Текст книги "Розы в снегу"
Автор книги: Урсула Кох
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
В субботу Катарина тяжелыми шаркающими шагами проследовала за сестрами в церковь. Лицо ее было бледным, под глазами залегли круги.
***
– Наша задача – восхвалять Небесного Жениха. Ничего более высокого и прекрасного мы, женщины, не можем Ему дать, – настоятельница испытующе вглядывалась в лица своих подопечных.
По вечерам, после ужина, монахини собирались за рукодельем. Пока аббатиса говорила, они склоняли головы над вышивками или обращали взоры на тусклое пламя свечей. Только Катарина смотрела настоятельнице прямо в глаза. Возражения и вопросы вертелись у нее на языке, но она не осмеливалась размокнуть уста. Было написано, черным по белому было написано в книгах и жизнеописаниях святых и не подлежало никакому сомнению, что Господь хотел от монахинь целомудрия, бедности, послушания… и еще раз послушания… Но, несмотря на это, святая Клара нашла розы. Розы на снегу.
Катарина взяла ткань, которую ей надлежало вышить золотой нитью. И придвинулась ближе к свету. Нить блеснула в ее руках. Девушка вышила маленький крестик.
Кто-то из важных господ, возможно сам архиепископ Майссенский, когда-нибудь облачится в это одеяние и станет перед алтарем, посверкивая перед Господом всеми этими маленькими золотыми крестиками, вышитыми Катариной, и никто не будет знать, как болели ее исколотые пальцы, как выедала глаза копоть сальных свечей. Сколько же крестиков надо вышить, чтобы они сложились в узор…
Она отыскала глазами рисунок и взялась за новый крестик.
***
Громкие крики и пение достигали самого отдаленного уголка сада. Из-за монастырской ограды доносилось лошадиное ржание, барабанный бой, громыхание телег. Волной накатывали взрывы смеха. Робко пробовала голос скрипка.
Три юные монахини, занятые прополкой грядок, молча переглянулись. Немного погодя Эльза опустилась на камень и уронила грязные руки на колени. Не говоря ни слова, склонила голову.
– Как бы я хотела хоть раз побывать на празднике, – прошептала Авэ.
– Ты не должна так говорить!
– Но если я об этом думаю!
Внезапно за их спинами послышался шорох.
Эльза испуганно оглянулась.
– Не бойся, – рассмеялась Катарина, – это птичка.
Гам за стеной усилился. Громкие возгласы, вой и свист смешались с рукоплесканьем и криками «Аллилуйя!».
– Должно быть, они только что показали народу кусок рубахи святой Марии Магдалины, – тихо произнесла Катарина, напряженно вслушиваясь.
Меж тем суматоха за монастырской стеной стихала, и неуверенные женские голоса затянули песню.
– А теперь, наверное, выставили напоказ ящик с каплями крови апостола Павла.
Эльза удрученно разглядывала свои руки.
– До глубокой ночи чистила я золото, а когда закончила, пришла сестра Аделаида и отыскала крохотное пятнышко. По ее словам, я не способна к этой работе…
– Ты же знаешь, Эльза, она стара и ворчлива.
– Иногда я желала бы себе самой…
Испуганно посмотрела Катарина в лицо подруги.
– Вспомни, какой ты давала обет!
И все трое вновь молча склонились над грядками.
Катарина выдергивала крапиву, выросшую между базиликом и зеленым луком. А Авэ тем временем прокралась к стене. И попыталась проделать в кладке щель. Эльза укоризненно покачала головой.
Запели скрипки, приглашая к танцу. Праздник освящения церкви – крестьяне окрестных деревень ежегодно устраивали его в честь монастыря сестер-цистерцианок и его святых реликвий (за что им великодушно обещали отпустить грехи) – был в разгаре. За оградой вовсю веселилась молодежь.
Авэ прижалась лбом к холодному камню и всхлипнула:
– Хочу туда, я тоже хочу туда!
Ее подруги смотрели в землю.
Когда некоторое время спустя Катарина распрямила спину, она заметила белую фигуру, идущую к ним от здания церковного конвента. Черная вуаль трепетала на ветру – казалось, монахиня бежала.
– Это Вероника, – сказала Эльза.
