Текст книги "Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII"

Автор книги: В. Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Учреждение патриаршества

Пал Царьград – с ним пало и значение царьградского, или византийского, патриарха: он стал как бы пленником турецкого султана. Турки смотрели на христиан с презрением, всячески их теснили, грабили – и некогда богатые христианские области на Востоке запустели. Восточные патриархи, в том числе и византийский, стали искать в Москве покровительства и денежной помощи. С Востока беспрестанно являлись сюда духовные лица, приносили царю от патриархов в дар частицы мощей и разные священные вещи и умоляли о денежной помощи. В посланиях царю ярко выставлялись бедствия и нищета христианской церкви на Востоке; русского царя величали вторым Константином, самодержцем всего христианского мира, христианским солнцем, освещающим всю вселенную, и прочее. Москву стали называть третьим Римом. С большим почтением, а иногда и подобострастием обращались патриархи в своих письмах и к московским митрополитам, прося у них денежной помощи. С половины XV века русская церковь была уже вполне независима от византийского патриарха. Московский митрополит и по власти, и по средствам стоял несравненно выше его, и потому русскому первосвятителю титуловаться ниже его было некстати. Уже при венчании Иоанна IV на царство по тому чину, по какому цезари римские венчались папами и патриархами, чувствовалась неловкость, что обряд этот совершает митрополит, а не патриарх.

В 1586 году, летом, в Москву прибыл антиохийский патриарх Иоаким, за милостыней. В первый раз еще Москва видела патриарха в своих стенах. Встреча была устроена чрезвычайно торжественно, с соблюдением всех должных обрядов.

Святейший патриарх Московский и всея Руси Иов Царский титулярник XVII века

Царь Федор, как известно, очень любил пышные обряды. Все эти торжества вызвали оживленные толки в Москве и среди близких к царю лиц о значении патриаршества, о необходимости учредить его в России. Притом и католики корили русскую церковь, что она подчиняется рабу султана. Мысль об учреждении патриаршества пришлась, конечно, по душе набожному царю. Он созвал высшее духовенство и бояр на совет и между прочим сказал им:

– По воле Божией на Востоке патриархи по имени только называются святителями и власти почти вовсе лишены. Наша же страна, как видите, в многорасширение приходит, и потому хочу, если Богу угодно и писания божественные не противоречат этому, да устроится «превысочайший» престол патриаршеский в царствующем граде Москве. Думаю, это будет не во вред благочестию, но послужит к преуспеянию веры Христовой.

Митрополит и бояре одобрили это намерение, но советовали опросить об этом всех восточных патриархов, потому что такое великое дело должно было устроиться по решению всей восточной церкви, чтобы латиняне и еретики не могли говорить, что патриарший престол в Москве устроен лишь по царской воле. Антиохийский патриарх, осыпанный царскими милостями, уезжая из Москвы, обещал, что предложит на соборе восточных святителей учредить патриаршество в России.

Это дело было уже в полном ходу, уже царь был извещен, что восточные патриархи сочувствуют задуманному, как совершенно неожиданно пришла весть к царю, что в Москву едет византийский патриарх Иеремия.

Встретили его еще с большей честью, чем антиохийского.

Иеремия так описывал плачевное положение своей церкви:

«Я приехал в Царьград; вижу – Божия церковь (храм святой Софии) разорена и строят в ней мезгит (мечеть); все достояние разграблено, кельи обвалились. Султан стал присылать ко мне, чтобы устроить патриаршую церковь и кельи в другом месте Царьграда; а мне строить нечем, вся казна расхищена; и я челом бил султану, чтобы позволил мне идти в христианские государства для сбора милостыни на церковное строение».

Из беседы с патриархом обнаружилось, что он приехал в Москву только за милостыней, за сбором пожертвований для обновления своей патриархии, а насчет учреждения русского патриаршества он не привез никаких решений. Тогда царю или его советникам пришло в голову предложить Иеремии стать русским патриархом: византийский патриарх считался старшим, и переход его из Константинополя в Москву должен был возвысить ее в глазах всех восточных христиан. Затруднение было лишь в том, что царь очень любил митрополита Иова и не хотел с ним расстаться, и потому Иеремии было предложено, если он останется в России, жить не в Москве, где предполагалось оставить митрополита Иова, а во Владимире.

