Текст книги "Мессианский Квадрат"

Автор книги: Ури Шахар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Глупости. Евангелист наверняка имел в виду двоюродную сестру.

– Ты, видимо позабыл, на каком языке говорили апостолы. На русском языке так действительно можно обмолвиться... Но на иврите – это два разных слова. Сестра – это «ахот», а двоюродная сестра – это «бат-дода»...

– Ах, да, я вспомнил! – обрадовался вдруг Семен. – Действительно считается, что Богородицу и ее сестру звали  одним и тем же именем!

– Так не бывает. Подумай сам. Да и отношения у синоптического и иоанного Иисусов со своими матерями, заметь, совершенно разные: Иисус Иоанна хорошо относится к своей матери, слушается ее и берет с собой в свои странствия, а Иисус синоптиков свою мать терпеть не может. На порог ее не пускает, под крестом своим видеть не желает.

– Ты хочешь сказать, что синоптики не указывают, что мать  присутствовала при казни сына? – удивился Семен. – Быть этого не может.

– Тем не менее это так. Не указывают. Ни один.

– Странно. Но даже если и не указывают, то ведь и не отрицают. Это во-первых. А во-вторых, все евангелия подчеркивают, что Иисус был не женат. И даже более того, он фактически полностью порвал с родом, он провозгласил монашеский идеал. И это очень важная биографическая деталь.

В голосе Семена послышалось волнение.

– Да ничего он такого не провозглашал, то есть они оба не провозглашали. Апостол Павел, может быть, это начал, но никак не Иисус.

– Поверь, он достаточно сказал. Вспомни: «по воскресении ни женятся, ни замуж не выходят, а пребывают как ангелы Божьи на небесах». Да и как это вообще можно себе представить? Деторождение связано со смертью самым жестким образом.

– С чего это вдруг?

– Ну как же? В реальной жизни бессмертным является род, а не смертный индивид. Смерть и деторождение предполагают друг друга. А потому и победивший смерть не мог быть женат. Мы это даже вообразить себе не можем… Равно как и в райском саду люди не размножались.

– С этим не все согласны, – вмешался я в их христианский спор. – Евреи как раз считают, что Адам и Хава были близки до грехопадения, даже Каин и Авель родились еще в Эдемском саду.

– Как это может быть? – поразился Семен – Нет, нет, этого не может быть. Плотское влечение неизбежно связано с грехом, оно насквозь эгоистично. Христианство совсем не случайно началось с иночества. Прочти апостола Павла, прочти Ионанна Златоуста «О девстве»… Я не понимаю, как религия может восхвалять плотское вожделение.

– Пожалуй, что этого иудаизм действительно не восхваляет, – согласился я. – В Гемаре даже история приводится о том, как мудрецы однажды хотели упросить Всевышнего совсем изъять это желание из мира. Затея не удалась, но хотели же.

– Вот, вот! – обрадовался Семен. – Я знал, что по-другому и быть не может.

– При чем здесь это? – воскликнул Андрей. – Любовь не сводится к плотскому вожделению.

– Любовь к нему, может, и не сводится, зато оно – основа брака, брак без него не существует как таковой. В этом смысле совершенно прав Тертуллиан, который считал, что распутства никак невозможно избежать и в рамках брака.

– Так ты считаешь, что брак только для этой жизни, а вечность мужья и жены врозь коротают?

– Это не я так считаю, а Иисус. Это он сказал, что по воскресении ни женятся, ни замуж не выходят, а пребывают как ангелы Божии на небесах. Странно даже другое подумать.

– Но я как раз думаю другое – мне кажется, что внебрачное состояние скорее адское, чем райское. А бесполое существо – это гностический идеал.

– Думай, как хочешь, пожалуйста, но это твое сугубо личное мнение. Отцы церкви с тобой не согласны. Вот, например, преподобный Иоанн Лествичник говорит, что «чистота есть усвоение бестелесного естества». А святитель Григорий Богослов?!... Да все так считают, не только Церковь. Об этом и Моуди говорит в «Жизни после жизни». Все, кто прошли через клиническую смерть, вспоминают, что с выходом души из тела исчезает ощущение пола.