Монахиня замахала им обеими руками.
– Она зовет нас, – прошептала Катарина, – пойдем. И крепко взяла Авэ за руку.
В зале с колоннами собралась вся обитель. Под пыльными сводами было душно и жарко. Из-под налобных повязок на лица сестер стекал пот. Катарина втянула грязные руки в рукава и беспомощно оглянулась. Страшное напряжение чувствовалось в зале. Плотно сжав губы, замерла рядом с благочестивой матерью-настоятельницей ее помощница. Аббатиса же стояла, сцепив руки на груди, взгляд ее тревожно перебегал с одного лица на другое.
– Сестры, дочери мои, я велела вас позвать, потому что, сестры… это ужасно!
Невнятный гул прокатился по толпе монахинь.
– Они забросали камнями и грязью сосуд с волосами Пресвятой Девы! Предатели и кощунники объявились в толпе. Они отказываются чествовать Божию Матерь. Посевы зла восходят!
– Верните сокровища в церковь!
– Где охрана и служки?
– Пусть герцог пришлет солдат!
– Ужас! Какой ужас!
Одни сестры подобрали юбки, словно намеревались спасаться бегством от святотатцев, другие – окаменели.
Первой пришла в себя Маргарете фон Гаубитц; опираясь левой рукой на локоть помощницы, она, прося тишины, воздела вверх правую руку.
– Дочери мои! Что бы ни случилось, все претерпим в спокойствии и вере. Я приказала служкам вернуть в церковь священные реликвии, запереть их на замок и охранять. Теперь же пойдем и все вместе преклоним колени в молитве. Разве не велел нам отец Бернар противопоставлять мирской суете тишину и молитву?
Монахини склонили головы. Катарина покосилась на Авэ. Та тоже сокрушенно опустила очи долу.
С особой страстью молились этим вечером юные монахини, прося милости и своим грешным душам, и этому безумному миру.
«Domini est terra et plenitudo eius orbis terrarum et universi qui habitant
in eo…»
«Божия земля и все, что ее наполняет, весь круг земной и все живущие в нем…»
***
Праздник освящения церкви закончился. Монахини спрятали свои сокровища в потайную комнату и навесили на нее двойной замок. За монастырской оградой, в долине реки, опять установилась тишина.
Налетел холодный восточный ветер, засвистел в оконных щелях, разогнал по серому небу печной дым. Сестры поплотнее закутались в свои тонкие накидки и попрятались в кельях. Мощные стены церкви и монастырских строений все еще хранили остатки летнего тепла.
Катарина сидела на своем обычном месте на хорах, на коленях девушки лежала раскрытая книга. Черная вуаль падала юной монахине на плечи, руки беспокойно скользили по обрезу книги.
Тяжелые серые облака затянули небо; сквозь узкие окошки в церковь проникало очень мало дневного света.
Слабое пламя лампадки трепетало перед алтарем, из углов храма вырастали тени.
Катарина ничего не видела и не слышала. Ее губы беззвучно двигались; иногда, споткнувшись на каком-нибудь слове, она прерывала чтение. Перед ней лежали отнюдь не тексты молитв – уж их-то она затвердила наизусть.
«…Итак, не поможет душе, если облачим тело в расшитые золотом одежды, как поступают священники и духовные лица, если будем телами нашими находиться в церквах и святых местах, если будем жить среди святых предметов и реликвий, если будем телом нашим преклоняться в молитве, поститься, путешествовать к святым местам и творить все те добрые дела, которые в теле и через тело пребывают вовеки. Должно быть еще нечто, приносящее душе набожность, кротость, свободу…»
С громким вздохом захлопнула Катарина книгу. Но клочок бумаги – на нем был написан только что прочитанный текст – остался лежать меж страниц.
«Он не в своем уме, этот человек. Экая бессмыслица… Только безумец может написать такое».
Катарина скользнула взглядом по сводам и тонущей в темноте стене. Там, в нише, стояло старое изваяние, перед ним горели две свечи.
