Текст книги "Завтра будет вчера (СИ)"
Автор книги: Ульяна Соболева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
ГЛАВА 8. Артем, Нарине
Закрыла глаза, отдаваясь надорванной нежности его рук, позволяя себе утонуть в его голосе, обволакивающем и в то же время таком сломанном.
Почему он говорит так, будто для него действительно что-то имело значение? Почему дразнит этими признаниями? Мы же оба знаем, что это ложь. Именно так она обычно и звучит – как самая хрупкая надежда, которую страшно разбить неосторожным прикосновением. Только слушать, закрыв глаза, не умея и не имея сил не верить.
Он дрожит, и я чувствую эту дрожь, она передалась мне в его словах, в его прикосновениях. Вздрогнула, когда коснулся губами уха. Слишком нежно, но невероятно чувственно. Так мог только он – вложить даже в невинные движения настолько откровенный смысл.
Молча кивнуть ему и последовать за ним в квартиру. На каком-то странном автомате пройти в комнату и остановиться посреди нее, оглядываясь вокруг себя. Местами ободранные бежевые обои в полоску, диван, кресло, стол и телевизор, зашторенные окна, которые давно не открывали, и в комнате невозможно дышать. Артем открыл окно и обернулся ко мне.
– Мне в душ надо, – почему-то только сейчас поняла, в каком виде он вытащил меня оттуда. Только после того, когда он внимательно осмотрел меня снизу вверх, сев на диван.
Артем указал кивком в сторону ванной, и я прошмыгнула туда, испытывая навязчивое желание снять с себя это порванное платье, смыть с волос затхлый запах старого мешка.
Пока раздевалась, пиликнул телефон. Сообщение от Ани.
"Мне звонил твой отец. Меня просто достал звонками твой брат. Я сообразила сказать им, что ты у меня, просто спишь, а телефон выключила. Где ты, Нар? Просто скажи, что ты жива".
"Я жива. Все хорошо. Не волнуйся. Моя умничка. Я у тебя с ночевкой".
"Нар, мои поздравления Гранту. Наконец решилась?"
"Спокойной ночи, Ань"
Затем набрала маму.
– Мам, что такое? – сонным голосом, нарочно громко зевнув, – Вы что Ане праздник портите звонками своими?
– А почему ты телефон выключила? Написала бы мне, что засыпаешь, чтобы не дергали тебя. Ты в гости поехала, или тебе дома не спалось?
– Мам, я с Грантом полночи разговаривала. Я сама не поняла, как отключилась. Скажи Артуру, пусть не достает больше Аню. Мне ж неудобно перед ней. Я завтра вечером приеду, хорошо?
– Как вечером? Папа вон ругается, говорит, отпустил на свою голову.
– Ну, мам, Аня ж улетает потом. Мы завтра всех гостей выпроводим и вдвоем с ней останемся.
– Как обратно добираться будешь?
– Если Артур к этому времени уедет, то я Артему позвоню. Хорошо?
Я не знаю, сколько просидела под горячими струями душа, яростно растираясь мочалкой, пытаясь смыть следы своего страха с кожи. Только мне казалось, что напрасно, что им пропиталась даже кровь. И поэтому я не могла унять дрожь. Тот самый холод, от которого колотило тело, не исчезал, какой бы горячей ни была вода.
* * *
Я поставил чайник и сделал ей чай. Так, как она раньше любила пить, сладкий и не очень крепкий.
Наверное, я нервничал. Впервые с нашей первой встречи я стал нервничать, потому что у меня начало не получаться… потому что взгляд ее откинул сразу назад в прошлое, где я никогда не мог сделать ей больно. Даже словами. Она всегда казалась мне какой-то особенно хрупкой, чистой, возвышенной что ли. И я всегда понимал, что недостоин ее. Нет, в том возрасте мало о чем задумываешься, и будущее кажется светлым и радужным, и горы сворачивать хочется… особенно ради нее. Но я никогда не был одного уровня с ней.