– Я не помню, чтобы там такое говорилось...

– Говорится, уверяю тебя. Написано, что в большинстве случаев.

– Да не может быть, что только я один здесь верю в вечность брака. Давай у Кати спросим, как она считает, – и Андрей повернулся к Кате, смущенно улыбаясь.

– В принципе мы с Семой единомышленники, – уклончиво ответила Катя. – Но сейчас, по-моему, пора уже оставить этот спор... Спускайте свой аэростат и просто посидите  вместе со всеми на кухне.

– Вот именно, – поддержала Катю Сарит. – Я не понимаю вашего спора. Какая разница, кто что считает. Главное, как есть на самом деле, а этого никто не знает, ни мудрецы, ни отцы церкви, ни Моуди, ни мы с вами.

– Мне кажется, – добавил я, – вопрос не в том, кто как считает, а в том, кому чего хотелось бы. Андрею хочется, чтобы брак был вечным, а отцам церкви, если я правильно понял Семена, такое только в ночном кошмаре привидеться может.

Семен поперхнулся и, сделав непроизвольное движение, нечаянно сбил со стола бокал, который разбился вдребезги. Шампанское забрызгало скатерть и пролилось на пол.

– Вот ведь медведь-то какой, – заметила Катя.

– Ничего страшного, сейчас я уберу, – сказала Сарит и встала из-за стола. – Где тут у тебя тряпка, Андрей?

– Сядь, я сам, – и Андрей пошел за тряпкой.

Воцарилась неловкая тишина. Андрей собрал осколки и вытер пол.

– Я не спорю, что учение церкви допускает и другой взгляд, более близкий к твоему, Андрей, – примирительно произнес Семен. – Но я этого взгляда никак принять не могу. Мне кажется, что он противоречит слишком многому...

Семен явно вознамерился добавить еще что-то, но Катя его одернула:

– Опять за свое? Ну сколько можно?!

Андрей между тем достал из шкафа новый бокал, наполнил его шампанским и поставил перед Семеном.

– Ну что ж, давайте выпьем тогда за вечную дружбу, что ли? В ее существовании, надеюсь, никто не сомневается, – сказал Андрей, поставив передо  мной другой бокал и наполнив его рябиновкой.

– Никто, – заверил Семен, и все подтвердили: – Никто!

– Только мы не выяснили, с чего она, эта вечная дружба, начинается? – сказала Катя. – Кто-нибудь знает?

– Никто, – сказал Семен, и все повторили: – Никто!

– Ну уж раз никто не знает, с чего начинается вечная дружба, значит, она действительно вечна, – заключил Андрей.

С той минуты «возвышенные» темы были полностью оставлены, и мы долго болтали о разном. Семен с Катей спохватились только полпервого ночи и поспешно выскочили, торопясь на метро, так что мы даже толком не успели проститься.

Сарит тут же легла спать, безжалостно выгнав нас из кухни.

***

Я сразу повалился в постель.

– Так это «та самая Татьяна» сегодня в музее была? – спросил я, уже засыпая.

– В общем-то, да, – вздохнул Андрей. –  Мы ее с Сарит случайно на улице встретили, ну я ее и пригласил...

– Жаль, что она все время молчала. Не удалось узнать, что она за человек. Но смотрела она на тебя очень выразительно...

– Ты прав. Что-то она во мне нашла. Не пойму вот только, что...

Андрей не спал. Он сидел в своей половине, склонившись над Евангелием. Время от времени сквозь сон до меня доносились его приглушенные возгласы:

– Поразительно! До ареста Иоанна... После ареста Иоанна… Поразительно!

***

Утро последнего дня нашего пребывания в Москве было решено посвятить прогулке в парке имени Горького: я показал Сарит места, где любил гулять в детстве, и даже прокатился с ней на колесе обозрения. На том самом: не на «женском»,  а на «мужском» колесе.

Во второй половине дня мы встретились с Андреем на Маяковской. Сарит захотела погулять по булгаковским местам – ее очень впечатлила в свое время книга «Сатан бэ-Москва» – «Мастер и Маргарита» в переводе на иврит.

