Текст книги "Пещера Лейхтвейса. Том первый"

Автор книги: В. Редер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

Глава 4
В ДОМЕ ПАЛАЧА

Далеко за Бибрихом пенистые волны Рейна несли маленькую лодку. Ее кидало из стороны в сторону, как ореховую скорлупу, и она ежеминутно подвергалась опасности разбиться о скалистые берега.

Дождь лил как из ведра; молнии, одна за другой, прорезывали ночной мрак. Не было видно ни одного судна, и только эта лодка, по воле волн и бури, неслась по реке, давно уже не повинуясь рулю. Но сидевшие в лодке или не сознавали всей опасности, или не боялись ее. Лора и Лейхтвейс, тесно прижавшись друг к другу и крепко обнявшись, сидели на скамейке, как будто никакая сила не могла их уже разлучить.

В любовном упоении, в восторженном сознании, что они отныне и навсегда принадлежат друг другу, они забыли все кругом: и бурю, и гром, и молнию.

– Ты ведь не раскаиваешься, моя дорогая Лора, – спрашивал Лейхтвейс, – что отказалась от общества, от богатства и титулов и пошла за мной, одиноким и бездомным беглецом, с которым тебе придется делить беспокойную жизнь, полную опасностей и приключений?

– Я жена твоя, – страстно проговорила Лора, – или, вернее, я хочу быть ею. А жена обязана делить со своим избранником горе и радости. Если эта ночь бури и ужасов была подобна нашей будущей жизни, то и тогда твоя Лора не стала бы унывать. Я буду счастлива, если ты только будешь любить меня и останешься верен мне.

– Я буду любить тебя больше, чем жизнь, и останусь верен тебе до гроба, – клялся Лейхтвейс.

– Клянусь и я тебе именем моей покойной матери, – в глубоком волнении произнесла Лора, – что разлучит меня с тобой лишь одна смерть. Ты и я – мы теперь вне закона и общества. Ты беглец, а я твоя жена. Если тебе не удастся иначе добывать пропитание, как только оставаясь разбойником и грабителем, то я буду женой разбойника, – и хочу быть презираема вместе с тобою.

– Да благословит тебя Господь за эти слова, моя Лора. Я опасаюсь, что другого исхода не окажется, как только вступить в борьбу с обществом, так несправедливо осудившим и оттолкнувшим меня.

Он хотел поцеловать ей руку, но она подставила ему свои губы.

– Еще не все потеряно, – сказала Лора. – Я взяла с собой все свои драгоценности, сегодня или завтра ты должен отправиться во Франкфурт и продать их там. На вырученные деньги мы уедем в Америку и будем там искать работу.

– Это в тысячу раз лучше! – воскликнул Лейхтвейс. – О, да ты у меня умная женщина… Сверкайте, молнии! Греми, гром! Несись, утлый челн! Я уверен теперь в себе, и никакие силы земные и небесные меня не одолеют, так как моя Лора со мной!

– Со мной! – повторило прибрежное эхо.

Вдруг Лора испуганно вскрикнула.

– Вон там! – вся дрожа, указывала она. – Взгляни туда, Гейнц. Бог разгневался на нас за твои дерзкие слова и показывает нам страшное зрелище. Там по волнам несется чей-то труп, и мне кажется, будто это я сама в своем подвенечном наряде…

Она в ужасе обняла своего спутника и прижала голову к его груди. У Лейхтвейса тоже холодная дрожь пробежала по телу.

Разъяренные волны реки действительно несли мимо лодки какую-то белую женскую фигуру. Она то скрывалась в глубине волн, то снова показывалась на их белых, пенистых гребнях.

При свете молнии Лейхтвейс увидел, что всякая помощь излишня: несчастная была мертва. С глухим стоном он закрыл лицо рукой, прижимая Лору ближе к себе. Неужели он бредил и видел наяву нечто такое, чего не могло быть на самом деле?

Утопленница, несшаяся по реке, раскинув руки, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл предсмертный ужас, была одета в богатый подвенечный наряд. Волны густых золотистых кудрей украшали ее голову. Обликом она удивительно походила на его дорогую возлюбленную.

Дрожавшая от страха Лора лишь спустя несколько времени решилась поднять голову. Ужасное видение успело к этой минуте исчезнуть.