– Будет на то воля великого государя, – отвечал Иеремия, – чтобы мне быть в его государстве, я не отказываюсь, только быть мне во Владимире нельзя: патриархи живут всегда при государе.

Царь на совещании об этом ответе высказал между прочим следующее:

– Статочное ли дело нам нашего святого, преподобного отца нашего и богомольца Иова, митрополита от Пречистой Богородицы и от великих чудотворцев, удалить, а сделать греческого закона патриарха, а он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о каких делах духовных нам говорить с ним без толмача нельзя.

После довольно долгих переговоров Годунова с Иеремией тот согласился поставить в патриархи кого-либо из русских архипастырей. Царь пожелал, конечно, Иова.

С большой пышностью был совершен 26 января 1589 года обряд постановления его в патриархи. Вместе с тем четыре владыки: новгородский, казанский, ростовский и крутицкий (в Москве) – возведены были в сан митрополита, а шесть епископов получили звание архиепископов.

Иеремия, богато одаренный, отправился в Константинополь с царской грамотой к султану.

«Ты бы, брат наш Мурат, – говорилось в ней, – патриарха Иеремию держал в своей области и беречь велел пашам своим так же, как ваши прародители патриархов держали в береженье, по старине, во всем; ты бы это сделал для нас».

Чрез два года привезена была в Москву грамота на учреждение патриаршества, утвержденная собором восточных патриархов.

Хотя и прежде московский митрополит на деле был главой русской церкви и не зависел от византийского патриарха, но теперь самостоятельность русской церкви признавалась всенародно всеми православными святителями, а сан патриарха в глазах всех православных высоко поднимал главу русской церкви.

Учреждением патриаршества был доволен благочестивый царь; довольны были все повышенные духовные лица; доволен был и Борис Годунов: его благожелатель Иов теперь получал больше силы и значения, мог ему оказать при случае больше поддержки, а это было нужно дальновидному честолюбцу.

Убиение царевича Дмитрия

Никогда еще не бывало в Московском государстве, чтобы царский родич, хотя бы и именитый боярин, достигал такой высокой чести и такого могущества, как Годунов: он был настоящим властителем государства; Федор Иванович был царем только по имени.

Являлись ли в Москву иноземные послы, решалось ли какое-нибудь важное дело, надо ли было бить челом о великой царской милости – обращались не к царю, а к Борису. Когда он выезжал, народ падал пред ним ниц. Челобитчики, когда Борис обещал им доложить царю об их просьбах, случалось, говорили ему:

– Ты сам, наш государь-милостивец, Борис Федорович, только слово свое скажи – и будет!

Эта дерзкая лесть не только проходила даром, но даже нравилась честолюбивому Борису. Мудрено ли, что у него, стоящего на небывалой еще высоте, закружилась голова и власть очень уж полюбилась ему?.. Его жена, дочь злодея Малюты, была не менее его честолюбива.

Годунова превозносили и свои и чужие. Неутомимой деятельности его все изумлялись: он вел беспрерывные переговоры с иноземными правительствами, искал союзников, улучшал военное дело, строил крепости, основывал новые города, заселял пустыни, улучшил суд и расправу. Одни хвалили его за скорое решение судебного дела; другие – за Оправдание бедняка в тяжбе с богачом, простолюдина – с именитым боярином; третьи славили его за постройку без тяготы для жителей городских стен, гостиных дворов… Всюду разносились о нем самые благоприятные слухи. И русские послы, и иноземные, побывавшие в Москве, величали его начальным человеком в России и говорили, что никогда еще такого мудрого правления в ней не бывало. Даже коронованные особы искали дружбы Годунова.

П. Глазунов Легенда о царевиче Димитрии

Большей славы и силы правителю из простых смертных нельзя достигнуть, но мысль, что все это величие крайне непрочно, что со смертью больного и бездетного царя оно рухнет, должна была удручать Годунова. В Угличе подрастал царевич Дмитрий. Умри сегодня Федор, а завтра прощай не только власть Годунова, но и свобода, а пожалуй, и сама жизнь… Нагие, царские родичи и злейшие враги его, не преминут раздавить ненавистного им временщика…

Страшились Нагих не менее, чем Годунов, и все его сторонники; да и бояре, не любившие его, но подавшие голос в думе за удаление Дмитрия с матерью его и родичами в Углич, должны были опасаться будущего, понимали, что им всем несдобровать, когда власть попадет в руки Нагих.