Мы прошли вместе до Патриарших прудов, прогулялись по аллее, побродили в окрестностях булгаковского дома и даже потоптались у дверей «нехорошей квартиры».

– Интересно, – спросила Сарит, когда мы вернулись в метро. – А станция эта существовала, когда Воланд посетил Москву? Он мог под этой колоннадой прогуливаться?

– В каком именно году Воланд посетил Москву, так и не установлено. Вероятнее всего, речь идет о 1929 годе. Тогда еще метро в Москве не было.

С шумом подъехал поезд, с грохотом распахнулись двери...

– По большому счету вопрос этот остается открытым, – продолжил Андрей, когда мы сели на свободную скамейку в самом конце вагона. – Когда это метро построили, Булгаков еще был жив и еще работал над романом.

Когда поезд тронулся, я поднял голову и вдруг увидел на скамье напротив двух религиозных евреев лет тридцати в черных костюмах и черных кипах. Они были так похожи, что можно было бы решить, что это близнецы, но один выглядел все же несколько старше другого. Во всяком случае, у него в бороде пробивалась седина, в то время как другой был черен как смоль. Евреи нам приветливо улыбались, по-видимому, опознали в нас с Сарит израильтян. Я тоже был рад видеть их лица и также улыбнулся в ответ. У меня даже промелькнула мысль снять кепку и продемонстрировать им скрывающуюся под ней вязаную кипу.

– Кто это? Ты знаком с ними? – спросил Андрей.

Я отрицательно покачал головой и добавил:

– Почти уверен, что они израильтяне...

Между тем на следующей остановке евреи так же внезапно исчезли из вагона, как на предыдущей остановке в нем появились. Андрей вдруг тоже вскочил и потянул нас к выходу.

– Разве у нас здесь пересадка? Это же Тверская?

– Прости, – пробормотал Андрей. – Я должен узнать, кто они.

Он быстрым шагом пошел за этими парнями, которые быстро растворялись в пестрой толпе. Мы с Сарит старались не отставать, что было совсем непросто из-за толкотни перед входом на эскалатор.

Стараясь не терять Андрея из виду, мы почти бежали следом за ним, но в подземном переходе все-таки отстали.

Мы вышли на улицу и через пару минут нашли Андрея. Он стоял и растерянно глядел в сторону Тверского бульвара.

– Куда они могли пропасть? – пробормотал он, когда мы наконец его догнали.

– Тут ведь, кажется, синагога хабадская неподалеку? – вспомнил  я. – Скорее всего, они туда отправились…

– Зачем они тебе, Андрей? – удивилась Сарит.

– Да так... Поразительное совпадение... У вас так не бывает, что вам снится что-то, а потом вы это наяву видите?

– У меня бывает, – подтвердил я.

– И у меня так не раз бывало, – оживилась Сарит. – Собаку, например, на улице встретишь и тотчас вспоминаешь, что тебе эта собака ночью снилась.

– Так вот мне, представляете, эти самые два еврея сегодня ночью приснились!

– Эти самые? Как это – эти самые?

– Они, правда, были в древних одеяниях, но тоже почти как близнецы выглядели, им тоже было на вид около тридцати лет, но только во сне как-то было ясно, что это... Иисусы... Два Иисуса.

– Два Иисуса? – рассмеялся я. – Когда ты свою рукопись нашел, то тебе там тоже два Иисуса померещились. Помнишь?

– У них лица ведь иконописные были… Вы заметили? – не слыша меня, спросил Андрей.

– Обыкновенные еврейские лица, мне кажется.

– А почему они на нас так приветливо смотрели, будто приглашали к ним присоединиться, а потом убежали?

– Они просто увидели, что мы с Сарит израильтяне, и обрадовались. Ты не знаешь, какое это счастье за границей израильтянина встретить. Ну, а убежали они, потому что им сходить надо было. Я же сказал, тут синагога неподалеку, хабадская...

– Может быть, зайдем в эту синагогу?

– Отличная идея! – подхватил я.

Мы дошли до синагоги на Большой Бронной, где как раз начиналась минха, так что я даже помолился в миньяне. Однако тех двух евреев в синагоге не оказалось.

