Текст книги "Сегодня-позавчера (СИ)"

Автор книги: В Храмов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Храмов В.И.
Сегодня-позавчера_4_2

Храмов В.И.

Сегодня – позавчера 4.2.

Пердупреждение.

Атеншин!

В наличии: русский попаданец, мегакрутой как всегда, песни, промежуточный патрон, командирская башенка, советы Сталину "Как нам обустроить мир", псевдофилософия, мистика, пафос и превозмогание, метеоритные осадки по кустам в виде роялей, а также многое другое. Ахтунг! Множество ошибок, неточностей и нелогичностей. Эксперты одобрят. Шутки в стиле Петросняна, сопли, и самокопание и квасной (клюквенный) патриотизьм также присутствует.

Личностям со слабой психикой, дерьмократам, либерастам, шовинистам и прочим особям с нетрадиционной моральной, этической и психологической ориентацией категорически не рекомендуется.

Любые совпадения персонажей произведения и реальных личностей прошу считать случайными. Данный текст – бред больной головы ГГ, прошу учитывать.

Часть 2. Искупление.

Вступительное отступление.

– Я не верю, что этот... этот...! Ищите! Он не может погибнуть! Он – неубиваемый! Ищите! Надо его найти!

– Сам объявиться.

– Не объявиться! А ты не понял, почему он свой доспех отдал?

– Почему?

– Соскочить удумал. Нет! Найти! Он – ещё не отработан! На него столько мы подвязали! Ищи!

Утро Медвежьей казни.

Сумрачного особиста нет. Прямо, скучаю по нему.

Накаркал – явился! Блин, мрачнее предгрозовой тучи. Увидел меня, поморщился, как от зубной боли, смахнул папку с бумагами на землю, положил чистый лист, стал писать, приговаривая:

– Хватит! Наслушался я твоих сказок! Пришёл ответ на запрос. Обиван Джедаевич Кенобев. Ты – не тот за кого себя выдал. Предатель, шпион и провокатор. Расстрел!

Я улыбнулся – ну, вот и всё.

– Чё ты лыбишься, морда?

– Кончились каникулы Бонифация. Наступают трудовые будни. Опять – расстрел.

– Как я устал от твоих вывороченных бредней. Увести!

***

Какой чудесный день!

Какой чудесный пень!

Какой чудесный я

И песенка моя!

День – правда чудесный. Распогодилось. Самолёты с ВПП взлетают и садятся, вокруг них суетятся люди.

А я – копаю себе могилу. Прекрасное утро, не правда ли?

– Брось, покури, браток! – предложил один из бойцов БАО, что стерегли мой оздоравливающий труд на свежем воздухе.

– Не поверишь, – улыбнулся я ему, – бросил!

– А я вот не пойму – чему ты радуешься? – угрюмо спросил другой.

– Это же – хорошо! – весело отвечаю я.

– Что хорошего? – спрашивает угрюмый.

– Что не понимаешь. Что не пришлось тебе пережить такого, что смерти радуешься, как избавлению, – говорю ему, распрямляясь, повисая на лопате.

– Нельзя смерти радоваться, – опять буркнул он.

– Почему? Прекрасное утро, хорошая погода, разговор с хорошими людьми, избавление от мучений, страданий и терзаний – как не радоваться? Сейчас бы – коньячку ноль-пять втянуть, да кофейку литрушечку – и я умер бы самым счастливым человеком. На родной земле. Под родным небом.

– Расстрелянный, как враг!

– Ну, согласен, – не всё идеально. Бывает и так, – согласился я и опять стал ковырять лопатой глинозём.

– Не повезло тебе. Особист последнее время – сам не свой. Жена у него в госпитале. Была. Сгорела в самолёте. К нему летела, а их – сбили. Умерла сегодня ночью.

– Бывает, – вздохнул я. Вспомнил лётчицу Василька – ангела во плоти. Я бы с ней – покувыркался. Такое тело! Такие достоинства! На моих руках умерла. Бывает!

Громозека сидит на краю ямы, свесил ножки, болтает ими. Не боиться испачкаться. К духу грязь не пристаёт. Спокоен, по сторонам смотрит.