Со страхом взирала Катарина на сокрушенное тело Сына Божия. Ужасали не только пробитые руки и ноги: дугами выступали ребра худой груди, в правом боку зияла глубокая рана, лицо искажено страданиями. Одна рука бессильно повисла, другая, поднятая вверх, застыла с раскрытой ладонью, как бы ожидая подаяния…
Пресвятая Мария держала тело Сына на руках своих, и лицо ее словно бы окаменело от нестерпимой муки.
«О, Мать Страданий, – мысленно вздохнула Катарина, – хорошо, что нет у меня сыновей, я бы такого не вынесла».
Легонько скрипнула дверь. Катарина затаила дыхание и прижала книгу к груди. Две монахини проскользнули на хоры, одна уселась рядом с Катариной. Девушка вздохнула и вновь раскрыла книгу.
– До чего же тяжело это читать, Авэ. Откуда у тебя эти листки?
– Тсс!
Вторая монахиня – это была Маргарете, сестра Авэ, – испуганно заозиралась.
– Верни их нам, если не хочешь читать дальше.
Катарина отрицательно покачала головой.
– Нет, нет, дай мне время до завтра. Потом обменяемся молитвенниками, листки я вложу внутрь…
Все трое замолчали. В сумраке Катарина с трудом разобрала:
«Все вышеназванное может иметь, исполнять и требовать исполнения от других и злой человек. Но не вредит душе, если тело носит неосвященные одежды, ест и пьет в несвятых местах, не едет поклоняться святыням и не молится…»
– Неужели все это было напрасно, Авэ, – голос Катарины дрожал, – бесконечные посты, молитвы, пение псалмов?
– Да, все напрасно, – тихо, но твердо ответила Авэ.
– Но ведь только он один это утверждает! Один против всех! Против нашего отца Бернара, против святого Бенедикта, против папы и кардиналов…
– Тем не менее он прав!
Вновь отворилась дверь. На этот раз пришла зажечь свечи перед алтарем и позвонить в колокол кистерша.
Катарина захлопнула книгу. Мало-помалу на хорах собрались все монахини. С последним ударом колокола кистерша приступила к вечерней молитве.
Катарина подпевала:
– Esse ancilla domini… Вот я, раба твоя, Господи…
Под белым монашеским платьем, как птица в клетке, билось ее сердце.
После ужина – а он, как всегда, прошел в молчании – мать-настоятельница объявила о том, что в здании церковного конвента состоится общее собрание.
Домина была обеспокоена. Длинной узкой рукой, на которой поблескивало кольцо, она без конца одергивала свою юбку. Монахини молча ждали, пока все рассядутся. Наконец благочестивая мать заговорила:
– Я получила известие из города… из нашего города Гримма…
Катарина едва дышала. Лица сестер были обращены к домине.
– Конвент монашеского ордена августинцев-еремитов объявил… объявил о самороспуске ордена…
По залу прокатилась волна испуга. Монахини, расположившиеся в первых рядах, оборачивались, отыскивали кого-то взглядом. Сзади сидели две родные сестры Цешау. Они-то уж точно знают больше. Несколько дней назад их посетил дядя, приор ныне распущенного ордена. Он был в монашеском одеянии, как и полагается кроткому святому отцу. Да разве пустили бы его в комнату для посетителей, если б было известно, что он один из отпадших от святой католической церкви, один из тех, кто последовал за искусителем, монахом ордена августинцев-еремитов из Виттенберга?
Сестры Цешау сидели, не двигаясь, но с таким видом, будто только они знали, как надобно поступить. Одна смиренно склонила голову, вторая задумчиво рассматривала распятие за спиной матери-настоятельницы.
– Еретическое учение отпадшего от святой церкви монаха из Виттенберга достигло и наших краев, – продолжала меж тем домина. – Нам следует возвести оборонительный вал. Нет, не вокруг монастыря, его стены достаточно высоки, а в наших сердцах! Если хоть одной из вас попадут в руки нечестивые письма, которыми этот слуга дьявола отравляет невинные души, вы должны тотчас отдать их мне! Немедля! Не читая! Я тоже в них не загляну, но предам очищающему огню, дабы телам нашим не гореть в геенне огненной. – Она воздела руки к небу и, понизив голос, почти с мольбой произнесла: – Не забывайте обета своего, сестры. Вы не принадлежите самим себе. Не поддавайтесь искушению!