– Вот видишь, – встревоженно заметил Андрей, когда мы вышли на Бульварное кольцо и побрели обратно к метро. – В синагоге их нет. Это неспроста… Я вчера читал Евангелие. Там действительно такие поразительные расхождения обнаруживаются, что дурно становится. У синоптиков все события начинаются после ареста Иоанна Крестителя, а в евангелии Иоанна такое впечатление, что с момента крещения до ареста по меньшей мере год прошел. Да и события-то все совершенно другие.

Андрей потянул нас на пустующую лавку. Он был сильно возбужден.

– Или, знаете, например, что делает Иисус синоптиков после крещения?

– Нет, не знаем, – честно ответил я за нас обоих.

– Иисус синоптиков, да будет вам известно, после крещения уходит на сорок дней в пустыню, на ту самую гору Каранталь, неподалеку от которой я и нашел свою рукопись. Спустившись с горы, он идет в Капернаум, что в Галилее на берегу Генисаретского озера, начинает там творить чудеса и только тогда встречает первых своих учеников. В Иудее он появляется только перед самой гибелью.

Иисус же Иоанна после крещения ни в какую пустыню не уходит и ни с каким дьяволом не борется. Уже на другой день после крещения, находясь еще в Иудее, он заводит первых учеников, а на третий день отправляется вместе с ними на свадьбу в Кану Галилейскую. В Капернауме он появляется мельком, возвращается в Иудею и почти все время проводит там, а не в Галилее... Да и вообще все события, все диалоги и все чудеса – за исключением насыщения пяти тысяч, описанных и у синоптиков и у Иоанна, – разные.

Андрей растерянно огляделся, как будто опасаясь, не услышал ли кто-то кроме нас его крамолу, и многозначительно добавил.

– А их учения! И стиль наконец!  – они ведь «похожи» друг на друга как Запад и Восток! Синоптический Иисус говорит простым ясным языком, по преимуществу притчами. Речь Иисуса из евангелия Иоанна темна, полна сложных теологических суждений и совсем  лишена притч: одна – две на все Евангелие!

– Ну пусть их двое, – искренне удивился я волнению Андрея. – Чего так переживать?

– Как ты не понимаешь? Вчера я был просто заинтригован своим открытием и бравировал им перед Семеном…  Но если серьезно взять в голову, что Иисусов двое, то ничего более разрушительного для христианства и придумать невозможно…

– Но почему? Возьми, например, того же пророка Ишайягу. Библейская наука утверждает, что за его книгой скрываются два человека. Иудаизм, допустим, с этим не согласен, но если выяснится, что их действительно было два, то что кому от этого сделается? Ну стало в мире пророком больше. Нужно ли из-за этого горевать?

– Это совсем другое дело, – махнул рукой Андрей. – Если Иисусов два, то которым из них христиане тогда причащаются?

Заметив мой недоуменный взгляд, Андрей счел нужным пояснить:

– Ну как тебе сказать? Это все равно как обнимать женщину, шептать ей: «Люблю тебя», но при этом не представлять себе, кто она вообще такая.

– Что за странные отношения. Я этого не понимаю.

– Христианский Спаситель единственен... в этом азы христианской веры, – устало заключил Андрей.

–  Я не знаком с этими азами. Может, просветишь, пока я буду стоять на одной ноге?

– Хорошо, слушай. Всякое человеческое учение, даже духовное,  может быть отчуждено от своего учителя. Но не таково христианство. В нем все насквозь лично. Иисус учит не технике, а себе самому, он – путь, истина и жизнь, он – победивший смерть Новый Адам, предоставивший себя всему человечеству. И наконец – хотя это тебе и неприятно слышать, но такова наша вера – он Бог, вочеловечившийся Бог... Он единственен и неподменим... Ты бы послушал, что баптисты говорят. У них в каждой проповеди звучит, что самое главное – это личные отношения со Спасителем. Да и апостольские христиане, как я уже сказал, причащаются телом именно единственного Спасителя... И вдруг их два... Раздвоение Божественной личности... Божественная шизофрения... Таксиль[6]6
  Лео Таксиль – автор антирелигиозных памфлетов.


