Текст книги "Искатель. 1985. Выпуск №4"

Автор книги: Уолтер Майкл Миллер-младший

Соавторы: Андрей Серба,Виталий Мельников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

IV

Харсту принадлежал фамильный особняк в фешенебельном Мейфейре, но, пожалуй, куда больше он гордился не особняком, а огромным великолепным парком и не жалел на его содержание никаких денег. Парк был ухожен и причесан, как модный щеголь перед выездом на прием. Ожидая Джонни Симмонса, Харст, негромко напевая, с удовольствием прохаживался между рядами развесистых буков. Мелкозернистый белый песок приятно шуршал под ногами. К полудню погода разгулялась, но дождь, ливший целую ночь, все еще напоминал о себе – тяжелые капли, скатываясь с листьев, с глухим стуком падали на песок.

Вчерашний звонок взбудоражил Фрэда Харста, всколыхнул в памяти события военных лет, когда он впервые увидел Джонни Симмонса – блестящего молодого офицера ВВС США. Был тот умен, образован, а вдобавок красив и хорошо сложен, что в жизни тоже немаловажно.

В двадцать один год Симмонс имел уже чин майора, был штурманом лолка. Мундир его украшали три боевые награды. Войну Джонни закончил в Японии, и командование направило его в академию. А это означало: еще несколько годиков – и ты генерал.

Перед отлетом в Штаты Симмонс с группой офицеров поехал в Хиросиму. Посмотреть, что там наворотила атомная бомба.

«Мы вернулись люди как люди, – рассказывал Харсту знакомый американец, тоже участвовавший в той поездке, – а Джонни – с мозгами набекрень».

По возвращении в Штаты Симмонс незамедлительно подал в отставку и выступил в газетах с гневными разоблачительными статьями.

«Потрясающая бессмыслица! – негодовал Симмонс. – Нам твердят: «Месть за Пирл-Харбор!» А кому? Населению двух городов, в которых нет даже военных объектов. Между тем русские уже разгромили Квантунскую армию и тем самым поставили японских генералов на колени».

Но это было потом. А впервые Фрэд Харст встретил Джонни в мартовскую ночь 1945 года.

…Английские и американские самолеты базировались на аэродроме Бари в Италии. Проводились так называемые «челночные операции». Союзники помогали югославским партизанам. Чтобы взять больше на борт оружия и продовольствия, экипажи до минимума сокращали запас горючего. Сбросив грузы на парашютах в горах партизан, пилоты не возвращались на свою базу, а шли к русскому аэродрому. Там их заправляли бензином и маслом, загружали оружием и боеприпасами, и летчики по пути в Бари снова навещали партизан. Точно так же поступали и русские. В Италии их командование имело своих представителей.

Лейтенант Королевских военно-воздушных сил Фрэд Харст считал, что ему страшно не повезло. Друзья и приятели его, бывшие годом постарше, стали летчиками-истребителями, оседлали быстрокрылых «мустангов».

А молодой лейтенант Фрэд Харст «пилил» на толстяке С-47 американского производства. Правда, по тем временам это была неплохая воздушная лошадка, но она создавалась конструктором Сикорским не для военных целей и потому не имела никакого вооружения. Это значит – лети и думай: вот-вот появится «наци», а ты даже порцию свинцовых пилюль влепить ему не сможешь…

Однажды, уже под вечер, командование союзников в Бари получило тревожную радиограмму командира одного из партизанских отрядов: «Гитлеровцы зажали нас в горной долине. Боеприпасы на исходе. Если ночью не подбросите, утром нас уничтожат».

– Ваш штурман не имеет опыта ночных полетов, – сказал экипажу командир полка, – вместо него с вами полетит американец, толковый парень. Правда, у него репутация «красного», но, полагаю, за один полет он при всем желании не сможет вам затуманить мозги, ребята…

Лететь пришлось в сложных метеоусловиях Ветер гнал по небу многоярусные облака. Похожие на айсберги, они час от часу все плотнее сбивались в сплошную беспроглядную массу. Наконец в небе не осталось ни единого «оконца». Однако Джонни Симмонс и в самом деле оказался штурманом хоть куда. Вывел самолет точно к «воротам» – в долину, стиснутую горами. На карте она выглядела похожей на каменное корыто с зазубренными краями. Пробив сплошную облачность, экипаж увидел сигнальные огни партизан.