Сколько женщин у меня было… даже когда она со мной была и после. Иным с ними был, напористым и наглым самцом, а с ней не мог никогда вот так. В ступор впадал из-за взгляда и нежного "нет… пожалуйста… нет". Черт… возможно, потому что у многих это пресловутое "нет" всегда было тем самым женским завуалированным "да". А у нее оно было настоящим, да и я знал, чем это может для нее закончиться.
Прислушался к звуку льющейся воды и бросил взгляд на часы. Чай давно остыл.
– Нари, я чай приготовил. Выходи. На двери футболка моя. Надень и выходи.
Подошел к двери и прислушался. Вода просто так льется, она не моется.
– Эй, мышка, чай остыл. Я заново чайник поставил. До дыр сотрешься там мочалкой.
Она не ответила, а я повернул ручку двери.
– Прикройся, я вхожу.
Распахнул настежь и застыл на пороге. Сидит на бортике ванной, и по щекам слезы катятся. Босыми ногами едва коврика достает.
Помню, когда-то давно из-за очередного всплеска ненависти ее одноклассников после уроков в школьном туалете грязь на форме застирывала и вот так же беззвучно плакала. Я тогда в женский туалет зашел и… черт, не знаю, мне кажется, именно в тот день понял, что люблю ее. Потому что обняла меня, телом всем, прижалась, плачет и, захлебываясь слезами, шепчет:
"За что? Почему они со мной так? Я же такая, как они… я ничего плохого им не сделала."
Первый раз тогда поцеловал ее. Само собой произошло, слезы вытирал сначала пальцами, а потом губы сами рот ее нашли.
Вот такая она сейчас на этом бортике сидела: маленькая, растерянная. Моя мышка.
Сам не понял, как шаг к ней сделал и к себе прижал, рубашка тут же намокла на животе от ее волос мокрых или от слез. Медленно опустился перед ней на колени и в глаза посмотрел… Б***ь, ну почему все так мерзко… все так паршиво и адски сложно?
За лицо ладонями обхватил и к себе потянул, губами губ ее коснулся и щекой по щеке заскользил, закатывая глаза от запаха ее кожи и от этого прикосновения.
– Не плачь, маленькая… все хорошо будет.
Не знаю, кому сказал, ей или себе, и снова губы ее нашел, едва касаясь, сначала нижнюю в рот втянул, потом верхнюю и отстранился, снова глядя в глаза.
Я буду ломать тебя очень нежно, мышка… обещаю, пока что очень и очень нежно.
* * *
Он всегда умел успокоить. Сначала спасти, помочь, а после успокоить. Наверное, только он один делал это так, что я не ощущала себя слабой или униженной. Он никогда не предлагал помощь, не протягивал руку, ожидая, пока я за нее схвачусь. Он сам без спроса хватал мою ладонь и вытаскивал из любой пропасти, не давая упасть.
Закрыла глаза, подставляя губы, нахмурившись, когда отстранился. Не хочу, чтобы прекращал, не хочу этой видимости права выбора. Потому что его давно уже нет. С тех пор, как встретила его впервые после стольких лет. Нет никакого выбора. Есть только голубое озеро его взгляда и сильные ладони, в которые уткнуться хочется. И еще это его "маленькая"…Если бы он знал, что оно эхом в голове отдается каждый раз. Ломает любые сомнения, безжалостно окуная в прошлое.
Не открывая глаз, наклонила голову и коснулась губами его ладони, а потом потянулась вперед, зарываясь пальцами в его волосы.
– Спасибо, – прислонившись лбом к его лбу, чувствуя, как снова покатились слезы из глаз.
* * *
Давно не целовал кого-то вот так. Забыл уже, как это, да и, наверное, разучился со временем. У меня не было постоянной женщины. Шлюхи не в счет.
И это "спасибо" как удар хлыстом. По лицу. Даже дернулся непроизвольно. А потом стянул вниз к себе и сам на ее рот набросился, сначала медленно покусывая мягкие губы, потом все сильнее, проталкивая язык дальше, сплетая с ее языком, и, когда почувствовал, как отвечает, сорвало все планки. Втянул ее дыхание и ошалел. Хотелось сорвать с нее эту футболку и взять прямо здесь, придавив к вспотевшему кафелю, подхватив под колени, но я себя сдерживал. С ней так нельзя. Испугается. Она ногами мой торс обхватила, а я по бедрам ладонями заскользил и медленно поднялся вместе с ней, продолжая жадно целовать.
