входящих в круг их прямых обязанностей. Обладал совершенно поразительным чутьем в отношении приемлемости или неприемлемости того или иного готовившегося в секторе документа, тонко и почти безошибочно угадывая конъюнктуру, требования момента.

«Голубой мечтой» Черненко был пост заместителя заведующего отделом, благо с тогдашним заведующим отделом Л. Ф. Ильичевым у него сложились очень хорошие отношения. Мечта была близка к осуществлению, не стань Председателем Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнев, который, формируя свой аппарат, первым делом пригласил К. У. Черненко, чтобы предложить тому пост начальника канцелярии Председателя. На размышление был дан всего лишь день, и именно в тот день, когда Черненко должен был дать ответ Брежневу, я зашел к нему с каким-то срочным делом. И что же я вижу? Сидит мой шеф, обхватив голову обеими руками, туча тучей, сам чуть не плачет. Отложив довольно небрежно принесенную мною бумагу, после длительной и мучительной паузы он вдруг сказал мне о предложении, которое сделал ему Брежнев. Подобный приступ откровенности случался с ним лишь в самых исключительных случаях. «Если бы ты знал, как я этого не хочу!  – сказал он мне.  – Но что делать? Отказаться – значит испортить отношения с Брежневым, а это мне может дорого обойтись».

Брежневу он дал согласие, хотя новый пост был для него, по существу, понижением. Значительно позже стал Черненко начальником Секретариата Президиума Верховного Совета, и таким образом его статус заметно был повышен. С уходом его из ЦК разошлись и наши пути. Честно говоря, думалось, что так он теперь и застрянет на этом новом для себя поприще, тем более что указанной должности он вполне соответствовал. И конечно же, я и представить себе не мог, какой неожиданный оборот примут события всего лишь через какие-нибудь три-четыре года, какие перемены произойдут в жизни Черненко.

П. Родионов. Знамя. 1989. №.8. С. 200–201.

* * *

Одним из близких людей и соратников Брежнева являлся Константин Устинович Черненко. Они работали вместе в Молдавии, и с тех пор Черненко сопровождал его до конца жизни… Я застал его еще в ту пору, когда он заведовал Общим отделом… Обращаясь ко многим на «ты», Брежнев, тем не менее называл соратников по имени-отчеству, к Черненко же всегда при всех: «Костя, ты…»

В. Медведев, с. 59 [46].

* * *

1964 год – Брежнев «смещает» со своего поста Хрущева. Вместе с собой в Кремль приводит другую команду. Среди них – сравнительно молодой человек – никому не известный Константин Черненко. Ему поручается самый «влиятельный» участок – Общий отдел ЦК. Ему поручается тот отдел аппарата, в котором не просто готовятся те или иные решения, но, в силу «бюрократически-бумажной» специфики, появляется возможность управлять процессом влияния: быстрое решение «нужных» и медленное решение «не нужных» Брежневу вопросов. Только от одного движения документов, их скорости перемещения в пространстве, зависит много, очень много в работе и управлении государством! Что-то пропихивается вперед, что-то ложиться в долгий ящик… На подобную должность, от которой зависит собственное существование самого аппарата, ставят не всякого, а самого верного доверенного друга! Таким для Брежнева был один – Черненко. Хранитель, своего рода, партии! Ее секретов…

1976 год – за отличную подготовку и проведение XXV съезда партии (вся организация съезда на Общем отделе, возглавляемом Черненко), он избирается секретарем ЦК и награждается Звездой Героя соцтруда. При этом остается, как и раньше, заведующим «стратегическим» – Общим отделом!

Вообще, пока Брежнев будет у руля, Черненко непременно будет у руководства Общим отделом. Никто даже не мог помыслить, чтобы этот отдел возглавил кто-то иной – не столь близкий и преданный Брежневу человек. Только Черненко! В этом, кстати, мудрость Брежнева, которого иногда недооценивают, пытаются представить чуть не выжившим из ума стариком. Где это было нужно, он был хорошим стратегом и тактиком: Черненко знал многие партийные тайны и не было никакого смысла увеличивать число людей, к ним допущенных. Черненко – не раз мог убедиться Брежнев и его окружение – вполне предан, умеет держать язык за зубами и не способен на предательство…

Снова служебная лестница!