– Слава Богу, – произнесла она, – это был лишь призрак. Не правда ли, Гейнц, Бог не накажет нас за то, что мы хотим сойтись с тобой и жить вместе без благословения церкви?

– Бог всегда хочет, чтобы любящие принадлежали друг другу, – ответил Лейхтвейс. – Я отведу тебя в скалистую пещеру, которая послужит нам и церковью и брачной комнатой.

Лора вынула из кармана маленькую, изящную кожаную сумочку и осторожно открыла ее. Лейхтвейс был ослеплен блеском бриллиантов и других драгоценных камней.

– Возьми это, дорогой мой, – покорно сказала Лора. – Пусть это будет пока моим приданым. А из Америки мы примем меры к получению всего моего состояния. Сохрани эти бриллианты, они помогут нам осуществить наши надежды.

Лейхтвейс спрятал сумочку в карман. Он хотел сказать Лоре, что ему не нужно никаких сокровищ, кроме ее любви, но не успел произнести этих слов.

Страшным порывом ветра лодка вдруг была брошена на крутой скалистый берег. Раздался глухой треск, и в ту же секунду лодка исчезла. Лишь обломки ее понеслись вниз по волнам.

Лейхтвейс и Лора очутились в воде. В отчаянии Лора протянула руки к Лейхтвейсу. Она еще держалась на поверхности, но, хотя и умела хорошо плавать, не могла устоять против напора волн.

Лейхтвейс, к счастью, был уже возле нее. Сильными руками схватил он ее и быстро поплыл к берегу. Пучина грозила схватить их и увлечь за собою в бездну, но он был силен и ловок и преодолел напор бури и волн.

Вскоре он ощутил почву под ногами и вместе с Лорой выскочил на берег. Но тут он в ужасе увидел, что спасенная им с таким самоотвержением Лора неподвижна и бледна. Голова ее и руки беспомощно повисли, как у мертвой.

– Лора! – воскликнул он. – Дорогая моя, ненаглядная Лора! Ты не слышишь меня? Открой глаза, чтобы я видел, что ты еще жива и что я не лишился тебя.

Но она не подавала признаков жизни и без движения лежала на руках своего возлюбленного.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Лейхтвейс побежал со своей ношей вперед. Потоки дождя били прямо в лицо, и платье Лоры развевалось по ветру.

И это была их брачная ночь? Лейхтвейс с Лорой не так мечтали о ней. Лейхтвейс понял, что при таких обстоятельствах ему не добраться до скалистой пещеры и что придется обратиться к помощи посторонних, чтобы привести Лору в чувство, отогрев ее у теплой печи.

Вдали он увидел мерцающий огонек.

Он направился прямо туда и, пройдя минут десять, очутился перед какой-то старой полуразвалившейся хижиной.

– Что это? – прошептал Лейхтвейс, взглянув на запертую калитку. – Нет, я не ошибаюсь… Это дом палача. Что ж, тем лучше, – прибавил он после некоторого раздумья. – Здесь нечего опасаться предательства.

Он постучал кулаком в дверь. В ответ раздался лай собак.

Какой-то резкий женский голос прикрикнул на собак, а затем гневно произнес:

– Эй, Рохус! Животное! Где ты? Неужели ты всю свою жизнь будешь спать? Посмотри, кто-то стучит в дверь.

В ответ послышалось глухое ворчание, раздались тяжелые шаги, потом к дверям приблизились, и наконец та открылась.

Перед Лейхтвейсом предстала какая-то странная фигура с фонарем в поднятой руке. Это был приземистый и широкоплечий человек, но такой отвратительной и безобразной наружности, что Лейхтвейс в испуге отскочил назад, хотя не раз видел его уже раньше.

На короткой бычьей шее сидела безобразно большая голова с шапкой спутанных белесовато-рыжих волос, свисавших на глаза, совсем лишенных ресниц. Вследствие этого они были неимоверно выпучены и совершенно без блеска, как у хищных рыб. На щеках у этого чудовища росли волосы, скорее похожие на шерсть, чем на человеческую бороду. Нос представлял из себя какую-то бесформенную массу. Толстые губы, похожие на налившиеся кровью пиявки, тянулись от одного уха к другому, прикрывая два ряда прямых зубов, напоминавших клыки бульдога.

