Текст книги "От протеста к сопротивлению Из литературного наследия городской партизанки"

Автор книги: Ульрика Майнхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

ВЬЕТНАМ И НЕМЦЫ

Война во Вьетнаме давно уже перестала быть обычной войной. Она перестала быть также и «ограниченной войной», локальным конфликтом между американскими войсками и Вьет–конгом[193]193
  «Вьетконг» – принятое на Западе оскорбительное название Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ), крупнейшей партизанской организации, сражавшейся против сайгонского режима. Американская пропаганда сознательно насаждала в качестве названия НФОЮВ термин «Вьетконг» (от искаженного вьетнамск. «Вьетнам конг–сан» – «вьетнамское коммунистическое быдло»), поскольку психологи из Пентагона пришли к выводу, что в сознании американцев это слово ассоциируется с именем Кинг—Конг, т. е. термин «Вьетконг» ассоциирует образ вьетнамских партизан с обезьянами.


[Закрыть]. Она перестала быть также и «войной между свободой и коммунизмом»[194]194
  У. Майнхоф цитирует Артура Басчиччиа, одного из лидеров американского ультрапатриотического «Легиона войн за рубежом»: «Война во Вьетнаме – это война между свободой и коммунизмом. За свободой стоит Господь Бог, за коммунизмом – Дьявол. В битве с Дьяволом все средства хороши, ибо это – битва Света и Тьмы, Армагеддон» (выступление на марше «Легиона» 30 апреля 1967 г.).


[Закрыть]. Она перестала быть также и выражением американской «стратегии сдерживания» по отношению к Китаю. Этот конфликт разросся до мировой войны нового типа, он принял характер охватывающего весь мир конфликта, а те, кто из пропагандистских соображений стремятся преуменьшить его важность и размах, – это как раз те же самые люди, кто и довел вьетнамский конфликт до нынешнего состояния.

Всемирно–империалистический характер этой войны как войны за сохранение американского господства в Азии, Африке, Европе и Южной Америке уже открыто признается [в Вашингтоне]. Джонсон: «Некоторые[195]195
  Речь идет о противниках войны во Вьетнаме.


[Закрыть] ведут себя так, словно Америка – маленькое государство с чем–то ограниченными национальными интересами и словно океаны в два раза шире, чем это есть на самом деле[196]196
  Л. Джонсон намекает на дальность полета американских межконтинентальных баллистических ракет.


[Закрыть]» («Нойе Цюрхер цайтунг», 9.10.1967); «Победа коммунистов в Южном Вьетнаме – это угроза не только всей Юго—Восточной Азии, но и жизненно важным интересам Соединенных Штатов» («Нойе Цюрхер цайтунг», 1.10.1967). Вице–президент Хэмфри: «Соединенные Штаты держат солдат во Вьетнаме, потому что на карту поставлена безопасность существования самих Соединенных Штатов. Враг должен знать, что мы никогда не сдадимся и останемся во Вьетнаме до тех пор, пока не доведем дело до победы» («Нойе Цюрхер цайтунг», 1.10.1967). Итак, те, кто отказывают вьетнамским партизанам в симпатии и поддержке, оказываются – хотят они этого или нет – сторонниками американской гегемонии во всем мире.

В Сайгоне в сентябре – начале октября были запрещены четыре газеты: две вьетнамские ежедневные и американская «Ньюс уик» закрыты на неопределенный срок, а ежедневная либеральная газета «Сайгон бао» закрыта на 30 дней. Все они запрещены за «оскорбления военного режима и вооруженных сил». В США в это же время были схвачены сотни демонстрантов, выступавших против войны во Вьетнаме[197]197
  На самом деле не сотни, а тысячи: 11,3 тыс. за сентябрь и первую декаду октября 1967 г. (правда, осуждено было действительно лишь несколько сотен).


[Закрыть]. В Сайгоне, Вашингтоне и [Западном] Берлине демонстрантов разгоняли водометами, резиновыми дубинками и бамбуковыми палками. Слушания в Национальном собрании Южного Вьетнама о законности прошедших выборов были проведены – по требованию полиции – в «закрытом режиме», после чего стало известно, что депутаты устроили вместе с генералом Тхиеу торжественное застолье и получили от Тхиеу каждый по 50 миллионов пиастров.