Вынес из ванной, шатаясь, как пьяный, спускаясь голодными поцелуями по ее шее, сжимая хрупкую спину.
Занес в спальню и осторожно опустил на постель, нависая сверху, не давая опомниться, чувствуя, как самого трясти начинает от нетерпения, от бешеного желания взять все и сразу и от этого адского контроля. Спустился поцелуями ниже, открытым ртом по груди, обхватывая сосок через материю футболки, под ее легкий стон и слабое сопротивление. Ее трясет и меня вместе с ней, кончиками пальцев по бедрам, не прекращая целовать в губы, поднимая футболку на талию, дотрагиваясь до горячей кожи и выше, к маленькой груди, чтобы накрыть ладонью и подразнить сосок большим пальцем. Дернулась подо мной, выгибаясь, а я снова губами к ее губам прижался и нежно сжал твердый камушек, скользя коленом между ее ног, чувствуя, какая она там горячая, и скулы заболели от бешеного возбуждения. К животу ее ноющей эрекцией прижимаюсь, и яйца сводит от похоти.
– Нари-и-и, – сжимая сосок и снова поглаживая пальцем, опуская вторую руку на ее живот, который нервно напрягается под моими пальцами. Скользнуть по шелку трусиков, слегка надавливая, и застонать ей в губы, ощущая, какая она влажная. Спускаясь поцелуями по ее шее, медленно, осторожно, слизывая языком капли води и лаская через ткань трусиков, слегка отодвигая в сторону, едва касаясь плоти с боку.
По спине от напряжения начинает градом катиться пот… Черт… притрагиваюсь к ней, просто прикасаюсь, а меня уже трясет как перед оргазмом
– Такая отзывчивая… влажная, сладкая. – задирая футболку вверх и касаясь кончиком языка ее возбужденного соска, обхватив губами, втянул в рот и услышал протяжный стон.
Сдернул кружева в сторону и прикоснулся к влажной горячей плоти… очень медленно вверх и вниз, продолжая посасывать ее сосок и чувствуя, как сейчас меня разорвет на части от возбуждения.
* * *
Он снова делал это со мной. Снова сводил с ума, заставлял терять контроль и остатки разума. Целовал так, будто я сейчас была его воздухом, жадно прижимая к себе. И я выгибалась навстречу его рукам, упираясь в ладонь возбужденными сосками. Притягивала за волосы его губы к своим и лихорадочно целовала, инстинктивно обхватив его ногами. Понимая, насколько это все неправильно. Но я не могла остановить его. Только сильнее кусать губы, когда он терзал ртом мою грудь, доводил до исступления умелыми пальцами, нагло ласкавшими между ног. Дикая ласка. И в то же время бесконечно нежная. Воспоминанием из прошлого. Ко мне никто так не прикасался, кроме него.
Абсолютное бессилие перед ним. Перед реакцией своего тела. Проводит кончиками пальцев по ногам, а меня разрядами тока простреливает от каждого прикосновения, от звуков его голоса, хриплого от возбуждения, срывающегося. Он на грани, и я стою с ним на этой же грани, и знаю, что стоит лишь сделать шаг…
Ерошить руками его волосы, то притягивая к груди голову, то пытаясь оттолкнуть от себя. Стонать, закрывая глаза, отдаваясь сумасшедшему желанию дойти с ним до конца. Вспомнить вкус собственного прошлого, когда быть его, пусть даже вот так, наполовину, казалось не неправильным и подлым, а самым естественным на свете. Впилась пальцами в запястье его руки, останавливая, понимая, что, если сделает хотя бы одно движение, я взорвусь в его руках.
* * *
Тяжело дыша, посмотрел ей в глаза… пьяные и испуганные, впилась в мое запястье, удерживает. Маленькая, наивная мышка. Все такая же чувствительная, нежная.
И отзывчивая… какая же она отзывчивая. Хочу, чтобы стонала для меня. Чтобы вот так извивалась и стонала, как когда-то.
– Я остановлюсь, маленькая… не бойся.