Этот человек-зверь стоял на самой низкой ступени умственного развития, и разговор его был больше похож на ворчание зверя, чем на человеческую речь. Это был слуга палача. Имени его никто не знал. Благодаря его сходству с диким зверем, его прозвали диким Рохусом, или человеком-медведем. Его избегали все окрестные жители.

– Какого черта ты, Рохус, вытаращил глаза, точно в первый раз видишь меня! – воскликнул Лейхтвейс. – Крикни своим собакам, чтобы они замолчали и не прикасались ко мне своими грязными мордами. Я заблудился и прошу приюта в вашем доме на сегодняшнюю ночь.

Рохус как-то особенно свистнул, и оба огромных волкодава спокойно легли у его ног.

– А, красавец Лейхтвейс к нам пожаловал, – воскликнул Рохус и громко захохотал, – а на руках у него златокудрая девушка. Я люблю это! Мне женщины нравятся. Я тоже хотел бы иметь такую игрушку. Но все женщины кричат и бегут от меня, как только меня завидят.

Он протянул свои огромные волосатые руки, чтобы погладить лицо Лоры, но Лейхтвейс оттолкнул его и прошел мимо него в дом.

У входа его встретила рыжая Адельгейда, жена палача. На ней было длинное голубое платье из тонкой шерстяной материи, которое оттеняло ее белые руки, шею и верхнюю часть удивительно красивой груди.

Она осветила пришельцев.

– Кого это ты принес к нам, Лейхтвейс? – спросила она тоном, в котором слышна была скрытая радость. – Как? Неужели это Лора фон Берген, красавица фрейлина герцогини?

– Да, это она, – ответил Лейхтвейс. – Или, вернее говоря, она была фрейлиной герцогини, а теперь она моя жена. Мы бежали, Адельгейда, и потерпели крушение на Рейне. Приютите нас у вашего очага, мы не долго будем вам в тягость.

– Войдите, – звучным, грудным голосом отозвалась жена палача и открыла дверь в большую комнату.

Комната была скудно освещена мерцающим огнем камина. На чисто накрытом столе стояли остатки ужина из жареного мяса, салата и белого хлеба. Тут же стояло несколько бутылок вина.

Комната была обставлена уютно, даже с претензией на известную роскошь. Только удручающе действовало на всякого странное убранство стен.

Тут висел меч палача, на широком блестящем лезвии которого виднелись крошечные ржавые пятна, безмолвные свидетельства пролитой крови. Далее на стенах висели всевозможные другие орудия пытки, цепи и веревки, уже свернутые в искусные петли для виселиц.

– Где ваш муж? – спросил Лейхтвейс, нежно укладывая Лору на ложе вблизи камина.

– Мой муж? – насмешливо переспросила Адельгейда. – Разве вы не слышите, как он бормочет и ползает на коленях, вымаливая у Бога прощение грехов?

Лейхтвейс, прислушавшись, расслышал грубый мужской голос, распевавший какие-то псалмы. Голос этот доносился откуда-то из погреба.

Адельгейда рассмеялась и сказала:

– Там он бичует себя. Странное занятие, не правда ли: палач, который днем убивает и пытает, ночью просит у Бога прощения. Как можно любить такого труса, как можно к нему чувствовать какое-либо влечение. Я давно бы сбежала от него, если бы только его ремесло меня не прельщало.

Лейхтвейс брезгливо отвернулся от этой красивой, но жестокой женщины.

В этот момент Лора очнулась. Робко озиралась она в незнакомом ей помещении.

– Где я? – слабым голосом спросила она.

– В доме палача, – ответил Лейхтвейс, опускаясь на колени и взяв ее белые руки в свои, – но не бойся, моя ненаглядная. Палач мне друг, и здесь нас никто не тронет.

– Да, будьте спокойны, – заметила Адельгейда, – пока вы находитесь под нашей кровлей, никто вас не станет искать здесь. Мы будем защищать наших гостей до последней капли крови, если это будет нужно.

– Гейнц? – вдруг послышался мужской голос со стороны двери. – Ты здесь, Гейнц? Разве ты не знаешь, что за твою голову назначена награда и что клевреты герцога рыщут кругом? Беги, несчастный, спасайся! Если они найдут тебя здесь, то мы все погибли.

Это был палач Мартин Фукс, только что вошедший в комнату. Произнеся эти полные страха слова, он подошел к Лейхтвейсу и крепко пожал ему руку. Лейхтвейс объяснил ему в нескольких словах причину, заставившую его искать убежища в его доме.