[Западно] германские газеты в деталях рассказывали, что после большой демонстрации протеста против войны во Вьетнаме 21 октября в [Западном] Берлине новые городские сенаторы выразили благодарность полиции за ее «умелые действия» во время манифестации, а также рассказывали и о столкновениях неполной сотни демонстрантов с полицией на Курфюрстендамм вечером того же дня. Но ни одна газета ничего не написала о лозунгах более чем 10–тысячной демонстрации и о содержании речей на итоговом митинге. Полицейские резиновые дубинки, аресты, конфискации и добровольное замалчивание правды в газетах (с помощью которого демократическая журналистика сама себя опустила до уровня официальных полицейских отчетов) все больше заменяют в демократиях «свободного Запада» – так же, как и в Сайгоне – открытую дискуссию и рациональное объяснение причин расхождения граждан во мнениях. Тот, кто ведет дискуссию посредством резиновой дубинки, кто не сообщает в [газетных] репортажах о содержании расхождений во мнениях граждан, кто утаивает от населения информацию о варварском характере ведения американцами войны во Вьетнаме – так что [антивоенные] демонстранты в глазах читателей газеты «Цайт» должны выглядеть полными идиотами, – тот делает из демократии полицейское государство, а из граждан – покорных исполнителей приказов. Уже сегодня можно смело сказать, что не потому противники войны во Вьетнаме составляют меньшинство населения ФРГ, что большинство населения эту войну поддерживает, а потому, что доступ к полной и правдивой информации имеет только меньшинство: образованные люди, интеллигенция, которые – при существующей структуре образования западногерманского населения – по определению являются меньшинством.

И это в то время, когда генерал Уэстморленд[198]198
  Командующий американскими вооруженными силами во Вьетнаме.


[Закрыть] заявляет: «Мы будем утюжить их нашим хитроумным оружием – которое они не могут себе позволить иметь – до тех пор, пока они не завизжат о пощаде». Это в то время, когда американские военные требуют увеличить список объектов бомбардировок в Северном Вьетнаме еще на 107 целей. Это в то время, когда «бомбовая война» давно уже уничтожает в основном гражданское население Северного Вьетнама. Это в то время, когда выясняется, что пилоты западногерманских истребителей–бомбардировщиков проходят обучение в [Южном] Вьетнаме, что до конца этого года еще 40 вертолетов ВВС ФРГ с полными экипажами и техническим персоналом прибудут во Вьетнам – и они будут там не только «проходить обучение», но и оказывать американским войскам поддержку с воздуха в боевых действиях[199]199
  Эти действия прямо нарушали как Конституцию ФРГ, так и Парижские соглашения 1954 г. (см. примеч. 12 к ст. «Чрезвычайное положение? ЧП!»).


[Закрыть]. Свыше 100 миллионов марок ФРГ, уже потраченных на эту войну, отправленные туда пилоты истребителей и вертолеты бундесвера ставят Федеративную республику в один ряд с государствами, ведущими совместно с США войну против вьетнамского народа – с Австралией, Новой Зеландией, [Южной] Кореей[200]200
  В 1968 г. в Южном Вьетнаме уже воевало 120 летчиков и 2500 представителей технического персонала ВВС ФРГ (переодетых – для маскировки – в американскую военную форму).


[Закрыть].

Весь вопрос в том, сможет ли оппозиция в ФРГ, подобно оппозиции в США, заставить наше руководство признать, как это сделал нехотя Джонсон, что нельзя путать разницу во мнениях с ущербной лояльностью, речи некоторых политиков – с официальной линией администрации, а тревогу за судьбы страны – с отрицанием политики правительства [США] («Нойе Цюрхер цайтунг», 1.10.1967; 2.10.1967). Вопрос в том, насколько обычный протест против войны во Вьетнаме может быть расценен как «алиби демократии». Массовые убийства женщин и детей, разрушение больниц и школ, уничтожение посевов и жизненно важных объектов – «пока они не завизжат о пощаде», «пока не доведем дело до победы» – заставляют задаться вопросом: а так ли эффективны акции оппозиции, эффективны ли вообще эти демонстрации, разрешенные полицией – той самой полицией, которая является лишь инструментом правительства, того самого правительства, которое посылает во Вьетнам вертолеты бундесвера и которое, само собой разумеется, не допустит, чтобы эти демонстрации повредили политике правительства, не говоря уже о том, чтобы они смогли эту политику пресечь.