Преодолевая сопротивление, раздвинул складки, отыскивая клитор осторожно надавливая и накрывая ее губы своими.
– Хочу мое имя… твоим голосом, – скользя осторожно к самому входу и снова вверх, размазывая влагу средним пальцем, лаская языком ее язык. Не торопясь, но уверенно и сильно. Б***ь, чего мне стоит этот гребаный контроль. Невольно трусь стояком о ее живот, и у самого глаза закатываются от нестерпимой похоти. От запаха ее, от ощущения плоти под пальцами, от желания ворваться ими глубже и ощутить, какая она тесная изнутри.
– Всего лишь, чтобы стонала для меня… Нари… девочка моя, – прикусывая нижнюю губу и осторожно проталкивая палец в нее, не до конца, следя за реакцией, продолжая ласкать сосок, – сладкая девочка.
Сам не знаю, что говорю ей, меня накрывает все сильнее, снова выскользнул наружу и потер клитор, целуя ее подбородок, шею, щеки и снова губы.
– Тебе нравится? Давай, маленькая… покричи для меня, – и снова в нее, уже глубже, но все так же осторожно. Как же там узко. Меня повело от мысли, как она сильно обхватила бы мой член, если бы я взял ее. Дьявол, я сейчас просто сдохну.
* * *
Я не смогу остановиться… Даже если теперь захочет он. Только не тогда, когда так умело подталкивал меня к бездне. Вспомнила ее запах. У нее был аромат его дыхания и вкус его поцелуев. Терпкий, изысканный, вкус его безумия. Безумия, потому что я готова спрыгнуть туда снова. Вместе с ним.
Отпустила его руку, чтобы вцепиться пальцами в одеяло, когда он коснулся клитора. Из горла вырвался невольный всхлип, как же больно и в то же время сладко вот так чувствовать его в себе. Жадно смотреть на его крепко стиснутые челюсти, на бледное лицо и горящий взгляд. Подставлять грудь его пальцам, вскрикнув, когда сжал сосок. Приподнимать бедра навстречу его движениям, открытым ртом хватая воздух, пропитанный возбуждением. Скользнул пальцем внутрь, и я застонала, впиваясь пальцами в его плечи, отвечая на его поцелуй, чувствуя, как в низу живота сжалось пружиной напряжение. И оно сжимается все сильнее, с каждым его толчком, чтобы резко взорваться яркой вспышкой удовольствия, от которой ослепило глаза и зашумело в висках. Мне казалось, что меня больше нет, что я растворилась в этих разноцветных огнях наслаждения, стала одним из них. Я знаю, что я кричала его имя, но я не слышала своего голоса. Только его дыхание, со свистом вырывающееся из груди.
Когда открыла глаза, встретилась с его внимательным взглядом.
– Артем, – чувствуя, как краска стыда и сожаления заливает щеки, – черт… – отвела взгляд, понимая, что мне нечего сказать, – прости.
Он знал, почему я прошу прощения
* * *
Пока она кончала, я смотрел на ее раскрасневшееся лицо, на то, как выгнулась подо мной, сжала коленями мою руку и так же сильно сокращалась вокруг моего пальца, ловила губами воздух, со стонами и всхлипами, а я не мешал, не целовал, я наслаждался этим моментом и чувствовал, как кончаю вместе с ней ментально… как жадно ловлю каждый стон, продолжая двигать пальцем, только уже резче и быстрее. Какая же она красивая, моя девочка с напряженными торчащими бесстыдно из-под моей футболки сосками и этим широко распахнутым ртом, и искаженным от наслаждения лицом. Сколько раз я вспоминал, как она кончает от моих ласк, и яростно двигал рукой по раскаленному члену. Вместо доступных проституток и просмотров порно в армии, я думал только о ней. Как ласкаю губами, как выпиваю языком, как вхожу в нее, представлял, как она несмело обхватывает пальчиками мой член, и я кончаю ей в ладонь. Заводит похлеще самой горячей шлюхи своей невинностью и отзывчивостью. Думал о том, какой она могла бы быть в этот момент: с этим смущением и лихорадочным блеском любопытства в глазах, если бы ласкала меня сама и наблюдала за реакцией, чувствуя свою власть надо мной.