1978-й – Черненко кандидат в члены Политбюро, оставаясь при этом заведующим тем же самым Общим отделом!

1979-й – член Политбюро. Общий отдел – при нем! Никуда не девается! Черненко был единственным членом Политбюро, который продолжал заведовать отделом! Это «заведование» дает ему особый статус – он может не просто по-приятельски, а и по делу входить, звонить напрямую, минуя помощников и секретарей, обращаться к Генсеку в любое время дня и ночи. Подобной привилегией обладали далеко не все секретари ЦК.

В. Прибытков, с. 58–60, 63.

* * *

Представление Черненко о правах человека точнее отражала не подписанная его именем брошюра (она была безупречна), а его особая, почти сладострастная склонность к подслушиванию разговоров соратников по ЦК с помощью размещенной в его кабинете аппаратуры. Об этом болезненном пристрастии им, кстати, было известно, поэтому, как вспоминает Егор Лигачев, даже, находясь в кабинете у «второго человека» в партии – Горбачева, они предпочитали общаться молча, обмениваясь записками.

Л. Грачев, с. 88–89.

* * *

Пожалуй, он (Брежнев) был единственным из высших советских вождей, кто имел персонифицированного фаворита. В «классическом» выражении. Это знало все высшее руководство. При всей закрытости жизни партийного клана ведали об этом и многие советские люди. Хорошо известно было и загранице, кто является фаворитом Брежнева.

Вы это тоже знаете: Константин Устинович Черненко.

Познакомились Брежнев и Черненко в июле 1950 года в Кишиневе, где уже два года Константин Устинович работал заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК республики, а Леонид Ильич приехал, чтобы «избираться» первым секретарем, фактически советским губернатором Молдавии. Их отношения были не дружбой, а скорее деловыми контактами благожелательного патрона с одним из своих подобострастных подчиненных. Но у Брежнева что-то осталось в душе и памяти об этом среднего роста, сутуловатом человеке с невнятным говорком. Черненко никогда шефу не возражал, был строго пунктуален, всегда кстати приносил нужную справку, делал вовремя нужное предложение, исправно поставлял Брежневу тексты многочисленных речей, выступлений, статей «первого» для республиканской газеты. Конечно, писал их не Черненко; он никогда так и не научится складно «лепить» фразы ни устно, ни письменно.

Готовили речи для Брежнева его инструктора, а Черненко лично передавал их «первому». Услужливость и какая-то особая исполнительская «нужность» в этом заведующем отделом сохранилась в памяти у Брежнева…

Когда Брежнев после непродолжительной работы в ЦК, Главпуре, Казахстане вновь оказывается в 1956 году в Москве и вновь – секретарем и кандидатом в члены Президиума, он тут же вскоре использует свое влияние для перевода Черненко в Москву, чего тот страстно желал…

Как только Брежнев в 1960 году занимает пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, он вскоре «выхлопатывает» к себе из ЦК Черненко начальником секретариата, на сугубо канцелярскую должность. По характеру работы они почти каждый день встречаются. Брежневу по-прежнему нравится пунктуальность Черненко в его работе с бумагами, письмами, проектами указов. Человек в канцелярии наконец нашел себя, почувствовал свое призвание. Какой он идеолог, «теоретик» с весьма «легким», мягко говоря, образованием! На ниве пропаганды и агитации Черненко никогда не выдвинул ни одной заметной идеи, даже местной новации, не предложил хоть чуть-чуть оригинальной формы или метода идеологической работы. Этот человек, исполнительный по своему характеру, всегда был на вторых ролях. А в качестве начальника секретариата быстро проявил себя как въедливый канцелярист, любящий учет, порядок, четкую организацию в бесчисленных бумагах, письмах, жалобах. Уже в это время Черненко часто оказывает Брежневу услуги личного плана, что еще больше сближает давних «сослуживцев»…

Д. Волкогонов, кн. 2, с. 231–233.