Кто понял, что делается во Вьетнаме, – ходит, стиснув зубы и мучаясь угрызениями совести. Эти люди начинают понимать, что их бессилие, невозможность остановить эту войну превращает их в соучастников тех, кто ее ведет. Эти люди начинают понимать, что население, которое не осознает истинного смысла того, что творится во Вьетнаме – поскольку лишено информации, – и которое натравливают на демонстрантов, просто насилуется [властями], лишается достоинства, унижается, используется в преступных целях.

21 октября в [Западном] Берлине на территорию казарм армии США были запущены ракеты с листовками. Эти листовки содержали призыв к солдатам: не давайте посылать себя во Вьетнам, дезертируйте!

Да, конечно, это – рискованный метод, похоже, что уже противозаконный. Но есть женщины и дети, урожай и жизненно важная инфраструктура, есть люди, чьи жизни надо спасти, – если другими способами нельзя, пусть такими. И у тех, кто прибегает к таким методам оппозиционной борьбы, очевидно, есть одно важное качество – воля к действию. Вот о чем надо задуматься.

«Конкрет», 1967, № 11

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ФАРАХ ДИБА[201]201
  Фарах Диба – вторая жена последнего иранского шаха Мохаммеда Реза, второго представителя династии Пехлеви. Поэтому ниже У. Майнхоф демонстративно и вызывающе называет Фарах Диба «фрау Пехлеви».


[Закрыть]

Добрый день, фрау Пехлеви!

Идея написать Вам возникла у меня во время чтения «Нойен ревю» за 7–14 мая, на страницах которого Вы описали свою шахскую жизнь. При этом у меня сложилось впечатление, что Вы плохо информированы о жизни в Иране. По этой причине Вы вводите в заблуждение также и читателей немецкого иллюстрированного журнала.

Вот Вы, в частности, пишете: «Лето в Иране очень жаркое, и, как и большинство иранцев, я ездила со своей семьей на Персидскую Ривьеру – на Каспийское море».

«Как и большинство иранцев»? Вы уверены, что ничего не преувеличиваете? В Белуджистане и Мекране[202]202
  Исторические области на юго–востоке Ирана, населенные, наряду с этническими персами, также белуджами и арабами; при шахе входили в состав останов (провинций) Систан и Белуджистан, Хормозан и Керман.


[Закрыть], например, «большинство иранцев» – 80 % – страдают врожденным сифилисом. И «большинство иранцев» – это крестьяне с годовым доходом менее 100 долларов на семью. А у большинства иранских женщин умирает каждый второй ребенок – понимаете, 50 из 100 – от голода, бедности и болезней. А дети, которые вынуждены ткать ковры по 14 часов в день, – они что, тоже ездят – в большинстве – на Персидскую Ривьеру на Каспийское море?

Когда летом 1959 года Вы вернулись из Парижа и отправились на Каспийское море, Вы, оказывается, «сильно изголодались но персидскому рису и особенно но нашим особенным фруктам, по нашим сладостям, по всему тому, из чего состоит настоящая персидская трапеза и что можно найти только в Иране».

Должна Вам сказать, что большинство иранцев тоже изголодалось – и не только по сладостям, но и но простому куску хлеба. Для крестьян Мехдиабада, например, «настоящая персидская трапеза» состоит из размоченной в воде соломы – и в каких–нибудь 150 километрах от Тегерана крестьяне подняли восстание против [правительственной] кампании по борьбе с соломенными чучелами, поскольку эти чучела являются их основной нищей. А еще можно жить, питаясь корнями растений и косточками фиников – жить недолго, конечно, и нехорошо, но изголодавшиеся иранские крестьяне пытаются. И умирают в 30 лет (это – средний срок жизни иранца). Но Вы еще молоды, Вам всего лишь 28 лет. У Вас впереди еще целых 2 прекрасных года – годы, которые действительно «можно найти только в Иране».

Тегеран Вы тоже нашли изменившимся: «Дома росли как грибы после дождя, улицы стали шире и ухоженней. Мои подруги тоже изменились: похорошели, стали настоящими молодыми дамами».

При этом Вы умышленно не заметили жилищ «миллионов внизу», например, не заметили тех 200 тысяч человек, что живут в южной части Тегерана, в «вырытых в земле пещерах и переполненных людьми глинобитных лачугах, похожих на крольчатники», как писала «Нью—Йорк тайме». Разумеется, шахская полиция тоже делает все возможное, чтобы такие картины не оскорбляли Ваш взор. Когда в 1963 году тысячи бездомных искали себе жилье в строительном карьере, сотни полицейских вышибли их оттуда – чтобы не оскорблять эстетические чувства тех, кто ездит летом на Каспийское море. Шах считает вполне допустимым, что его подданные живут в таких скотских условиях. Недопустимым он считает – как для себя, так и для Вас, – чтобы эти подданные попадались на глаза.