Катарине казалось, будто мать-настоятельница остановила свой взор на ее опущенной голове. Но разве она была одна! Из-под вуали девушка бросила косвенный взгляд на Эльзу. Подруга сидела на скамье у стены и с деланным безразличием смотрела в окно.
Внезапно в дальнем углу зала возник шум. Старая Элизабет вскочила, размахивая руками, и, задыхаясь, заголосила:
– Я видела: зверь вышел из моря. С десятью рогами и семью головами… – Голос старухи пресекся, ей не хватало слов, она дрожала всем телом, с двух сторон ее поддерживали сестры.
– Аминь, аминь, – закричали все, и гнетущая тишина воцарилась в зале.
Ночью Катарине не спалось. Она вслушивалась в тишину. Может, кто-то еще тревожно дышит? Вот там разве не вздох? Может, это какая-то сестра беспокойно ворочается в постели?
Где-то далеко в лесу заухала сова. Катарина медленно погружалась в темноту. И распахнулись перед ней железные врата и вырвались из них языки пламени. Она хотела убежать, но не было ни дороги, ни тропки. Омерзительные чудовища, похожие на громадных насекомых, подлетели к Катарине и, схватив ее, потащили к громадному костру, в котором агонизировали люди – их руки и ноги дергались, волосы развевались…
– Катарина успокойся!
В липком поту проснулась Катарина. Рядом с ней сидела Эльза.
– Я… Я была в аду.
Подруга бесшумно вернулась в свою постель. Катарина начала читать молитву:
– Omnipotentes sempriterne deus… Вечный, всемогущий Боже, Силы Вышние в длани Твоей…
Но в голове у нее стучали молоточки, и каждый удар был словом. Из слов сложилась фраза, и фраза эта повторялась и повторялась:
«Христианин свободен в своих поступках…
Он господин над вещами и явлениями этого мира…
Надо всем…
Надо всем…
Надо всем…»
Ах, если бы только он был прав, этот монах, если бы он был прав!..
***
Катарина в раздумье прохаживалась взад и вперед по крытой галерее. Губы ее механически бормотали молитвы, так что сестры – строгая помощница настоятельницы и недоверчивая старая Элизабет – видели в ней лишь кроткую богобоязненную монахиню.
Но мыслями своими Катарина была далеко за стенами монастыря, в полях, где, наверное, уже появилась первая зелень, – там, по дорогам галопом мчались гонцы с запечатанными пакетами в кожаных сумках. Дорога… Она попыталась вспомнить, каково это – ехать в карете, и вдруг вся сжалась.
Тяжелая рука легла ей на плечо. Катарина обернулась. За ее спиной стояла Магдалена фон Штаупитц, высокая гордая женщина с узким лицом.
– Ты тоже написала письмо? – спросила она чуть слышно.
– Да.
Старшая монахиня недовольно глянула ей в лицо.
– Ты отдаешь себе отчет в своих действиях?
– Да. Я знаю что делаю.
– Кому ты написала?
– Своему старшему брату, Гансу фон Бора.
– Думаешь, он возьмет тебя к себе?
Не выдержав строго взгляда сестры фон Штаупитц, Катарина потупилась.
– Не знаю, – ответила она. Перед ее мысленным взором возник ухмыляющийся подросток, гоняющий с собакой кур по двору.
– Все мы в неизвестности, – вздохнула Магдалена. – Боюсь, никому мы там, за воротами, не нужны – разве что тому, с кого все началось, чьи мысли горят в нас огнем.
– Ты думаешь… Веришь ли ты, что этот монах сам… что он сам нам поможет?
Магдалена пожала плечами. Растерянность и озабоченность обозначились на ее лице. Уже гораздо более благосклонным взором окинула она Катарину.
– Не надо было мне давать вам те листки. На мне вся ответственность. Я старшая… Но, может быть, вам будет легче, ведь вы еще молоды. Если все удастся, если…
Сестра Магдалена развернулась и пошла. Через пару шагов она оглянулась и зашептала:
– Завтра из Торгау прибывает со свежими товарами купец Коппе. Я слышала, как домина говорила об этом. Может, он и письма привезет. Будь готова – после вечерней молитвы в аптеке.
