Текст книги "От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки"

Автор книги: Ульрика Майнхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ГИТЛЕР В ВАС

Попытка превратить 12 лет германской истории в табу не удалась. Прецеденты – от Хёйзингера[68]68
  Адольф Хёйзингер в момент написания статьи (и до 1964 г.) занимал пост председателя Постоянного военного совета НАТО в Вашингтоне, а до этого с 1957 г. был генеральным инспектором бундесвера. Он же при Гитлере занимал ответственные должности в генштабе вермахта, участвовал в разработке планов нацистской агрессии по отношению к различным европейским государствам. Ненаказанный военный преступник.


[Закрыть] до Фёрча[69]69
  Активный нацистский функционер, подполковник вермахта Фридрих Фёрч на Восточном фронте выполнял спецзадания гитлеровского руководства по разрушению и уничтожению населенных пунктов (в частности, в случае падения Ленинграда он должен был руководить операцией по разрушению города). В ФРГ дорос до генерал–лейтенанта и генерального инспектора бундесвера, что вызвало яростные протесты антифашистов.


[Закрыть], от Оберлендера[70]70
  В 1960 г. Теодор Оберлендер (в то время – министр обороны) стал причиной крупного политического скандала: выяснилось, что при Гитлере он командовал спецбатальоном СС «Нахтигаль», прославившимся массовым истреблением мирных жителей на Украине. На основании предоставленных правительством Украинской ССР материалов Т. Оберлендер был заочно осужден в ГДР как военный преступник. В результате скандала Оберлендеру пришлось покинуть пост министра обороны ФРГ. За свои военные преступления наказан не был.


[Закрыть] до Глобке[71]71
  Статс–секретарь канцелярии К. Аденауэра Ханс Глобке в течение многих лет находился в центре еще одного громкого скандала. X. Глобке при нацизме был основным автором антисемитских Нюрнбергских расовых законов. Еврейские и антифашистские организации добивались (безрезультатно) его отставки и суда над ним. Спустя 2 года после написания этой статьи X. Глобке был заочно приговорен в ГДР к пожизненному заключению как одна из ключевых фигур в преследовании евреев в III Рейхе. После этого Глобке был вынужден уйти в отставку. Перед судом в ФРГ он так и не предстал.


[Закрыть], от Гейде/Саваде[72]72
  Вернер Гейде оказался в центре крупного скандала в 1959 г., когда выяснилось, что этот нацистский преступник, один из основных организаторов гитлеровской программы по эвтаназии (массовому умерщвлению психически больных и неизлечимо больных пациентов, а также лиц с врожденными уродствами и «расово неполноценных»), заочно осужденный Нюрнбергским трибуналом, успешно работает под именем Фрица Саваде в должности старшего эксперта–психиатра земельного суда земли Шлезвиг—Гольштейн. Гейде был обвинен в личном участии в убийстве более чем 100 тыс. человек. Следствие по его делу выяснило, что все руководители Гейде (как по медицинской, так и по судебной линии) знали, что Гейде и Саваде – одно лицо, и все участвовали в укрывательстве его от правосудия.


[Закрыть] до Эйхмана[73]73
  В момент написания этой статьи в Иерусалиме проходил процесс над одним из главных нацистских преступников, руководителем уничтожения европейских евреев Адольфом Карлом Эйхманом. После II Мировой войны Эйхман бежал в Аргентину, где был выслежен израильской разведкой и в мае 1960 г. похищен и вывезен ею в Израиль. Суд в Иерусалиме приговорил в декабре 1961 г. Эйхмана к смертной казни через повешение (приговор приведен в исполнение 1 июня 1962 г.).


[Закрыть] – доказали, что в Германии образца 1961 года нельзя жить, не помня о Сталинграде и Орадуре, об Освенциме и Бухенвальде.

Между конфронтирующими сторонами – историей и политикой, обвинителями и обвиняемыми – стоит молодое поколение. Не виновное ни в преступлениях III Рейха, ни в ханжеской, фальшивой позиции послевоенных властей, оно оказалось прямо вовлечено в противоречия современности, столкнулось с необходимостью отвечать за то, чего не совершало. Но понимание, что молодое поколение не ответственно за преступления прошлого, – не основание для того, чтобы отказывать молодым в праве обсуждать это прошлое. С другой стороны, это и не основание для того, чтобы молодые игнорировали проблемы современности.