Но положение в городах еще относительно терпимое. «Я видел детей, – читаем мы в путевых заметках о Южном Иране, – которые, словно черви, конаются в навозе и питаются сорной травой и протухшей рыбой». Конечно, Вы можете законно радоваться, что это – не Ваши дети. Но все равно это – дети.

Вы пишете: «В области науки и искусства Германия занимает – как и Франция, Англия, Италия и другие великие культурные нации – ведущие позиции. И это сохранится и в будущем».

Так правит шах. Что касается ФРГ, может быть, Вы лучше оставите область прогнозов [западно] германским политикам от культуры – они все–таки больше Вас в этом понимают. А сами, может быть, скажете нам откровенно, что 85 % населения Ирана неграмотно и что из 15 миллионов иранских крестьян (а это 96 % населения) читать умеют только 514 480 человек? И что 2 миллиарда долларов помощи, выделенных Ирану на развитие после свержения Мосаддыка[203]203
  Мохаммед Мосаддык был премьер–министром Ирана в 1951–1953 гг. Он добился принятия в 1951 г. закона о национализации нефтяной промышленности Ирана; национализировал крупнейшую Англо–иранскую нефтяную компанию (АИНК), а в ответ на подрывные действия Лондона разорвал в 1952 г. дипломатические отношения с Великобританией. Ограничил власть шаха. 19 августа 1953 г. в результате организованного ЦРУ военного переворота Мосаддык был свергнут и арестован, а затем осужден на 3 года заключения.


[Закрыть] в 1953 году, «растворились в воздухе» (по заключению американских наблюдательных советов) – вместе со школами и больницами, которые должны были быть построены на эти деньги? И теперь шах направляет в деревни армию – говорит, это для того, чтобы учить бедняков. «Армия знаний», так это называется. Люди будут рады, конечно: солдаты заставят их забыть голод и жажду, болезни и смерть. Люди помнят, что шах сказал – с редким цинизмом – Губерту Хэмфри: «Благодаря американской помощи армия в хорошей форме, она в состоянии справиться с гражданским населением. Армия не готовится воевать с русскими, она готовится сражаться с Иранским народом».

Вы пишете: «Шах – простой человек, конечно, он личность выдающаяся, но в то же время он – добропорядочный человек, как обычный, рядовой гражданин».

Это звучит, мягко говоря, несколько эвфемистически – если вспомнить, что одна только монополия на плантации опийного мака ежегодно приносит шаху миллионы [долларов США], если вспомнить, что еще в 1953 году героин был не известным в Иране наркотиком, а сегодня – из–за шахской «инициативы» – 20 % иранцев зависимы от героина. Людей, занимающихся такими делами, у нас обычно называют не «добропорядочными», а криминальными – и изолируют от «обычных, рядовых граждан».

Вы пишете: «Единственное отличие моего мужа от других мужчин – в его звании, в том, что на него возложена куда большая ответственность и несравненно более тяжелая ноша».

Кем, интересно, «возложена»? Иранский народ не просил его править Ираном, а если кто и просил, то это была одна американская секретная служба (Вы знаете, какая – ЦРУ) – и, между прочим, не бесплатно. Куда пропала иностранная помощь, выделенная на развитие страны, сказать пока не представляется возможным: те украшения, о которых мы знаем, что это он их Вам подарил, – диадема за 1,2 миллионов марок ФРГ, брошь за 1,1 миллиона марок ФРГ, кольца с бриллиантами за 210 тысяч марок ФРГ, бриллиантовые браслеты, золотая сумочка – до 2 миллиардов все–таки пока не дотягивают.