Мешки следовало бросать с предельно малой высоты, чтобы ветром их не отнесло к гитлеровцам. А «корыто» такое короткое, что за один заход выбросить грузы просто не удавалось. Пришлось взмывать вверх, делать круг и снова вслепую снижаться, рискуя каждую секунду врезаться в скалы.

Боши тем временем вызвали по радио истребители, и, когда массивная туша транспортника в третий раз уже подмяла верхний слой облаков под себя, ударили автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы «мессершмиттов» На головы пилотов посыпались осколки вдребезги разбитого остекления, и в тот же миг по гулкому фюзеляжу будто железными прутьями хлестнули: очередь пулемета прошила дюраль насквозь.

Чувствуя безнаказанность, боши принялись забавляться, играя с обреченным самолетом, как кошки с мышью. Очередь, затем крутой вираж – и так один за одним нападали «мессеры». Упал замертво бортмеханик, ткнулся головой в передатчик радист, не успев отстучать свою последнюю радиограмму. Голова его прижала черную пуговку ключа, и в эфир полетело бесконечное тире. Как предсмертный стон.

Командиру экипажа пуля пробила руку, задев кость. Наспех перевязав его, Джонни Симмонс сел за штурвал на левое сиденье. В тот же миг самолет дернулся, будто запнувшись обо что-то твердое, – снаряд угодил в правый мотор. Один, без помощи Джонни, Харст не сумел бы его удержать.

Плохо стали слушаться рули поворота и высоты. Правый мотор выключили – мог загореться бензобак. Все понимали: смерть неизбежна.

«Рискнем?» – знаком предложил Джонни, ткнув рукой в пол кабины.

«Была не была!» – кивнул ему Харст.

Оба начали тихонько отжимать штурвалы от себя. Израненный самолет осторожно полез в плотную спасительную мглу.

– Почему же они нас сразу не прикончили, Джонни? – спросил на другой день Харст, встретив американца на аэродроме.

– Я думаю, тут две причины, Фрэд, – раздумчиво произнес Симмонс. – Или они изрядно глотнули шнапса перед вылетом, покуражиться спьяну захотелось, или… – Не договорив, он показал рукой на стоянку русских самолетов. – Гляди, те же самые С-47, купленные у нас по ленд-лизу…

Под ярким весенним солнцем на зеленых фюзеляжах пузатых транспортных машин поблескивали прозрачным плексигласом колпаки. Из них предостерегающе высунулись черные рыльца крупнокалиберных пулеметов, установленных на турелях.

– Боши могли принять нас за русских, – развивал свою догадку Симмонс. – А русские научили их остерегаться даже транспортников. Может, потому «мессеры» и били с дальних дистанций: ждали ответного огня.

– А тебя, как видно, и в самом деле не зря называют «красным», – с подозрением глянул на Джонни Харст.

– А ты что? Предпочел бы, чтобы я был «коричневым»? – блеснул глазами в сторону Харста Джонни.

– Красные, коричневые – все они одного поля ягоды, – отмахнулся Харст и, чтобы замять инцидент, предложил: – Пойдем-ка лучше выпьем.

– За что? – с легкой иронией, но вовсе не оскорбительно поинтересовался Симмонс.

– За то, чтобы поскорее развязаться с этой войной. И за мир, в котором мы, белые, будем жить, не опасаясь ни красных, ни коричневых, ни прочих цветных!

Как бы там ни было, Харст был искренне рад встрече со старым боевым товарищем. И когда за оградой раздался гудок подкатившего автомобиля, как на крыльях бросился к воротам.

Джонни был все таким же поджарым и стремительным. Только короткий ежик жестких волос густо подморозила седина. Гладко выбритое, немного удлиненное лицо покрывал загар, скрадывавший морщинки у глаз, делавший его моложе. И что особенно понравилось Харсту: Джонни ничуть не горбился под грузом своих шести десятков лет.

…Симмонс сгреб в крепкие объятия Харста, радостно сияя.

– А ты стал еще монументальнее, старина. Убей меня бог!