Молодой царевич жил с матерью в Угличе, в небольшом мрачном дворце. Ему было уже около девяти лет. Мать и дядья его с нетерпением ожидали его совершеннолетия; носились слухи, что они призывали даже гадальщиц, чтобы узнать, долго ли жить Федору. Рассказывали также, что царевич склонен, подобно отцу, к жестокости, любит смотреть, как убивают домашних животных; говорили, будто бы, играя раз со сверстниками, он слепил из снега несколько человеческих подобий, назвал их именами главных царских бояр и стал палкой отбивать им головы, руки, говоря, что так будет рубить бояр, когда вырастет.

Конечно, все эти россказни могли быть выдуманы досужими людьми, вернее всего доброхотами Годунова и врагами Нагих.

С. Блинков Царевич Дмитрий

А. Моравов Убиение царевича Дмитрия

В Углич, для надзора за земскими делами, а более всего для наблюдения над Нагими, Годунов послал вполне преданных ему людей: дьяка Михайлу Битяговского с сыном Данилом и племянником Качаловым.

15 мая 1591 года в полдень произошло в Угличе потрясающее событие. В соборной церкви ударили в набат. Народ сбежался со всех сторон, думая, что пожар. На дворцовом дворе увидели тело царевича с перерезанным горлом; над убитым вопила в отчаянии мать и кричала, что убийцы подосланы были Борисом, называла Битяговских – отца и сына, Качалова и Волохова. Рассвирепевший народ убил их всех по указанию Нагих, умертвил и еще нескольких человек, заподозренных в согласии со злодеями.

По рассказу летописей, преступление совершилось следующим образом.

Царица вообще зорко смотрела за сыном, не отпускала его от себя, особенно стала беречь его от подозрительных для нее Битяговских с их товарищами, но 15 мая она замешкалась почему-то в хоромах, и мамка Волохова, участница заговора, повела царевича гулять на двор, за ней пошла кормилица. На крыльце убийцы уже поджидали свою жертву. Сын мамки, Осип Волохов, подошел к царевичу.

– Это у тебя, государь, новое ожерельице? – спросил он, взявши его за руку.

– Нет, старое! – отвечал ребенок и поднял голову, чтоб дать лучше рассмотреть ожерелье.

В руках убийцы сверкнул нож, но удар оказался неверен, поранена была лишь шея, а гортань осталась цела. Злодей пустился бежать. Царевич упал. Кормилица прикрыла его собою и стала кричать. Данила Битяговский и Качалов несколькими ударами ошеломили ее, оттащили от нее ребенка и дорезали его. Тут выбежала мать и начала вопить в исступлении. На дворе никого не было, но соборный пономарь видел с колокольни все это и ударил в колокол. Народ сбежался, как сказано, и произвел свою кровавую расправу. Всех убитых и растерзанных народом было 12 человек.

Тело Дмитрия было положено в гроб и вынесено в соборную церковь. К царю немедленно был послан гонец с ужасным известием. Гонца сначала привели к Годунову, тот велел взять у него грамоту, написал другую, где говорилось, что Дмитрий сам зарезался в припадке падучей болезни.

Федор Иванович долго и неутешно плакал по брату. Наряжено было следствие по этому делу. Князь Василий Иванович Шуйский, окольничий Клешнин и крутицкий митрополит Геласий должны были в Угличе на месте расследовать все, как было, и донести царю. Последние двое были сторонники Годунова, а Шуйский был его врагом. Очевидно, Годунов рассчитывал, что осторожный Шуйский не осмелится в чем-либо обвинить его, а между тем у всех недоброхотов правителя назначение Шуйского зажимало рты: никто не мог сказать, что следствие велось только друзьями Годунова.

Следствие ведено было крайне недобросовестно; оно направлено было, казалось, к тому, чтобы скрыть преступление: внимательного осмотра тела не было сделано; показаний с людей, убивших Битяговского и его соумышленников, снято не было; царицу тоже не спрашивали. Больше всего значения было придано показаниям нескольких сомнительных лиц, утверждавших, будто царевич зарезался сам в припадке падучей болезни.