Палач участливо взглянул на прелестную молодую девушку. Та с мольбой обратилась к Лейхтвейсу:

– Ты слышал, Гейнц? – воскликнула она со слезами на глазах. – Ты здесь подвержен опасности. Заклинаю тебя, уйдем скорее отсюда и скроемся в Америку.

– На это нам нужны деньги, – в волнении произнес Лейхтвейс. – Если бы я хоть на сутки мог оставить тебя здесь, Лора, я тотчас же отправился бы во Франкфурт и продал бы там твои бриллианты. И тогда мы имели бы возможность бежать.

– Оставь графиню у нас! – воскликнула жена палача. – Мартин поручится тебе своим честным словом, что ты найдешь ее целой и невредимой по возвращении из Франкфурта.

Лейхтвейс задумался. Рыжей Адельгейде он не доверял, но если бы палач поручился за безопасность Лоры, то можно было бы рискнуть оставить ее здесь на сутки.

– Соглашайся, – просила Лора, – без денег мы погибли. Надо достать их обязательно, и мне кажется, что здесь я нахожусь в безопасности у хороших людей.

– Клянешься ли ты мне, Мартин Фукс, что будешь охранять мою жену?

– Клянусь тебе, Гейнц! – воскликнул палач. – Даю тебе слово: пока я жив, никто не обидит молодую графиню.

Лейхтвейс пожал ему руку и простился с Лорой.

– Завтра к ночи я вернусь сюда, – воскликнул он, – и тогда мы уж никогда больше не расстанемся!

– Да хранит тебя Бог, мой Гейнц! – дрожащим голосом произнесла Лора, подавляя слезы, навертывающиеся на глаза.

В сильном волнении Лейхтвейс выбежал из комнаты. Рыжая Адельгейда последовала за ним со свечой в руке. Во Дворе лежал Рохус, валяясь с собаками и хохоча, как помешанный.

– Одно слово, Лейхтвейс.

Лейхтвейс остановился, и Адельгейда подошла к нему так близко, что пламя свечи почти касалось его лица.

– Ты хочешь продать во Франкфурте бриллианты? – спросила она.

– Да, очень дорогие бриллианты. Я думаю, они стоят не менее десяти тысяч гульденов. Не знаете ли вы кого-нибудь во Франкфурте, кто купил бы их, не теряя лишних слов на разные расспросы?

– Обратись к жиду Илиасу Финкелю, – посоветовала Адельгейда, – скажи ему, что я тебя послала. Он заплатит хорошую цену и не будет болтать.

– Благодарю вас. Прощайте и берегите мою Лору как зеницу ока, в противном случае, клянусь Богом, я обращусь в кровожадного зверя, если с нею случится какая-либо беда.

Он убежал со двора и скрылся в темноте ночи. Горящим любовью и ненавистью взглядом посмотрела ему вслед Адельгейда.

– Безумец! Ты лишился ее навеки, – пробормотала она. – Легковерный юноша! Ты доверяешь свою возлюбленную ее сопернице, любящей тебя страстной, всепоглощающей любовью. Я заживо схороню твою Лору, и скорее Небо провалится, чем ты вновь соединишься с нею.

Она обернулась. За ее спиной склонился дикий Рохус, с жадностью целуя подол ее платья.

– Что ты тут делаешь, отвратительное животное? – резко крикнула она. – Приготовься. Оседлай скорее коня, ты сегодня же ночью поедешь во Франкфурт. Ты должен оказать мне услугу, понял?

– Понял, – проворчал он. – Я сделаю все, что ты прикажешь. Если нужно убить человека, чтобы угодить тебе… то я буду счастлив сделаться ради тебя убийцей.

– Я потом скажу тебе, что нужно от тебя, а теперь ступай скорее в конюшню.

– Дай поцеловать твою руку. Я требую награды!

Она брезгливо спрятала руку.

– Ударь меня хотя бы своей маленькой ножкой. Я испытываю неземное наслаждение, когда ты бьешь меня.

Рыжая красавица со злобной улыбкой на устах подняла немного подол своего платья и толкнула ползавшего перед нею Рохуса в грудь своей прелестной ножкой, обутой в сафьяновую туфельку. Рохус повалился на спину и начал в исступлении хохотать и валяться в грязи.