Но Вы не беспокойтесь: Запад не будет столь мелочен, чтобы не простить шаху пару миллиардов украденных долларов, торговлю опиумом и щедро раздаваемые взятки деловым людям, родственникам, секретным службам – ну, и еще немножко украшений для Вас. Он же ведь – гарант того, что вновь, как при Мосаддыке, не будет национализирована нефтяная промышленность – во всяком случае, не раньше, чем иссякнут нефтяные запасы и истекут сроки подписанных шахом договоров. Он ведь – гарант того, что ни один доллар не попадет в школы (в которых, не дай бог, иранский народ сможет овладеть знаниями – и затем использовать полученные знания в своих интересах). Он ведь – гарант того, что иранская нефть не будет использована для создания иранской промышленности и полученная валюта не пойдет на закупки сельскохозяйственной техники и создание систем мелиорации, чтобы оросить землю и обуздать голод. Он ведь – гарант того, что бунтующих студентов и школьников будут и впредь сажать под арест, а тех депутатов парламента, для кого благосостояние страны – не пус–той звук, будут хватать, пытать, убивать. Он ведь – гарант того, что 200–тысячная армия, 60–тысячная тайная служба и 83–тысячная полиция, хорошо вооруженные и откормленные на американские деньги и руководимые 12 тысячами американских «советников», будут и впредь держать страну в страхе. И поэтому никогда [ири шахе] не произойдет того, что является единственным спасением Ирана: национализации нефтяной промышленности, как это случилось 1 мая 1951 года при Мосаддыке. Нельзя резать курицу, несущую золотые яйца. И что такое миллионы, которые шах переводит на свои счета в швейцарские банки в Санкт—Морице, по сравнению с миллиардами, которые приносит иранская нефть «Бритиш петролеум ойл компани», «Стандарт ойл», «Калтекс», «Ройял Датч – Шелл» и другим английским, американским и французским фирмам?[204]204
  По соглашению, заключенному шахом с Международным нефтяным консорциумом в 1954 г., нефтяные разработки Ирана передавались этому консорциуму на таких условиях: «Бритиш петролеум» – 40 %, «Ройял Датч – Шелл» – 14 %, американским компаниям – 40 % и «Компани франсез де петроль» – 6 %. Доходы делились между шахом и консорциумом по принципу «пятьдесят на пятьдесят».


[Закрыть] Видит бог, это и есть «куда большая ответственность и несравненно более тяжелая ноша», которую шах должен нести во имя прибылей западного мира – в отличие от других мужчин.

Но, может быть, Вы привыкли думать не о презренных деньгах, а о аграрной реформе? 6 миллионов долларов шах тратит на то, чтобы иранские правительственные PR-компании по всему миру выглядели как благотворительные общества. И они нас «просветили»: до аграрной реформы 85 % сельскохозяйственных земель Ирана принадлежали крупным землевладельцам, помещикам, а теперь – всего лишь 75 %. Аж целых 25 % земель принадлежат теперь крестьянам, которые ири учетной ставке в 10 % годовых должны выкупить эти земли в течение 15 лет [205]205
  Ирония У. Майнхоф станет понятна, если осознать, что при ставке в 10 % годовых при условии равных выплат стоимость выкупа за 15 лет вырастет в 4 с лишним раза (а если запаздывать с выплатами – еще больше). А нужно еще сделать поправку на инфляцию!


[Закрыть]. Так что теперь иранский крестьянин «свободен»: он получает не 1/5 урожая, как прежде, а 2/5 (одну пятую – за работу, вторую – за землю, которая ему принадлежит). А оставшиеся 3/5 получает и будет и дальше получать помещик, который продал крестьянину только землю, но не оросительные системы, посевной материал и тягловый скот. Так посредством «аграрной реформы» иранского крестьянина удается сделать еще более зависимым, еще более беспомощным и еще более уступчивым. Поистине шах – «интеллигентный, одухотворенный» человек, как Вы очень правильно заметили.

Вы пишете о том, как озабочен шах вопросом о наследнике престола: «По этому пункту иранская конституция непреклонна. Шахиншах Ирана должен иметь сына, который в один прекрасный день взойдет на иранский трон, в чьи руки шах передаст судьбу Ирана… По этому пункту конституция строга и непреклонна»[206]206
  У. Майнхоф специально выделяет эти слова Фарах Диба, поскольку брак с первой женой Мохаммеда Реза Пехлеви – Сорайей – был расторгнут под тем формальным предлогом, что Сорайя не родила сына–наследника. При этом Мохаммед Реза содержал во дворце гарем из 200 наложниц и приобрел позорную славу насильника дворцовых служанок.


[Закрыть].

Как интересно! А почему же во всех остальных пунктах иранская конституция шаху безразлична? Почему он – вопреки конституции – сам назначает парламент и почему все парламентарии перед началом работы обязаны подписать прошение об отставке с открытой датой? Почему в Иране нельзя издать ни строчки без предварительной цензуры? Почему на территории университета в Тегеране нельзя собираться больше, чем трем студентам вместе? Почему министру юстиции в правительстве Мосаддыка вырвали глаза? Почему судебные процессы проходят при закрытых дверях? Почему пытки стали нормой иранской юстиции? Или в этих пунктах конституция не так «строга и непреклонна»?