Б***ь. Как же мне хочется почувствовать эти спазмы членом. Когда я все же возьму ее, я сдохну от наслаждения.
Жду, когда откроет глаза… а потом это гребаное «прости». Усмехнулся уголком губ.
– За что простить, Нари? За то, что так сладко кончала под моими пальцами и кричала мое имя?
Целуя губы и поглаживая все еще подрагивающую плоть. Стараясь успокоиться.
– За что простить, маленькая?
А сам потом истекаю, и яйца болят так, что хочется выть.
* * *
Отстранилась от него, медленно поднимаясь, усаживаясь напротив, все еще полностью не отошедшая от оргазма, еще пульсирующая и какая-то усталая. Провела пальцами по его скулам, напряжен настолько, что, кажется, сейчас взорвется. Улыбнулась, в этом был весь Капралов: наглый и дерзкий в любой ситуации. Так же медленно приникнуть к его губам, касаясь ладонью волос, щек. Как же вкусно… я и забыла, что целоваться можно настолько вкусно.
Оторвалась от него, устраиваясь на кровати.
– Я так устала, Тем. Поспи вместе со мной. Хотя бы один раз.
* * *
Раньше она никогда не спала со мной. Я шумно выдохнул, стараясь унять бешеное сердцебиение и дыхание, откинулся на спину, привлекая ее к себе на грудь, перебирая волосы и медленно закрывая глаза. А потом снова усмехнулся… какая знакомая боль и напряжение дикое вместе с адреналином и неудовлетворенным желанием.
Молчит, и я молчу, прижал к себе сильнее. Да. Наш первый сон вместе. Раньше она всегда доводила до сумасшествия и сворачивалась рядом сытой кошкой, а я еще пару часов от возбуждения зубами скрипел и старался незаметно поправлять вздыбленный член в штанах. Но никогда вместе не засыпали.
– Спи, маленькая.
А я буду слушать, как ты спишь и как звенят хрустальные обломки твоей брони. Ты уже начинаешь ломаться и все еще не чувствуешь хватку на своем горле. А я еще пока не сжимаю, я только поглаживаю твое горло пальцами… я сожму чуть позже, когда ты раскроешься мне. И по нервам полоснуло осознание, что она могла вот так же и с ним… пальцы дернулись на ее плече, но я не убрал руку.
В любом случае я уже не собирался уступать ее ему. Разве что полностью сломанную и вывернутую наизнанку. Пусть подбирает мои объедки.
* * *
Я проснулась среди ночи. Артем уже крепко спал, и я несколько минут лежала, просто наслаждаясь запахом его геля для душа и тепла его тела. Судя по всему, он сходил в ванную после всего. При воспоминании о том, что было пару часов назад, в горле резко пересохло, и я закрыла глаза, кусая губы и стараясь не застонать разочарованно вслух. Да, я не чувствовала стыда или смущения. Мне было пятнадцать лет, когда он впервые довел меня до оргазма. Так странно, я не позволяла приблизиться к себе ни до него, ни после него больше никому.
С Грантом поцеловалась только после помолвки. И это не было притворством или игрой в приличную девочку. Я этого не хотела, я даже представить не могла на себе чьи-то губы. Кроме его. Когда Грант впервые притянул к себе и осторожно коснулся моих губ языком, я испытывала примерно то же, что испытывала сейчас. Разочарование в самой себе. Тогда – потому что не испытала и десятой доли тех эмоций, что испытывала с Артемом. А сейчас – потому что снова проиграла ему. Он снова одержал верх над моим телом. И я могла сколько угодно лгать себе, что это из-за пережитого стресса, что это последствия воспоминаний из прошлого. Я просто любила только его. Я знала это еще в пятнадцать лет. Я убеждала себя в обратном все эти годы без него. Но стоило ему снова появиться в моей жизни… Что значат слова с реакцией души и тела? Даже ложь себе не более, чем ложь. А моя правда, вот она, в мурашках на коже от его дыхания, в дрожи пальцев, когда провожу пальцами по его волосам, в этой сладкой истоме, в которой все еще пребывает тело. Вот только прежде чем рассказывать ему свою правду, я должна была услышать его. Осторожно спустилась с кровати и перешла на кресло, прихватив его куртку, лежавшую на нем. Свернулась на кресле и укрылась курткой, с улыбкой втягивая самый любимый аромат. Пусть побесится, когда проснется.