Идёт командир авиаполка, ведёт расстрельную команду. Бойцы БАО. Увидел их, выбрался из ямы, отряхнул руки, штаны, снял исподнюю рубаху, сложил, положил на поставленные сапоги – зачем вещь дырявить? Постирают – выдадут кому-нибудь. Штаны снимать не стал. Стрёмно, стыдно.

Комполка строит людей, на меня – не смотрит. И я не буду его смущать.

Я поднял глаза в небо. Очередной раз – небо моего Аустерлица. Любимая, скоро увидимся!

– Осужденный! – обратился ко мне комполка, – Есть что сказать?

– Есть! Бейте врага, мужики! Вколачивайте его в землю! За всех нас, что уже не смогут! И ещё – не сдавайтесь в плен! Лучше – смерть! Поверьте, смерть лучше! Я – готов! Давайте, гражданин начальник, командуйте! Не тяни!

– Взвод! Целься!

Я вытянулся, как по стойке "смирно". Громозека встал рядом, по правую руку. Тоже – на расстрел.

Пустота внутри. Спокойствие. Готов!

– Стой! Стой! Прекратить! – крик. Это особист бежит, шапкой машет.

– Ну, вот – опять! – вздохнул я, – говорил я – не тяни!

– Успеешь ещё на тот свет, – буркнул лётчик, – Вольно! На хрен! Идите все по местам! Хватит на сегодня цирка. Заберите этого... осужденного.

Этап

Так и знал – замена на 3 месяца штрафной роты. Всего 3! Приехал какой-то более звездатый начальник, разъе... отругал сумрачного особиста за своеволие, приговор утвердил, но заменил на штрафбат. Нет, всё оформлено было, как положено – трибунал, гособвинитель, адвокат. Но, это всё – формальности. Я их – всегда опускаю. Зачем язык перетруждать несущественными деталями.

Сижу, жру, жду машину. Да-да, меня, как генерала, на машине повезут. Когда она будет. Машина. Громозека – невозмутим.

– Ты знал?

– Откуда? Я – шизоидная проекция тебя. Я не могу знать того, чего не знаешь ты.

– Пошёл ты!

– Сам иди. Висельник.

– От трупака и слышу.

Громозека – опять пропал. Сидели вместе в чулане, вели душевные мысленные разговоры, а проснулся утром – нет его. Прям, тоскливо стало. И одиноко. Жалею, что в сердцах послал его. Кто ж знал, что он так буквально воспримет?

Машина пришла. Долго не отправляли. Никак не могли решить начальники – кто должен обеспечивать меня шинелью или ватником. Конвоиры с собой ничего не привезли, завхоз авиаполка – отказывался выдавать. Не вернут же – а он – подотчётный!

Сошлись на том, что вскрыли (!) опечатанный мешок с вещдоками – вещами, с которыми меня и приняли. И тут выяснилось – нет виброклинка! Начал буянить. Верните! Он мне дорог, как память! Драться начал, довольно успешно. Избить себя – не давал, уворачивался, бил ногами – руки связаны. Пристрелить – не решились. Потребовали вернуть нож.

– И флягу!

– Не борзей! – осадил конвоир, разглядывая клинок. Попробовал остроту на ноготь, хмыкнул: – сам делал?

– Трофей.

– Знатный трофей, – кивнул он, кинул клинок в ножны, в мешок, пнул меня в печень, пока я "зевал", – чтобы не борзел.

Так и поехали. В кузове тряской полуторке без тента. Я в немецкой шинели, снятой с трупа, конвоиры – в дублёнках и шапках-ушанках. На ходу, назло мне, жрали бутеры чёрного, как грядка хлеба с жёлтым салом. Чтобы злился. Обидел их – достал каждого по нескольку раз ногами.

Терпели, терпели – остановили машину, пропинали меня (в этот раз я не сопротивлялся – пусть случиться неизбежное), только потом успокоились и даже бутером со шматом желтоватого сала угостили. Злые у нас люди, злопамятные, но – отходчивые.

Ехали мы, ехали. На машине до станции, где произошла смена караула. Теперь свой мешок я сам и тащил. А так как он был вскрыт – всё в моём доступе. Раздолбаи! У меня же там – оружие! Ну, раздолбаи же!