Следственное дело было дано на обсуждение патриарха и духовенства. Патриарх признал следствие верным, и решено было на том, что царевичу Дмитрию смерть учинилась Божиим судом, а Михаил Нагой государевых приказных людей: Битяговских, Качалова и других – велел побить напрасно…

Годунов сослал всех Нагих в отдаленные города в заключение; царица Мария была насильно пострижена под именем Марфы и заключена в монастырь. Угличане подверглись опале. Обвиненных в убийстве Битяговского и товарищей его предали смертной казни. Некоторым за «неподобные речи» отрезали языки; множество народа было сослано в Сибирь; им населили вновь основанный город Пелым. Сложилось в народе предание, что Годунов из Углича сослал в Сибирь даже и тот колокол, в который били в набат в час смерти царевича. В Тобольске до сих пор показывают этот колокол.

Нагие пострадали, но всенародная молва произнесла свой приговор над Годуновым. Убеждение, что он сгубил царевича, окрепло в народе – и тот самый народ, который не озлобился на Грозного за его лютые бесчисленные казни, никогда уже не мог, несмотря на все благодеяния и милости, простить честолюбцу гибели последней отрасли царского дома, мученической смерти невинного ребенка.

Царевич Димитрий Иоаннович Царский титулярник XVII века

Виновен ли Годунов в убийстве Дмитрия, как гласила народная молва, или нет – это дело темное. Ходили слухи, будто убийцы, терзаемые народом, перед смертью повинились, что они подосланы Годуновым; но едва ли он, при его уме и осторожности, мог решиться на такое грубое и опасное преступление. Вернее предположить, что доброхоты Годунова, понимая, какая беда грозит и ему и им при воцарении Дмитрия, сами додумались до преступления.

Смертью царевича положение Годунова упрочивалось. Едва ли уже тогда он мечтал о царском троне: для него важно было уж и то, что он избавился от страшных для него Нагих. Теперь, со смертью бездетного царя, он мог надеяться, что власть перейдет к царице, а он при ней останется по-прежнему всемогущим правителем.

Вскоре после смерти царевича в Москве вспыхнул сильный пожар, испепеливший значительную часть города. Годунов стал немедля раздавать пособия погорельцам, целые улицы отстраивал на свой счет. Небывалая щедрость, однако, не привлекла к нему народа; ходили даже недобрые слухи, будто Годунов тайно приказал своим людям поджечь Москву, чтобы отвлечь внимание москвичей от убийства царевича и выказать себя народным благодетелем.

В 1592 году у царя Федора родилась дочь Феодосия. Велика была радость царя и царицы; радовался или, по крайней мере, показывал вид радости и Годунов. Именем царя он освобождал узников, раздавал щедрую милостыню, но народ не верил искренности его, и когда, несколько месяцев спустя, ребенок скончался, в народе пошли ходить нелепые толки, что Годунов извел маленькую царевну.

Он очевидно становился жертвой беспощадной людской молвы.

М. Нестеров Димитрий – царевич убиенный

И. Шишкин Полдень в окрестностях Москвы

Прикрепление крестьян к земле

Самым важным делом Годунова в царствование Федора было прикрепление крестьян к земле. Оно привело к очень печальным последствиям.

Огромная Русская земля с ее полями, лугами, лесами, реками и озерами была открыта в древности, при начале государства, для всех: селись где любо и промышляй чем хочешь. Селились особняком, одним двором, селились и обществом, селом или городом. Сельчане и горожане в старину не различались меж собой – одинаково занимались земледелием и другими промыслами. Земли было вдоволь. Если она оскудевала где-либо, то поселенцы приглядывали себе другое удобное место и выселялись туда. При огромных пространствах гулящей, свободной земли прочной оседлости не было. Каждый по мере сил и способностей мог занять себе участок, возделать его и обратить в свою собственность; владение землей долго называлось посильем. По старинному выражению, все то пространство земли становилось собственностью человека, «куда его топор, коса и соха ходили».