И ведущей здесь становится роль студенчества. Студенчество, как никакой другой общественный слой, имеет доступ к источникам информации и фактам. А спустя несколько лет сегодняшние студенты станут преподавателями в школах и университетах, государственными служащими – и должны будут сами проводить в жизнь все то, чего сегодня требуют от властей.

В связи с процессом Эйхмана Дитер Биленштейн – референт по связям с прессой Союза немецких студенческих организаций – попытался на страницах бюллетеня «Службы немецкой студенческой прессы» высказать точку зрения студентов на происходящее. Нам кажется, что написанное им далеко не в полной мере отражает эту точку зрения, но оно настолько примечательно, что хочется его процитировать (а затем и кое–что добавить от себя):

«С процессом Адольфа Эйхмана вопрос о позоре нашей истории вновь встал перед нами. Если коротко, то мы не можем согласиться с предлагаемой нам точкой зрения, будто какие–то «другие» были убийцами, а «мы все» это всего лишь «терпели». Представители старшего поколения должны вспомнить, что на стенах домов висели нацистские плакаты «Жид, сдохни!», а они, эти представители старшего поколения, несмотря на все это – а вероятнее, именно поэтому – голосовали за Гитлера. Затем ночью или по утренней зорьке стали исчезать друзья и соседи – евреи, а «мы все» молчали, не рискуя спросить «куда?» – вероятно, происходящее «нас» вполне устраивало. Процесс Эйхмана разыгрывается здесь, между нами, даже если формально он проходит в Иерусалиме. Ответственны «мы все», а некоторые сверх того должны быть названы компетентными органами как прямые виновники или соучастники преступлений. Мы должны признать их виновными даже в том случае, если они хотели не лично совершать преступления, а «всего лишь» управлять преступлениями или «облегчать страдания» жертв[74]74
  Намек на заявления гитлеровских врачей, умерщвлявших разными способами заключенных в концлагерях: на суде они часто утверждали, что «облегчали» участь заключенных, спасая их с помощью быстрой смерти от медленного и мучительного умирания.


[Закрыть]. Кое–кто из преступников того времени, наверное, даже может быть оправдан – в случае, когда он из двух зол выбирал меньшее. Но доступ к положению в обществе ему должен быть раз и навсегда перекрыт: участие таких «виновных/невиновных» в преступлениях нацизма в нашей демократии действует на нее подобно яду – в том числе и потому, что выступает в качестве оправдания для нераскаявшихся нацистов, вновь рвущихся занять самые высокие посты.

Студенчество во времена Веймарской республики проявило себя как воинствующая антисемитская сила задолго до того, как национал–социалисты заставили всех говорить о себе. В 1926 году Союз германских студентов – после проведения всеобщего голосования – принял постановление «О расовых признаках как условии членства в союзе» и на основании этого постановления исключил из союза студентов–евреев. Манифестации ненависти и публичные сжигания книг после прихода нацистов к власти в большинстве случаев устраивались именно студентами. Потом появились требования, чтобы академики–евреи не имели права работать с документами на немецком языке, а исключительно с еврейскими или иными иноязычными текстами. Следствием этого явились увольнения евреев–доцентов – а студенчество рукоплескало или (в лучшем случае) молчало. Томаса Манна лишили почетной докторской степени Боннского университета; коричневая униформа затопила всё. И нельзя сегодня замалчивать, что все эти антисемитские настроения, вся эта ненависть и все эти кампании дискредитации [ученых–евреев] расцвели еще в 20–е годы – и что именно традиционалистские студенческие объединения (в первую очередь «Круг учащихся высших школ германского типа») и были организаторами и рассадниками тогдашнего нездорового духа.