Нож спрятал на теле, притянул повязками. Как знал! Как посадили в вагон – караул "провёл ревизию" мешка. А там и не было ничего – грязные, не стиранные портянки, штаны и пиджак. Настолько было противно к ним прикасаться, что я мёрз, но не одевал эту срамоту вонючую. Как отмылся – так сразу нос стал воротить. Меня – не обыскивали. Раздолбаи! Был бы врагом – уже были бы вы такие же горячие, как окружающий воздух.

Приехали, смена караула, затхлое, вонючее помещение полное людей. Что-то типа КПЗ. Идёт активный бартер среди задержанных. Мне предложить – нечего. А чтобы совсем поняли, что даже не собираюсь дарить – пришлось пощупать им лица каблуками. Не марать же о них руки? Хм-м, теперь надо ждать "тёмную".

Обошлось. Утром всех выгнали, короткая прогулка до полустанка, погрузка в вагон-теплушку.

Несколько дней мотания по железным дорогам туда-сюда. Кормили через раз. И уголь – ага, размечтался – дрова! И то – давали не чаще жратвы. А дуло – отовсюду. По-зимнему совсем. Вот и было резко преодолено отвращение – надел вонючие тряпки поверх тех, что выдали в гостеприимном СИЗО авиаполка. Ничё, принюхался.

Выгрузили нас на полустанке в степи. Мама моя, не горюй – зима! Снег. Голая белая степь до горизонта. Кое-где проплешины без снега.

Согнали нас в колонну, погнали по грунтовке куда-то. Фронта даже не слышно. Вот тебе и штрафная рота! А как же самоубийственные атаки на пулемёты? Не по канону!

– А жрать когда? – проблеял голос из стада.

– Разговорчики! Запе-евай!

Идут молча. Не хорошо. Команда отдана – должна быть исполнена. Какой там лозунг всех ежанутых? Кто, если не я? Споём?

Владимирский централ – ветер северный,

Этапом из Твери – зла не меряно.

Лежит на сердце тяжкий груз.

Владимирский централ – жизнь разменяна,

Но не очко обычно губит

А к одиннадцати – туз!

Во! Так веселее. Если я в огне не горю, в воде не тону, расстрелять не получается – повоюем! Мы ещё живы – бойся, враг!

Здравствуй, «Шурочка»!

А наш будущий командир «Шурочки» – штрафной роты – не самый колоритный персонаж. Мелкий живчик, весь на шарнирах, как заведённый. Как у куницы, мордочка остренькая, глазки шустрые, внимательные. Губы сжаты плотно – жестокий. На воротнике, что виден через расстёгнутую выбеленную дублёнку – капитанская геометрия. Кадровый. А в кино – штрафниками командовал такой же осужденный. Забыл фамилию актёра. Что-то с серебром связанное.

По бокам от этого живчика – два мордоворота с сержантскими пилами. Под два метра, пузатые тела как бочки натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.

– Катях.

– Что? – не понял я.

– Прозвище капитана.

– А-а! Бывает, – пожал я плечами. А вам – какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?

Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал – один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Не один не устоял на ногах после такого удара.

Моя очередь. Глаза куницы изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.

– Воинская специальность?

– Пулемётчик.

– Как попал в плен?

– Стреляли – очнулся – плен.

– Как тут оказался?

– Бежал.

Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал – вру или нет.

– Как же ты, дед, в "подсобники" угодил?

– Бывает, – пожал плечами я.

Почему я – "дед"? Из-за седой щетины?

Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут обошлось без зуботычин.

Замёрз я капитально, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся – не замерзал. Окоченел раз – и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане – опять мерз.

Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие. Ну, что за мне такая напасть – опять мне досталась бракованная винтовка – приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка – погнута. И вообще – она импортная. Трофейная.

Стою, в недоумении кручу её в руках.

– Что тебе не понятно, боец? – скрипучий голос.

– Вот это дерьмо. И вообще, я – пулемётчик!

И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь – навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.

– Что тебе не понятно, боец?

– Всё понятно. Спасибо за науку! – поспешил ответить я.

– То-то! – проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.

Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко мне ещё не было.

Ладно, пора – в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там, вон, так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию горбуна про красавицу Белль.

– Стоять, боец! – опять скрипучий голос. Меня уже начал доставать этот невысокий человечек.

