Текст книги "От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки"

Автор книги: Ульрика Майнхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

9 мая 1976 г. власти объявляют, что подсудимая Ульрика Мария Майнхоф найдена повешенной в своей камере. Официальная версия: самоубийство. Некоторое время власти путаются в датах: то ли она погибла 8 мая, то ли 9 (это даже в официальных документах!). Это при том, что проверка камеры Ульрики проходила каждые 15 минут, а обыск – каждые 2 часа. Никто так и не объяснил, каким чудом удалось добраться до крюка в потолке четырехметровой высоты (позже, застеснявшись, власти меняют версию: теперь Ульрика объявлена повесившейся на форточке) Причиной самоубийства назвали «напряженные отношения» с другими членами РАФ. Но сами рафовцы на суде заявили, что это – ложь.

Похороны Ульрики Майнхоф состоялись 16 мая в Мариендорфе, в Западном Берлине. Церковь отказалась признать ее самоубийцей (есть еще такой источник информации: исповедь), и Ульрику похоронили в церковной ограде. За гробом шли 4 тысячи студентов в черных масках, с красно–черными знаменами и со сжатыми в рот–фронтовском приветствии кулаками. Первым с надгробной речью выступил Клаус Вагенбах, вместе с Ульрикой участвовавший в освобождении Баадера в 1970 г. Демонстрации памяти Ульрики прошли в тот день по всей Германии. В Гамбурге, Бремене, Ганновере, Киле, Кёльне, Дортмунде и Любеке они переросли в уличные бои с полицией. В тот же день состоялись демонстрации солидарности в Вене, Инсбруке, Брюсселе, Антверпене, Париже, Гренобле, Лионе, Милане, Турине, Риме, Флоренции, Венеции, Генуе, Берне, Женеве, Гааге, Амстердаме, Лондоне, Барселоне и даже в Белграде. В Испании, Италии и Франции правительственные и коммерческие представительства ФРГ подверглись вооруженным атакам. Во Франкфурте была взорвана бомба на американской военной базе.

Рената Римек, уже публично отрекшаяся к тому времени от Ульрики, не только сама не пришла на похороны, но и не пустила на них дочерей Майнхоф.

Ян—Карл Распе на суде назвал имя организатора убийства Майнхоф: генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак. 7 апреля 1977 г. З. Бубак будет казнен городскими партизанами.

Так кончилась земная жизнь Ульрики Марии Майнхоф. Осталась легенда.

Даже в том случае, если бы тексты У. Майнхоф мимели только историческую ценность, их надо было публиковать – чтобы узнать из первых уст правду о ФРГ 50–70–х гг. (а то скоро усилиями фондов Аденауэра и Наумана в нашей стране тогдашнюю ФРГ все будут считать «раем на земле»). Но статьи Майнхоф имеют ценность и как тексты политического мыслителя, политического философа, политолога – причем не кабинетного ученого, изобретающего не связанные с реальностью схемы, а человека, непосредственно вовлеченного в политическую борьбу, наблюдавшего ее изнутри и лично воздействовавшего на политический процесс.

В статье «Человеческое достоинство» Ульрика констатирует, вслед за известным австрийским футурологом Р. Юнгком, что демократия и ядерное оружие несовместимы. Почему? Это понятно: потому что ядерным оружием распоряжается исполнительная власть (в пределе – один человек), а это оружие может уничтожить весь мир. Если один человек может уничтожить весь мир, абсурдно говорить о демократии (то есть народоправстве): один человек с ядерным оружием, конечно же, имеет больше власти, чем целый народ. Но Майнхоф идет дальше: она делает вывод, что невозможно в принципе с момента появления ядерного оружия сочетание подлинной демократии с войной и насилием. А если война и насилие уже есть, уже заданы, то разговоры о демократии превращаются в демагогию. Хотите демократии – уничтожьте войну, уничтожьте насилие. Но агрессора можно обуздать только силой. Ergo: демократия возможна лишь тогда, когда не будет войн и насилия (то есть, кстати, и государства как легального инструмента насилия). А до этого момента, если вы демократ – вы должны быть комбатантом.

Вряд ли у кого–то из наших «политологов» хватит интеллекта (да и просто смелости) на такие выводы.