Он говорил и – радовался за двоих.

– Да и ты вроде еще лихой парень, – засмеялся Харст, тоже от всего сердца радуясь.

Вышколенный дворецкий почтительным истуканом замер у дверей дома. За долгие годы службы у Харста таких бурных встреч он не видывал ни разу. Садовник, подстригавший газон, метнет да и тоже косил удивленные глаза на утратившего степенность хозяина и его веселого гостя.

За обедом вспоминали фронтовых друзей, живых и погибших. Боевые дела. А когда вышли из-за стола, Джонни завел песню военных летчиков, привезенную в Италию англичанами. Харст подхватил ее и даже принялся дирижировать, вскочив с кресла, как он делал это когда-то в офицерском ресторанчике в Бари, когда был молодым лейтенантом Королевских ВВС.

 
Мы летим, ковыляя во мгле.
Мы к своей подлетаем земле,
Нос пробит, бак горит,
Но машина летит,
На честном слове и – на одном крыле… —
 

пел он, раскачивая в такт фужером.

– А ведь мы и сейчас, старина, идем на одном крыле, – вздохнул Джонни. – По дороге я слушал новости. За минувший год только на территории Англии и Уэльса больше полутора тысяч компаний приказали долго жить. Да и у нас дела обстоят не лучше. Вспомни довоенные годы… Не находишь похожих черт? Кризис, безработица, волна банкротств. Я, например, всерьез озабочен, честное слово. Тем более кашу, заварившуюся тогда, расхлебывать пришлось нам. А сейчас она заварится на ядерном огоньке, Фрэд.

Харст одним глотком опорожнил содержимое фужера. Со стуком опустил фужер на стол. Хорошего настроения как не бывало.

– Ну знаешь, – криво усмехнулся он, – исторические аналогии – штука сомнительная. Я согласен: мир болен. Но где найти лекарство? И какое?

Симмонс забарабанил пальцами по краю стола.

– Во всяком случае, не то, которое предложил Гитлер. Нужно разоружаться, искать пути к укреплению взаимного доверия, – заметил он, выжимая из пачки сигарету и закуривая.

– Красивые словеса, – снова скривил рот хозяин дома. – Да к этому не готовы ни мы, ни русские, Джонни! Абсурд!

Харст тоже закурил…

– Представь на миг, – продолжал он, пуская изо рта струйку дыма, извивающуюся наподобие ленточки серпантина, – что бы произошло, если бы оба лагеря в мире разом сказали: «Стоп!» Армия безработных возрастет в десятки раз. Окажутся не у дел ученые, инженеры, предприниматели… Хлынут домой миллионы демобилизованных солдат и офицеров. Полетят в тартарары правительства… Вся мировая экономика рухнет, как карточный домик.

– И это – лекарство?! – перебил его Симмонс, сделав глубокую затяжку.

Харст постучал концом сигары по столу.

– Так где же выход? – спросил он, взглянув на Джонни.

– Сам не знаю, честно говоря, – развел длинными руками Джонни. – Но, по-видимому, надо идти на компромисс, который предлагают русские. По крайней мере, пока заморозить гонку вооружений при равенстве сил.

Харст немного подумал и покачал головой:

– Боюсь, уже невозможно, Джонни.

– Почему? – с недоумением спросил Симмонс.

Харст провел концом сигары по краю стола, словно прочертив стайерскую прямую.

– Я вижу двух упрямых до безумия бегунов, – хладнокровно объяснил он. – У них нет финиша. Они будут бежать и бежать рядом бок в бок, пока кто-нибудь не упадет замертво. Или… – Харст умолк и, потерев пальцем подбородок, закончил: – Или в отчаянии вцепятся друг другу в горло.

Симмонс смерил Харста удивленным взглядом.

– Но ведь оба хотят жить! – воскликнул он.

Харст затянулся сигарой и сказал с уверенностью в голосе:

– Мало хотеть жить, надо суметь выжить.

– Уничтожив соперника? – хрипло рассмеялся Симмонс.

– Я этого не сказал, Джонни, – скрывая досаду, ответил Харст

Симмонс задумчиво мял в пальцах погасшую сигарету.