Вот – для наглядности – пример пыток в Иране:

«В полночь 19 декабря 1963 года следователь начал допрос. Сначала он спрашивает меня и записывает ответы. Затем он переходит к вопросам о вещах, которые меня не касались или о которых я ничего не знал. Я мог лишь ответить ему, что ничего не знаю. Следователь ударил меня в лицо, а затем резиновой дубинкой стал бить но кистям рук – сначала по правой, затем по левой. Он повредил мне обе кисти. После каждого нового вопроса он снова бил. Потом он заставил меня голым сесть на горячую электроплитку. В конце [пытки] он взял плитку и прижимал ее к моему телу, пока я не потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, он вновь стал задавать те же вопросы. Он принес бутылку с кислотой из другой комнаты, вылил содержимое в мензуру и окунул дубинку в сосуд…»

Вы удивляетесь, что президент ФРГ, зная обо всех этих зверствах, пригласил к себе Вас и Вашего мужа? Мы – нет. Расспросите–ка его о том, как строить концентрационные лагеря и возводить в них бараки. Он большой специалист в этой области[207]207
  См. примеч. 86 к ст. «Игра в демократию».


[Закрыть].

Вы не хотите узнать об Иране побольше? Недавно в Гамбурге вышла книга Вашего земляка, который, как и Вы, интересуется немецкой наукой и культурой, который, как и Вы, читал Канта, Гегеля, братьев Гримм и братьев Манн. Книга Бахмана Нируманда под названием «Иран: модель развивающейся страны или диктатура свободного мира?» – с послесловием Ганса Магнуса Энценсбергера, издательство «Ророро», актуальная серия, № 945, март 1967[208]208
  Б. Нируманд – политэмигрант из Ирана, проживавший тогда в Западном Берлине. Его книга, содержащая большое количество цифр и фактов и опровергающая шахскую пропаганду, произвела огромное впечатление на западногерманские левые и либеральные круги. Г. М. Энценсбергер – знаменитый в 60–70–е гг. западногерманский леворадикальный поэт, критик и эстетик.


[Закрыть]. Именно из этой книги взяты факты и цифры, с которыми я Вас вкратце ознакомила. Я не знаю, есть ли такие люди, которые после прочтения этой книги могут спокойно спать по ночам, не стыдясь того, что происходит у Вас на родине.

Мы не хотим Вас оскорбить. Но мы не хотим и того, чтобы [западно] германскую общественность оскорбляли такие вещи, как Ваша статья в «Нойен ревю».

С глубоким уважением,

Ульрика Мария Майнхоф

«Конкрет», 1967, № 6

ВСЕ ГОВОРЯТ О ПОГОДЕ

… Мы – нет.

Это грянуло внезапно, как гром среди ясного неба. Иран ведь действительно – одна из «образцовых» развивающихся стран. Шах, как ни крути – «образцовый» деспот страны «третьего мира». Всё идеально: иранская нефть – в руках шаха и в руках американских, английских, французских нефтяных компаний, иранская оппозиция – в застенках тайной полиции. С момента свержения Мосаддыка никаких жалоб не поступало.

Когда книга Нируманда об Иране появилась на [западно] германском книжном рынке, равнодушие оказалось всеобщим: мало ли что там творится в Иране, зато шах – душка, жена его только что прошла курс похудания и улучшения фигуры… А затем случился этот злосчастный полицейский государственный визит. Фасад рухнул. В [Западном] Берлине полиция зверствовала, избивая всех так, как давно уже не было[209]209
  У. Майнхоф говорит о государственном визите шаха Мохаммеда Реза в ФРГ (и Западный Берлин) в 1967 г. Повсеместно шаха встречали студенческие демонстрации протеста, разгонявшиеся с чрезвычайной жестокостью, со множеством раненых. В Западном Берлине 2 июня 1967 г. во время антишахской демонстрации полицией намеренно, в спину, был застрелен студент–теолог Бенно Онезорг. Это событие сыграло огромную роль в формировании будущей городской герильи. 3 июня на митинге памяти Онезорга пацифистка Г. Энслин, в будущем – одна из лидеров РАФ, назвала ФРГ «фашистским государством» и призвала отказаться от пацифизма. В память о Б. Онезорге было названо «Движение 2 июня» – одна из организаций городской герильи в Западном Берлине/ФРГ.