* * *

В аппарате ЦК КПСС испокон веков было два самых главных архива – архив Политбюро и архив Секретариата. Иначе их называли так: 6-й сектор, 7-й сектор (по названию секторов общего отдела). Оба эти архива были из разряда «не для простых смертных». Более того – вообще не для «смертных». Пользоваться помещенными туда материалами могли далеко не все секретари ЦК. Но Черненко, на правах заведующего Общим отделом, имел в оба эти архива неограниченный доступ и знал все их фонды преотлично.

Часто случалось так, что видные историки и писатели обращались с просьбами в ЦК: «Ознакомьте, пожалуйста, с тем или иным документом… Роман не напишу! Диссертация будет грешить против истины…»

Решения принимал Черненко! Только от него зависело – допустить или нет. И тут у него советчиков не было… Но все одно редко кто туда попадал, будь ты хоть четырежды лауреат всех премий разом.

В. Прибытков, с. 78–79.

* * *

В этот период на политическую арену активно выходит Черненко. Для многих в стране, да и в окружении Брежнева, его быстрый взлет на самые первые позиции в руководстве партии был неожиданностью. Однако, если исходить из нарастающей недееспособности Брежнева, которому в связи с этим требовался честный, преданный и ответственный человек, в определенной степени второе «я», то лучшей фигуры, Чем Черненко, трудно было себе представить. Его пытаются изобразить простым канцеляристом, оформлявшим документы. Это глубокое заблуждение. Да, он не был эрудитом, не имел он и своих идей или конструктивных программ. Ему было далеко не только до Андропова или Косыгина, но даже до догматика Суслова. Но вряд ли кто-нибудь лучше, чем он, мог обобщить коллективное мнение членов Политбюро, найти общий язык в решении вопроса с людьми прямо противоположных взглядов – Андроповым и Сусловым, Устиновым и Косыгиным. Но самое главное, благодаря чему он всплыл на поверхность, было то, что никто лучше него не понимал, чего хочет Брежнев, и никто лучше Черненко не мог выполнить его пожелания или приказания.

Надо сказать, что делал это Черненко подчеркнуто ответственно; любой, даже самый мелкий вопрос окружал ореолом большой государственной значимости. Вспоминаю, как он гордился, составив с группой консультантов небольшое заключительное выступление Брежнева на XXV съезде, где, кроме нескольких общих фраз, ничего не было.

Е. Чазов, с. 145–146.

* * *

25 января 1982 года умер Суслов. Смерть Суслова обострила подспудную борьбу внутри политического руководства. Надо признать, что Михаил Андреевич, никогда не претендовавший на пост Генерального секретаря и абсолютно лояльный к Брежневу, в то же время был способен возразить ему. В составе руководства он играл стабилизирующую роль, в определенной мере нейтрал изо-вывал противостояние различных сил и характеров.

И вот его не стало. Первый вопрос – кто заменит? По сути дела речь шла о преемнике Брежнева, о «втором» секретаре, который по традиции со временем становился «первым», уже при жизни генсека постепенно овладевал рычагами власти, брал на себя руководство. Очевидно, кандидатом на данный пост мог стать лишь человек, приемлемый для самого Брежнева.

Между тем Леонид Ильич находился уже в таком состоянии, что восприятие им и людей, и идей было неадекватным. Оно во многом зависело тогда от Черненко, неотлучно находившегося при Брежневе с утра до ночи, разве что кроме часов дневного сна генсека. После каждого четверга, когда проходило заседание Политбюро, Леонид Ильич уезжал в Завидово – охотничье хозяйство под опекой военных,  – ас ним и Черненко. Если же требовалось как-то завершить и оформить дела Политбюро, Константин Установим задерживался на пятницу, но в субботу и воскресенье был уже в Завидове обязательно.