Кто мог, сам очищал землю для себя, обращал ее в пашню, обзаводился хозяйством и становился полным владельцем своего участка – имел право передать его по наследству, как вотчину, продать, подарить. Те, кому не под силу было самим справиться, обзавестись своим отдельным хозяйством, сообща с другими, то есть общиной, приспособлялись к земле. Каждый член общины пользовался отдельным участком земли, но настоящим владельцем ее считалась только вся община.

Таким образом, издавна явились на Руси земли владельческие – вотчинные и общинные, кроме диких, гулящих, то есть никем не занятых земель.

Для того чтобы обработать дикую, непочатую почву и обратить ее в собственность, нужно много и силы, и охоты, да и средства необходимы, земледельческие орудия, лошадь… Понятно, что многим не под силу было это, и они приставали или к общинам, или шли к богатым владельцам, получали от них участки земли и средства для обработки их и возделывали землю на известных условиях, например за половину сбора с полей (исполовники), а не то шли в закупы: в наймиты, в батраки, то есть становились вольнонаемными рабочими. Иные по несчастью, за неоплатные долги, попадали в кабалу, становились холопами, предпочитали спокойное и сытое житье подневольного слуги, раба, тревожной жизни свободного бедняка. Таким образом, само собой население стало распадаться на: 1) зажиточных людей, лучших мужей (вотчинников, домовладельцев), 2) меньших, или черных, людей, крестьян, мужиков (живших на вотчинной или на общинной земле), и 3) холопов, кабальных людей.

Князья, бояре, духовенство, монастыри, купцы, крестьяне могли делаться поземельными владельцами. Крестьяне хотя и назывались черными людьми, но были вполне свободны, могли жить где хотели, могли обращаться в купцов, в духовных лиц и прочих.

Все должны были так или иначе служить государству: дружинники и бояре служили лично, составляли дружину или двор князя, ходили на войну, управляли волостями и пр.; купцы платили большие пошлины; с крестьян собиралась дань, сначала небольшая, на содержание княжьей дружины. Иногда князья давали своим дружинникам вместо жалованья свои заселенные земли в поместие, то есть не в полное владение, а в пользование: помещики-дружинники собирали дань с поместья своего в свою пользу.

В удельное время, при постоянных переходах князей с их дружинами из удела в удел, раздача поместий производилась, вероятно, не в больших размерах; да и земля мало цены имела в глазах бродячей дружины; но с того времени, как северные князья прочнее водворяются в своих уделах, населенная земля и поместья получают больше цены. Князья хлопочут о том, чтобы населить свои земли, усилить крестьянство. Увеличивается население на севере, усиливаются и разные промыслы, и владеть землею близ городов, на реках, на торговых путях становится делом выгодным. Но собравшееся и окрепшее Московское государство вступает в постоянную и упорную борьбу с западными и восточными соседями. Для войны нужны деньги, нужны люди. Крестьянские подати и разные повинности, и без того тяжелые с татарских времен, становятся еще тяжелее. Мелких поместий раздается служилым людям все больше и больше. Число служилых людей быстро растет. Завоевание обширных новгородских и псковских земель дало возможность Ивану III и Василию III целыми тысячами испомещать, то есть наделять поместьями, служилых людей (боярских детей), причем они обязывались по первому же призыву являться в назначенное место «конны, людны и оружны». Но исправно нести свои обязанности служилые люди могут только в том случае, если их поместья дают им средства, если доходы с поместий достаточны, а это зависело от того, довольно ли было крестьян на их земле.

Г. Мясоедов Дорога во ржи

Трудно было крестьянину XVI века «тянуть тягло», то есть платить разные подати и отбывать повинности. Он не только уплачивал дань, но должен был еще со всякого промысла уплачивать известную долю, давать кормы наместникам и другим начальным людям. Сверх того, крестьяне должны были поставлять лошадей государевым гонцам (ям), поставлять подводы и выполнять много других мелких повинностей.