Вытянулся, доложился. Он смотрит на мой нож. Всё-то он видит! Гля, отберёт теперь! Ну, на кой я его за пояс заткнул? Надо было – в сапог.

– Что это?

– Трофей.

– Дай-ка!

Гля! Гля! Гля! Матерюсь, молча, мысленно, но отдаю я ему клинок.

Ротный покрутил в руках, попробывал на остроту, взмахнул пару раз со знанием предмета. Вернул! Ахудеть! Вернул!

– Трофей?

– Трофей. В бою взял.

– В бою?

– Немцы как-то враждебно относятся к тем, кто бежит из их плена, шляется по их тылам.

Ротный хмыкнул, пошел дальше. Я, украдкой, выдохнул. Я начинаю боятся этого штепселя.

Не война у нас – а малина. Не штрафная рота, а стройбат. От светла до темна копаем землю – окопы, блиндажи, огневые, ходы сообщения. Зато – трехразовое питание. Не 3 раза в неделю, а 3 раза в день! Жрачка – так себе, но – всяко лучше немецкого гостеприимства. И спим в тепле. Сколько влезет, ночи сейчас длинные, если не любишь азартные игры и задушевных бесед «за жизнь». А я – не люблю. В карты не люблю. О себе рассказывать нечего – сплошь всё секретно, а истории других штрафников нахожу скучными. Всё одно и то же. Шаблонов 5-6. Все их истории укладываются в эти шаблоны. С деталями несущественными.

Так – можно воевать. Скучно, только.

Ах, да! Это, оказывается – Донской фронт. А там – недалеко – Сталинград. Вот так вот!

Пригнали какую-то часть, что заняла подготовленные нами позиции. А нас построили и погнали на юг, если меня не обманывает едва пробивающееся сквозь марь небесную Солнце.

– Дед, к ротному!

– Бежу-бежу! – кричу в ответ. Но, не спешу. Не солидно. Спешить. Я ж, гля, "Дед"! С хера ли я Дед – не понятно. Как побрился (голову – тоже, неча народ сединой в заблуждение вводить), опухлость лица после бани спала, глянул в зеркало – мать моя женщина – мне снова – 25! А все – Дед, да Дед!

Ротный брешет по телефону. Я заикнулся доложиться, но был остановлен жестом, направлен к стоящему тут же бойцу.

Небольшой, какой-то весь корявый, волосы – всклокочены, лицо – рябое, губы – сардельки, глаза так близко посажены друг к другу, что сомневаюсь – видит ли он что из-за своего шнобеля?

Ротный бросил трубку, матюкнулся. Обернулся к нам.

– Так, Кенобев! Ты, говоришь, пулемётчик?

– Так точно, гражданин начальник!

– Будешь вторым номером. Вот тебе, Шестаков, напарник. Свалили!

Идём. Шестаков – никаких эмоций. Ни слова, ни полслова. Молча пришли, он, молча, завалился на расстеленный брезент. Круто! Дал же мне Бог душевного напарника.

А это, наверное, наш инструмент? Что это за чудо-юдо? Погодь, я же видел подобное. Как называлась та игрулька? "Медаль за отвагу"? Там было подобное уёжище. Браунинг, если не попутал. Ручной пулемёт. Коробчатое питание. Магазин вставляется сверху. Прицел – сбоку. Британский? Нет. Чешский. Да, патроны – немецкие. Вот так вот. Будешь тут душевным! Воюя с таким уежищем!

И, правда – надо поспать. Ротный не зря нервничает и материться – завтра в бой. А я – уставший.

Безымянный полустанок.

Ага, туда мы и побежим в атаку. На кучку обломков в степи. Полустанок. Бугорки трупов в поле. Мы не первые такие храбрые. И теперь противником – тут всё пристреляно. И пушек я не увидел у нас. Самовары миномётов – видел. Пушек – не видел.

Шестаков бессмысленным взглядом смотрит вперёд. Чудной человек. По первому впечатлению – пенёк с глазами.

Я поправил сумки с коробчатыми магазинами. Винтовка эта без ремня – как она достала! Одна рука – постоянно занята. Надо её в бою "потерять". Если до немца дойдём – что-нибудь подберу. Может, повезёт, полюбившийся МГ попадётся?

