Текст книги "Пещера Лейхтвейса. Том первый"

Автор книги: В. Редер

Батьяни не дал ему договорить.

– Свяжите его и заткните ему рот, – приказал он.

Солдаты тотчас же исполнили его приказание. Незнакомца повалили на землю, и все его попытки объясниться ни к чему не привели, так как Батьяни собственноручно воткнул ему в рот свой платок, в то время как солдаты связывали его по рукам и ногам. Пленник метал злобные взгляды, полные ужасных угроз. Батьяни этим не смущался, вполне понимая, что пойманный сообщник Лейхтвейса не был доволен тем, что его задержали.

– Вы слышали все, – обратился Батьяни к своим подчиненным, – он сознался, что на нем чужая одежда; благодаря этому признанию и упростится суд над ним. Сегодня же ночью мы повесим этого негодяя на том самом дереве, на котором Лейхтвейс повесил вербовщика.

На лице пленника появилось выражение страшного испуга, но это было ненадолго.

– Доставьте его в мою палатку, – приказал Батьяни, – пусть соберутся все офицеры. Приговор будет произнесен еще сегодня же ночью.

– Не лучше ли, – заметил Ремус, – предварительно известить его высочество об этом происшествии? Быть может, его высочество пожелает присутствовать на суде?

– Глупости! – вспылил Батьяни. – Здесь я начальник и никто не смеет вмешиваться в мои распоряжения. Я взял на себя обязательство задержать Лейхтвейса, и я исполню его. По крайней мере, дело к тому близится. Герцог удовлетворится тем, что смертный приговор будет уже приведен в исполнение.

При этих словах графа глаза пленника злобно засверкали – казалось, он готов был убить Батьяни. Но он был в беспомощном состоянии и не мог оказать сопротивления. Солдаты грубо подняли его с земли и понесли по лесу. Спустя полчаса отряд добрался до палатки графа Батьяни. Пленника бросили в угол палатки.

Глава 37
БОЛЬШАЯ КОМЕТА

Через несколько минут здесь же собрались все офицеры. Граф Батьяни предложил им сесть за стол, заваленный бумагами.

– Господа офицеры, – заговорил граф, – могу сообщить вам приятное известие. Мне удалось, как я того и ожидал, поймать того негодяя, который до сих пор сводил на нет все наши труды и старания тем, что снабжал разбойника Лейхтвейса и его шайку провиантом. Вон он лежит в углу, связанный по рукам и ногам. Этот мерзавец имел наглость нарядиться в форму солдата, и за это он понесет особое наказание. Я пригласил вас, господа, для того, чтобы судить этого негодяя военным судом. Вам известно, что во время войны пойманный шпион приговаривается к смерти, а в данном случае мы имеем дело именно с таким шпионом. Отнекиваться он не может, так как я сам поймал его в то время, как он прятался в кустах Нероберга с корзинкой в руке. Имени своего он назвать не захотел, но сразу же сознался, что на нем надета не его одежда. Этого одного вполне достаточно, чтобы уличить его в полной виновности. Я предлагаю поэтому произвести для формы короткий допрос, вынести приговор и привести его в исполнение сегодня же ночью. Полагаю, что его следует повесить, так как он не достоин выстрела.

Офицеры, по-видимому, были вполне согласны со своим начальником, так что приговор был, так сказать, произнесен уже заранее.

– Поручик Ремус, – сказал граф Батьяни, – будьте добры развязать этого негодяя и выньте у него изо рта платок. Ему теперь уж не уйти от нас, но я не желаю, чтобы на допросе присутствовали солдаты. Посмотрим, не удастся ли нам узнать от него, где скрывается Лейхтвейс. Несомненно, он это знает, судя по тому, что он шел туда.

Молодой поручик подошел к пленнику, разрезал шпагой веревки, которыми тот был связан, и вынул у него изо рта платок.

Таинственный солдат тотчас же вскочил на ноги, но опять закрыл платком нижнюю часть своего лица.

– По-видимому, он не желает, чтобы мы узнали его, – шепнул Батьяни сидевшему рядом с ним офицеру, – но мы постараемся все-таки установить его личность. От нас ведь ничего не скроется.