Причину его влияния, помимо многих лет совместной работы с Леонидом Ильичом, я вижу в том, что именно Черненко сделал больше всех для создания имиджа Брежнева, его образа как выдающегося незаменимого политика. Вокруг Константина Устиновича сложилась группа людей, которая ориентировала соответствующим образом средства массовой информации, идеологические структуры партии, партийные комитеты…

Став доверенным лицом генсека, чуть ли не его душеприказчиком, Черненко явно рассчитывал на пост «второго лица». С этим связывали свои непомерные амбиции члены его «группы», чистые аппаратчики, не имевшие политического авторитета. Сам он в какой-то мере становился объектом их умелого манипулирования.

М. Горбачев, кн. 1, с. 201–202.

* * *

Когда на пленуме, после XXV съезда КПСС, Брежнев предложил избрать Черненко секретарем ЦК, их отношения вступили в новую, более доверительную фазу. Черненко стал не только близким человеком, обслуживающим «вождя» политически и документально, но и лицом, которое постепенно начало исполнять за генсека всю нерповую, рутинную работу. Это анализ большой почты, лично адресованной Брежневу; выработка предварительных решений; рассмотрение материалов и подготовка вопросов к заседаниям политбюро; предложения по высшим кадровым перестановкам в партии и стране. «Вождь», обремененный к этому времени многочисленными проблемами со здоровьем, не только тяготился, но и не имел желания ежедневно рассматривать сотню-полторы документов. Черненко, работая с высшими документами, вначале осторожно советовал, какое принять решение по тому или иному вопросу, а позже, последние три-четыре года жизни Брежнева, нередко от его имени вершил большие дела. Черненко стал тенью «вождя», его головой и правой рукой, особенно после того, когда по предложению генсека заведующего общим отделом в течение двух лет поднимают, как на лифте, от секретаря ЦК, кандидата в члены политбюро до полноправного членства в этой высшей партийной коллегии.

Я могу точно и достоверно сказать, что ни с одним из членов политбюро или секретарей ЦК Брежнев не встречался так часто, как с Черненко. Фактически каждый день. Иногда по нескольку раз в течение суток. На этом фоне Горбачев, Гришин, Романов, Пономарев, другие «соратники» выглядели как очень редкие гости четвертого «вождя».

В рабочих записях Брежнева практически каждый день лаконичные пометы: «говорил с Черненко», «говорил с Черненко – подписал протоколы ПБ», «принимал и наговорился с Черненко», «надо рассказать Черненко»…

Дело дошло до того, что когда Брежнев отсутствовал на заседаниях Политбюро, то по настоянию генсека в кресле председательствующего сидел член Политбюро Черненко… Именно он вел заседания. Все видели аномалию этого положения, но неписаный партийный этикет и воля «первого» лица диктовали послушное поведение каждому члену синклита.

Д. Волкогонов, кн. 2, с. 235, 238.

* * *

Из ближайшего окружения Брежнева три человека имели на него, по моим личным наблюдениям, особое влияние в конце 70-х – начале 80-х годов: М. Суслов, Ю. Андропов и К. Черненко (существуют, разумеется, и другие точки зрения). Причем на первый взгляд (если судить по тому, как Брежнев реагировал, скажем, на замечания по проекту Отчетного доклада ЦК КПСС XXVI съезда партии) роль Суслова и Андропова была, несомненно, более заметной. Но при этом надо учитывать, что Черненко, во-первых, был человеком, который не любил, как говорится, «высовываться», предпочитая оставаться за «кулисами», тем более что и особыми ораторскими или «артистическими» способностями он не отличался. А во-вторых, будучи членом Политбюро и одновременно заведующим, позднее – куратором Общего отдела ЦК, через который не только «входили» и «выходили» все сколько-нибудь важные бумаги, партийные документы, но через которые только и можно было войти (даже «высшим чинам» партии) в буквальном смысле к Брежневу, он имел свои каналы влияния на него.

И каналы эти становились тем более действенными, чем хуже становилось состояние здоровья Брежнева, которого стремились оградить от различного рода внешних воздействий, особенно «неприятных», а стало быть, старались «отфильтровать» не только поступающую к нему информацию, но и людей. Да и аппарат ЦК КПСС в такой ситуации во все большей мере снизу доверху контролировался по сути дела Черненко, который к тому же по необходимости стал выполнять функции своеобразного координатора работы высших органов партийно-государственной власти. Ведь кому-то надо было как-то оформлять, подытоживать принятые в Политбюро решения на основе определенного баланса сил и интересов небольшого, но влиятельного круга лиц.