Это раньше МГ мне казался тяжелым. Не знаю, что там со мной сделал пришелец Пяткин, но всё мне стало намного легче. Сила в теле – неестественная. Как будто экзоскелет и не отдавал Кельшу. Это, наверное, опять процент подрос. Правда, без Баси не могу увидеть – насколько именно % завершена модернизация моего организма.

Противник удостоил нас вниманием – мины завыли в воздухе. Нырнул обратно в овраг.

Так, низинками и оврагами, сближались с противником, выдвигаясь на исходные для атаки.

– Не останавливаться! – скрипучий голос ротного, – если заляжем – всех минами перебьёт! Только – вперёд! Вперед! За Родину! За Сталина! Ура, сукины дети! Ура!

– Ура-а-а-а-а!

Вот так вот – без артподготовки. Без авиации. Без танков. На "Ура"!

Самое время спеть реп Великого Князя. Поможет или нет? Эффект самовнушения – тоже немаловажный фактор. Начинаю причитать, стараясь поймать "ритм" биотоков, попасть в нужный резонанс. Тут же фишка – не с словах, а именно в резонансах, что слова произнесённые вызывают. И что самое удивительное – я их ощущаю. Резонансы и биотоки. Оказалось – моя "Ярость" – мой такой вот режим форсажа, и эти биотоки, резонансы, ощущения присутствия людей, направленных на меня взглядов, ощущение надвигающейся опасности – все они имеют одну природу, один источник. И всё это могло проявиться и пригодиться только в таких вот условиях – когда выживаешь, прячешься от смерти у Смерти под подолом. В обычной жизни мне всё это было – без надобности. Потому и не проявлялось.

Шестаков бежит. Я – рядом, низко пригнувшись, петляю зайцем. Оглядывается, презрительно губы кривит. Ну-ну. В полный рост на пули? Сейчас не времена взятия Измаила. Пули вокруг так и вжикают.

Падает. И я – тоже. Отстреливает магазин, даю ему новый, он вскакивает и бежит левее. Понятно, я – хвостиком.

Хорошо – мин под ногами нет.

Не долго музыка играла – залегли. Шестаков продолжает ползти вперёд, всё больше забирая левее. Кажись, я понял! Молодец! А выглядит – недалёким чурбаком дубовым.

– Херово, гранат не дали, – пропыхтел мой напарник, – Вон они, видишь?

– Вижу. Да, гранатой – в самый раз бы.

Я достал нож. Скинул сумки и тощий сидор.

– Прикрой!

Очередью Шестаков заставляет немцев спрятаться. В ответ ему – кувыркаясь, летит граната на длиной ручке.

Бегу, касаясь пальцами сухой травы, по дуге, к окопу. Заметили, высунулись, но взметнувшиеся фонтанчики земли заставили белёные извёсткой каски попрятаться. Живой, Немтырь! Я резко меняю траекторию – учёный уже. И точно – летит граната. Падаю, вжимаюсь в землю. Взрыв! Не смог заставить себя подняться. Взрыв! Теперь – тело само взлетело, бегу по диагонали в другую сторону, падаю, перекатываюсь вбок. Ещё и ещё. Пули злыми шмелями вжикают прямо над головой.

Наконец-то, моя фирменная фишка сработала – чую, как похолодело сердце, уши заложило – я в "ярости"! Слоу-мо, время замедлилось. Мне теперь, без Баси, только "Ярость" и спасение. Или забиться в яму и не отсвечивать. Что, естественно, категорически не приемлемо.

Один рывок остался. Встаю, прыжок, второй, ныряю рыбкой, каской вперёд, в окоп, вытянув перед собой нож с запущенным виброрежимом.

На секунду – потерялся. Дезориентировался. Суматошно тыкаю ножом, пихаю локтями и коленями, заливаемый горячей кровью. Наконец, нашёлся – где низ, где верх, добил второго немца, ударом снизу вскрыв ему грудину. Выкинул его нестандартную каску наружу. Как сигнал.

Сел в бессилии на теплый труп. Отпустило меня, время ускорилось, звуки стали – обычными.

Мне на спину рухнул Шестаков. Побарахтался, сел, огляделся, покачал головой.

– Отстирывать заикаешься!

