Текст книги "Слепой дождь"

Автор книги: Ульмас Умарбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

4

Взошло солнце. Комната наполнилась теплым золотистым светом. Рахим Саидов недвижно сидел, уставясь в одну точку. В опущенной руке, почти касающейся пола, была сигарета, о которой, он, видно, забыл – ни разу не затянулся. Сколько времени прошло с той минуты, когда ему принесли черную весть? Час, два или вечность? Дрожь в теле унялась, и он почти физически ощутил, как к нему постепенно возвращаются силы. Только внутри ощутил пустоту. Такую пустоту, точно из него все вытряхнули, оставили одну оболочку. Или выгорело все в нем. Притупились чувства. Он не плакал, не терзался, будто случилось то, что и должно было случиться, чего он ожидал давно. Ему и показалось, что все это произошло давно, так давно, что успело забыться. Только комната не изменилась. То же самое кресло. И на столе все то же, что было тогда, – чайник с голубыми цветами, две пиалы, половина тандырной лепешки. И сам он в той же одежде, в которой был тогда. Когда-то это уже было? Когда? Всегда, после каждой ссоры. Он так же усаживался в кресло и, подперев рукой голову, погружался в тяжелые думы. А вчера утром, ополоснув лицо холодной водой, он зашел на кухню. Есть не хотелось. Постояв минуту у окна, вернулся в гостиную и напился вот из этого чайника холодного чая. И с размаху опустился в кресло. Долго сидел недвижно. Ожидал, что Мунис выйдет из спальни и скажет что-нибудь. Он бы обнял ее, извинился и с легким сердцем ушел на работу… Жена не вышла. Из приоткрытой двери доносились ее всхлипывания. Потом она затихла. Рахим Саидов прислушался. Не выдержал и позвал:

– Мунисхон! Я ухожу.

В другое время, когда в доме мир, жена выбегала и, обняв мужа у порога, приникала к его груди. Сейчас не подала даже голоса.

Рахим Саидов взял портфель и, намеренно громко топая, дошел до двери. Постоял минутку. Нет. Мунисхон не появилась.

Чаще всего так и бывало: чем громче кричала жена, тем тише говорил он, Рахим Саидов. А то и вовсе не произносил ни слова. Стоял перед ней, потупив голову. И тем самым еще больше выводил Мунисхон из себя. «Ну, скажите же хоть слово!» – восклицала она и ударялась в слезы. И это было началом их примирения. Когда она в слезах исчезала в спальне, инициатива переходила к Рахиму. Он присаживался на край кровати и гладил плечи уткнувшейся в подушку Мунис. Жена постепенно успокаивалась, потом садилась и утыкалась мокрым лицом в его шею. «Извини, Мунисхон, я виноват», – говорил он. «Вы только и умеете это твердить, – говорила Мунисхон, утирая слезы. – Я вас уже тысячу раз прощала…» – «Ну, пожалуйста, прости и в тысячу первый раз…» Руки Мунисхон крепче обвивались вокруг его шеи.

И в эти минуты в мире не было для Рахима никого милее и дороже ее. И ругал же он себя, что расстроил Мунис! Заставил плакать! Трудно ли сразу же уступить, сделать, как просит она. Рахим покрывал поцелуями мокрые щеки жены, и Мунисхон преображалась. Взгляд ее становился чарующим, улыбка лукавой. Она как бы наполнялась светом радости, его Мунис.

Словно кинжал воткнули ему в грудь: нет теперь его Мунис. И никогда не будет. Зачем она поехала на Чорсу? Что ей там было нужно? Горло будто перехватило тугим железным кольцом.

– Ой, Мунис, что же ты, а?! – вслух сказал он и вздрогнул, испугавшись своего голоса. Быстро поднялся, постоял, не зная, что делать, в какую сторону идти. Подался в спальню.

Постель не убрана. Поперек кровати лежит ночная рубашка Мунис. Его губы задрожали, а на глаза навернулись слезы. Он спрятал рубашку под подушку, как это обычно делала Мунис, и прибрал кровать. Уходя, на пороге остановился, взглянул на себя в зеркало. Он увидел свое небритое лицо, темные круги под глазами и удивился, что можно так измениться.

Он вышел на кухню. На буфете стояла бутылка «Плиски». Ее распечатали позавчера, когда заходил Хафиз. Тогда Хафиз один выпил стопочку. Его рюмка все еще стоит на подносе. Рахим Саидов наполнил ее коньяком и залпом выпил. Ему ожгло горло.

Зазвонил телефон.