Против кого направлены готовящиеся законы? – спрашивает Ульрика (статья «Против кого?»). Наши «политологи», конечно, исходят из того, что законы «регулируют жизнь общества» (носят, то есть, функциональный характер или даже альтруистический). В лучшем случае, вспомнив, чему их учили в советских вузах, они скажут, что законы выражают определенные социальные, имущественные, сословные, классовые интересы. А вот Майнхоф знает, что всякий закон направлен: обязательно направлен не только на защиту кого–то (чьих–то интересов), но и против кого–то (чьих–то интересов). У наших «политологов» сейчас очень модным становится немец Никлас Луман. Функционалист Луман, пишущий чудовищным по невыразительности языком, говорит, в сущности, что та общественная система хороша, которая исправно функционирует. И всё. А ведь самой исправно функционировавшей системой была нацистская: советские войска уже стояли на Одере, союзники – на Рейне, а в рейхе продолжал соблюдаться идеальный порядок и даже продолжался рост промышленного производства! Мерзавец Луман своими построениями тайно реабилитирует нацизм, а наши дураки – «политологи» его изучают и пропагандируют. А вот Ульрика задает «простой» вопрос: против кого? Против кого направлена прекрасно функционирующая система? Всё: с момента, как этот вопрос задан, луманианству – грош цена.

В статье «Борьба против чрезвычайного законодательства – классовая борьба» Майнхоф по одной–единственной фразе из газеты реконструирует политическую систему буржуазной «представительной демократии»: «избранники народа» никак не зависят от народа. Тогда почему это – демократия? (Отдадим, впрочем, должное К. Ясперсу – он заметил это раньше Майнхоф и даже ответил на вопрос: политическое устройство ФРГ – это не демократия, а «олигархия партий»[1]1
  См.: Ясперс К. Куда движется ФРГ? Факты. Опасности. Шансы. М., 1969. С. 28–39.


[Закрыть].)

В статье «Ложное сознание» Майнхоф с предельной четкостью доказывает: освобождение женщины может быть только освобождением ее от неравноправия не гендерного, но социального, классового (то есть освобождением вместе с мужчиной, вместе со всем обществом). Просто «равноправие полов» – не более чем переход из одной категории угнетенных в другую. Этот тезис сто раз потом повторили западно–германские радикальные феминистки (и вообще они растащили статью на цитаты) – не ссылаясь при этом на «страшную» Ульрику, то есть попросту воруя у нее. Но сделали это уже в 90–е гг. А Ульрика написала статью 35 лет назад. Американские же феминистки, не знакомые с творческим наследием Майнхоф, осознали ее правоту только сейчас, после своей формальной «победы»[2]2
  См.: Кляйн Н. NO LOGO: Люди против брэндов. М., 2003. С. 170–172.


[Закрыть].

Точно так же из статьи «Вьетнам и немцы» становится ясно, что Майнхоф понимала, что «холодная война» (пусть на примере ее «горячего фланга» во Вьетнаме) – это мировая война, то есть III Мировая война. И понимала это за три десятилетия до субкоманданте Маркоса[3]3
  См.: Субкоманданте Маркос. Другая революция: Сапатисты против нового мирового порядка. М.: Гилея, 2002. С. 144–162.


[Закрыть].

Книга Майнхоф еще только была обещана, а на страницах «Книжного обозрения» его ответсек А. Ройфе уже поспешил опубликовать донос: вот он, дескать, «посильный вклад «Гилеи» в борьбу с экстремизмом»[4]4
  Книжное обозрение. 2002. № 25–26.


[Закрыть]. Лавры Фаддея Булгарина ему покоя не дают. Родители ему в детстве не объяснили, что «стучать» нехорошо.