И сестра Магдалина быстро удалилась. Через маленькую боковую дверь она прошла на кухню. Катарина осталась одна – беспомощная, потерянная.
Нужна ли она еще кому-нибудь в этом мире? Ганс женился. Наверное, у него уже есть дети. Дети!
Катарина проглотила комок в горле.
Работать она готова везде: на конюшне, в кухне, в саду. Или приглядывать за детьми…
Она выпростала руки из широких белых рукавов монашеского платья. Этими руками можно выполнять разную работу и еще ласкать… да, обнимать и ласкать…
Внезапно на эти руки закапали слезы; с громким всхлипом Катарина ухватилась за колонну, подле которой стояла, прижалась к ней горячим лбом.
Камень был холоден и мертв.
***
В один из майских вечеров, когда монастырские сады стояли в цвету, Катарина вышла в сад букетом – она собиралась положить его перед ликом Матери Страданий. Не желая ненароком наступить на жука или улитку, она внимательно смотрела под ноги и осторожно придерживала подол белого платья. Девушка сорвала едва распустившиеся лилии и принялась искать подходящий красный цветок, который пылал бы на фоне свежей белизны лилий как сердце Богоматери. И в эту минуту она увидела Эльзу.
Подруга медленно приблизилась
– Эльза, в чем дело? – спросила Катарине, участливо заглянув подруге в лицо. – Что случилось?
– Я получила ответ от сестры.
– Как и все мы, – с горечью сказала Катарина и обняла Эльзу за плечи. Они прижались друг к другу щеками и некоторое время стояли так, не находя слов. Катарина уронила букет.
– Мы им просто не нужны. Потому-то и сосватали нас за Небесного Жениха… Монах прав! Лицемерие все это! Они делают вид, что служат Господу…
– Бог забыл о нас, Катарина. Мы – забытые невесты. И это в то время, когда весь мир готовится к свадебному торжеству!
– Нет, Эльза, нет! И мы будем на празднике, и мы!
Они отстранились друг от друга, и, пока Катарина собирала цветы, ее подруга перечислила поименно монахинь, попросивших родственников забрать их из обители.
– Только трем, только трем из двенадцати предложили близкие в случае ухода из монастыря любовь и кров! А мы, мы должны остаться… Но ведь Магдалена сказала: если наша родня откажет нам в помощи, мы обратимся к нему, к нему самому.
– К Лютеру?
– Да, к этому монаху, еретику, пророку, который так много знает о тайных страхах душ наших. Знает о постах и молитвах и о том, сколь мало это помогает. Ты слышишь меня? Мы все, все, кто не нужен, попросим Лютера о помощи. Мы осмелимся на это! Сестры говорят, у него немало друзей. И он нам поможет. Да он просто обязан нам помочь!..
Подруги стояли рядом, над их головами раскинулось вечернее небо.
– Там нет стен, – прошептала Эльза.
– Господи, помоги нам.
– Аминь.
***
Маленькая дверь в стене была не заперта. Монахини не знали, кто ее отомкнул. Катарина видела лишь тени и слышала шуршание платьев. Ничего не разглядеть, ничего толком не расслышать. Стояла самая темная ночь в году – ночь глубочайшего молчания, ночь перед Пасхой.
Вечером они погасили все свечи в церкви. Он умер, их Господь. Его плоть погибла на кресте, предсмертный крик улетел к небесам. Перед тем как потушить свечу, горевшую перед изображением Пресвятой Матери с мучеником Сыном на руках, Катарина еще раз глянула в лицо Марии. И вдруг поняла: будь у нее, Катарины, сын, ей бы пришлось страдать. В монастыре все же безопасней…
Когда сестры разошлись, она как бы случайно оказалась рядом с тетей Леной и пожала ей руку. Видеть ее лицо она не могла, да и не хотела.
Катарина и ее подруги ворочались на своих кроватях, никто не мог уснуть. Но вот, наконец, заухала сова. Как обычно и все же не так. Они принялись считать: раз, второй, третий. И снова: один, два, три… Теперь было ясно: их звали.