Тогдашние студенты стали нашими университетскими преподавателями, адвокатами, учителями, журналистами, государственными чиновниками, нашими работодателями и нашими родителями. Понимание этого не должно вылиться в необоснованные подозрения или в призывы к расследованию прошлого отдельных лиц. Но это значит, что мы не можем молчать по поводу всего круга этих проблем, что мы, студенты, имеем свою позицию и не намерены «оставить прошлое в покое» и что мы ждем ответов на наши вопросы от старшего поколения.

Если молчание [преподавателей] в университетах, приверженность [академического сообщества] к нездоровому духу и прямые высказывания [оправдывающие прошлое] являются документальным подтверждением неисправимости [западногерманской академической среды], то мы должны будем прямо заявить, что в наших университетах нет места для таких академических ученых, преподавателей и студенческих объединений, которые не желают делать выводы из германской катастрофы.

В ноябре 1957 года и в октябре 1959 года Союз немецких студенческих организаций в ходе двух «Германо–израильских диалогов» пытался организовать передачу знаний о еврейской истории в разных областях образования и публицистики. В июне 1960 года Союз организовал педагогическую научную конференцию «Процесс воспитания и еврейство» – и вскоре после этого вышла в свет книга с таким же названием. В последние 3 года десятки немецких студентов каждое лето выезжают в Израиль для работы в кибуцах.

В 10 наших университетах имеются германо–израильские группы обучения, в составе которых занимается большинство из приблизительно 130 учащихся в ФРГ граждан Израиля. Председатель Союза студентов Израиля воспользовался прошлой осенью нашим приглашением и посетил Бонн. Это не значит, что мы, молодые, собираемся «начать все с чистого лица» – мы не можем и не хотим стирать из памяти события последних десятилетий нашей истории. Но мы ищем таким образом[75]75
  Т. е. налаживая связи с Израилем.


[Закрыть] новый и лучший путь нашего народа в будущее.

Эти усилия предпринимаются нами не для того, чтобы обеспечить себе алиби. Достаточно тревожным фактом является то, что Национальный союз студентов (пусть даже и запрещенный уже властями) демонстрировал праворадикальные и даже прямо антисемитские тенденции [в студенческой среде]. Некоторые другие студенческие объединения умалчивают о своем поведении во времена Веймарской республики – вместо того, чтобы открыто сказать, какие причины были у такого поведения. Наши высшие учебные заведения все еще никак не могут создать достойный институт для изучения иудаистики и истории еврейского народа. Лекционные курсы и учебники по этим вопросам оставляют желать много лучшего.

Поэтому задачей студенчества остается настойчиво, бдительно и независимо [от государственных структур] следить за тем, исполняет ли академическая наука свой политический долг перед народом».

Неплохо.

Но Биленштейн сосредоточивает свое внимание только на критике старых наци и на усилиях [западногерманских студенческих организаций наладить диалог с Государством Израиль. Но тот, кто бичует «старых наци», должен сделать и следующий шаг: должен подвергнуть критике и устаревшие политические концепции. Тот, кто бичует антисемитизм, должен выступить в защиту свободы слова, раз ее подавляют. Разрыв с антисемитизмом не может быть выражен только в поездках студентов в Израиль, поскольку произраильская позиция – это всего лишь паллиатив, в то время как подлинный разрыв с нацистской практикой антисемитизма может выразиться только в отказе от любого политического устрашения и подавления инакомыслящих, инаковерующих и инакочувствующих. Разрывом с практикой концлагерей является не их закрытие, а тотальное обеспечение политических свобод для политической оппозиции. Отказ от прошлого похода на Польшу[76]76
  Нападение фашистской Германии на Польшу – формальное начало II Мировой войны.


[Закрыть] не может быть выражен в отказе от восстановления дипломатических отношений с Варшавой[77]77
  Как раз на 1960 г. пришелся пик антипольской кампании правительства Аденауэра, что даже вынудило ПНР 27 июля 1960 г. направить государствам – членам НАТО ноты об опасности реваншистской политики Бонна. Дипломатические отношения между ФРГ и ПНР были установлены только в декабре 1970 г.


[Закрыть].