ГЛАВА 9. Нарине
– Нара, дочка, ты в каких облаках витаешь?
Я вздрогнула, когда мама осторожно коснулась моего плеча. Повернулась к ней и почувствовала щемящее чувство вины, увидев в ее глазах тревогу.
– Что случилось, дочка? Тебе не нравится? Давай тогда посмотрим то, первое платье?
Что еще нужно, чтобы почувствовать себя самой настоящей сволочью? Достаточно просто отправиться с любимой мамой выбирать свадебное платье. С мамой, которая настолько искренне наслаждалась совместным походом по магазинам, что мне становилось не по себе.
– Ох, Нарин, посмотри, какие перчаточки, подойдут идеально… Дочка, ты только взгляни на эти кружева… Девушка, мы хотели бы поближе посмотреть вон ту диадему…
Я молча кивнула, протягивая руку и касаясь кружев пальцами. Мама смеялась, обращая внимание то на один наряд, то на второй, придирчиво рассматривая каждый завиток, а я изнывала от желания убежать отсюда. Я безучастно позволяла примерять на себя одно платье, затем второе, третье, послушно поднимая руки и дефилируя перед зеркалом. Мне хотелось прекратить этот цирк, закричать "СТОП" и броситься прочь из этого мира натянутых улыбок и приторных вздохов восторга продавщиц.
– Я думаю, нужно оставить волосы распущенными. Слегка уберем вот тут сбоку… Или, может, хочешь заплестись, Нар? Нарине. Да, очнись же ты. Это твоя свадьба или моя?
– Мам, вот и я сейчас об этом думаю…
– О прическе?
Нет, о том, что она получала большее удовольствие от всего этого цирка, чем я. Предвкушала его еще за неделю, сводя с ума бесконечными звонками владелице салона, обговаривая с ней модель платья, которую должны привезти. Пихала мне специальные журналы и часами просиживала перед соответствующими сайтами. Отец шутил, что обязательно нужно будет отметить их годовщину свадьбы – сыграть самую настоящую церемонию с престарелым женихом и молодящейся невестой в белом платье. Подтрунивал над тем, что ей просто необходимо подобрать помпезную прическу на их праздник и обязательно – обручальные кольца, а мама злилась и просила не вмешиваться в сугубо женские дела.
– Смотри, балес*6, – отец притянул меня к себе и поцеловал в лоб, – обставит мама все по своему вкусу, пожалеешь ведь, – рассмеялся в ответ на уничтожающий взгляд жены и тихо прошептал мне на ухо, – ничего, аревыс*7, все девушки выходят замуж и покидают родной дом, чтобы стать хозяйкой своего собственного.
Он думал, что я волновалась из-за предстоящего замужества и последующего отъезда. Он уже начинал тосковать по мне. Я видела эту тоску, когда он неожиданно вдруг обнимал меня со спины и вдыхал запах волос, трепал за щеку или просил прочитать ту или иную статью в газете, ссылаясь на то, что глаза от очков болят.
А я все чаще чувствовала себя дрянью, бессердечной и подлой, потому что обманывала их своим молчанием. Впервые с тех пор, как Артем уехал. Мы всегда были очень близки с мамой, я могла делиться с ней любыми переживаниями и искренне считала ее лучшей подругой. Показывала ей сообщения от ухажеров и спрашивала совета, как их лучше и деликатнее отшить. А сейчас меня раздражало ее постоянное веселье и бесконечные разговоры о Гранте и его семье, частые вопросы о нем и о наших отношениях, которые теперь казались настолько хрупкими, что мне оставалось лишь сжать пальцы, чтобы разбить их окончательно.
Иногда я ловила себя на мысли, что это не ее вина, а моя. Что изменилась я. Что эти пару недель вдали от Гранта и рядом с Артемом… да, рядом с Артемом почти каждый день, поменяли меня саму. Точнее, вернули ту меня, которой я была пять лет назад. Ту меня, которой были противны даже мысли о другом мужчине рядом, а вся эта подготовка к свадьбе казалась какой-то кощунственной комедийной постановкой.