Когда Ремус развязал пленника, граф Батьяни крикнул:

– Негодяй! Подойди сюда к столу и отвечай на наши вопросы. Поручик Ремус, садитесь и пишите протокол. Вы готовы? Итак, постараемся установить личность этого человека. Как тебя зовут?

Пленник каким-то странным взглядом обвел присутствующих. До сих пор он казался растерянным и смущенным, но когда Батьяни спросил, как его зовут, он гордо выпрямился и произнес:

– Я Карл Нассауский.

Офицеры вскочили как ужаленные и растерянно уставились на говорившего, видимо, считая его помешанным. Но Батьяни снова спросил:

– Занятие?

– Занятие? Я занимаюсь тем, что управляю герцогством Нассауским.

– Нахал! – прогремел Батьяни, вскакивая с места. – Как ты смеешь шутить с нами и произносить имя нашего герцога? Долой платок, которым ты закрываешь свое лицо. Долой, говорю! Здесь нечего играть в прятки.

Пленник гордо выпрямился. Глаза его гневно засверкали. Видно было, что он весь дрожит от гнева.

– Молчать, негодяй! – крикнул он громовым голосом. – Не смей касаться меня своей рукой. Неужели ты до сих пор не узнал своего господина? Граф Батьяни, в эту ночь мне стало ясно, что вы порочный, негодный человек. Вы осмелились прикоснуться грубой рукой к вашему герцогу, вы дерзнули обходиться с ним, как с преступником. Все это я мог бы вам еще простить, так как вы не знали, кто я. Но вы осмеливаетесь приговаривать к смертной казни одного из моих подданных, не учинив даже правильного допроса. Вы собирались повесить на первом столбе человека, о котором вы знали только то, что он шел по лесу с корзиной в руке. Надеюсь, граф Батьяни, вы теперь не сомневаетесь в том, что видите перед собой вашего герцога Карла?

Нет возможности описать того, что произошло с присутствующими. Офицеры точно окаменели от ужаса и не смели даже дышать. Когда герцог Нассауский обвел их всех взором, как бы пытаясь проникнуть в душу каждого из них, эти гордые офицеры опустили глаза и производили впечатление преступников, осужденных на смерть.

Батьяни был бледен как смерть. Он смотрел на герцога в упор, как бы надеясь на то, что все это ни больше ни меньше, как только обман зрения. Но затем он, по-видимому, понял, что сделал отчаянную глупость. Он вскрикнул и бросился к ногам герцога.

– Пощадите, – проговорил он дрожащим голосом, – простите! Клянусь вам, ваше высочество, я не знал, кто скрывается под одеждой солдата. Ваше высочество! Вы знаете, как я предан вам, я это доказывал уже не раз. Я охотно отдал бы свою жизнь, лишь бы не было того, что случилось. Будьте милосердны, ваше высочество, произнесите слово прощения.

– То решение, которое я приму по поводу вас, граф Сандор Батьяни, – сурово произнес герцог, – вы узнаете позже. А теперь я арестую вас. Господа, вы ручаетесь мне за то, что этот человек будет под надежным конвоем препровожден в военную тюрьму в Висбадене еще сегодня же ночью. Вашу шпагу, граф Батьяни!

Батьяни озирался по сторонам.

«Неужели, – думал он, – никто не поможет мне, никто не осмелится замолвить за меня доброе слово?»

Но на всех лицах он прочел лишь плохо скрываемую радость по поводу постигшего его несчастья.

И действительно, все офицеры, которых Батьяни раньше изводил, были рады тому, что с ним случилась такая беда.

Батьяни обнажил шпагу и подал ее герцогу.

Герцог переломил шпагу на две части.

– Вы перестали быть моим офицером, граф Батьяни, – произнес он, – завтра к вам явится в тюрьму мой обер-гофмейстер, и вы вернете ему все знаки отличия, которыми я вас наградил.

– Вы убиваете меня, ваше высочество! – в отчаянии воскликнул Батьяни.