Именно это и делалось (под руководством Черненко) прежде всего в Общем отделе ЦК. Понимая его значение, а значит, и дополнительное влияние, которое в этой связи имел Черненко, Андропов после перехода из КГБ в ЦК КПСС попытался прибрать этот отдел к своим рукам и «отключить» от него (по крайней мере официально) Черненко.

В. Печенев, с. 153–154.

* * *

В стенах ЦК в это время развернулось негласное соперничество между двумя кандидатами на престолонаследие: Юрием Андроповым, занявшим после смерти Суслова его пост (и кабинет), и Константином Черненко, совершившим в последние годы стремительное восхождение от заведующего Общим отделом (то есть фактического личного секретаря Брежнева) до члена Политбюро. В этом негласном поединке у каждого из дуэлянтов было свое оружие.

Андропов, как главный идеолог, занимал стратегически более выгодную позицию полуофициального «дофина» и мог опереться на все еще подвластный ему аппарат всемогущего и всезнающего КГБ. Черненко пытался извлечь максимальную выгоду из своего положения «первого лица» при еще живом «самом первом» руководителе, обладая монопольным правом доступа к нему и распоряжения его подписью. Он мог рассчитывать на поддержку таких же, как он, геронтократов, состарившихся вместе с Брежневым, обросших кланами родственников и протеже и, разумеется, опасавшихся нескромных расспросов андроповских следователей. Все они цеплялись за власть, как за жизнь, ибо то и другое для них уже давно стало синонимами…

По мере того как в последние годы слова и мысли вождя становились все менее вразумительными, Черненко все чаще брал на себя роль их толкователя и, по-видимому, нередко заменял своими. Суфлер, вылезший из будки, чтобы доиграть роль за упавшего на сцене актера.

А. Грачев, с. 79, 87.

* * *

Пожалуй, самым близким из окружения Леонида Ильча Брежнева по руководству партией и страной был Дмитрий Федорович Устинов…

Брежнева и Устинова объединяло многое. Начать с того, что это были люди практически одного возраста – Устинов был на два года моложе Брежнева. Между ними было большое сходство и в плане, я бы сказал, культурного уровня и профессиональной направленности. Как и Брежнев, Устинов был довольно далек от всякого рода культурных проблем. Более того, я бы сказал, что между ними было очень большое сходство характеров, чисто человеческих качеств. Устинов, как и Брежнев, был человеком общительным, доброжелательным, оптимистом по натуре. Им легко было понимать друг друга, они во многом одинаково смотрели на окружающий мир. Однако по характеру Устинов был намного тверже и решительнее Брежнева. И, уж конечно, был гораздо более неутомимым работником. От его помощников я знаю, что Устинов никогда не работал меньше 12 часов в день, но часто больше. И, как правило, приезжал на работу в выходные дни. Тут, конечно, сказывались привычки, выработанные еще в годы войны и вообще в те времена, когда он входил в близкое окружение Сталина. Одно совершенно определенно: Устинов был исключительно надежным работником. Если ему что-то поручалось, можно было быть уверенным, что дело будет сделано по-настоящему, до конца, добросовестно.

В то же время не было да и не могло быть никакой проблемы политического соперничества между Брежневым и Устиновым: Дмитрий Федорович был специалистом своего конкретного дела и на какую-то более широкую, в смысле политического влияния, позицию никогда не претендовал. Ему было достаточно того влияния, которым он пользовался как человек, знающий свое огромное, ответственное дело…

… Брежнев не просто доверял Дмитрию Федоровичу Устинову как товарищу по работе, но и любил его как близкого друга.

А. Александров-Агентов, с. 268, 270.