Я гораздо позже пойму, что комедийной постановкой окажется "МЫ" с Артемом, вот только смеяться будет только он один, а мне не останется ничего, кроме как захлебываться агонией, в которую он меня безжалостно сбросит.
– Нара… – мама замолчала, и я понимаю, что она хочет сказать.
"Приличные девушки" не наденут настолько прозрачное платье даже на свою свадьбу. Вот только я давно перестала быть приличной, мама. Ты шепотом осуждала с подругами чужих дочерей за то, как они опозорили родителей, закрыли перед ними двери во все достойные дома, в то время как твоя собственная дочь упорно вела к тому же вас с отцом. Так бездумно, так наивно отдавалась своим чувствам… и ему. Нет, Артем никогда не заходил дальше, чем тогда… Он хотел, я видела. Его колотило крупной дрожью от желания каждый раз, когда мы позволяли себе больше поцелуев. И каждый раз он сдерживался. Иногда утыкался лбом в мою шею, вспотевший, напряженный, и тихо, одними губами шептал проклятья, пока я, рвано дыша, приходила в себя после умопомрачительного экстаза в его машине. Жалкие минуты вселенского счастья, которые взрывались об острые шипы ненависти и презрения к самой себе, как только я оказывалась на пороге собственного дома. Когда проходили последние отголоски наслаждения и наступало сожаление.
Иногда возникало ощущение, что он видел это сожаление, возможно, чувствовал на интуитивном уровне, и тогда его взгляд менялся. В нем снова появлялась пугающая злость. А я не могла объяснить ему, почему мне становилось так стыдно. Можно рассказать человеку об обычаях своей страны, можно привить ему унижение к культуре, но нельзя заставить не только принять ее, но и понять, поверить в нее. В ней нужно вариться годами, чтобы принимать как само собой разумеющееся без лишних вопросов.
Я позволяла ему слишком многое… точнее, себе. Позволяла то, за что меня проклял бы отец. И я знала, что он сделает это, узнав, что единственная дочь "спуталась" с русским. Именно "спуталась", "связалась", "опустилась"…
У нас нельзя любить вот так, тайком: на заднем сидении тонированной машины и на самом отшибе города. Только открыто, только с разрешения и благословения родителей и ограничиваясь невинными поцелуями в губы. Девушка, лишившаяся девственности до свадьбы, становилась в глазах общества шлюхой. И пусть кто угодно утверждает, что в двадцать первом веке все изменилось, что сейчас никто не убьет гулящую дочь… но разве убить человека можно только физически? Разве мало всеобщего презрения и загубленной репутации?
У русских говорят "береги честь смолоду". У нас же принято беречь ее до самой смерти. И стоит девушке только оступиться хотя бы раз. Даже будучи совсем еще ребенком…
Никогда не забуду один случай, произошедший, когда мне было восемь лет. Мы гостили с родителями на родине, и нас пригласил к себе с ночевкой один из папиных знакомых. Мы приехали к ним уже рано утром, а ближе к вечеру поднялся настоящий переполох: пропала одна из дочерей хозяина дома. Ушла куда-то днем и не появилась. Я была слишком маленькой, чтобы понимать, о чем говорили тогда моя мать с его женой, почему она то и дело варила для подруги успокаивающие чаи и все отсылала меня в свою комнату, или почему вызывали скорую помощь папиному другу. Но глубокой ночью девушку все же привели домой. Втащили волоком, я видела это, спрятавшись на верху лестницы. Видела, как отец исступленно хлестал дочь по щекам, слышала, как она плакала навзрыд и даже не прикрывала лицо руками. Почему – то я запомнила именно эту картину: как она стояла перед ним на коленях, иногда роняя голову вниз, из ее глаз струились слезы, но она не пыталась защититься или оправдаться – просто молча принимала его удары, вздрагивая от тех проклятий, которые он посылал. Он грозился убить ее и выкинуть труп на свалку, чтобы даже помойные собаки знали, что в его доме никогда не примут шлюху. А в один момент, когда она начала умолять его простить, он сорвался и с криком начал пинать ее ногами по спине, по ребрам, по голове. Пока мой папа вместе с его женой не оттащили его от дочери.