Раскладка податей и повинностей производилась следующим образом. Земля делилась на участки, или сохи. Сохи заключали в себе от 1200 четвертей до 400 (по теперешнему счету от 1800 до 600 десятин); следовательно, сохи были неодинаковы по величине: сохи дворцовые, вотчинные и монастырские были больше, чем поместные и общинные. С малых сох взималось столько же податей, сколько с больших, а на большом пространстве было обыкновенно больше и крестьян; стало быть, «тянуть тягло» крестьянину на большой сохе было легче, чем на малой. (Например, в корм наместнику полагалось с каждой сохи полоть мяса, десять хлебов, бочка овса и воз сена. С большой сохи это все должны были доставить, положим, 300 крестьян, а с малой – 150; очевидно, последним эта повинность была вдвое тяжелее; то же должно сказать и относительно прочих платежей и повинностей.)

Время от времени составлялись писцовые книги, в которые заносилось, сколько за вотчинником, помещиком или за общиной числится доходной земли, и сообразно этому определялось, сколько сборов с нее должно идти в казну и сколько вооруженных людей в случае войны должен выставить владелец.

Но черные люди, или крестьяне, свободно могли переходить с одних мест на другие. Понятно, что выгоднее всего было им селиться на больших сохах вотчинных земель или монастырских, а рабочие руки всюду были нужны, и потому крестьян везде охотно принимали. Бывали даже случаи, что землевладельцы силой захватывали крестьян у своих соседей и сажали их на своих землях. Чем тяжелее становились повинности, тем более усиливалось движение крестьян с общинных земель и с мелкопоместных. Сильные пожары, истреблявшие крестьянские хозяйства, набеги татар, моровые поветрия, убавлявшие число рабочих, тоже заставляли крестьян разбегаться. Целые области иногда пустели: нередко встречались покинутые деревни… Убыль людей на каком-либо участке при сборе податей не бралась в расчет до составления новых писцовых книг, а все подати и повинности, лежавшие на участке, невмоготу было поднять на себя крестьянам, оставшимся на нем в небольшом числе, – они тоже разбегались. Многие переходили в холопы, другие шли в батраки, третьи уходили в степи и становились казаками.

А. Кившенко Жнитво

Всю силу свою государство брало из земли: она давала главные денежные средства правительству, она кормила и сотни тысяч служилых людей, составлявших главную его силу. А нет крестьян на земле – она теряет всякую цену: убавляются доходы государства, служилые люди – помещики – не могут править службу как следует, при сборе войска являются с плохим оружием, не приводят с собой должного числа воинов, даже и вовсе не являются – приходится отмечать их в «нетях».

Правительству приходилось ради своей же пользы позаботиться о том, чтобы облегчить и улучшить участь черных людей. Царь Иван и его советники старались, видимо, поддержать общинное устройство крестьян: в общине, где друг друга поддерживают, один другого выручает, всем легче живется. Заботился царь и о том, чтобы приказные люди не обижали крестьян, позволял им самим управляться, выбирать себе общиной старост, целовальников и других излюбленных людей, которые вершили бы дела «беспосульно и безволокитно» (то есть без взяток и без замедления).

Неизвестный художник Крестьянский двор

Но подати и повинности не сбавлялись; войны, тяжелые и обременительные, продолжались, и крестьянам становилось все труднее тянуть тягло.

Переход крестьян из мелкопоместных и общинных земель в земли более льготные, боярские и монастырские, продолжался. К концу XVI века крестьян, поземельных собственников, уже не было. Не под силу было им тянуть тягло на своей земле, да и обид от приказных людей и от сборщиков податей приходилось терпеть немало, а на боярской земле жилось крестьянину за боярином как за каменной стеной. Вот почему вольные крестьяне шли в закупы к богатым владельцам, а не то просто в батраки и холопы, а те, которым воля была дорога, уходили в степные украины, в казаки. С присоединением к московским владениям Поволжья и Сибири открылись новые обширные области для выселения. Правительству пришлось позаботиться о том, чтобы не уходила рабочая сила из-под тягла. Уменьшалась эта сила в государстве – падали и доходы его, слабело и войско. Служилые люди, мелкие помещики, беспрестанно бьют челом, что богатые землевладельцы переманивают крестьян у них и этим разоряют их вконец, что службу государеву править им невмочь; жалуются, что им «тощета» и оттого, что крестьяне уходят от них на монастырские льготные земли.

Правительство, испомещая служилых людей, давая им вместо жалованья земли, должно было озаботиться, чтобы дать им и постоянного работника, иначе им невмочь было править свою службу. Вот главная причина прикрепления крестьян к земле.