Он в эту минуту не притворялся, горе его было неподдельно.

– Вы сами собирались убить невинного, – ответил герцог, – слушайте меня, граф Батьяни. С моим шутом вы заключили пари, согласно которому вы обязались проехать верхом на осле по Висбадену, если вам не удастся в течение тридцати дней доставить ко мне Лейхтвейса живым или мертвым. Вы проиграли это пари. Я имею основание думать, что вы, обыкновенно, не слишком аккуратно расплачиваетесь с долгами, но на этот раз, я ручаюсь, вы аккуратно исполните ваше обязательство. Я извещу Фаризанта о том, что завтра вы будете готовы проехаться по Висбадену.

Батьяни обеими руками схватился за голову. Казалось, он лишился рассудка.

Карл Нассауский брезгливо отвернулся от своего недавнего фаворита.

– Уведите его, – приказал он, – мне противно смотреть на этого человека.

Два офицера подошли к графу и предложили ему встать на ноги. Тот медленно поднялся. Он походил на совершенно разбитого судьбой человека и постарел в эти несколько минут лет на десять. Он еще раз подошел к герцогу, собираясь снова упасть перед ним на колени. Но одного холодного взгляда герцога было достаточно, чтобы заставить его не приводить в исполнение своего намерения. Он закрыл лицо руками и вышел вслед за офицерами из палатки.

Когда он вышел наружу, низвергнутый с высоты, лишенный всех чинов и наград, то услышал рядом с собою насмешливое хихиканье. Он вздрогнул. Мысль о том, что позор его уже получил огласку, была способна свести его с ума. Он увидал рядом с собою шута Фаризанта. Хохот шута леденил ему кровь и привел его в бешенство. Неужели же он пал так низко, неужели несчастье было так непоправимо, что даже этот урод осмеливается высмеивать его? Он схватился рукою за портупею, но со стоном опустил ее. Шпаги у него ведь уж не было. У него отняли эту эмблему чести.

– Вот и вы, граф Сандор Батьяни! – воскликнул Фаризант. – Вероятно, вы явились для того, чтобы потолковать о вашей поездке на осле? Да, сиятельный граф, вы сядете на осла задом наперед. Все ослы пятятся назад, и вы, я вижу, не составляете исключения.

Батьяни схватился за грудь и разорвал ворот рубашки.

– Воздуха! – прохрипел он. – Мне нечем дышать.

– А с Лейхтвейсом вы покончили? – продолжал шут, идя рядом с пленником и ведущими его офицерами. – Покажите мне виселицу, на которой вы его повесили. Неужели вы по ошибке надели петлю на свою собственную шею? Погодите, граф, я ведь поэт и сочинил песенку, которую будут петь на берегах Рейна в честь ваших подвигов.

Фаризант плясал и подпрыгивал, сопровождая пленника, затем начал громко распевать шутовскую песенку, тут же им сочиненную:

 
Жил некогда Батьяни граф —
Имел он очень гордый нрав,
Казнить других любил.
Разбойником был обозлен,
Построил виселицу он
И все вокруг ходил.
Вот наступил и казни час,
Веревку даже граф припас —
Разбойника же нет.
«Беда! – Батьяни закричал. —
Куда-то вдруг бандит пропал!»
Померк надежды свет.
Но петля уж припасена…
Кому ж достанется она?
В нее пролезет кто ж?
Но граф хитер был, словно бес —
Он сам тотчас же в петлю влез.
И был он в ней хорош.
Мораль отсюда такова,
Что недостаточны слова,
Что гордость ни при чем!
И что тому, кто виноват,
Кто больше, чем бандит, проклят,
Не быть ведь палачом!
 

– Уберите этого человека, – простонал Батьяни, обращаясь к офицерам, – прогоните его, иначе я сойду с ума. Его насмешки доводят меня до исступления.

Но офицеры молчали и не мешали шуту.