Но Ройфе на этом не остановился и выступил с теоретическим оправданием доноса: «Очень важно понимать, что реально противостоит «левому натиску» и что сможет противостоять в будущем. Речь о конкуренции за «ментальное пространство» – этот lebensraum литературы. Ведь леваки зашевелились не случайно: те, кто стоял у кормила литературной власти все постсоветские годы, так и не смогли предложить российском читателю ничего жизнеспособного. Отсюда унылые дискуссии в газетах о «сумерках литературы», отсюда премиальный бартер («ты награждаешь меня сегодня, я тебя – завтра»), отсюда фатальное падение тиражей «толстых» журналов, которым уже не подняться. А все потому, что бывшие инженеры человеческих душ никак не возьмут в толк: учительство кончилось, начался балаган. Литература стала шоу–бизнесом, и задача у нее одна – развлекать. Были, были хорошие романы за минувшее десятилетие – «Генерал и его армия», «Венок на могилу ветра», «Ложится мгла на старые ступени»… Получали «престижные» премии, имели хорошую прессу, издавались отдельными книгами. Но выйди сейчас на улицу спроси прохожего о любом из этих романов – вразумительного ответа не получишь. А Маринину – знают! И Акунина – знают!

Именно масскульт, честный, беспримесный масскульт, который весь стоит на консервативных ценностях (Бог, семья, собственность, патриотизм – порядок произвольный), сражается сегодня с леваками за власть над умами сограждан. У них разная философия: авторы масскульта хотят исправить нынешнюю жизнь, левакам же надо полностью разрушить ее… Кажется, ясно, кому нужны великие потрясения, а кому – великая Россия»[5]5
  Там же.


[Закрыть].

Хорошо, когда человек пишет так прямо и открыто. «Бог, семья, собственность, патриотизм» – любой фашист под этим подпишется. «Масскульт» как оружие против подлинной, «высокой» культуры – да это же Шпрингер! Великая Россия… Великая Германия… Ein Reich, ein Volk, ein Führer… Какое вам еще нужно доказательство, что книгу Майнхоф нужно срочно издавать?

Александр Тарасов

Автор предисловия выражает глубокую благодарность Анне Комаринец за бесценную помощь в работе с источниками на немецком и шведском языках.

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ? ЧП!

Германия 1960 Года: каждый третий сравнивает ее с Германией 1933–го; что 10 лет назад отвергалось как чудовищное, сегодня под аплодисменты провозглашается само собой разумеющимся. Профессора, «как тогда»[6]6
  То есть как в первые месяцы после прихода к власти Гитлера.


[Закрыть], лишаются мест и званий, военные вовсю действуют на политической сцене, социал–демократы зажаты в тиски между оппортунизмом партийного руководства и оппозиционной позой, конституция имеет репутацию поддающейся манипуляциям и постоянно переписываемой. Президент снова – надпартийный пропагандист реакционных программ[7]7
  Имеется в виду представитель ХДС Г. Любке, известный крайне реакционными взглядами. Избран президентом в 1959 г. (о Любке см. в настоящем сборнике ст. «Игра в демократию»).


[Закрыть], доверие к судьям упало до самого низкого уровня, и не видно конца цепи скандалов вокруг второго телеканала, меморандума генералов бундесвера, плана Люке, речи Шпейделя, романа о воинской обязанности и проекта закона о министерской картотеке contra прессы, парламента и партий[8]8
  У. Майнхоф перечисляет известные реакционные начинания правительства ХДС/ХСС в 1959–1960 гг.: попытку создать полностью контролируемый ХДС/ХСС федеральный телеканал («второй телеканал»), который бы занимался на бюджетные деньги пропагандой в пользу ХДС/ХСС и противостоял «слишком независимому» каналу АРД (законопроект о создании второго телеканала был признан антиконституционным Верховным федеральным судом в 1961 г.); меморандум генералитета бундесвера и речь генерала Ганса Шпейделя, в которых выдвигалось требование милитаризации ФРГ, резкого повышения расходов на вооружения, введения всеобщей обязательной воинской повинности по стандартам III Рейха, вооружения бундесвера ядерным оружием; план министра жилищного строительства Пауля Люке об отмене «потолка» квартплаты, что развязывало руки домовладельцам; проект создания федерального досье на всех общественных деятелей и журналистов.


[Закрыть].

Но самая скверная новость – законопроект «О чрезвычайном положении», призванный дополнить конституцию. С первым чтением этого закона в германском бундестаге молодая немецкая демократия вступает в новую фазу «развития». Заканчивается фаза манипуляции демократией, начинается фаза легального христианско–демократического военно–промышленного гауляйтерства.