Нервная дрожь пробрала Катарину. От стены, вдоль которой крадучись шла девушка, тянуло холодом. В галерее она наткнулась на Веронику. Подталкивая друг друга, продвигались они вперед. Мимо них проскользнули в сад остальные беглянки. Рослая Магдалена фон Штаупитц тоже была здесь.
На выходе крепкая рука ухватила руку Катарины. Кто-то высоко ее поднял. Спиной она почувствовала жесткое дерево фургона, затем ощутила живое тепло сестер. Лошади тронулись. Звякнули украшения на упряжи. Сейчас проснется весь монастырь Мариентрон!
Лошади пошли рысью. Монахини, усталые, изнуренные великим постом, были чуть живы. Чей-то острый локоть впился Катарине в грудь. Она не осмеливалась шевельнуться. Холодная рука Эльзы лежала на ее руке. Все беглянки стали одним дрожащим телом, одним бьющимся сердцем.
Но вот копыта лошадей застучали по булыжнику. Это город Гримма. Его улицы первыми приняли беглых монахинь…
Магдалена начала читать молитву:
– Pater noster, qui es en caelis… Отче наш, иже еси на небесех…
И все беглянки – кто возвысив голос, кто тихо – присоединились к ней. Катарине казалось – повозка летит. Господь послал своих ангелов? На короткое время она задремала, прислонившись к плечу Авэ. А затем утренний свет проник сквозь щели фургона.
“Resurrexi, et adhuc tecum sum…“
– Навеки с тобой в воскресении моем… – прошептала Эльза. – Alleluja. Posuisti super me manum tuam…
– Аллилуйя. Ты возложил руку Свою на меня, – с торжеством в голосе откликнулась Катарина.
– Тсс,– прошипела Магдалена; она все еще беспокоилась за безопасность подруг. Но тут с передка фургона послышался веселый голос:
– Не бойтесь, сестрички, больше ничего не бойтесь. Солнце встает. Никто нас не преследует. Побег удался. Вы в безопасности!
Фургон остановился, тент откинули. Трое крепких мужчин – один седой и двое молодых – предстали перед женщинами.
Улыбки не сходили с круглых крестьянских лиц, глаза парней блестели от гордости за собственную смелость. Сестры начали вставать, потягиваясь, распрямляя затекшие руки и ноги. Перед ними раскинулась широкая, покрытая первой, робкой зеленью долина. Громадное ослепительное солнце поднималось за лесом, и лес горел, не сгорая. Затаив дыхание, любовались этим чудом монахини. Магдалена громким голосом принялась читать молитву из пасхальной мессы: «Господь и Бог наш, сегодня, через Сына Твоего единородного, победил ты смерть и открыл нам врата вечной жизни. Пребудь же с нами вовеки по обетованию Твоему через Сына Твоего, Господа нашего».
Монахини хором ей вторили.
Старый торговец стянул с головы кепку и молитвенно сложил руки. Молодые мужчины, неловко усмехаясь, растерянно топтались поодаль.
– Аминь! – крикнул один из них и нетерпеливо взмахнул кнутом.
– Впереди Торгау! Скоро вы увидите, как сверкают башни нашего города!
Покачиваясь, фургон тронулся. Монахини не стали опускать полог – они смотрели по сторонам. Как прекрасна земля Божия, лежащая перед ними! Преисполненные благодарности, не в силах унять восторг, они запели пасхальный псалом:
– Haec dies quam fecit dominus… День этот сотворен Господом, станем же радоваться и веселиться в день сей…
Торгау/Виттенберг 1523—1528
Когда фургон затрясся по ухабистым улицам Торгау, как раз зазвенели колокола. Чуть дыша, сидели монахини под пологом, который герр Коппе при приближении к Торгау опять опустил. Они слышали шум большого города и насмешливые восклицания, обращенные к их спасителю:
– Что, герр Леонард, и сегодня весь в трудах? Иль товар плохо расходится?
– Гляньте, гляньте, фургон-то полон, да и катит он прямиком к замку. У них там что – опять праздник?
Молодой Коппе так же насмешливо отвечал:
– Ну да, сони, у нас дорогой товар. Вы еще на своей соломе глаз не продрали, а мы уже Воскресение отпраздновали!