– Фрэд, а ты помнишь, как прокручивали нам пленку с записью последней радиограммы нашего радиста? У меня теперь все чаще звучит в ушах его последнее, прощальное тире, посланное им – мертвым.

Утром, когда Пат уехала, Роберт снова набрал номер Гарри. Тот наконец-то оказался дома.

– Как настроение? – прощупывая почву, издалека спросил Роберт.

– Как у матроса, которого списали с борта в чужом порту, – мрачно ответил Гарри и, опережая Роберта, проговорил быстрыми, отрывистыми фразами. – Я все знаю Нам необходимо встретиться. Приходи в кабачок на Грейв-Черч-стрит, где мы как-то обедали, помнишь? В обычное время – Ив трубке запульсировали короткие гудки.

С Гарри Роберт познакомился на студенческой вечеринке в доме у Бена. Гарри оказался очень обаятельным парнем, очаровавшим всех У него была такая улыбка, что все невольно улыбались в ответ.

После первой встречи было еще несколько, а потом их пути разошлись. Гарри, как лидер студенческого движения, был замешан в беспорядках, и ему пришлось перевестись в другой университет.

– Сам понимаешь, волчий билет мне ни к чему, – объяснил он Роберту.

Бен тоже уехал вместе с ним Они учились уже на третьем курсе, Роберт же был из числа желторотых первокурсников.

Роберт давно догадывался, что Гарри возглавляет организацию «Воины революции», объединившую самых радикально настроенных участников студенческого движения. Потом Бен по большому секрету подтвердил Роберту, что он не ошибается. Что касается самого Гарри, то он и словом не обмолвился о своей подпольной деятельности.

«Проверяют», – думал Роберт, не обижаясь. Единственное, что мучило его, – одиночество. Друзья вроде бы находились рядом. Только что толку, если друзья скрывают от тебя то главное, чему посвятили себя. Вот и получалось, что Роберт хотя и посмеивался над «ненасильственными действиями» Пат как над пустой тратой сил и времени, сам еще палец о палец не ударил, чтобы внести хотя бы крохотную лепту в борьбу с ядерной угрозой. Верно сказал однажды Гарри: осуждать и критиковать империализм легко, а вот бороться с ним не у каждого хватает характера.

Узнав о том, что Роберт собирается к отцу в Рим, Бен предложил ему полететь вместе.

– Только сам я еще не совсем готов, – предупредил он, – тебе придется, Роберт, подождать меня денька два.

– Прилетишь один. Меня ждет отец, – ответил Роберт.

– Это просьба Гарри, – выдвинул Бен как главный аргумент.

И Роберт согласился.

– Чем я тебе могу помочь? – только и спросил он.

– Ты большой мастер на всякие шуточки. Отвлечешь от меня внимание таможенников.

«Отвлечь-то я их, похоже, и отвлек: в саквояж Бена они не заглянули, но взяли парня сразу, как только он отправился по делам», – с горечью думал Роберт, подходя к ресторанчику, где была назначена встреча.

Гарри он увидел у входа. Тот прохаживался по тротуару.

– Ты не очень голоден? – спросил он, пожав Роберту руку.

– Нет. А что?

– Да так… Зал забит какими-то туристами. Давай-ка лучше поговорим в машине.

Белый «лендровер» Гарри стоял неподалеку. Они сели в него и поехали по Грейв-Черч-стрит, связывающей Сити с западными районами большого Лондона.

– Как там у вас все произошло? – спросил наконец Гарри.

Роберт коротко рассказал, добавив, что его чуть не арестовали в аэропорту.

– Очень жаль, что мы потеряли Бена, – вздохнул Гарри угрюмо. – Он все же ветеран нашей организации.

Роберта так и подмывало сказать, что он хоть сейчас готов выполнить любое задание организации, но вместо этого он спросил:

– Почему его взяли?

– Среди нас есть предатель. Мы подозреваем двоих, но никаких доказательств их вины пока нет. Не мог бы ты понаблюдать за одним из них?

Слова Гарри обрадовали Роберта. Это было уже задание, но он ничем не выказал радость.

– Как и где? – только и поинтересовался он, с деланным безразличием глядя перед собой на дорогу.