– Хорошенький получится список, – продолжал Фаризант, – если на суде будут перечислены все ваши грехи, граф Батьяни. Еще, пожалуй, судьи пожелают покопаться в вашем прошлом. Ведь судьи, говорят, любопытны, да и немудрено, что они захотят знать, кем был раньше любимец герцога. Что-то мы узнаем тогда. Нам расскажут о венгерской пусте, о каком-то нищем цыгане, к которому по ночам крадется графиня, чтобы предаваться преступной любви в его объятиях. Нам расскажут о том, как отпрыск этой преступной любви попадет в графский замок, в то время как настоящий молодой граф оказывается в доме умалишенных. Подумаешь, чего только не бывает на белом свете.

В это мгновение Батьяни зашатался, схватился обеими руками за сердце и упал, как сраженный молнией.

– Он умер, – произнес один из офицеров, наклоняясь к нему.

– Ничего подобного, – расхохотался Фаризант, притрагиваясь к лежавшему на земле графу, – волкодавы из пусты так быстро не умирают. Он только в обмороке. Его расстроили мои причитания и песенки.

Шут наклонился совсем низко к лежавшему без движения графу.

Он весь изменился в лице, когда крикнул ему:

– До свидания, граф Батьяни. Ты очнешься в тюрьме в Висбадене и тогда узнаешь, что от всего твоего величия и дутого великолепия ничего не осталось, кроме глупого воспоминания.

Затем Фаризант выпрямился и побежал, припрыгивая, в палатку к герцогу.

Офицеры, конвоировавшие графа Батьяни, посадили своего пленника в карету и увезли его в Висбаден.

Войдя в палатку герцога, Фаризант вынул из кармана большую щетку и начал крошечными ножницами подрезать щетину.

– Что ты делаешь, – спросил герцог, весело улыбаясь, – зачем ты портишь щетку?

– Она не нужна вам более, – ответил шут, – с вас теперь спала вся грязь.

Герцог улыбнулся и сказал:

– Тебе я обязан, Фаризант, тем, что наконец узнал настоящий характер графа Батьяни. За это даю тебе право испросить какую-нибудь милость.

– Милость? – переспросил Фаризант и как-то странно покосился на герцога.

– Ну да. Говори, чего бы ты хотел?

– Я хотел бы иметь ключ.

– Какой ключ? Не понимаю. Такой, каким открывается ящик с золотом?

– Нет, не то. Просимым ключом я намерен открыть дверь в тюрьму графа Сандора Батьяни. Я прошу у вас милостивого разрешения входить беспрепятственно днем и ночью, по моему желанию, в ту камеру, в которой будет содержаться граф Батьяни.

– Однако странное у тебя желание, – сказал герцог, – я уверен, что каждый из моих офицеров попросил бы себе чего-нибудь другого, а не ключа от тюремной камеры. Но я обещал тебе исполнить твою просьбу, так оно и будет.

Шут преклонил колени и поднес руку герцога к губам.

– Теперь только я уверен в том, что Батьяни не удастся бежать, – пробормотал он.

Вдруг за стенами палатки послышались шум, беготня и суматоха. В палатку быстро вошел весь покрытый пылью и грязью человек, по-видимому, совершивший долгую поездку верхом. Это был курьер от короля прусского, судя по форме. Он подошел к герцогу, вынул из кожаной дорожной сумки письмо с сургучными печатями и передал его герцогу, отвесив низкий поклон.

– Дайте свечу, – приказал герцог.

Поручик Ремус взял со стола подсвечник с тремя свечами и, стоя в стороне, светил герцогу, пока тот открывал письмо.

Читая послание, герцог, видимо, пришел в сильное волнение. Наконец он опустил руку с письмом, глубоко вздохнул и обернулся к находившимся в палатке офицерам.

– Я получил очень важное известие, – произнес он, – в делах Европы наступает знаменательный переворот, который отразится также на моей стране. Господа, три дня тому назад начались военные действия между королем прусским Фридрихом и императрицей австрийской Марией Терезией. Упаси нас Господь от вмешательства в эту борьбу. Она будет долгая и кровопролитная. Но как бы там ни было, а мы должны быть наготове. Мы должны стянуть войска во Франкфурт, где они должны будут ожидать моих приказаний. Вместе со всей моей армией во Франкфурт отправится и этот тысячный отряд, пробывший целый месяц на Нероберге только в угоду хвастливости графа Батьяни. До поры до времени я откладываю поимку разбойника Лейхтвейса, надеясь на то, что моя полиция сумеет если не обезвредить его совершенно, то, по крайней мере, положить известные пределы его деятельности. Вернемся же во дворец в Бибрих. Еще сегодня же я соберу совет для обсуждения тех мер, которые должны быть приняты для блага страны.