Катарина чуть-чуть откинула полог. В щель видны были чьи-то крепкие ноги в грубых башмаках и детские босые ножки. А вот и старуха, до такой степени согбенная, что чудилось, будто она ползет по земле. И еще – высокие тяжелые сапоги…
И тут она едва не выпала из фургона, настолько резко тот свернул вправо. Авэ и Маргарете слетели со своих мест и вскрикнули.
Лошади остановились.
Старый Коппе отбросил полог.
– Выходите, – крикнул он монахиням весело. – Это ваше убежище на первое время.
Монахини спрыгнули вниз и сбились в кучку, переступая с ноги на ногу и щурясь от внезапного яркого света. В один миг вокруг них сгрудилось столько зевак, что по узкой улочке уже нельзя было ни пройти, ни проехать. Впереди теснились ребятишки. Удивленно таращились они на незнакомок. Но и монахини с не меньшим изумлением вглядывались в детские личики.
– Мы и впрямь представляем собой любопытное зрелище, – промолвила Магдалена, – вуали помяты, чепцы съехали набок. Зайдем в дом, сестры!
Привыкшие повиноваться, монахини гуськом потянулись за ней по темному коридору большого дома – в помещении заманчиво пахло жареным мясом. Приветливая полная женщина вышла им навстречу. Но и на ее лице при виде девяти монашенок изобразилась растерянность.
– Мать, принеси им поесть да не смотри так, будто никогда в жизни не видела Христовой невесты! – крикнул Коппе со двора.
Хозяйка обняла ближнюю к ней монахиню – ею оказалась Вероника.
– До чего же вы худенькие, – запричитала фрау Коппе. – Вас, наверное, заставляли без конца поститься?
Одним движением руки она прогнала на кухню застывших на пороге служанок и провела монахинь в небольшую комнатку, где на выметенном полу лежали соломенные тюфяки.
– Другой комнаты нет, но вы и не задержитесь здесь надолго. Что, ни у кого из вас нет даже узелка с пожитками? О, Иисус и Мария! С чего же начать? – спросила хозяйка сама себя и тут же ответила: – Первым делом надо подкрепиться, – а затем затараторила: – По-моему, вы и говорить-то разучились. Да снимите же вуали! – и, пробормотав себе под нос: – Пожалуй, соседки отыщут несколько юбок для беглых монахинь, – опять обратилась к своим гостьям: – Да снимите же вуали или накиньте их на плечи, а то у вас слишком уж набожный вид. Ах, какие у вас остренькие носики… Надо бросить в суп еще парочку кур. Подумать только: этих молоденьких девочек заставляли голодать во имя святости небесной! Но здесь Лютер, ему лучше знать… – И, продолжая причитать, хозяйка с кряхтением протиснулась в дверь, а затем заспешила вниз по узкой лестнице.
Беглянки остались одни. Молча сидели они на полу, растерянно поглядывая друг на друга.
С улицы в комнату проникали звуки большого города: громкий смех, брань, крики детей, барабанный бой, ржание коней. Под щелканье бича прогрохотала телега. Гулкий звук шагов приблизился – и затих.
Пока Катарина со страхом вслушивалась в неясный гул Торгау, Авэ подошла к маленькому окошечку – сквозь него в комнату проникал дневной свет.
– О! Гляньте-ка!
Все столпились у окошка. Катарина привстала на цыпочки и посмотрела поверх голов на черепичные крыши, печные трубы и громадные башни – они так высоко вздымались над остальными зданиями, что девушке показалось, будто перед ней Небесный Иерусалим. И все это каменное чудо сверкало под солнцем! А над ним – чистое весеннее небо.
– Этот замок курфюрста , – объяснила Маргарете.
Опять ударили в колокола. Торжественный благовест великого праздника Пасхи плыл со всех сторон – как будто каждый дом в городе имел колокол. Завибрировали, задрожали стены комнатушки, монашенки упали на колени. Слезы потекли по лицу Катарины, но вместо того, чтобы смахнуть их, она громко засмеялась. Ее радость, как огонь, перекинулась на остальных сестер. Схватившись за руки, пригнувшись под низким потолком, танцевали они свой пасхальный танец, а колокола Торгау разносили окрест радостную весть о Воскресении Господнем, об освобождении из плена.