Мама сказала мне тогда, что эта девочка опозорила свою семью и своего отца и заслужила худшего отношения к себе. Из их разговоров я поняла, что она попыталась сбежать с парнем, но их поймали, ее вернули, а несостоявшегося жениха избили до полусмерти.
Помню, как меня тогда поразила жестокость отца к собственному ребенку. Я тогда спросила у мамы, разве стоит его имя ее жизни, ведь он с самой настоящей ненавистью желал ей смерти в лицо. Мать сказала, что рано или поздно жизнь любого человека заканчивается, нельзя поделиться с детьми годами жизни, но можно оставить им свою честь и достоинство. И те дети, которые втаптывают в грязь доброе имя своих родителей, не заслуживают родительской любви.
Потом она засмеялась и, прижав меня к себе, сказала, чтобы я перестала говорить о глупостях, ведь ее маленькая девочка будет самой лучшей дочерью на свете.
А уже перед самым нашим отъездом я снова увидела Карине. Мы тогда играли с детьми в прятки, и я спряталась за амбаром, когда услышала тихие всхлипывания. Я легла на землю и подползла прямо к задней стенке амбара.
– Кто тут плачет? – прошептала тихо и поскреблась пальцами о камень.
В ответ всхлипывания прекратились, и наступила абсолютная тишина.
– Меня зовут Нарине. Я могу вам помочь, – я тихо постучалась, но никто не отвечал, – я могу позвать кого-нибудь из взрослых. Тетю Риту…
Я замолчала, услышав громкий всхлип.
– Уходи, девочка. – голос молодой женщины заставил подскочить от неожиданности.
– Тетя Рита хозяйка этого дома. Она поможет.
– Уходи, девочка. Уходи, – голос сорвался на крик, и я, испугавшись, убежала в дом.
Только через несколько лет я пойму, кто был заперт в том амбаре, и почему с такой болью отозвался на имя хозяйки дома. Несчастную той ночью избили так, что ее тело превратилось в один большой синяк. Об этом по секрету рассказала ее младшая сестра, всего на два года старше меня, и так же не понимавшая того гнева, который вызывало одно только упоминание имени Карине. Она рассказала, что в амбар сестру отвели братья, и каждый счел своим долгом ударить или пнуть пленницу по дороге. Девочка тайком от всех бегала к амбару и таскала старшей сестре сладости, которые та даже не могла есть из-за разбитой челюсти. Отец запретил жене кормить дочь, но та исподтишка подсовывала младшей дочери какую-нибудь еду для старшей, а пока муж с сыном были на работе, привела доктора, который диагностировал множественные переломы и очень тяжелое состояние избитой девушки. Говорили потом, что матери удалось со временем отправить дочку к своей сестре, которая ее и выходила.
А в глазах общества случилось то, что должно было случиться. Постепенно в кругу знакомых той семьи имя этой девушки стало нарицательным. Им предостерегали малолетних дурочек от совершения необдуманных поступков, им высказывали свое презрительное отношение к любой другой оступившейся.
Говорили, отец так и не простил ее до самой смерти, и она смогла вернуться в дом только после его похорон. О замужестве на родине и речи быть не могло, а ее возлюбленный к тому времени обзавелся уже женой и детьми.
Я никогда не думала о Карине столько, сколько в последние недели. Представляла себя на ее месте и понимала, что даже мой отец при всей его любви, и несмотря на то, что клялся всегда только моим именем, не простил бы мне ни Артема, ни ежедневной лжи, ни измен Гранту. Да и разве любой другой бы простил? Я знала, что нет. Я понимала, что поступаю низко по отношению не только к родителям, но и к жениху. Но и не могла поступить по-другому. Стоило только запиликать телефону, как мое сердце учащенно билось и подскакивало в предвкушении. На сообщения Артема стоял особый звук оповещения.
И стоило мне услышать его сейчас, как я дернулась к телефону под недовольные взгляды продавщицы.