Офицеры обнажили шпаги и в один голос воскликнули:

– Да здравствует Карл Нассауский, наш вождь и повелитель!

Герцог милостливо поблагодарил офицеров. Затем он накинул плащ и в сопровождении небольшой свиты уехал к себе во дворец в Бибрих.

В походном лагере на Нероберге поднялась суматоха. Весть о том, что бесцельная и бессмысленная осада Нероберга снята, распространилась с быстротой молнии. Все солдаты были чрезвычайно рады этому известию.

Спустя час по направлению к Висбадену двинулась вся осадная армия и на Нероберге не осталось никого.

На высоком выступе скалы стоял шут Фаризант и смотрел вслед удалявшимся солдатам. Но в эту минуту Фаризант уже не имел своего обыкновенного жалкого вида. Он стоял, выпрямившись во весь рост. В больших глазах его сверкал мрачный огонь, грудь подымалась.

– Итак, война, – глухо произнес он, – война непримиримого Фридриха с Марией Терезией. Не скоро будет конец этой борьбе. Я знаю заранее, я предчувствую это. После многих лет упорной борьбы мой великий король, гениальный Фридрих, будет победителем и знамена Австрии преклонятся перед его победоносным мечом. Я вижу, великий Фридрих, как твой орел парит в вышине, и ничто не остановит его гордого полета. Но ты борешься с врагом вполне достойным тебя, великий Фридрих. Мария Терезия – гениальнейшая женщина своего времени, и в груди ее пылает отвага героя. Она умеет воодушевлять свои полчища. Орел вступает в борьбу со львом, и озадаченные людишки узрят великое зрелище. Страна покроется потоками горячей, красной крови. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей погибнут в этой борьбе, и смерть будет иметь обильную жатву. Но что это? Небо покрылось багряным заревом. Весь горизонт пылает. Комета!.. Вот он, зловещий предвестник войны, мора и глада!.. Несчастный мир, несчастная Европа!

Фаризант впился глазами в поразительное небесное явление. На небе появилась, как огненный дракон, большая комета. По верованиям того времени, это предвещало ужасное будущее.

– Я вижу, – снова заговорил Фаризант, – у кометы есть семь лучей. Неужели это указывает на то, что борьба будет длиться семь лет? Несомненно, это знамение Неба. Отныне я знаю, война будет продолжаться семь лет. В течение семи лет в Европе будут царить смерть и ужас. Сегодня у нас первое мая 1757 года. Этот день кровавыми письменами будет занесен на скрижали истории, и в самые отдаленные времена наши правнуки будут знать о том, что в этот день появилась комета, которая навела страх и трепет на всех людей.

Помолчав немного, Фаризант пробормотал:

– Однако не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Вследствие открытия военных действий герцог Нассауский вынужден был снять осаду Нероберга. Лейхтвейс должен благодарить великого Фридриха и императрицу Марию Терезию за то, что он снова свободный человек. Как они будут рады, эти разбойники под землей, когда узнают, что войска ушли. Жаль, что я не могу присутствовать при этом торжестве. Но меня ждут более важные дела. Итак, огненная комета, вестник беды и горя, стала вестником свободы для разбойника Лейхтвейса и его близких!..

Шут Фаризант умолк. Постояв еще немного, он спустился с возвышенности и медленно пошел по направлению ко дворцу в Бибрихе.

Разбойники еще спали.