Адельгейда вернулась домой.

По лицу ее было видно, что она решилась привести в исполнение какое-то ужасное намерение.

Глава 5
МОНАХИНИ МОНАСТЫРЯ СЕРОГО ОРДЕНА

Оставшись наедине с палачом, Лора побледнела: ей сделалось жутко. Она была наедине с человеком, руки которого обагрены кровью казненных им; ведь этот человек только и занимался тем, что лишал жизни тяжких преступников.

Красный Мартин угадал мысли молодой девушки.

– Не бойтесь меня, графиня, – сказал он, – я хотя и палач, но все-таки честный и порядочный человек. Если бы я мог рассказать вам, как я дошел до того, что мне только и оставалось принять эту презренную должность, вы пожалели бы меня. Но на мои уста наложена печать молчания, и они не раскроются до самой моей смерти. Я должен молчать и скрывать в себе много страшных тайн.

Несчастный с трудом подавил рыдания и смахнул набежавшую слезу.

– Не отчаивайтесь, Мартин, – участливо сказала Лора. – Вы ведь не один. У вас есть жена, с которой вы можете разделить все ваши заботы.

Палач нахмурил брови.

– Да, у меня есть жена, – глухо проговорил он. – И к тому же красавица…

В этот момент вошла Адельгейда.

– Теперь уж поздно, – сказала она, – и я думаю, мы сделаем хорошо, если ляжем спать. Пожалуйте, графиня, я провожу вас в вашу комнату, да и тебе, Мартин, не мешает уснуть, ты, видимо, сильно устал.

Палач встал и взглянул на жену.

– Да, я лягу, – произнес он решительным тоном, не допускающим возражения. – Но я лягу на пороге той комнаты, где будет ночевать графиня, и клянусь, что спать не буду.

– Ты прав, Мартин, – отозвалась Адельгейда. – Ты должен исполнить обещание, данное Лейхтвейсу. Однако пора на покой. Я еле держусь на ногах и тоже с радостью усну.

Она погасила огонь в камине, взяла свечу и пошла вперед. За нею последовали Мартин и Лора. Они поднялись по деревянной лестнице под самую крышу. Там Адельгейда открыла дверь и осветила уютную комнату. Белоснежные простыни на постели, вышитый коврик перед кроватью, чистые стулья, маленькие часы на стене, оловянный умывальник на маленькой табуретке – все это дышало опрятностью и чистотой… Можно было подумать, что это комната в доме зажиточного горожанина, а не в хижине всеми презираемого палача.

– Спите спокойно. Желаю увидеть во сне Лейхтвейса, – сказала Адельгейда, улыбаясь со скрытой насмешкой. – Вот видите задвижку на дверях? Если вы ее закроете, то никто уж не сможет войти к вам.

– Я никого не боюсь, – мягко ответила Лора. – Лейхтвейс доверил меня вам, и потому я уверена, что со мной ничего не случится.

– Благодарю вас, графиня! – воскликнул палач. – Ваше доверие ко мне очень для меня лестно. Спите спокойно, я буду охранять вас как зеницу ока, и горе тому, кто осмелится нарушить долг гостеприимства.

Он украдкой взглянул на свою жену, затем повернулся и вместе с Адельгейдой вышел из комнаты. Лора сейчас же закрыла дверь на задвижку.

Красный Мартин еще раз спустился в погреб, но спустя короткое время вернулся, неся в одной руке тюфяк, а в другой остро отточенный топор, тот самый топор, которым он отрубил уж не одну голову. Тюфяк он положил на полу перед дверью комнаты Лоры, лег на него и прислонил топор к стене так, что мог его во всякое время схватить. Не прошло и четверти часа, как явилась Адельгейда, неся на оловянном подносе кубок с теплым вином.

– Я принесла тебе твой обычный кубок вина на сон грядущий, – сказала она, – я приправила его корицей и гвоздикой, как ты любишь.

Мартин поднес кубок ко рту. Но, не выпив ни одного глотка, он отдал кубок ей обратно.

– Я не хочу заснуть сегодня ночью, – сказал он, – а пряное вино нагоняет на меня всегда сон. Нет, я пить сегодня не буду.

По лицу Адельгейды пробежала тень разочарования.

– Но если ты хочешь оказать мне любезность, – продолжал Мартин, – то набей мне трубку, она лежит в моей комнате возле ящика с табаком.