Разрыв с походом на Советский Союз не может быть выражен в назначении некоего господина Фёрча, разрыв со вторжением во Францию – в маневрах бундесвера в районе Мурмелона, разрыв с запретом Объединения немецких профсоюзов – в Законе о чрезвычайном положении, разрыв с исключением из университетов студентов–евреев в 1933 году – в полицейских расправах над цветными студентами в 1961 году[78]78
  В связи с убийством П. Лумумбы в Бонне и Франкфурте–на–Майне состоялись демонстрации протеста африканских студентов. Демонстрации были разогнаны полицией с неоправданной жестокостью, многие студенты получили серьезные увечья.


[Закрыть].

Разрыв с нацизмом не может быть низведен до уровня детской игры в песочнице. Это касается и молодежи, и старшего поколения. Разрыв с нацизмом может быть только полным как во внутренней, так и во внешней политике – и выглядеть он должен так: свобода для политической оппозиции, отказ от репрессий, суверенитет народа; мирные договоры со всеми прежними врагами, мирное сосуществование вместо войны, переговоры вместо гонки вооружений.

Как мы спрашивали своих родителей о Гитлере, так однажды наши дети спросят нас о Штраусе[79]79
  Из–за этой фразы Ф.-Й. Штраус подал на У. Майнхоф в марте 1962 г. в суд, обвинив ее в «печатном оскорблении федерального министра обороны». Однако Гамбургский городской суд отказался признать иск обоснованным.


[Закрыть].

«Конкрет», 1961, №10

О 20–М ИЮЛЯ[80]80
  20 июля 1944 г. группа офицеров вермахта предприняла попытку совершить военный переворот и убить А. Гитлера. Июльский заговор 1944 г. в ФРГ при Аденауэре преподносился как образец антифашистской борьбы – для того чтобы отодвинуть в тень левое антифашистское сопротивление.


[Закрыть]

20 июля мы все сливаемся в трогательном единстве. Противники ядерного оружия – со сторонниками гонки ядерных вооружений, генеральный инспектор бундесвера – с призывниками, профсоюзы – с федеральным правительством, «Франкфуртер альгемайне» – с нами. Событие 20 июля 1944 года было столь значительным, а его исход – столь трагичным, что никто не рискует пока пытаться нажить на нем политический капиталец, принося традицию в жертву торгашескому духу мелочных сиюминутных политических споров.

Так памятная дата 20 июля стала днем согласия и примирения. Мы все чувствуем себя в этот день (любимая формулировка бульварной прессы) как–то лучше и серьезней, нас обволакивает запах духов «Ванитас» и под коктейль «Мамие» стихают дискуссии о миникини[81]81
  Злой сарказм У. Майнхоф: миникини – это, с одной стороны, купальник ультрабикини, прикрывавший фактически только соски и промежность (в 60–е гг. воспринимался консервативной частью публики как «аморальный»), с другой – мелодия модной в ГДР группы Хорста Крюгера и Петера Мампе; «Мампе» – с одной стороны, винный коктейль (изобретен в Чили), популярный в 40–х – начале 60–х гг., с другой, «Мампе–коктейль» – это название попурри, исполнявшихся группой Крюгера—Мампе. У. Майнхоф хочет сказать, что западногерманский истеблишмент 20 июля делает вид, что готов на один день забыть свои разногласия с восточными немцами.


[Закрыть].

В этом единении всё – правда и всё – неправда. Реальный фундамент для единства был заложен событиями 20 июля 1944 года. В тот день офицеры перешли от слов к делу, приняв законы и правила борьбы антигитлеровского Сопротивления. Их действия оказались ярче и внушительнее, чем все, что было сделано [в Сопротивлении] коммунистами, социал–демократами, профсоюзными активистами, христианами и студентами. Эти офицеры поступили так, как никогда до того не поступали представители правящей касты – выступили на защиту интересов всего народа. Эти закосневшие в своем консерватизме политики, аристократы и высшие военные чины попытались совершить то, что было недостижимой целью левых: уничтожить нацизм, закончить войну, восстановить правовое государство. Это абсолютное совпадение интересов тончайшего слоя облеченных огромной властью людей, с одной стороны, и всего немецкого народа – с другой (чего на Востоке упорно не желают признавать в своих оценках 20 июля 1944 года[82]82
  У. Майнхоф не права. В странах Восточного блока сложилась традиция разделять в заговоре 20 июля 1944 г. действия военноаристократической верхушки, опасавшейся, что крах III Рейха обернется и, крахом их классовых интересов, и офицеров, группироравшихся вокруг подполковника К. Шенка фон Штауффенберга (который и взорвал бомбу в ставке Гитлеру), которые действительно преодолели узкоклассовые интересы (см., например: Коваль B. C. Правда о заговоре против Гитлера 20 июля 1944 г. Киев, 1961; Мельников Д. С. Заговор 20 июля 1944 года в Германии. Легенды и действительность. М., 1962; Финкер К. Затвор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга. М., 1976).