Один только Лейхтвейс рано утром вскочил на ноги, быстро оделся и поднялся на вышку. Ночью ему показалось, что он слышит звуки труб, барабанный бой и глухой топот ног, как будто удалявшихся куда-то в глубь леса. Радостное предчувствие закралось ему в сердце. Но он еще не смел надеяться на благополучный исход и раньше хотел собственными глазами убедиться в том, что произошло, прежде чем сообщить своим товарищам радостное известие. Он поднялся наверх, высунул голову из отверстия наружу и осторожно оглянулся. Он не увидел ни одного солдата. Сердце у него начало усиленно биться, он еле мог совладать со своим волнением. Неужели граф Батьяни пришел к убеждению, что осада ни к чему не приведет, и дал приказ отступить? Или, быть может, тут скрывалась какая-нибудь хитрость, новая коварная выходка?

Лейхтвейс решил удостовериться в этом. Он спустился вниз и подошел к Зигристу. Шепотом рассказал он ему о своих наблюдениях и приказал как можно скорее одеться и отправиться с ним в лес. Они зарядили ружья и вышли из пещеры. С высоты холма они осмотрели окрестности и убедились, что нигде не видно ничего подозрительного. Медленно, шаг за шагом, пошли они по лесу, держа ружья наготове и осторожно осматриваясь.

Но чем дальше они уходили от пещеры и чем ближе подходили к шоссе за лесом, тем больше убеждались, что Нероберг свободен, что они снова стали хозяевами скал и гор. Они дошли почти до самой дороги. Повсюду видны были остатки костров, везде валялись брошенные сосуды и утварь, в которых солдаты, по-видимому, варили пищу, кое-какое оружие, ремни и тому подобные вещи. Пока они рассматривали все это, со стороны дороги послышался шум колес. Разбойники увидели телегу, на которой сидел какой-то священник в черной сутане и правил лошадью.

– Это Натан Финкель! – воскликнул Лейхтвейс. – Вот это счастливое совпадение. Мы расспросим его обо всем.

Не медля ни минуты, Лейхтвейс вышел на дорогу вместе с Зигристом.

Молодой священник сразу узнал Лейхтвейса и остановил лошадь.

– Вы встретили солдат? – торопливо спросил Лейхтвейс. – Они ушли в Висбаден?

– Они прибыли туда еще сегодня на рассвете, – ответил Натан, – осада снята. Но неужели вы еще не знаете, что произошло и какое известие получено сегодня ночью в Висбадене?

– Вы знаете, где мы живем, и потому известия до нас не доходят.

– Слушайте же! Вспыхнула война между прусским королем и австрийской императрицей. Вся Европа пришла в движение.

– Война! – воскликнул Лейхтвейс. – Это нам на руку. На войне все равны, и даже разбойник становится честным человеком, если примыкает к своему королю.

– А что касается Батьяни, – продолжал Натан, с видимой брезгливостью произнеся это имя, – то вы тоже еще ничего не знаете?

– Батьяни? Что случилось с этим негодяем?

– Его успехам настал конец. Говорят, он тяжко оскорбил герцога Нассауского и за это впал в немилость. Не знаю, так ли это или нет, но я знаю хорошо, что он сидит в висбаденской тюрьме в самой надежной камере.

Лейхтвейс весело захохотал.

– Светопреставление какое-то! – воскликнул он. – Мы свободны, как ветер в поле, а Батьяни томится в тюрьме. Да, судьба изменчива. Сегодня она покровительствует одним, а завтра поворачивается к ним спиной. Спасибо вам, Натан, за ваши новости. Мы живо вернемся в свою пещеру, там нас ждут со страхом и трепетом наши друзья, от которых мы не вправе скрывать радостное известие.

Лейхтвейс и Зигрист быстро побежали через лес. Приближаясь к своему холму, они увидели, что все друзья вышли из пещеры и с озабоченными лицами ожидали их возвращения. Перейдя через лесной ручеек, Лейхтвейс и Зигрист быстро поднялись на холм.

– Мы свободны! – кричали они. – Солдаты ушли. Батьяни в тюрьме.

Громко вскрикнув от радости, Лора кинулась на грудь своего мужа, а Елизавета горячо обняла Зигриста.

Поднялось общее ликование, снова и снова раздавались радостные возгласы, покрываемые одним могучим, гордым словом:

– Свобода!