Мы не хотим ввязываться в спор о статье 48 Веймарской конституции, в спор о том, насколько Гитлер посредством этой статьи или вопреки ей смог институционализировать 12 лет немецкого фашизма[9]9
  Ст. 48 Веймарской имперской конституции наделяла президента правом вводить чрезвычайное положение и издавать чрезвычайные декреты в случае «угрозы общественной безопасности и порядку». Эта статья предусматривала право президента использовать части рейхсвера против «внутренней угрозы» и отменять частично или полностью основные гражданские права и свободы. Ст. 48 получила прозвище «параграф о диктатуре».


[Закрыть]. В любом случае Гитлер был, при нем процветал произвол, и в любом случае был «Закон о защите народа и государства».[10]10
  «Закон о защите народа и государства» – закон о чрезвычайных полномочиях, подписанный президентом Гинденбургом по требованию Гитлера 28 февраля 1933 г., на следующий день после поджога Рейхстага. Этот закон давал канцлеру право на упразднение гражданских свобод и на полицейский произвол под предлогом «защиты от коммунистического заговора».


[Закрыть] – со ссылкой на эту статью, что консервативный государствовед Карл Шмитт прокомментировал непреднамеренно цинично: «Германская революция[11]11
  Т. е. приход Гитлера к власти и фашизация страны.


[Закрыть] была легитимной, это значит: формально корректной по отношению к закону – согласно предыдущей конституции. Она была порождена дисциплиной и немецким пониманием порядка».

Это «немецкое понимание порядка», на котором была воздвигнута ипотека из 6 миллионов умерщвленных в газовых камерах евреев, ставшее самым страшным из всех «новых порядков» Европы, должно отныне вновь вступить в силу, причем Закон о чрезвычайном положении – якобы ради порядка – должен упразднить условия западных союзников, зафиксированные в статье 5 Парижских соглашении в пользу полного суверенитета ФРГ[12]12
  Парижские соглашения 1954 г. оформили военный союз ФРГ с другими странами НАТО. В соответствии с Парижскими соглашениями ФРГ был предоставлен ограниченный суверенитет(в частности, ограничивались размеры армии и виды вооружений); ст. 5 Парижских соглашений передавала функции охраны порядка и защиты войск союзников, расквартированных в Германии, немецкой стороне.


[Закрыть]. В качестве предлога может быть использована ссылка на договор о Германии, хотя этот договор говорит исключительно – в этом были едины при подписании договора все до бундесканцлера включительно – о защите от «внешней угрозы». Но, по мнению федерального правительства, вооруженные силы можно задействовать также и в случае «внутреннего кризиса» – и такой вариант для федерального правительства очень привлекателен.

Имя им легион – всем этим речам министров, канцлера и президента, – которые предостерегают нас от «внутренних кризисов» и объясняют при этом, что они под «внутренними кризисами» понимают. Шрёдер[13]13
  Имеется в виду Герхард Шрёдер, многолетний министр внутренних дел в правительствах ХДС/ХСС.


[Закрыть] говорит без обиняков о «политических забастовках» («Вельт» от 19.01.1960); Любке говорит о «социальном мире на производстве» как об основе нашего благополучия (Бюллетень ведомства федеративного правительства по прессе и информации от 5.01.1960); министр экономики Эрхард сбивает сам себя с толку, давая невероятное объяснение: «Те, кто идет против симпатий народа, требуя немыслимого – это враги немецкого народа», подразумевая под «врагами немецкого народа» всего лишь работников, требующих сокращения рабочего дня или повышения зарплаты (Бюллетень от 31.08.1960); Катц, вице–президент Конституционного суда, высказался прямее всех: «Я не уверен, что всеобщая четырехмесячная забастовка рабочих–металлистов, подобная той, которую только что пережили Соединенные Штаты… может быть переварена Германией – как экспортирующей и промышленной страной – без введения чрезвычайного положения; забастовка такого масштаба вызовет у нас состояние внутреннего кризиса и потребует чрезвычайного положения» («Франкфуртер альгемайне» от 4.12.1959). Стало быть, профсоюзные активисты – «враги народа», забастовки – «мятеж», в ответ на требование повышения заработной платы можно вводить, чрезвычайное положение. Это язык Закона против социалистов[14]14
  «Исключительный закон против социалистов» был принят германским рейхстагом по требованию Бисмарка в 1878 г. Закон запрещал создание независимых рабочих союзов и любую социал–демократическую деятельность. Социал–демократов подвергли массовым репрессиям. В 1890 г. закон пришлось отменить ввиду того, что вопреки надеждам Бисмарка Социал–демократическая партия восстановила в подполье свои структуры и заметно усилила влияние на рабочий класс (кандидаты социал–демократов собрали на выборах в рейхстаг 1 млн 427 тыс. голосов против 493 тыс. в 1877 г.).