Я, молча, кивнул. Я весь залит кровью. Никак что-то не мог совладать с дыханием – сердце отчаянно билось. Одно дело идти на пули защищённый бронёй костюма пришельца и совсем иначе – слоем ваты фуфайки. Заторможено ощупал себя – бывает, что раны не почувствуешь, жаримый адреналином. Вроде – цел.

– Ей, екнутый! – окликает Шестаков.

Это он мне? Погасил в себе взрыв злости – не отсвечивай. Ты – никто. Ты – не Медведь больше. Ты – боец переменного состава штрафной роты. Ничто. Засунь эмоции под поясной ремень! Туда, в тепло.

– Сумки с патронами, – продолжил Шестаков, – мне тащить?

Вот урод! Он сумки оставил там! Придётся лезть. Нет сил на рывок в Ярости. Больше нет. Придётся – ползти.

Блин! Как же далеко! Мне казалось, что я один ползу на гладкой, как бильярдный стол, степи. И все стволы противника – направлены только на меня. Все пули – летят только в меня! Тут до сумок было – двадцать шагов. Если идти в полный рост. А когда ползёшь под огнём – как в соседней области!

Полз бесконечно долго, не поднимая головы, не отрывая ни одной части тела от земли. Это очень непросто. Физически тяжело. И долго. Но, я вжимался в землю всем телом – это единственный способ не получить в своём теле лишних, нетехнологических отверстий.

Вот и сумки с магазинами. А вот и мой сидор. А это что за... явление?

Несколько тел в ватниках ползли в моём направлении.

– Стой! – крикнул я, – Назовись!

– Дед, ты? Свои! К вам ползём!

– За каким?

Нет, это не плохо, когда больше народу. Но – заметнее. Палево.

Один из бойцов тащил за собой какой-то ящик.

– Наступать отсюда будем. Ротный послал. Гранаты, вот! А ловко ты к окопу прорвался!

Я молча пополз обратно, волоча подсумки и сидор по земле.

***

(Внимание!

"Общечеловекам" дальнейший текст – не рекомендуется!

Я – предупредил)

Шестаков уже выпотрошил карманы и подсумки мёртвых врагов. Кстати – это не немцы оказались. Мадьяры какие-то. Их сателлиты из их Третье-Реховского Евросоюза. Ромалы. И каски у них другие, и форма. И цвет формы. Ботинки-обмотки. Кепи чудные. С лета не смененные.

Шестаков уже набил магазин свежими трофеями, что-то сосредоточённо жевал, сидя лицом к ходу сообщения, ведущему к позициям противника. Пулемёт – на коленях, стволом – в ход сообщения.

– Подмогу привёл?

Во, как! Я, оказалось, не за коробчатыми магазинами ползал, а за подкреплением!

– Ползут.

Шестаков кивнул. Указал подбородком на добычу, сложенную в перевёрнутую каску – часы, пачки галет, сигареты, зажигалка, два золотых кольца и серебряная цепочка с крестом.

– Прибери.

Развязал сидр, ссыпал в него всё из каски. Патроны и гранаты были выложены в чреве открытого гранатного ящика. Сразу стал забивать патроны в пустые магазины. Три гранаты на длинных ручках – уже хорошо. И автомат. ППШ, кстати. Вот чем они в меня стреляли! А в измененном восприятии звуков в "Ярости" казалось – пулемёт. ППШ я взял, проверил. Дважды трофей. Исправный. Почистить бы надо – неряхи эти мадьяры. Или как их там, общеевропейцев, называют. Открыл барабан, взял горсть патронов с ящика, добил барабан до полна, остальное ссыпал в карман штанов. Жаль, что запасного барабана нет. Ну, на нет – и суда нет.

И так – я теперь богат, как падишах – автоматчик, ёпта! В ближнем бою ППШ – чертовски хорош. Последний раз применялся амерами аж в 21-м веке, в зачистке Ирака в их последней Буре в Стакане. Откуда только взяли ППШ пендосы? Фото видел американского солдата штурмующего здание в Ираке с ППШ в руках. Комментариев, как и почему у него не М-4, а ППШ – не видел. Демократизатор настолько ценил его, что рискнул остаться без страховки. У них же всё через задний проход, у амеров. Солдаты – застрахованы. Если вооружён и экипирован нестандартно – шиш тебе, а не страховка. Лежи, умирай, денег на твоё лечение страховая компания не перечислила. Хорошо, тут, у Сталина, никто с тебя ни за что денег не спрашивает. Их как нет. Сколько живу в этом мире – до сих пор не знаю, как местные деньги выглядят.