Двумя днями позже фургон Коппе направился к городским воротам. На узких улочках он с трудом отыскивал себе дорогу меж крестьянских телег, спешащих всадников, любопытных торговок и голосистых мальчишек. Городской привратник коротко окликнул сидящего на передке повозки Коппе:
– Куда путь держим?
– В Нюрнберг.
Тесно прижавшись одна к другой, опять сидели девять женщин за широкой спиной Коппе. Только полог фургона они уже не опускали. Бодрым взглядом смотрели на мир бывшие монахини. Дети приветливо махали им руками, и они махали в ответ.
Вот и остался позади город Торгау с его башнями и оборонительными валами. Теперь только изредка можно было встретить телегу или одинокого путника. Ветер свистел над долиной. Долгая дорога лежала впереди.
***
Никогда еще Катарине не доводилось видеть столько людей в одном месте…
Толпа бурлила вдоль дороги, ведущей к городским воротам, и жалась к узкому берегу Эльбы.
– Дорогу! – кричал Коппе и щелкал бичом. – Опять бездельничаете, господа студенты?
Вдоль дороги, разинув рты, стояли щегольски одетые молодые люди. За ними теснились женщины с корзинами на руках, под ногами взрослых шныряли дети. И все с изумлением – как будто Коппе привез в Виттенберг ангелов – глазели на повозку с монахинями.
С трудом протиснулся фургон в городские ворота, и Леонард Коппе обернулся к женщинам:
– Не бойтесь! Таковы уж жители Виттенберга: зеваки зеваками! Нет у них другого занятия, как ходить с разинутыми ртами. Но мы уже у цели. – И он указал кнутом на просторный дом, отделенный от улицы большим садом с высокими деревьями.
– Тпру…
Фургон въехал в ворота. Лошади встали. Коппе бросил поводья племяннику и спугнул с передка. Зеваки остались на улице, лишь самые нахальные мальчишки пробрались во двор.
Все взгляды устремились на входную дверь, в которую Коппе громко постучал. Дверь отворилась, и торговец исчез.
Катарина теребила руками платок, покрывавший ее стриженую голову, – подарок фрау Коппе. Сердце девушки отчаянно билось. Пестрые картины кружились перед ее глазами. Все быстрее, быстрее, в бешеном темпе.
И вот вздох прошел по толпе. Катарина испуганно вскинула глаза. Дверь дома была открыта. В темном проеме стоял высокий крепкий мужчина. Его черная ряса заполняла почти весь проход.
– Добро пожаловать, девушки! – Голос мужчины громом прокатился по двору, широким жестом хозяин дома протянул навстречу беглянкам обе руки.
***
Дом магистра Филиппа Меланхтона располагался примерно на таком же расстоянии от Бюргермайстергассе, как монастырский огород от колонного зала церкви. Порой весь Виттенберг вместе с его крепостными стенами и обширной рыночной площадью казался Катарине большим монастырем. За домами, на берегу Эльбы, – огороды. За огородами – оборонительный вал. На ночь городские ворота крепко-накрепко запирались.
Но как полна была жизнью раскинувшаяся около церкви рыночная площадь! Никакого сравнения с угрюмым монастырем! Весь день городские ворота были распахнуты настежь. Спешили по делам мужчины и женщины, по улицам носились дети, в мусорных кучах рылись собаки. Не стихал шум и вечером, ибо, когда благочестивые бюргеры укладывались спать, начинали свою ночную жизнь студенты. Их веселое пение прекращалось лишь с колоколами нового дня.
Со времени своего приезда в Виттенберг Катарина жила на Бюргермайстергассе, у городского писаря Райхенбаха и помогала его жене по хозяйству. Она чувствовала себя дочерью в этой дружной семье. Однако каждый раз, когда девушка выходила в город, ее сердце замирало от страха – а ведь Катарине очень хотелось видеть весну во всем ее многоцветии, вбирать в себя ее ароматы и звуки.
В пойме Эльбы, на заливных лугах квакали лягушки. Синица тенькала на липе. Вечер был словно специально создан для прогулки. С корзиной в руках – в ней лежало тонкое, вышитое белье – Катарина направилась к дому магистра Филиппа Меланхтона.