[Закрыть] и марта 1933 года, это влекло за собой заключения в крепость и концентрационные лагеря, это кончилось Версалем и Нюрнбергом.

Проект закона, однако, наряду с этими рискованными и продиктованными откровенным паническим страхом перед будущим апологиями его применения, содержит избыток предписаний, которые изобличают закон как план государственного переворота: чрезвычайное положение будет приниматься бундестагом простым большинством голосов и объявляться президентом. «Если на пути принятия решения бундестага стоят непреодолимые препятствия», – принятия решения (!), а не созыва (!), – «то при наличии такой опасности федеральный президент при сопутствующей подписи бундесканцлера может ввести и объявить чрезвычайное положение. Федеральный президент должен выслушать перед этим мнение председателей бундестага и бундесрата». Без контроля органа законодательной власти, без ратификации бундесрата, не принимая во внимание суверенитет народа и самостоятельность федеральных земель, президент и канцлер могут по своему усмотрению, по произволу и настроению объявить чрезвычайное положение – «в целях защиты от опасности, грозящей status quo, либо свободному демократическому порядку, либо основам федерации, либо одной из федеральных земель…»

Уже статья 48 Веймарской конституции отменяла основные права граждан – уже тогда слишком многим казалось, что у граждан слишком много прав; за прошедшие годы эта мысль развилась и окрепла. В Бонне пошли дальше Веймара: будут упразднены не только свобода личности, не только свобода мнений, свобода собраний, право на объединение в союзы и общества, право на собственность, но – и именно с этого места начинается истинный скандал в связи с проектом правительства – и ст. 5 п. 3 конституции (о свободе искусства и науки, исследовательской работы и обучения); ст. 9 п. 3 (право на создание объединений для защиты установленных законом условий труда в экономике); ст. 11 (свобода передвижения на территории федерации для всех немцев); ст. 12 – право сводного выбора профессии, рабочего места и мест обучения, где говорится: «Никто не может быть насильно принужден к выполнению какой–либо определенной работы… Женщины по закону не могут быть принуждены к службе в частях вооруженных сил… Принудительный труд допускается только при лишении свободы по приговору суда»[15]15
  У. Майнхоф цитирует ст. 12 по действовавшей в 1960 г. редакции 23 мая 1949 г. 24 июня 1968 г. статья была изменена, по введенной в конституцию ст. 12–а власти ФРГ получили право принудительно призывать женщин в армию в качестве медицинского персонала.


[Закрыть]. Чтобы осмелиться запрещать профсоюзы, вводить принудительный труд, подвергать принудительному медицинскому осмотру и призывать в армию женщин – так далеко в Веймаре зайти не рискнули.

Запретить свободу искусства и науки, насильственно подчинить господствующей идеологии научные исследования и систему образования – таких далеко идущих планов в Веймаре не было. На какой временной интервал рассчитан этот закон? Академическая молодежь, шагающая строем, «в ногу», не может возникнуть в один момент, и задача создать такое поколение не ставится только для того, чтобы подобное поколение просуществовало всего лишь пару месяцев. Что, законы о высшем образовании образца 1960 года поставлены теперь на службу подготовки чрезвычайного положения на длительный срок – по испанскому образцу?[16]16
  У. Майнхоф говорит о франкистской Испании 40–50–х гг., жившей в условиях военно–полицейского террора. Либерализация режима Франко начнется только в середине 60–х гг.