Хорошо это или плохо? Не знаю. Скорее – хорошо. Не нравиться мне, когда всё начинает иметь денежную цену. Когда врач скорой помощи уезжает, не оказав помощи больному, у которого нет страховки. Когда государство начинает "делать деньги", как коммерсант какой-то.

Каким показателем эффективности управления руководствовался Сталин? Численность населения. Если люди живут хорошо – они размножаются. Прирост населения – грамотное руководство. В какой стране мира прирастало население на начало 21-го века? В Китае. Китай из стран 3-го мира стремительно превратился в лидера. А РФ? За 30 лет "эрефии" потери народа больше, чем во время ВОВ. На момент моего попадания сюда – чем измеряли свою эффективность чиновники РФ? Профицит бюджета. Прибыль бюджета. Профицит – это хорошо. Но, не сам по себе. Не за счёт вымирания народа. Да и по мне, экономисту, прибыль государства в миллионах долларов – звучит сюрреалистично. Государство должно функционировать на благо народа. А не делать прибыль, не делать деньги из народа. И прибыль государства должна измеряться миллионами человек.

Как не печально это осознавать, но РФ управляется оккупационным правительством. Вот только кто их, оккупантов, хозяин? Амеры, НАТО, англы? Они – тоже под оккупацией. У них тот же античеловеческий общественный строй. Капитализм называют. Деланье денег.

Кто ты, Враг? Покажи лик свой!

Нет, деньги – не зло. Деньги – средство. Когда деньги – средство. Тогда – не зло. Когда деньги – средство измерения, обмена, накопления. Но, когда деньги становятся целью – они зло. Когда деньги ради денег. Тогда люди перестают быть людьми.

Что такое деньги? Ничто. По большому счёту. С точки зрения какого-нибудь внешнего наблюдателя. Бога, например. Что такое деньги для Бога? Ничто. Он есть – Всё. И всё – есть Он. И спросит Он тебя, когда закончиться твой жизненный путь: "Что делал ты за свой Срок?". И ты ответишь: "Деньги". А он спросит опять: "Что делал ты за свой Срок? Что такое – "деньги"? И ты поймёшь, как напрасно прошла твоя жизнь. Ты делал пустоту. Ты делал гору бумажек, набор цифр на жёстком диске сервера, набор цифр на куске пластика. Ты занимался ничем. И сам ты – ничто. Ты не родил детей, потому что дорого, ты не любил никогда – это ещё дороже. Делать "секс" – дешевле. Ты не защищал Родину – это не приносит денег. Ты не обогатил душу. Эти вещи – несовместимы. Ты или стяжаешь Божью Благодать и Дух Святой, или стяжаешь материальные блага, становишься кащеем и чахнешь. Над златом.

А когда всё человечество начинает заниматься только "деланием денег"? Имеем то, что имеем в 21-м веке. Человеконенавистничество. Сатанизм. "Лишние" люди. Экономически нецелесообразные слои общества. И целые народы – лишние. Бесконечные малые войны. Ползущие по планете, как стригущий лишай. Целенаправленно созданный терроризм, сеющий хаос, страх, панику, нищету, беженцев и трупы, трупы, трупы. Общее обнищание человечества. Сначала духовное, потом культурное, а затем уже и материальное.

На примере того же США наглядно. Где те гордые пионеры из книг про Чингачкука, что покоряли "дикий" континент? Где "крепкие орешки" "гудзонских ястребов" – не сгибаемые и упёртые? Их убили движением хиппи. Их убили наркотой. Потом умерла культура, под наркотическим угаром. Знаменитый Голливуд уже не является "властителем дум" на 21-й век. Планку держат только накачиванием денег и бездумным раскручиванием зрелищности. Только попкорновское развлекалово, без единой новой мысли. Кризис смыслов. Кризис сценариев. Кризис идей. Кто в Голливуде снимает относительно интересное кино? Французы, китайцы, русские. Культурная экспансия американцев остановилась. Сами американцы теперь "болеют" то самураями, то китайским созерцательством, то русской непосредственностью. Только не прагматизмом NASP. Каким мы видим американца сейчас? Инфантильный недоразвитый аутист. Задорновские тупые американцы.