[Закрыть] бы лучшего поклепа на Евангелие не навел.

Андрей стал нервно тереть виски. Я никогда не видел его таким.

– Этот мой сон и эти парни в метро, они меня, кажется, и впрямь из равновесия вывели.

– Да, ты действительно сам не свой. Но, по-моему, для твоей веры все же гораздо важнее не сколько Иисусов, а воскрес ли из них кто-нибудь, – попробовал я успокоить Андрея.

– Но кто именно? Ведь в том-то и дело, что, согласно Евангелию, воскресают оба, в то время как необходимым и достаточным является воскресение именно одного… Одно сердце – это здорово, но два – несовместимы с жизнью. Если выясняется, что Иисусов два, то все плывет, все рассыпается... Может быть, тогда вообще никто и не воскрес? Может быть, тогда вообще все небылицы?

– Мы, иудеи, считаем Евангелие небылицей, однако, как видишь, не убиваемся из-за этого. Мы полны оптимизма и не слабее вас верим во всеобщее воскресение.

– Вы верите как бы в теории, а христиане осязают вечную жизнь... И вдруг подумать, что ты осязаешь призрак. Ужасно... Слушайте? А может быть, это просто «штучки Воланда»? Мы же на Патриарших были. Вот сатана нам теперь всякие подставы и устраивает. Ну скажите мне на милость, зачем перед нами эти два голубя расхаживают? Ведь нет больше поблизости голубей, а эти чуть на нас не садятся. Почему их два?

– Ты что, и впрямь рехнулся?! – прямо спросил я.

– Нет, он просто хочет сказать, что это те две самые птицы, в виде которых на двух Иисусов сошел Святой Дух, – засмеялась Сарит.

– Если честно, то меня все это пугает… Хорошо  только, что они не белые.

–  Брось, Андрей. Это же самое обычное дело, – стал я успокаивать  не в меру впечатлительного друга. – Всегда, когда наталкиваешься на какое-то новое или необычное явление, то непременно жди и второе, и третье того же рода. Явления растут как грибы – семьями. Нашел подосиновик, значит, поблизости еще две-три красные шляпки торчат. Подумал про двух Иисусов – значит, везде пары будут мерещиться.

– Может быть…

В эту минуту я вдруг увидел идущего по аллее того самого парня с пепельными волосами, который выцыганил у меня сто долларов.

– Эй, да вот же этот мошенник! – воскликнул я, привставая.

Голуби, шумно захлопав крыльями, разлетелись, а парень, узнав меня, метнулся в сторону и перескочил через ограду бульвара.

Между нами было метров сорок, и когда я добежал до чугунного забора, мошенник уже скрылся в какой-то подворотне на другой стороне улицы, которую как раз в тот момент заполнил поток проезжавших машин.

Из опыта своей службы в Рамалле я хорошо знал, что преследование в такой ситуации, увы,  совершенно бесполезно.

– Ушел, мерзавец, – доложил я, вернувшись к скамейке.

– Ну точно «штучки Воланда», – засмеялся Андрей. – Чистая мистика и никакого мошенства!

Уныние его как рукой сняло, и когда мы вернулись домой, Андрей выглядел уже вполне обычно: шутил, толковал превратности российской истории, предвкушал публикацию своей рукописи.

***

Ночью Андрей, как это уже вошло у нас в обычай, не дал мне по-человечески поспать.

– Надо проверить, что Писание по этому поводу говорит, – сказал он. – Интересно, а у вас это практикуется – вопрошать по Библии о воле Божией?

– Раввины не очень это разрешают, но это евреям нельзя, а русских это не касается. Я думаю, что ты вполне можешь попробовать.

Андрей взял со стола компактную протестантскую Библию из папиросной бумаги, глубоко вздохнул, молитвенно закрыл глаза и наугад распахнул книгу.

–     Не может быть!.. – ошеломлено вымолвил Андрей.

–     Да что там стряслось? – я хотел спать, и экзальтация Андрея мне немного мешала.