– Тебе надо будет с месяц пожить в молодежном трудовом лагере. Это не очень далеко от Лондона, в Соунси, и ты сможешь приезжать на уик-энд, думаю. Тем более тебе все равно надо на какое-то время исчезнуть из столицы.

– Что я там буду делать? – с напускным хладнокровием спросил Роберт.

– Ты согласен? – вопросом на вопрос ответил Гарри.

О ветровое стекло ударился какой-то жучок.

– Конечно, – с готовностью ответил Роберт, провожая глазами ползущего по стеклу жучка.

«Уцелел, не разбился!» – с удовлетворением подумал Роберт, а Гарри между тем продолжал инструктаж:

– Ты должен вести себя в лагере как все, ничем не выделяться и ждать человека, которого я тебе покажу. Деньги-то у тебя есть?

– Не густо, – признался Роберт.

Гарри достал бумажник.

– На, возьми. Они могут тебе пригодиться. – Он отсчитал Роберту несколько банкнотов по двадцать фунтов.

Роберту не хотелось одалживаться, но и отказаться от денег он не мог себе позволить.

– Я потом верну, – пообещал он, пряча деньги во внутренний карман куртки.

V

Джон Гарольд Симмонс был режиссером-кинодокументалистом. Однако даже те, кто хорошо знал его, пожалуй, удивились бы, услышав полное имя. Несмотря на возраст, он так и остался для всех просто Джонни. Друзья приписывали ему следующую фразу: «Я участвовал в шести государственных переворотах, три из которых сумел предотвратить».

Джонни уверял, что ничего подобного не говорил, хотя мог бы сказать с полным основанием, ибо все это было недалеко от истины. В его творческом багаже не имелось ни одной относительно «спокойной» съемки, ни одного ровного, тривиального фильма. Он постоянно искал темы острые, что называется с перчиком, такие, которые волновали бы не только его соотечественников, но и весь мир.

Сегодня Симмонс ехал на базу Гринэм-Коммон. В окне проплывал обычный английский ландшафт: невысокие зеленые холмы, по которым бродили овцы, крутые острые крыши домов, покрытые черепицей; блеснула на солнце речушка с заросшими пыльным кустарником берегами.

Военная база раскинулась на возвышенности, обрамленной серой лентой бетонки. К ней почти вплотную подступала роща. У главных ворот на поляне раскинулся палаточный городок. Его вполне можно было бы принять за обычный туристический лагерь, не будь перед ним трехметрового забора из двух рядов колючей проволоки с нависшим козырьком и пузатой спиралью Бруно посередине. Забор был сплошь увешан фотографиями детей. Симмонс знал из газет, что это дети женщин, которые жили в лагере раньше или живут в нем сейчас, а также тех, кто приезжал в Гринэм-Коммон, чтобы выразить свою солидарность с поселившимися здесь женщинами.

Беззащитные детские лица – серьезные – и улыбающиеся, капризные и озорные, пойманные любительским «Кодаматиком» и объективом профессионального фотографа – заглядывали в глаза каждому, кто приближался к базе, как бы спрашивая: а что будет с нами, если атомная война все-таки разразится?

Симмонсу вспомнилось интервью, которое он записал на пленку минувшей весной в Гамбурге. Одна из участниц «Марша мира» сказала: «У меня двое детей. Моя прямая обязанность – беречь их от насморка и простуды, следить, чтобы с ними ничего не случилось дома, чтобы они не попали под колеса машины на улице. Но почему же никто не хочет понять, что, как мать, я несу не меньшую ответственность и за то, чтобы уберечь их от угрозы ядерного уничтожения?»

«Быть может, где-то здесь и фотографии ее малышей?» – подумалось Симмонсу. Женщина говорила, что собирается летом посетить лагерь в Гринэм-Коммон. Он решил разыскать в архиве интервью с ней, затем еще раз окинул взглядом скрывающуюся за изгибом забора галерею детских лиц и направился к лагерю.

Как и к «бобби», к журналистам в Гринэм-Коммон привыкли и не обращали на них внимания. Вокруг походного примуса, на котором тихонько посвистывал ярко-оранжевый чайник, расположились женщины в годах. Они по-домашнему пили чай с молоком. Около соседней палатки молоденькая девушка пришивала к куртке эмблему лагеря – черной крылатой ракете преградили путь скрещенные руки. Ее подруга, сидя на корточках, красной краской выводила буквы на длинной матерчатой полосе транспаранта, подложив под нее лист фанеры.