[Закрыть]), и есть то, что объединяет всех, кто на Западе празднует день 20 июля.

Но если мы внимательно посмотрим на нас сегодняшних – на противников атомной бомбы и сторонников ядерного вооружения, на генерального инспектора бундесвера и на призывников, на профсоюзных активистов и на федеральное правительство – нам станет ясно, что с этим трогательным согласием и примирением что–то не так. Налицо раздор и разлад, а вовсе не умильная сентиментальность. Как только начинается лицемерная трепотня о «восставшей совести», наши мнения расходятся. Тот, кто твердит нам о «совести», как о причине заговора 20 июля (такие, например, персонажи, как Треттнер, Любке, фон Хассель[83]83
  Генерал бундесвера (доросший до поста генерального инспектора бундесвера) Хайнц Треттнер в III Рейхе был генералом вермахта и одним из командиров Легиона «Кондор», бомбившего Испанию. Уве фон Хассель (представитель ХДС) в течение многих лет был министром обороны ФРГ. О Любке см. ст. «Игра в демократию».


[Закрыть] и вообще федеральное правительство), – тот, стремясь оправдать всех не присоединившихся [к Сопротивлению], не боровшихся, не возмутившихся, просто прячется за бастионы бессознательного, апеллируя к эмоциям. Но не требовалось ни какой–то особенной чувствительности, ни исключительной совестливости, чтобы перед лицом истребления миллионов евреев, преступлений войны и ужасов нацистской диктатуры стать в ряды заговорщиков. Преступления нацизма против человечества заставили мужчин и женщин начать восстание 20 июля 1944 года. Те самые преступления, которые продолжают жить и сегодня – в лице процветающих и вовсе не отправленных в отставку нацистских судей, в лице государственного секретаря федерального министерства развития Виалона, который во времена нацизма был главой финансового управления Рейхскомиссариата Остланд в Риге и заведовал конфискацией и реализацией еврейского имущества. Это именно его отставки добивались социалистически и либерально настроенные студенты в [Западном] Берлине в двадцатую годовщину 20 июля. Что–то тех, кто твердит нам о «совести», совесть не мучила, когда они назначали этого человека на его должность! Их совесть молчит, когда они снова, как при нацизме, преследуют коммунистов, а некоммунистов подозревают как «коммунистических попутчиков». Их совесть молчит, когда они планируют ликвидацию основных гражданских прав[84]84
  Речь идет о Законе о чрезвычайном положении.


[Закрыть] и мечтают вооружить бундесвер ядерным оружием. Ядерное оружие для армии, которой не хватает дисциплинированности даже для того, чтобы строго придерживаться собственных правил внутреннего распорядка, в которой фюреры и унтерфюреры[85]85
  Т. е. генералы и офицеры.


[Закрыть] не способны в мирное время избежать жертв во время обычных марш–бросков? И это те, кто до смерти загоняет новобранцев в 30–градусную жару, смогут – в случае серьезной опасности – умеренно, гуманно и ответственно распорядиться ядерным оружием? Как раз на этом месте болтовня о «совести» превращается в молчание, покрывающее преступления.

Пришло время осознать, что газовые камеры Освенцима нашли в атомной бомбе абсолютное воплощение своего технического идеала, и что игра с атомной бомбой, которой легко грозить немцам в ГДР, полякам по ту сторону Одера и Нейсе, чехам в Судетах, русским в Прибалтике – это игра с преступлением гитлеровских масштабов. Пришло время понять, что восстание 20 июля против несправедливости и насилия так и не увенчалось успехом. Неужели чтобы подвигнуть нас на протест, обязательно должно произойти что–нибудь ужасное? Конечно, возвращение в правительство какого–нибудь Франца—Йозефа Штрауса – это еще не основание для восстания. И все–таки повторим: пути и мнения, которые разошлись 20 июля 1944 года, остаются разделенными и сегодня.