[Закрыть].

В Гамбурге сенатор Руннау провел «профилактические мероприятия»: «ликующих иранцев»[210]210
  Массовку, специально подготовленную шахской секретной службой САВАК и перевозимую из города в город.


[Закрыть] полиция, конечно, не тронула, а вот протестовавших немецких и иранских студентов – зверски избила.

Но правда о шахском режиме террора была опубликована во всем мире – и это совпало с формированием внепарламентской оппозиции.

Таким образом, понимание той простой истины, что у западногерманского капитала и иранского террористического режима – единые интересы, было буквально палками вбито в головы молодежи, палками же было вбито и понимание необходимости сотрудничества оппозиции здесь – в метрополии – с оппозицией в странах «третьего мира». Бахман Нируманд своей книгой дал фактический материал, облегчивший этот процесс понимания. В силу своей активной работы в рядах Конфедерации иранских студентов [в ФРГ] и одновременно в [западно]германском студенческом движении он, как никто другой, играет сегодня важную роль в деле интернационализации [западногерманского] антиимпериалистического движения. Попытка избавиться от Нируманда путем отказа ему в виде на жительство – это попытка властей оперативно вмешаться в процесс интернационализации социалистического движения, застопорить этот процесс, если не разрушить. Может быть, те, кто хочет Нируманда выслать, переоценивают роль «одиночки» – но, во всяком случае, их намерения ясны. Тем более что Нируманд, без сомнения, является важным «одиночкой» и для Конфедерации иранских студентов, и для внепарламентской оппозиции [в ФРГ].

Нам понятны причины, побудившие власть выслать Нируманда из страны. Генеральный коммерческий директор Объединения германских промышленников профессор Штейн (ХДС) после визита шаха представил Люке[211]211
  Паулю Люке, тогдашнему министру внутренних дел (от ХДС).


[Закрыть] в сентябре 1967 года доклад, в котором содержалось настойчивое требование не недооценивать дурное настроение Мохаммеда Реза из–за антишахских беспорядков здесь, в ФРГ. В докладе Штейн обращает внимание Люке на то, что обиженный шах, если его не задобрить, может переключить иранские внешнеэкономические контакты на страны Восточного блока, как он уже не раз делал.

Очевидно, власть уже отреагировала: канцлер Кизингер во время визита в Тегеран в 1968 году уже обещал организовать в [западно]германских СМИ серию «деловых репортажей» об Иране – чтобы нейтрализовать разъяснительную работу Конфедерации иранских студентов. Высылка Нируманда подкрепит это обещание. Говоря иначе: западногерманский крупный капитал поддался на давление шаха, а Бонн «прогнулся» иод давлением западногерманского крупного капитала. Просто противно, до чего всё прозрачно. Противно смотреть, как наши политики добровольно превращают себя в подручных шаха, порученцев по реализации его интересов и интересов капитала[212]212
  Нельзя не отдать должное проницательности У. Майнхоф: в момент написания статьи она еще не знала, что шах купил 25 % акций концерна Круппа, т. е. сам стал одним из крупных западно–германских капиталистов.


[Закрыть]. При этом они даже не осознают, что сами провоцируют обострение противоречий внутри Системы – в данном случае противоречия между интересами капитала ФРГ в Иране и внутригерманской тактикой нашего политического истеблишмента, который проводит в жизнь линию на поддержку в студенческой среде «умеренных» (то есть реформаторов), на изоляцию Социалистического союза немецких студентов, на отрыв радикалов от так называемых здравомыслящих. А ведь высылка Нируманда может спровоцировать кампанию массовой солидарности и повлечь за собой ту самую политизацию студенческих масс, которой [власти] стремятся избежать. Именно испуг, что левые используют случай Нируманда для укрепления своих позиций, и заставил Сенат[213]213
  Правящий орган Западного Берлина.


[Закрыть] срочно направить вдогонку высланному уже было Нируманду разрешение на пребывание [на территории Западного Берлина].

У дела Нируманда есть также «гуманитарная» сторона. По этой линии тоже раздаются протесты, но протесты пока что аполитичные, апеллирующие к морали, не срывающие учебный процесс[214]214
  Как это делают студенческие забастовки и митинги.