Симмонс замедлил шаги.

– Вы откуда, девушки? Каким ветром занесло вас в Гринэм-Коммон? – спросил он, приподняв шляпу.

– Я из Глазго! – ответила та, которая пришивала к куртке эмблему.

– А я из Лампегера, – оторвав глаза от транспаранта, улыбнулась ее подруга и пояснила: – Это в Уэльсе.

Впрочем, пояснение было лишним. Ее сильный уэльский акцент говорил за себя сам.

Симмонс окинул взглядом палатку – малогабаритную и, казалось, до того легкую, что подуй ветер посильнее, и ее унесет.

– Тяжело, наверное, жить в палатке? – посочувствовал Симмонс.

Мягкие губы девушки из Уэльса неожиданно отвердели.

– Лучше жить в палатке, чем вовсе не жить! – тряхнула она головой.

Симмонс хотел было продолжить разговор, но тут его внимание привлекла стройная блондинка с распущенными волосами. Он вспомнил, что видел ее накануне в выпуске теленовостей. Она стояла в окружении женщин и что-то живо объясняла журналистам. Симмонс еще раз приподнял шляпу и, пожелав девушке из Глазго и ее уэльской подруге всего хорошего, направился к заинтересовавшей его группе. Подойдя поближе, прислушался.

– Джентльмены, вы пишете и говорите по телевидению и радио, что мы на содержании Москвы, – говорила блондинка, открывая сумочку. – А теперь убедитесь, кто помогает нам на самом деле. Вот чеки.

Опередив коллег по профессии, Симмонс выхватил из рук девушки стопку бумажек и стал их перебирать.

Чеки в основном были достоинством в пять, десять, пятнадцать фунтов. Но попадались и выписанные на довольно солидные суммы.

«Семьсот фунтов стерлингов» – значилось на одном из чеков.

– Кто жертвовательница? – поинтересовался Симмонс, тщетно вглядываясь в неразборчивую подпись.

– Барбара Лоусен из города Бигги-Хилл в графстве Кент, – ответила синеглазая блондинка с распущенными волосами и, достав из сумочки голубой конверт, добавила: – Кроме денег, Барбара прислала письмо.

– Можно прочесть? – протянул Симмонс руку к конверту.

– Я сама! – решительно возразила блондинка

«Мне 72 года. Я уже не в силах помочь вам своим присутствием на базе, но у меня есть скромные сбережения, и я охотно поделюсь ими…» –

прочла девушка выразительно и громко. Но вот интервью окончилось, и журналисты в поисках тем и сюжетов разбрелись по лагерю кто куда. Только Симмонс не торопился.

– Если меня не подводит память, вы Патриция Логэн? – тронул он за рукав девушку, которая тоже собиралась уйти, и во избежание недоуменного «откуда вы меня знаете?» поспешил объяснить: – Я видел вас во вчерашнем выпуске теленовостей Как это вы осадили корреспондента «Вис-ньюс»! Здорово осадили! Я полностью согласен с вами: «лучше быть красным, чем мертвым»!

– А еще лучше – пусть все живут и радуются жизни! – нахмурилась Пат.

– Именно поэтому вы здесь, в Гринэм-Коммон? – спросил Симмонс.

– И поэтому тоже, – уклонилась от прямого ответа Пат. И лицо ее озарилось улыбкой – очень откровенной и чистой

– Знаете, – улыбаясь чему-то своему, потаенному, продолжила она, – когда я в первый раз услышала о героинях из Гринэм-Коммон, то сказала себе: «Пат, это не для тебя!» Но однажды в школу, где я преподаю, пришло письмо. «Полиция собирается силой выдворить нас из лагеря, – говорилось в письме. — Чем больше женщин приедут к нам, в Гринэм-Коммон, тем труднее будет властям справиться с нами». И я решилась: взяла спальный мешок и приехала сюда, еще не зная, надолго ли мне хватит решимости. Через неделю я поняла, что решение мое правильное. Лагерь мира – это больше чем смелый жест неповиновения властям, лагерь мира – это как бы овеществленная метафора личной ответственности человека за все, что происходит в мире. Вот то главное, что я здесь поняла! – без улыбки закончила Пат.