В Литовской Руси гораздо раньше старались уничтожить переманку крестьян большими льготами от одного землевладельца к другому. Здесь запрещено было под страхом наказания сманивать крестьян новыми льготами. Московское правительство тоже думало сделать нечто подобное. Еще при Грозном было поставлено, чтобы монастыри не приобретали без особого разрешения земли; отменены так называемые «тарханные грамоты», которыми давались монастырским землям очень важные льготы, сильно привлекавшие крестьян. Но скоро тарханы были возобновлены. Годунов искал опоры у духовенства, и потому ему не было расчета обижать монастыри; а между тем необходимо было подумать о выгодах служилых людей.

Еще раньше постепенно ограничивалась свобода крестьянских выходов. Определено было, что крестьяне могут переходить от одного помещика к другому около осеннего Юрьева дня, когда уже все сельские работы были окончены и счеты между помещиком и крестьянином сведены. Наконец, около 1592 года был издан от имени царя указ, по которому у крестьян отнималось право выхода; они обязывались оставаться на той земле, где застал их указ. И раньше тяжело жилось крестьянину, но все же он знал, что наступит желанный Юрьев день – и можно будет поискать нового места, уйти от господина, с которым тяжело живется. Теперь же этот желанный день у крестьянина отнимался и уход его с места становился преступлением. Крестьяне не делались холопами или рабами помещика, они прикреплялись только к земле, но волю все же теряли и попадали более, чем прежде, под власть помещиков.

В. Маковский Крестьянка в поле

Кроме тяглых крестьян, были в каждом селе нетяглые люди, то есть не приписанные к тяглу по писцовым книгам. Это были взрослые сыновья при отцах, братья при братьях, племянники при дядьях и пр., называли их обыкновенно захребетниками и подсуседниками. Они были людьми вполне свободными, вольными работниками. Чрез пять лет, в 1598 году, вышел указ, по которому вольные слуги, прослужившие у господина пол года, становились его холопами. Таким путем хотело правительство и этих вольных людей прикрепить, но уже не к земле, а к господину, которому и отдавались они в полную власть.

Этими мерами Годунов рассчитывал упрочить доходы государства и военные силы его. Прикрепление крестьян к земле и закабаление вольных людей были очень выгодны для служилых мелкопоместных людей, так как от них обыкновенно и уходили рабочие силы к богатым владельцам, которые теперь лишались возможности сманивать людей. Но главная военная сила государства составлялась из сотен тысяч служилых боярских детей, а не из сотен богатых и знатных бояр, и Годунов выгоды последних смело приносил в жертву первым. Он не предвидел, конечно, к каким ужасным последствиям приведут эти меры. Ему лично они были выгодны, так как он приобретал теперь новую опору – в служилых людях, составлявших главную военную силу в государстве.

Но уже самому Годунову пришлось увидеть и вредные следствия прикрепления крестьян. Законное право уходить с места у них было отнято – они стали делать это незаконно. Побеги крестьян и розыски беглых страшно тяготили и помещиков, и правительство. Судам, тяжбам, сыскам и насилию не было счету. Число нищих и бродяг из беглых крестьян все росло и росло. Разбои и воровство усилились, чем больше крестьян было в бегах, тем труднее было тянуть тягло оставшимся.

С. Иванов Юрьев день

Тяжело жилось русскому простолюдину и раньше, а после закрепощения стало еще тяжелее. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – до сих пор еще говорит наш теперь уже свободный простолюдин, когда над ним стрясется какая-либо нежданная беда: сильно, видно, врезалась в народную память отмена Юрьева дня.

Неприглядна была и с внешней стороны жизнь крестьянина: по большей части тесная курная избенка служила ему жилищем. Одевался простой народ в ту пору почти так же, как и теперь: те же были тулуп, зипун (сермяга) и меховая шапка в холодную пору, а летом – одна рубаха. Кожаная обувь была у более зажиточных; бедняки носили лапти. Простолюдины, жившие при городах (посадские), обыкновенно бывали зажиточнее; они и жили попросторнее, и одежду шили понаряднее, не из таких грубых тканей, как бедняки.