–     Ну ты подумай! Я просто не верю своим глазам! – и Андрей зачитал известные слова из Экклезиаста: «Двоим лучше, нежели одному, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их. Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется».

– Вот это да!.. – проснулся я. – Прямое попадание. Ты, Андрей, часом, не пророк? Тут уж самый отъявленный скептик вроде меня и то задумается...

– Вот видишь… Я и сам своим глазам не верю… Ну, и что же на этот счет теперь можно подумать? Как, интересно, у вас трактуется это место про двоих?

– Это надо в комментариях смотреть, так я не помню... Но знаешь, что я тебе скажу? По нашему иудейскому учению, как раз должно быть два мессии.

– Где об этом у вас написано?!

– В книге пророка Овадии, например. Он, правда, не говорит, кто они, но обычно их трактуют как мессию сына Йосефа и мессию сына Давида. Явно о них пророк Йехезкель говорит, ну и в Талмуде, конечно, об этом написано, хоть и немного. В трактате Сукка, например, на 52-й странице, кажется...

– И какое этому объяснение? То есть почему их два, а не один?

– Представь себе, из-за той самой путаницы, о которой ты сегодня говорил. Из-за путаницы в вопросе: какая именно женщина оказалась в твоих объятиях?

– Ты шутишь?

– Нет, все именно так. Два Мессии возникли по милости Лавана, который подсунул Якову Лею вместо Рахели. В результате этого подлога первенец Якова, который должен был являться предком Мессии, раздвоился. В ту ночь душа Якова была с Рахелью, а тело – с Леей. В соответствии с этими женами и с этими способами единения с ними расщепилось и мессианское избрание. Половину мессианского призвания унаследовал сын Леи Йегуда, а половину – сын Рахели Йосеф. Заметь, что разделение на два царства – Иегуды и Израиля – прошло именно по этой линии. Иудейским царством правили потомки Давида, то есть Йегуды, а Израильским царством правили потомки Йосефа. Это исторический факт. Соответственно и Мессий мыслится двое – сын Давида и сын Йосефа.

– Так, может быть, Иисус Иоанна – это сын Йосефа? – пробормотал Андрей. Он открыл симфонию, и, сверив что-то в Библии, наконец сказал: – М-да, любопытно, в евангелии от Иоанна Иисуса никто сыном Давида не называет, а вот сыном Йосефа как раз случалось. Взгляни, что в первой же главе написано: «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова».

– Я вижу ты уже готов смириться с тем, что Иисусов два, – засмеялся я.

– Все это нужно как-то понять. Если даже те евреи, что нам повстречались, не были ангелы, если даже они были посланниками Воланда, Евангелие не может ошибаться, Евангелие должно дать этому вызову какой-то свой ответ. И кто знает, может быть, найденная мною рукопись как раз поможет во всем этом разобраться.

На другой день, в четверг, мы с Сарит были уже в Иерусалиме.

***

В тот же вечер я связался с Пинхасом. Мы встретились с ним через три дня ранним утром на перекрестке Михмас, недалеко от которого начинался спуск в ущелье Макух. Пинхас приехал один, я взял с собой Йосефа. Я хотел пригласить и Халеда, но его не было. Я не мог связаться с ним уже несколько месяцев и  немного беспокоился. Сарит, разумеется, также собиралась пойти в  экспедицию, но у Тамар с раннего утра держалась высокая температура, и ей пришлось остаться.

Я находился в таком приподнятом настроении, что не заметил, как мы добрались до пещеры, в которой два года назад была спрятана рукопись.

Я начал разгребать камни в углу – здесь мы ее спрятали. Я помнил это точно... В пещере ничего не было!

Я был в шоке.

– Ты хочешь сказать, что она должна была лежать здесь? – с презрительной гримасой спросил следивший за моими действиями Пинхас.

– Мы перепрятали ее сюда.

– Так найдена она была в другом месте?

– В другом. Гораздо ниже по ущелью…

Пинхас махнул рукой, как бы показывая, что ничего удивительного в том, что находка пропала, он не видит…

Мы молча двинулись в обратном направлении.