Симмонс был бы никудышным журналистом, если бы через полчаса не знал о Патриции Логэн много такого, чего обычно не рассказывают при первом знакомстве. Но Джонни умел настраивать людей на волну откровенности и вскоре был посвящен даже в то, что у Пат есть жених, почти муж, как выразилась девушка, а «почти» потому, что она, Пат, все никак не может решиться вступить в законный брак.

– Не из-за того, что мы не любим друг друга, – вздохнув, пояснила Пат Симмонсу, – я люблю Роберта, и он любит меня. Но он ни во что не ставит мои убеждения, а из-за этого споры, в которых каждый из нас остается при своем. Мы и сейчас с ним в размолвке, – призналась она.

Она запнулась – из лагеря долетели крики: «Дамы, выселение!»

– Скорее! – на ходу бросила Пат, жестом приглашая Симмонса последовать за нею.

Придерживая кофр рукой, Джонни быстро, почти бегом, вернулся в лагерь. Здесь кое-что переменилось, и – увы – не к лучшему: на бетонке появились грузовики, между палатками расхаживали рослые, как на подбор, полицейские в черных мундирах и фуражках с лакированными козырьками. От ярких белых кубиков, усыпавших околыши, рябило в глазах.

– Дамы – выселение! – строго оповещали они.

Умудренный жизненным опытом, Симмонс видел по их лицам, что подобные мероприятия полицейским надоели до чертиков, но служба есть служба.

Началась суматоха. Но ни малейшей паники или растерянности. Судя по всему, жительницам лагеря происходящее было не в новинку. Женщины неторопливо собирали пожитки, снимали палатки. Относили к лесу столики на низеньких ножках, примусы и газовые плитки, посуду, ведра, продукты в картонных коробках, тазы, кастрюльки. Все это – частная собственность, святая святых А вот то, что окажется без присмотра, – Симмонс не сомневался в этом, – полетит в кузова грузовиков.

Симмонс заснял эвакуацию палаточного лагеря и отправился следом за женщинами в рощу. Сложив в кучи свой скарб, они собрались на широкой лесной поляне. Джонни подошел к корреспондентам, окружившим миссис Кронин, которую он знал по сообщениям печати. По годам она была молода, да и выглядела она молодо – ни единой сединки в аккуратно собранных заколками черных волосах, но обитательницы лагеря в знак особого уважения звали ее «мамаша Селина». В числе шестидесяти кардиффских женщин три года тому назад она прошагала по дорогам Англии сто семьдесят километров и пришла сюда, к американской военной базе крылатых ракет с ядерными боеголовками, да так здесь и осталась Три зимы в палатке!

Солнце внезапно зашло за тучи, сразу похолодало, подул ветер.

– Где же вы теперь ночевать будете? – с профессиональной участливостью спросил один из корреспондентов.

– Там же, где и ночевали, – поежилась миссис Кронин. – Отсидимся в этой тихой обители часов до семи вечера, а затем начнем перебираться на старое место.

Симмонсу рассказывали, что участок леса, на котором «отсиживались» женщины, принадлежал человеку из Ньюбери, который разрешил обитательницам лагеря пользоваться им в любое время. Здесь их никто не имел права и пальцем тронуть. Опять-таки все та же святая святых – частная собственность.

Журналист, верный себе, решил перевести разговор на серьезные рельсы.

– Миссис Кронин, почему вы здесь, в лагере? – с деланным, но располагающим к откровенности простодушием спросил Симмонс.

Карие глаза Селины погрустнели.

– Однажды, в день рождения моего сына, я решила свозить его к морю. Городок, где мы живем, очень тихий, а на взморье… Как тут отдыхать, если над тобой то и дело проносятся военные самолеты. Они ужасно пугали мальчика. «Мама, они собираются нас бомбить?» – испуганно спрашивал он. И неожиданно мне стало ясно: страх моего сына донельзя реален… Я хочу, чтобы он рос, не зная страха. Вот почему я здесь, в Гринэм-Коммон, – услышал Симмонс.