[Закрыть]

То, какие задачи ставятся перед армией, – это тоже нечто новое для послевоенной Германии. Там, где сил Федеральной пограничной охраны не хватит для «обеспечения внутреннего порядка», то есть для подавления забастовок, для стрельбы по мирному населению, там можно ввести в действие полицию отдельных федеральных земель и общин, а на тот «случай, если полицейских сил будет недостаточно… могут быть использованы вооруженные силы… для обеспечения режима чрезвычайного положения».

Солдаты против рабочих, солдаты для «защиты внутреннего порядка», солдаты против штатских – разве это ново для Германии? Нет, новое здесь только то, что такие методы общения между государственной властью и народом называются теперь «демократией».

Собственность может быть конфискована, выборы на неопределенное время отменены, федеральное правительство узурпирует прерогативы законодательных органов отдельных федеральных земель, правительство может, игнорируя разглагольствования бундестага и бундесрата, выпускать законы любого содержания и любого срока действия. Бундестаг хотя и вправе в любое время отменить все осуществленные мероприятия, но, однако, на пути «принятия постановления» могут встать «непреодолимые препятствия» – и тогда всё: круг замкнулся, демократия изгнана.

Винфрид Мартини, писатель и салонный фашист, очень точно замечает в своей последней книге: «Демократия является государственной формой общества, где запрещены кризисы!», а также «государственной формой оптимизма» («Свобода по вызову», Кёльн – Западный Берлин, 1960, с. 213) – и превращается в пламенного поборника Закона о чрезвычайном положении. Это, надо так понимать, диалектика: вместо того, чтобы ради «сохранения демократии» проводить «антикризисную» политику, то есть политику без экспериментов – таких, как ядерное вооружение или Закон о чрезвычайном положении, – правительство, напротив, стремится вызвать кризис, чтобы затем «вылечить» его путем развязывания террора против населения[17]17
  У. Майнхоф иронизирует: дело в том, что в 50–е гг. предвыборным лозунгом ХДС было: «Никаких экспериментов!».


[Закрыть].

Еще в 1953 году Юнге выпустил кота из мешка, бросив: «Что прежде выглядело, как демократия в виде чего–то рискованного, то сегодня предъявляется демократией из роскоши; если народ не Хочет того, что хочет правительство, народ должен подать в отставку; если правительство окажется несостоятельным, то народ должен переселиться в трудовые лагеря, армию и тюрьмы».

Если бросить взгляд назад, на «нормальные» вредна, то есть не принимать во внимание 12 лет немецкого фашизма, то у проекта Закона о чрезвычайном положении есть один–единственный пример: Законы о социалистах империи Бисмарка. Однако когда имперский канцлер князь Отто фон Бисмарк в 1890 году в четвертый раз потребовал продлить эти законы и представил кайзеру план по отмене всеобщего избирательного права и нейтрализации рейхстага, Вильгельм II заставил Бисмарка подать прошение об отставке. Ликвидация достижений революции 1848 года даже германскому монарху, одному из самых лютых ненавистников социалистов в XIX столетии, показалась оторванной от действительности и поэтому невыполнимой – не в последнюю очередь в силу того факта, что немецкой социал–демократии во время ее двенадцатилетнего пребывания в подполье удалось выжить как оппозиции, не дать заглушить свой голос. Достойным примером для нас остается заявление социал–демократической фракции в рейхстаге по проекту «Исключительного закона», сделанное 23 мая 1878 года.

Фактически бессильная немецкая социал–демократия все же боролась против Законов о социалистах в империи Бисмарка и против «Закона о защите народа и государства» в марте 1933 года. Ни Либкнехт, ни Вельс не располагали в германском рейхстаге минимумом голосов для наложения вето[18]18
  У. Майнхоф говорит о Вильгельме Либкнехте, лидере социал–демократической фракции в рейхстаге в 1878 г., и об Отто Вельсе, лидере социал–демократической фракции в рейхстаге в 1933 г.


[Закрыть], но такой минимум есть у социал–демократии образца 1960 года. Борьба сегодня может спасти немецкую послевоенную демократию. «Да – конституции» означает сегодня «Да – основным свободам и демократическому устройству ФРГ» и «Нет —Закону о чрезвычайном положении»!

«Конкрет», 1960, №18