«Конкрет», 1964, № 7/8

ИГРА В ДЕМОКРАТИЮ

Генри Наннен прошел науку в передовице. Как иным цветной фантик, так ему его «дорогой читатель “Штерна”». И когда он называет отставку Любке «его первым проявлением службы на благо этого государства»[86]86
  Речь идет о передовицах Генри Наннена в «Штерне», традиционно начинавшихся словами «Дорогой читатель „Штерна“…». В марте 1968 г. Г. Наннен в такой передовице потребовал отставки президента ФРГ Генриха Любке в связи с молчанием президента относительно всплывших в печати разоблачений прошлого Любке: во времена гитлеризма Любке проектировал бараки в нацистских концлагерях. В результате разразившегося скандала политический истеблишмент ФРГ пошел на досрочные президентские выборы, что позволило избежать отставки Любке и заменить его на посту президента внешне приличным способом.


[Закрыть], он не уступает ни по политической значимости сказанного, ни по степени его наглости высказыванию Фрица Тойфеля в адрес Клауса Шутца: «Господин Шутц, вы – Санта—Клаус!»[87]87
  Клаус Шутц – в то время правящий бургомистр Западного Берлина. Фриц Тойфель – видный деятель западноберлинской контркультурной сцены 60–х гг., автор и постановщик авангардных политических хэппенингов, организатор «Коммуны № 1». Создатель партизанского «Движения 2 июня».


[Закрыть] Возникает такое впечатление, что в нашей стране имеешь дело с политиками, которые позволяют обращаться с собой только как с мишенями в тире. И в этом им некого винить, кроме самих себя.

Но именно так возвышается и рушится демократия, о которой внезапно вновь зашла речь. Останется ли Любке на своем посту или уйдет, представляется несущественным для демократического будущего ФРГ. И для фашизма новой формации также несущественно, стоит ли во главе государства некто, кто строил концентрационные лагеря, или нет.

Также несущественным стало то, насколько такие, как мы и Роберт Нойман, который два года назад в журнале «Конкрет» расписал в деталях всю эту историю, находят скверным, что Любке строил концентрационные лагеря, либо такие, как Генри Наннен, находят скверным, что Любке не хочет об этом вспоминать.

Если Любке и все «господа с положением» (истеблишмент ФРГ) три года тому назад, когда ГДР представила обличающие Любке документы, почувствовали бы себя по меньшей мере шокированными, если бы они задумались не об утрате престижа, нет, а о самой сути дела, если бы им по меньшей мере стало дурно, если бы все это привело хотя бы к угрызениям совести, к чему–нибудь, от чего можно начать заикаться, то тогда можно было бы еще что–нибудь сделать в интересах политического развития нашей страны.

Но когда Роберт Нойман два года назад со страниц «Конкрета» предложил «ряду лиц» (оставим в покое имена и грязное белье) выехать с ним в Восточный Берлин и посмотреть оригинальные документы, у каждого нашлась веская причина отказаться. Роберт Нойман два года назад исписывал до мозолей пальцы по делу Любке – но все кануло в Лету.

Сегодня дело Любке больше не является инструментом политических изменений. Человек просто отслужил свой срок, он выполнил свою функцию как президент «большой коалиции», как затычка в каждой бочке и т. д., и т. п., теперь ничего не может произойти, теперь с ним можно поиграть в «демократию», в «свободу прессы», в «критику», в «оппозицию», можно как угодно ему напакостить. Был бы Любке не таким нечувствительным и примитивным субъектом, мог бы и руки на себя наложить, раз уж на него так набросились со всех сторон.

Разыгрываемая игра предельно прозрачна. Безусловно, не было никакой якобы самостоятельно проведенной американцами почерковедческой экспертизы, которая и привела к скандалу, – было решение Генри Наннена заплатить за экспертизу и опубликовать ее.