Поговорив с женщинами, Джонни ушел снимать другой лагерь, видневшийся за изгибом бетонки, а когда возвращался обратно, снова встретил мамашу Селину Набросив на куртку старенькое серое пальто, она, сидя на раскладном стуле, беседовала о чем-то с пареньком лет пятнадцати, худеньким, большеглазым, серьезным.

– Мистер Симмонс, – окликнула она Джонни. – Я хотела вам дать материалы о фирмах, работающих на ракеты. – Порывшись в вещах, достала полиэтиленовую папку с бумагами. – Вот. Может быть, пригодится. Мы собрали эти данные, чтобы объявить бойкот продукции предприятий, работающих на войну.

Белый «лендровер» влетел в провинциальный городок.

– Соунси, – объявил Гарри.

– Совершенно непонятно, почему его построили здесь, а не где-нибудь в другом месте? – Роберт рассматривал окрестности – Ни речки, ни гор, за которыми можно хотя бы от ветра укрыться…

Гарри свернул с главной улицы, и вскоре машина покатила по Голдсмит-стрит, которая выглядела так, словно ее отрезали у еще более захолустного городишка и приткнули к Соунси на всякий случай. Промелькнул магазин «Подержанная мебель», «Сапожная мастерская» с тусклыми стеклами окон, лавчонка антиквара «Мастера древности», харчевня с архаическим названием «Седло барашка», гараж «Пенфилд-моторс», похожий на закопченный ангар начала авиационной эры, серая каменная церквушка и пристроенный к ней как бы в качестве подпорки неказистый приземистый зал собраний, щеголяющий новой крышей из гофрированного шифера.

Гарри сбавил скорость, давая Роберту оглядеться. Ведь в этом захолустье ему предстояло прожить не день и не два.

За церковью тянулся участок земли, обнесенный зеленым штакетником. На нем пестрел палаточный городок. Каждую из палаток хозяева, видимо, выбирали по странному принципу: ни по цвету, ни по форме и размерам их палатка ни в коем случае не должна была походить на соседствующие с ней.

За палатками возвышались величественные корпуса зданий, поблескивающие стеклом и сталью. В этом захолустье они казались либо миражем, либо кинодекорацией.

– Фирма «Прат-Утмей» по соглашению с американской IBM выпускает компьютеры для крылатых ракет, – процедил сквозь зубы Гарри, поймав вопросительный взгляд Роберта. Прибавил: – Погляди на лагерь, да пойдем перекусим: посидим на прощанье в «Седле барашка».

Он развернул «лендровер». Улица была пустынной, лишь у проходной фирмы стояло несколько машин.

Вдоль глухой стены харчевни тянулась коновязь, сохраняемая, очевидно, как память о временах королевы Елизаветы. Гарри приткнул к ней «лендровер». Они вышли из машины, поднялись на крыльцо. Мраморные ступени словно осели посередине, стертые за многие годы ботинками и туфлями посетителей. Роберт осторожно тронул массивную медную ручку в зеленой паутине окиси, глубоко въевшейся в начищенный заботливым хозяином старый металл.

Двое перешептывающихся влюбленных и еще какой-то одинокий гость, тянувший пиво у обшитой оранжевым пластиком стойки, не обращали на Роберта и Гарри никакого внимания. Зато хозяин – невысокий толстяк со склеротическими жилками на носу – сразу выбежал навстречу.

– Что будем есть и пить? – как давнему другу, улыбнулся он Гарри.

Заказали телятину с сухим вином

– А готовят здесь недурно, – прищелкнув языком, заметил Гарри. – Советую забегать сюда почаще. Денег не жалей, для дела мы их не считаем. – Затем рассказал Роберту кое-что из истории молодежных трудовых лагерей.

Они появились сразу же после первой мировой войны; задача, которую ставили перед собой организаторы, была точно такая же, как и теперь: сблизить молодежь разных стран и мировоззрений в бесплатном труде на пользу тех, кто в нем нуждается, но не имеет средств нанять рабочих. Широкое распространение трудовые лагеря получили в последние годы, когда возросла опасность ядерной войны. Находятся они под эгидой ЮНЕСКО.