* * *

Я неплохо знал Д. Ф. Устинова, ибо еще в 1965 году по его просьбе некоторое время работал с ним, хотя тогда уже готовился и сдавал экзамены для поступления в Академию общественных наук. Он попросил помочь ему, «пока будет входить в курс нового дела». В то время его избрали секретарем ЦК, и он курировал вопросы оборонной промышленности и химии. Я видел его в работе. Он обладал тогда достаточно хорошим здоровьем, огромной работоспособностью, сохранившейся еще, видимо, с военных лет. Дмитрий Федорович ежедневно приходил к 8 часам утра и уходил после 12 ночи, а часто и позже. В его кабинете постоянно были люди, проходили большие совещания, приглашались крупнейшие ученые, военачальники, конструкторы…

На заседания, рассматривавшие важнейшие вопросы обороны, специалисты приглашались в строго определенном порядке. И не дай Бог, чтобы кто-то неприглашенный остался на следующий вопрос или пришел раньше времени.

За этим внимательно следили, и я не раз был свидетелем, как из кабинета выдворялся то один, то другой «оборонщик», оказавшийся «лишним»…

Вел заседания Д. Ф. Устинов жестко, по-деловому, давал высказаться всем, но решения принимал сам или просил подготовить их для рассмотрения на Совете Обороны или в Политбюро ЦК. После таких многочасовых заседаний Дмитрий Федорович оставлял еще некоторых конструкторов и долго обсуждал конкретные вопросы, часто звонил на места, иногда в далекие восточные районы, несмотря на то, что в Москве было 2–3 часа ночи. В результате огромной работы того периода и были заложены принципы и основы современной оборонной мощи и развития военно-промышленного комплекса. В последующем с переходом на работу в Министерство обороны Д. Ф. Устинов приобрел такой вес и поддержку среди военных и работников-оборонщиков, что являл собой по существу главную и авторитетную фигуру в Политбюро, правительстве и государстве. Особенно ясно это стало после смерти Брежнева и Андропова.

В. Болдин, с. 56–57.

* * *

Это был настоящий «русский самородок» в советском военно-промышленном комплексе. С июня 1941 года он непрерывно, какие бы политические ветры ни проносились над страной, был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов любил рассказывать, как драматически складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да еще с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседание коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского. Шла война, и «оригинальность» поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил: «Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счет». Устинов понял, что гроза миновала.

Я познакомился с ним впервые благодаря Андропову, который был его близким другом. С самого первого момента мне понравилась его сила воли, быстрота принятия решений, оптимизм, напористость, профессиональные знания в сочетании с определенной простотой и открытостью, характерной для «русской души». В моем представлении он олицетворял тех лучших представителей так называемой командно-административной системы, благодаря которым мы победили в Великой Отечественной войне, создали передовую технику, обеспечивающую, в частности, завоевание космоса. Возможно, я где-то пристрастен, но в этом представлении я опираюсь не только на свое восприятие Устинова, но и на мнение о нем моих знакомых и пациентов – таких, как Келдыш, Янгель, да и многих других генеральных конструкторов.

Единственной его ошибкой, которую, как мне кажется, он до конца не осознавал,  – была афганская война. Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской «гвардии», считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший в конце концов свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убежденным в своей правоте.

Более близко мы сошлись с Устиновым в связи с несчастьями, обрушившимися на него. Вначале болезнь и смерть жены, затем его тяжелые заболевания – две операции по поводу злокачественной опухоли, инфаркт миокарда, урологическая операция. Другого бы весь этот комплекс болезней не только бы выбил из обычной рабочей колеи, но и сделал инвалидом. Но только не Устинова с его силой воли и колоссальной работоспособностью. До самого последнего момента – октября 1984 года – он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И все это без выходных дней.

Е. Чазов, с. 204–205.

* * *

Дмитрий Федорович Устинов, бывший в период войны наркомом вооружений, совсем еще молодой человек, не имевший, естественно, большого жизненного и инженерного опыта, он смело, на свой страх и риск, принимал за несколько часов решения, связанные со строительством и оснащением военных заводов, которые обычно требуют многомесячной работы целых коллективов и проектных институтов и столь же многомесячных согласований с различными инстанциями… И, как признавали специалисты, не ошибался в расчетах…