[Закрыть], не наносящие ущерба Системе. Дело в том, что Нируманд женат на западной немке и их дочь Мириам прошлой осенью пошла в школу в [Западном] Берлине. Эта семья хочет проживать совместно, а из–за отказа [Нируманду] в виде на жительство она будет разрушена или превращена в семью беженцев, то есть жена и ребенок будут насильственно вырваны из привычной им социальной среды. Спросим себя, почему протесты против этого у нас носят характер протестов против «несправедливости судьбы» [для жены и дочери Нируманда], почему протест не носит политической окраски, почему он если и мобилизует, то только слезные железы?

Потому что в этом[215]215
  Капиталистическом.


[Закрыть] обществе женщин не требуется сначала высылать, чтобы парализовать политически. Потому что их работа для общества – воспитание детей – и так проходит в условиях изоляции, изоляции сферой личной жизни. Это не отвечает ни их собственным социальным потребностям, ни социальным потребностям их детей, но такая роль навязана им господствующими нормами индустриального общества. Рано или поздно, конечно, школа отнимает у женщины эту общественную функцию – но отнимает частным образом и изолированно. Тот опыт, которым при этом женщинами накапливается, пропадает втуне, их трудности и опыт преодоления трудностей так и не становятся общедоступными. Своих детей, которых никто не может заменить, женщины могут взять с собой при высылке, свой опыт и свои трудности – тоже. Это общество не хочет слышать голос женщин – как голос незаменимых личностей. Все было бы по–другому, если бы в левом движении работали активные и боевые женские организации, которые громко заявили бы, что аполитичный характер протестов по поводу судьбы жены Нируманда свидетельствует об униженном, подавленном, неравноправном положении женщин в этом обществе, доказывает, что это общество отказывается признавать специфические потребности женщин [как социальной группы], доказывает, что женщинам до сих пор особенно тяжело дается понимание того, что их личная нагрузка [в семье] – это работа общественная и что ее нужно организовывать как общественную. Раз все, что касается женщин, является вопросом чисто «гуманитарным», то, следовательно, протесты по этому поводу должны быть аполитичными… Это опять разговоры о погоде! Уму непостижимо, да что же здесь может быть аполитичного, если речь идет об угнетении женщин, угнетении настолько тотальном, что женщины молчаливо с ним соглашаются, пропускают его через свою сущность?

Для капиталистической школьной педагогики, которая превращает детей в материал – потребителей – все дети взаимозаменяемы. А вот если бы Мириам Нируманд оказалась в антиавторитарном детском саду (что невозможно, конечно, поскольку она уже вышла из детсадовского возраста) – тогда бы ее высылка повлекла за собой разрушение структуры ее детсадовской группы. И тогда дети и взрослые имели бы ясно осознаваемый жизненный интерес помешать высылке, помешать разрушению их совместной общественно значимой работы в детских садах. И тогда их протест носил бы выраженный политический характер. Если бы Нируманды жили в большой семье – вроде тех, что недавно показывали по телевидению на примере Скандинавии – протест против высылки жены и ребенка не был бы аполитичным, поскольку судьбы и жены Нируманда, и их ребенка перестали бы быть их личным делом, а стали бы кровным делом всей большой семьи[216]216
  У. Майнхоф говорит о семьях–коммунах (иначе: больших семьях, неавторитарных семьях) – леворадикальном эксперименте 60–х гг., особенно распространенном в Швеции и Норвегии, в ходе которого осуществлялась попытка преодолеть чувство тотального отчуждения и восстановить институты коллективизма в капиталистическом обществе. Обычно большая семья объединяла несколько семей (и одиночек), которые селились вместе, совместно воспитывая детей и пытаясь коллективно решать возникающие между супругами и родителями/детьми конфликты (своего рода стихийный вариант групповой психотерапии). Быт такой коммуны с большим юмором показан в знаменитом фильме «Вместе» («Tillsammenn») шведского режиссера Лукаса Мудиссона (2000).


[Закрыть].

Мы имеем дело со сращиванием террора общества потребления с прямым полицейским террором – сращивания в интересах капитала ФРГ, извлекающего прибыли из эксплуатации иранского народа.

Да, связь между прибылями и интересами западногерманского капитала и униженным, угнетенным положением женщин и детей еще мало изучена. Но только тогда, когда протесты но поводу судьбы женщины и ребенка перестанут быть апелляцией к морали, а будут нацелены на саму классовую структуру капиталистического общества (структурной особенностью которого являются неравноправие, угнетение женщин и детей), только тогда ни один сенат не посмеет отказывать Бахману Нируманду в виде на жительство. Мы должны прекратить, говоря о судьбе женщин и детей, фактически трепаться о погоде.

«Конкрет», 1969, № 4