– Рахимджан? – раздался в трубке голос Хафиза. – Ты не болен, отчего не пришел? Что ты молчишь?

– У меня… Вчера убили Мунис…

В трубке молчание. Наконец Хафиз с трудом вымолвил:

– Я сейчас приеду.

Рахим Саидов сел. Хорошо, что приедет сейчас Хафиз. Хафиз приедет, и все прояснится. Может, он просто не в себе, чего-то не понял. Как это – убили Мунис? Верно, ему все еще снится один из дурацких его снов. Он вскочил с радостной надеждой:

– Мунис!

Никто не отозвался. Жены не было. Ни на кухне, ни в спальне. У кровати стоят ее расшитые золотом тапочки.

Постучали в дверь. Телеграмма! Это от тестя. «Вылетаем двухчасовым рейсом», – сообщалось в телеграмме. Он взглянул на наручные часы. На них было начало восьмого, часы остановились. Стенные часы на кухне показывали десять минут первого. Значит, они будут часа через три. Он предвидел трудный разговор с матерью Мунис. Она конечно же станет во всем винить зятя. Теща почему-то с самого начала его невзлюбила. И Рахим платил ей тем же. От вида ее, от всегдашнего недовольства у него тотчас портилось настроение. Хорошо, что им сообщила милиция. Он, Рахим Саидов, не смог бы этого сделать.

Пришел Хафиз. Рахим почувствовал, как опять горло сдавило железным обручем.

Рахим рассказал события минувшей ночи.

– Вчера только перстень просила… – горестно проговорил Рахим. – Перстень с рубином. Искал и не нашел. Таких давно нет в продаже. Но я разыскал не хуже. Теперь ей не надо… ей ничего теперь не надо.

– Своим родителям сейчас сообщишь? И в Коканд надо бы…

Рахим показал телеграмму.

– Внизу машина, – сказал Хафиз. – Сулейман-ака дал в наше распоряжение. Он велел тебе передать его соболезнование.

Это было первое соболезнование.

Рахим вышел на улицу. Солнце было в зените и палило немилосердно. Несмотря на жару, улица была многолюдной. У каждого свои заботы, никто даже не обернулся в его сторону, не спросил о его горе. Никому не ведомо, что у него на душе. Да! Такова жизнь.

Рахим пересек тротуар, у края дороги стояла директорская синяя «Волга». Водитель поспешил навстречу.

– Знать, на роду написано, что поделаешь!.. – проговорил он.

Рахим тяжело опустился на заднее сиденье. Водитель ждал, вопросительно глядя на него. Потом спросил:

– Куда поедем, Рахимджан-ака?

– Ах да… в институт.

У ворот было трудное объяснение, сторож потребовал пропуск.

– Какой пропуск? Я… я за женой.

– Где она, ваша жена? – еще строже спросил сторож.

– Она… Там, в морге…

– Извините, сынок, проезжайте.

Медленно спустились они по ступенькам в подвальное помещение. Шофер, привалившись плечом, открыл массивную дверь. Сырой холодный воздух и запах прелости ударил в лицо. За столом, тускло освещенным настольной лампой, спиной к ним сидел худощавый рыжеволосый мужчина, облаченный в черный халат.

– Можно? – спросил Рахим. – Жена моя, Мунис… Саидова… Сегодня привезли.

– На крайнем столе.

Рахим Саидов подошел к крайнему столу и осторожно приподнял простыню.

Дрожащей рукой поправил ее волосы.

– Мунис… – проговорил он: ей на висок упала его слеза.

Шофер тоже смахнул слезу. Он попытался увести Рахима. Но тот все стоял возле Мунис. Случайно Рахим нащупал в кармане деньги. Откуда они взялись? Ах, да, он же вчера занял их у Хафиза. На перстень, который и сейчас ждет его в ювелирном на Урде. Вынул одну купюру, дал мужчине:

– Присмотрите, пожалуйста, за ней…

Тот принял деньги, молитвенно провел но лицу руками.

Рахим тоже машинально провел по лицу руками и поспешил из мрачного подземелья.

Отсюда он решил поехать к своим родителям, жившим на окраине города в старой махалле. Калитка оказалась незапертой. Они вошли во двор. Огромная серая собака с громким лаем кинулась навстречу.

– Коктай! Не узнал, Коктай?

Пес виновато завилял хвостом.

Под урючиной посредине двора стояло сури – широкий деревянный помост, застланный кошмой и узкими одеялами.

Здесь Рахим оставил шофера и пошел в дом. Поднялся на веранду. Позвал: «Мама!» Никто не отозвался. И он возвратился к сури.