«Кто ее мог взять? Сергей? Но как он ее нашел? Он рассказал кому-нибудь, тот пересказал бедуинам, а нашли уже они? Это возможно, но почти невероятно. И куда пропал Халед? – вертелся у меня в голове неприятный вопрос. – Где Халед?»

Я шел и мучительно пытался связать мысли и догадки воедино... И тут меня наконец пронзила мысль, что исчезновение рукописи и исчезновение Халеда могут быть связаны. Откуда я вообще знаю, что он разоблаченный маштапник? Ведь его удостоверение личности могло быть поддельным! Может быть, он просто вор, просто мошенник или хуже того? Нельзя доверять арабам. Никому из них. Мы с Андреем были сумасшедшие, что посвятили Халеда в эту историю. Он наверняка продал рукопись и перебрался в Европу или в США.

Я похолодел. Мне припомнился тот парень с бульварного кольца. Это было то самое, о чем я говорил Андрею. Явления – как грибы, которые растут семьями. Раз столкнулся с жуликом в Москве, значит, опасайся, что тебя вслед за этим обдурят и в Иерусалиме. А тут еще на днях я статью о мошенниках прочитал!

Что, в самом деле, побуждало нас относиться к Халеду с доверием? Ведь мы же совсем не знаем их арабского коварства, не знаем их искусства лжи. А этот к тому же, если ему вообще в чем-то верить, и вовсе был осведомитель! Ко всем в доверие втирался. У него это профессиональное. Всех за нос водил. Ну, а если он врал, если он не маштапник, то, значит, точно аферист! Сколько мошенников пользуются для разных афер поддельными паспортами. Даже счета в банках открывают на чужое имя. В той статье о мошенниках как раз об этом и писали! А зачем Халед врал по поводу того наезда на перекрестке Адам? Ведь очевидно, что это именно его сбить хотели. Больше некого. Наверняка это была воровская разборка. А его отношение к женщинам! Это же ужас какой-то.

Я вспомнил, как однажды рассказывал Халеду о трудностях развода, с которыми столкнулась Сарит. Халед тогда вдруг принял сторону Пинхаса и стал убеждать меня, что женщина должна находиться в подчиненном положении у мужчины.

– Такова природа, – говорил он. – В конечном счете женщины сами этого хотят.

– Ну что за глупости?! Женщины давно борются за свои права, свобода им так же дорога, как и всем остальным.

– Это все христиане понапридумывали.

–     При чем тут христиане? Никто не считает женщину существом второго сорта. У иудеев жена принимает участие во всех решениях мужа. Галаха категорически запрещает мужу овладевать женой против ее воли и уж тем более бить ее.

– Мне кажется, это поверхностный взгляд. В глубине женщина cтремится именно к покорности, и ислам позволяет ей раскрыть свою суть. Посмотри на мусульманских женщин, живущих в Европе. Почему они не стремятся эмансипироваться? Ведь там это возможно. Потому что они знакомы с чем-то большим, чем свобода...

Тогда я приписал эти варварские суждения какой-то невероятной наивности Халеда в женском вопросе. Я рассказал ему о русской пословице «раки любят, когда их варят живыми», и объяснил покорность мусульманок элементарным страхом за свою жизнь.

– Этот страх так же силен в Париже, как и в Мекке, – сказал я. – Если связываться с исламистами боятся даже бесстрашные европейские журналисты, то чего ты хочешь от забитых арабских женщин.

Тогда мне показалось, что Халед задумался, но, по-видимому, только показалось. Всю обратную дорогу я думал только о Халеде и совсем забыл о собственной цели. Я ведь делал это все ради Сарит...

Пинхас отнесся к происшедшему вполне хладнокровно.

– Нет рукописи, нет развода, – подвел он итог нашей экспедиции, когда мы сделали небольшой привал.

– Пинхас! – воскликнул я. – Ведь ты же сам видел, что рукопись украли? Я был готов ее тебе отдать! Так отпусти Сарит.

– Послушай, Ури, – Пинхас был как будто возмущен моей наивностью. – Я не благотворительная организация, я не раздаю бесплатных обедов. Рукопись пропала исключительно по твоей вине. Такие вещи хранят в сейфе со специальным температурным режимом, а не в случайных ямах. Ведь ты же кажется программист... Как можно допускать такие «баги»? Твои программы вообще работают?