Они, янки, здесь, в 40-е – не такие ещё.

И финальная стадия – просто обнищание. США – страна городов-призраков. Половина населения живёт за счёт подачек бюджета. Не могут сами себя прокормить. Нет работы, нет желания работать. Нет желания жить. Стремительно набирает обороты волна добровольных эвтаназий и тупых самоубийств.

РФ стремительно догоняет США в этой гонке к краю пропасти. К стабильности кладбища.

Вот что делает с человечеством власть денег. И, опять же, с глобальной точки зрения – есть ли смысл в существовании такого человечества? Общества потребления. Пожирание планеты? Стоит ли удивляться учащению природных катаклизмов? Планета защищается.

На начало 21-го века альтернативы не было обществу охального, бездумного потребления. Пожиралова. После распада СССР глобализация не оставила иного варианта, кроме фашизма. Толпо-элитарной модели, что и есть фашизм. Непубличная власть, классовое общество, жёстко разделенное, жёстко структурированное, бесправное. Полное отсутствие свободы личности, отсутствие потребности в Свободе, в виду отсутствия Личностей. Глобальный человеческий муравейник. Человейник. Управляемый Неизвестными Отцами. И СМИ, как Башни Подавления. Фашизм.

Стоит ли удивляться, что бестолковые, в виду отсутствия образования, русские парни на окраине русских земель ходят под нацисткой символикой, убивают друг друга во имя Хаоса? А-а, они же уже не русские. Укры. Бывает. Там у них, на Окраине, стремительно возводиться каркас фашистского общества – башни подавления СМИ промывают мозг, развеиваются последние свободы, уже имеется негласный механизм принятия решений, негласная власть, отсутствие даже видимости народовластия. Демонтаж общества и государства. Есть только толпа, "элита" и их охрана. Толпо-элитарная модель. Фашизм. Полицейское государство. Обыкновенный фашизм. Наглядно. Уже не скрываясь.

Исламизм – не выход. Это – истерическая реакция арабов на попрание их устоев, подогретое американскими же деньгами. Реакция мусульман долларами канализирована на утилизацию самих же мусульман. Исламизм – не то. Не может учение Мухаммеда устроить всех. И не решит он всех проблем. Слишком много в Исламе радикального, местечкового, что не может быть принято всеми жителями планеты. То, что хорошо для одного региона Земли – для остальных будет дикостью. Исламизм – учение Христа, переложенное именно для этой, конкретной, общности людей. При всём уважении к Аллаху, Корану и его последователям.

А какой выход? Сталинская модель устройства общества? Коммунизм? Та же штука. Не всеобщее. Русские – приняли. Потому что по духу нам близко. Чем дальше от русских, чем меньше русских – тем больше искажений. До полного неприятия. Достаточно вспомнить камбоджийских "коммунистов". Выверт наизнанку. Самое дикое людоедство под красными флагами.

И так – всюду. Смогут ли индусы жить в бесклассовом обществе? Если уже многие века живут в построенном для них наглыми колонистами фашистском классовом обществе? Смогут ли индивидуалисты NASP жить общностью? Общиной? У них детей по совершеннолетию из дому вышвыривают. Смогут ли они относиться к чужой крови, как к родным? Смогут ли дальневосточные азиаты жить своим разумением, вольно, без обожествления "начальника"? Смогут ли люди "библейской национальности" жить без денег, жить не ради денег, честно, без манипулирования умами других?

Что ж это получается, что Сталин строит то самое "Царствие Небесное", как его понимает русский культурный эгрегор? "Идеальное общество", русский вариант? Равные возможности на старте. Почести по заслугам, социальное положение исходя из выполняемой функции в обществе. Веротерпимость, терпимость к чужой культуре, чуждому складу жизни. Общинность, она же "советы", "народовластие". Забота над немощными. Жертвенность. Трудолюбие. Честность. Верность. Аскетизм. Приоритет духовных, моральных ценностей над материальными, она же "душевность".