– Охотно, – отозвалась она и быстро отнесла кубок вниз.

Там она вылила вино. Затем вошла в комнату палача и набила трубку нарезанным табаком, хранившимся в резном деревянном ящике. Оглянувшись и убедившись, что никто не видит ее, она с быстротой молнии вынула из кармана бумажку с каким-то белым порошком. Ловко всыпала этот порошок в трубку и смешала с табаком.

– Глупец! – насмешливо пробормотала она. – Ты не хотел выпить усыпляющего напитка, но ты выкуришь снотворное средство. Оно подействует вдвое сильнее.

Вернувшись на верхний этаж, она подала трубку сидевшему на тюфяке палачу. При этом она ласково улыбалась.

Улыбка эта произвела сильное впечатление на палача. Он задрожал, и глаза его загорелись любовью и страстью.

– Адельгейда! – тихим и взволнованным голосом проговорил он, обнимая жену обеими руками. – Адельгейда, отчего ты не так же нежна и ласкова, как та женщина, в любви которой можно позавидовать Лейхтвейсу? Останься ночевать здесь со мной, давно уж я не наслаждался твоей красотой.

– Не сегодня! Не теперь, – шепнула она. – Ты сам знаешь, сегодня ты не должен спать, а в моих объятиях ты можешь заснуть.

– Да, ты права, – печально согласился он. – Благодарю тебя, что ты напомнила мне мой долг. Но хоть поцелуй меня на прощание.

Адельгейда нахмурила брови, губы ее задрожали. Она, видимо, хотела скрыть внутреннее отвращение, но все-таки наклонилась и поцеловала своего мужа в губы.

Он хотел привлечь ее к себе, но она вырвалась и быстро сбежала вниз по лестнице. Красный Мартин со вздохом посмотрел ей вслед.

– Я знаю, она не любит меня, – уныло прошептал он, – но все же она сделалась моей женой. Что за таинственная причина могла побудить эту женщину, этого прекрасного демона, жить с нелюбимым человеком? Разгадаю ли я когда-нибудь эту загадку?

Он закурил трубку. Усевшись поудобнее, стал выпускать густые клубы дыма, которые поднимались к потолку, образуя причудливые фигуры. Мало-помалу глаза его начали смыкаться, веки отяжелели, голова закружилась, и какая-то странная истома разлилась по всему телу.

– Нельзя спать, нельзя, – тяжело пробормотал он, – я должен охранять… Лору… Лейхтвейс… бриллианты графини… не спать… нельзя… я не буду пить… я…

Что-то тяжелое стукнуло об пол – это трубка выпала, и Мартин свалился на тюфяк. Верный страж уснул мертвым сном.

Тем временем Адельгейда, сидя в своей комнате, быстро написала два письма. Затем она вложила их в конверты и запечатала. На одном из конвертов был написан адрес Илиаса Финкеля во Франкфурте-на-Майне, на другом надписи не было совсем, а было нарисовано лишь три креста.

Адельгейда взяла письма и вышла во двор. Там уже стоял дикий Рохус, держа повод вороного коня.

– Ты доставишь эти два письма, – сказала ему Адельгейда. – Вот это письмо с тремя крестами ты отдашь на острове в монастыре; лодку ты найдешь на берегу под ивами, на ней ты переправишься на остров, но предварительно привяжи коня к дереву, чтобы он не убежал. Достаточно передать письмо привратнице, она знает, что с ним делать.

– А другое письмо?

– Его ты доставишь жиду Финкелю, ростовщику, который живет в еврейском квартале Гетто. Ведь ты бывал у него.

– У этого жида много денег, – пробормотал Рохус, – я убью его и принесу тебе его деньги.

– Не говори глупостей! – крикнула Адельгейда. – Исполняй только то, что тебе приказывают. А теперь убирайся. До полудня ты должен вернуться.

Рохус спрятал письма в разные карманы и вскочил на коня. Адельгейда открыла ему ворота.

– Накорми собак, – крикнул ей на прощание Рохус, а затем, пригнувшись к шее своего коня, скрылся во мраке ночи.

Он мчался вперед, как ураган, подобный тому сказочному черному всаднику, который, по старинному немецкому преданию, приносил несчастье всем тем, кому случалось хоть раз его увидеть.