Менее всего в тот момент мне хотелось объяснять Пинхасу, что программист из меня так и не вышел.

Я отвернулся, чувствуя, что слезы наворачиваются на глаза. Так тошно и обидно мне уже давно не было. Наверно, с тех пор, как меня во дворе дразнили «сраным евреем».

Добравшись до зоны, где уже работал мобильный, стараясь быть спокойным, я сообщил о случившемся Сарит.

– У Тамар уже полтора часа держится сорокоградусная температура, – ответила она и разрыдалась.

Я приехал в Кохаш уже через двадцать минут, а еще через полчаса мы прибыли в больницу Хадаса-Гар-Цофим. Там мы оставались до позднего вечера, пока врачи не установили возбудитель лихорадки и не начали лечение.

***

На другой день, преодолев себя, я позвонил Андрею. Он буквально застонал от услышанного.

– Может быть, не стоило время тянуть, ко мне ездить, надо было скорее бежать отдавать ему рукопись?

– Да ты что?! И при чем тут это? – удивился я и рассказал Андрею о том, что все дело было в Халеде, который, по всей видимости, оказался вором.

– Ты знаешь, – признался Андрей, – его предательство меня как-то особенно выводит из равновесия. Я так был рад, что наконец свой человек в исламском мире появился, и вдруг…

– Меня это тоже ужасно мучит,  – сказал я. – Но, пожалуй, еще больнее то, что Халед как человек очень к себе располагал. Арабы вообще народ теплый, но Халед, ты заметил, как-то по-особенному обаятелен.

– Да, обаятельный... Но вообще-то умение втираться в доверие – это профессиональное качество любого агента.

Через знакомого я попросил узнать, не находится ли Халед Эль-Масри в тюрьме. Один заключенный из Ум-Эль-Фахема с таким именем имелся, но ему было только восемнадцать лет.

Я покопался в записях, нашел адрес Халеда и отправился к нему в Акко. Увы,  хозяин квартиры, которую Халед снимал, не знал о нем ровным счетом ничего. Халед исчез, исчез бесследно, исчез уже почти полгода назад.

Вернувшись из Акко, я заехал к Сарит. Тамар спала. В отчаянии я взял руку Сарит в свою, но почувствовал, что уже не вправе этого делать.

– Надо идти в рабанут и требовать, чтобы они применили против Пинхаса серьезные меры… – простонал я, схватившись за голову. – Это совершенно невозможно. Он должен тебе когда-нибудь дать развод.

– Мне надо ехать к родителям. Они от этой истории с ума сходят... Не понимают, что произошло, я ведь им говорила, что Пинхас обещал меня развести, если ему пещеру покажут.

Мы выехали в Иерусалим, где я познакомился, наконец, с родителями Сарит, жившими в квартале Рамот-Эшколь.

Они оказались очень милыми людьми, которые почти ничего обо мне раньше не слыхали, но приняли как старого приятеля.

– Мы когда-то давили на Сарит, хотели, чтобы она с этим Пинхасом осталась, – рассказала мне мать. – Но какой он ужасный человек оказался. Почему он отказал в разводе на этот раз?

– В этой пещере не оказалось того, что он искал, – объяснил я. – Ее разграбили.

– Какой ужас! Но Сарит-то здесь причем?

– Вы не переживайте. Имеются способы воздействия. Я надеюсь, в конце концов, мы найдем к Пинхасу подход.

***

Через несколько месяцев после неудачной экспедиции в ущелье Макух я снова пришел к Пинхасу. Это было между 15 и 23 октября. Это я могу сказать точно, так как помню, что в это самое время велись переговоры Нетаниягу с Арафатом в Уай-Плантейшен. Как всегда, Израиль додавили: Арафату передали еще тринадцать процентов территорий Иудеи и Самарии – причем два из них представляли собой Иудейскую пустыню, а Арафат, как всегда, расплатился своей «золотой монетой» – обещанием отменить параграфы палестинской хартии, предполагающие уничтожение государства Израиль.