Насквозь видна тоска, которая гложет Генри Наннена, – тоска по «чистому» государству, чей фасад можно украсить лозунгами против Че и Хо Ши Мина, тоска по «самоочищению», по эффективной встречной акции против удачных акций разоблачения, про–веденных внепарламентской оппозицией, тоска по «чистой» контрреволюции.

«Господам с положением» еще два года назад было абсолютно безразлично, крупным или мелким нацистом был Любке – они боялись, что придется отвечать на вопрос, какими именно нацистами – крупными или мелкими – были они сами.

Но эти «господа с положением» стали догадываться, что им придется принести жертву растущему оппозиционному движению, чтобы не быть вытесненным им на обочину. Догадываться, что они должны как–то прореагировать на действия оппозиции, если они хотят, чтобы их продолжали принимать за серьезных политиков те, кто самостоятельно мыслит и действует.

То, что с этой целью и во имя сохранения внешних приличий на алтарь псевдодемократии принесли жертву в виде персоны президента ФРГ, зависело, безусловно, в первую очередь от самого президента, поскольку он сам беззаветно предложил себя для этого спектакля[88]88
  Г. Любке к тому времени впал в очевидный маразм и просто не понимал, что происходит. У. Майнхоф намекает на то, что руководство ФРГ, обладающее в большинстве таким же нацистским прошлым, бесстыдно «подставило» Любке, не способного к самозащите – чтобы отвлечь внимание общественности от своего собственного поведения во времена гитлеровской диктатуры.


[Закрыть].

Внепарламентской оппозиции удалось в данном случае проявить достаточно настойчивости, чтобы этой жертвой был чиновник не меньшего ранга, чем президент. И мы должны добиваться того, чтобы в будущем ранг жертв, приносимых на алтарь отечества, не понижался. Следующий – канцлер[89]89
  Имеется в виду федеральный канцлер Курт—Георг Кизингер, бывший при III Рейхе активистом НСДАП и одним из основных разработчиков стратегии антисемитской пропаганды.


[Закрыть].

Для тех, кто занимается делом Любке, оно может казаться «случайно найденной на дороге падалью».

На самом деле это только один из многих симптомов профессиональной непригодности этой «демократии», ее бессодержательности, ее исключительной лживости.

Сегодня, упрекая Любке в том, что он строил концентрационные лагеря, его заодно, чтобы всех запутать, упрекают в том, что его жена стыдится своего весьма почтенного возраста. Последнее вызывает скорее умиление, для устранения этого требуются не кардинальные средства, а косметические операции – на лице или на паспорте. Как можно сравнивать это с концентрационными лагерями, которые Любке строил и которые Любке планировал создать вновь в духе законов о чрезвычайном положении?

Теперь, наряду с упреком, что Любке создавал для нацистов концлагеря и поэтому, наверное, не может достойно представлять страну, в которой большое значение придается тому, чтобы поглубже запрятать связь между фашизмом и капитализмом, его упрекают еще и в том, что он во время произнесения своих речей… часто бормочет! Это вынудит его уйти в отставку по возрасту, что все–таки не будет иметь политической окраски.

Теперь, наряду с упреком, что Любке был доверенным человеком гестапо – можно подумать, что гестапо могло поручить строительство концлагерей людям, не внушавшим доверия! – его упрекают еще и в том, что он пытался все это скрывать. Хотя те, кто сейчас его в этом упрекают, два–три года назад пальцем не пошевельнули, чтобы помочь в разоблачении Любке. А ведь тогда еще не было такой сильной внепарламентской оппозиции, что нужно было кого–нибудь принести ей в жертву. Хотя попытка скрыть правду была вызвана вполне понятными причинами, все–таки есть разница, кто именно доводит до краха ведомство или конкретного человека.

Игра в демократию, которую инсценировал Генри Наннен, неэффективна. Она не может спасти государство, авторитет которого расшатали Хефер, Кизингер, Люке, Любке и прочие – неважно, как их зовут. На этот раз смеяться последней будет внепарламентская оппозиция.

«Конкрет», 1968, № 4