Лора фон Берген внезапно проснулась от того, что чья-то холодная рука прикоснулась к ней. Быстро закрылась она одеялом и затем приоткрыла глаза. Ей казалось, что она видит странный, тяжелый сон. У ее постели стояли три монахини в серых рясах. Из-под капюшонов, закрывавших их лица, сверкали три пары жестоких и холодных глаз.

За спиной их стояла рыжая Адельгейда. Жена палача держала в руке маленький фонарик, свет которого озарил лицо спящей девушки.

Тяжелый кошмар душил Лору, сердце ее болезненно сжималось. Все это она видела точно наяву. Неужели она лежит в бреду? Откуда явились такие ужасные видения? Но вдруг она услышала какой-то глухой голос:

– Встань, Лора фон Берген, и следуй за нами. Твой возлюбленный, Лейхтвейс, из-за которого ты бежала от мужа, после отчаянного сопротивления убит солдатами герцога на пути во Франкфурт.

С громким криком Лора вскочила. Сон как рукой сняло. К ужасу своему она убедилась, что страшное сновидение обратилось в действительность.

– Он убит?! – зарыдала она. – Лейхтвейс убит? Нет! Господь не мог допустить этого. Сжальтесь, благочестивые сестры, не обманывайте меня. Гейнц, мой дорогой супруг!.. Нет! Ты не мог умереть, не простившись со мной.

– Он еще борется со смертью, – продолжал все тот же глухой голос.

– Когда его принесли к нам в монастырь Серого ордена, он заклинал нас известить тебя обо всем. Он еще жив. Хочешь ли ты еще раз увидеть его?

Лора тотчас же вскочила с постели, на которой лежала полуодетая. Не говоря ни слова, она дрожащими руками начала одеваться.

– Скорей, скорей, – как в горячке, говорила она, – я пойду к нему, я хочу видеть его. Я удержу его жизнь своими поцелуями, я не дам ему умереть. Он не должен умереть без меня.

От горя она точно помешалась. Ужасное пробуждение на самом деле могло лишить ее разума. Шатаясь, она вышла из комнаты.

Лора не заметила палача, огромное тело которого неподвижно лежало около стены, она не обращала внимания на рыжую Адельгейду, которая уже более не скрывала своего ликования.

Монахини едва поспевали за ней, так быстро перебежала она через двор. Волкодавы со свирепым лаем ломились в дверь сарая, где были заперты.

Не успела Лора опомниться, как уже очутилась на берегу Рейна. Там, на середине реки, вырисовывались неясные очертания серого, старинного здания.

То был монастырь.

Прежде ее сердце всегда содрогалось при виде этого мрачного здания. Ей казалось ужасной мысль быть заживо погребенной за этими стенами. Но сегодня она всей душой стремилась к старинному монастырю. Там она надеялась увидеть любимого человека, лежавшего при смерти и ожидавшего ее.

Ей казалось, что лодка, на которой они плыли, передвигалась слишком медленно. Наконец они причалили к острову. Чьи-то невидимые руки открыли монастырские ворота.

– Где он? – крикнула Лора. – Где он? – и залилась слезами.

Одна из монахинь указала на дверь в конце пустынного коридора. Несчастная девушка дрожащей рукой открыла дверь. Она остановилась как вкопанная на пороге узкой кельи без окон. Келья была пуста. Маленькая лампада мерцающим светом озаряла четыре голые сероватые стены, у одной из которых стоял аналой и на нем кружка.

– Лейхтвейс! – крикнула охваченная ужасным предчувствием Лора. – Мой Гейнц, где ты?..

Вдруг кто-то сзади грубо толкнул ее в спину, так что она очутилась на середине кельи. В полуобморочном состоянии она упала на пол, а за ее спиной с грохотом захлопнулась дверь. Тут же в стене открылось маленькое оконце, появилось бледное лицо какой-то монахини и жесткий голос произнес:

– Кайся, прелюбодейка! Сообщница преступника, распростись с миром. Ты никогда не вернешься более в него. Ты будешь пострижена, Лора фон Берген, и твоя красота в сером монашеском одеянии быстро увянет. Ты, как и мы все, отныне похоронена заживо в монастыре Серого ордена.

– Я обманута! – пронзительно вскрикнула Лора. – У меня похитили жизнь, похитили любовь.

Она упала в глубокий обморок.