– Наверное, ушли к соседям, – сказал он, садясь рядом с шофером. Коктай вытянулся у его ног. – Я родился здесь…

Когда он входил в эту калитку, он испытывал странную, одному ему ведомую боль. Тридцать лет прожил он в этом доме. Каждый гвоздик, трещинка в дверях, каждая щербинка в старых оконных рамах, каждый сучок на деревьях были ему знакомы и дороги. И этот постаревший Коктай, который лежит у ног, преданно заглядывая в глаза, тоже родился здесь. Рахим Саидов его помнит еще слепым щенком. И родителей Коктая знал, его мать и отца.

В тот день, когда Мунис и Рахим переезжали на новую квартиру, Коктай нервничал, не находил себе места. Когда Рахим выносил из дому вещи к машине, Коктай взлаивал и ворчал. Потом понял, что его не слушают, залез в конуру и долго не показывался. Но, заслышав урчанье машины, подошел к Рахиму и лизнул ему руку.

Настояла тогда Мунисхон, чтобы жили отдельно. Рахим Саидов любил свой старый дом и своих родителей. Для них он оставался ребенком. Особенно для матери, которая провожала его на работу, как в школу. Она собирала ему портфель, провожала до калитки, а вечером, когда он возвращался, встречала ласковыми словами. А вот с Мунисхон не очень ладила. Беда, если две женщины в доме не поладят. Сейчас трудно сказать, кто из них сделал первую ошибку, повлекшую за собой много других.

Рахима-апа много познала в жизни трудностей. Потому детей своих не баловала. Хотела, чтобы знали цену хлебу, который едят, и одежде, которую носят. Мунисхон хотела жить легко, о завтрашнем дне не задумывалась. Не исключено, что это и явилось главной причиной недовольства ДРУГ другом. На второй же день после свадьбы Мунисхон заявила мужу, что ей не нравятся ни дом этот, ни двор, ни махалля, стиснутая со всех сторон высокими многоэтажными домами. И комнаты, отведенные в доме для молодых, не пришлись ей по душе. Рахима-апа видела это, конечно. Но обострять отношения между молодыми не хотела, поэтому ни разу и не пожаловалась сыну на невестку. Но Рахим Саидов видел, что между Мунисхон и матерью растет неприязнь, как бы ни скрывали это от него обе женщины.

Так прожили они два года. Саид-ака тоже видел, что и у сына портятся отношения с женой.

– Сынок, – сказал он однажды. – Не попробовать ли вам пожить отдельно? Мы с матерью состарились. У нас свои привычки, взгляды. Как бы нам не стать вам в тягость.

Рахим понял отца. Он был благодарен ему. Он и сам не раз собирался поговорить об этом, но не решался.

Молодые поселились в новой квартире, но отношения между невесткой и свекровью не улучшились. Всякий раз, когда к ним наведывалась Рахима-апа или когда сами они навещали стариков в старом их доме, Мунисхон раздражалась по пустякам. Нередко от каких-то даже самых безобидных слов она вспыхивала.

* * *

…Коктай забеспокоился, негромко тявкнул. Калитка распахнулась, и вошла Рахима-апа с тяжелой сумкой.

– Рахимджан? Родной мой сыночек! – Рахима-апа поставила сумку на землю и распростерла руки для объятий. – Давно пришел? А я жду тебя каждый день, все глаза проглядела. Здоровье как? Невестка моя чем занята, что носа не кажет? Вчера собралась было к вам, отец не пустил. Считает, что я раздор вношу в вашу семью.

– Ах, мама, нет больше нашей Мунис.

Мать посмотрела на сына, не понимая, что это он такое говорит.

– Что означают твои слова, сынок?

– Мунис… вчера убили.

– О боже!.. – простонала Рахима-апа. – Бедная моя головушка! За что? Кому она сделала плохое? Моя бедная девочка!..

Рахима-апа на что-то причитала, плакала. Потом стала успокаивать безутешного в своем горе сына, ссылаясь при этом на бога и судьбу.

– Где отец? – спросил Рахим, как только она умолкла.

– Скоро придет. Ему путевку выделили на комбинате. За ней пошел. Как же случилось такое несчастье? Я сейчас соберусь, милый. Вот только чай тебе приготовлю. О сынок, какое же тебе горе приходится переносить! Мало ли трудностей выпало на твою долю…

Рахима-апа засуетилась, направилась к очагу, расположенному под навесом, стала разводить огонь. Оттуда все еще доносились ее вздохи, причитания. Конечно же ей тоже сейчас тяжело. Мунисхон, как ни суди, была ей не чужой.

Да, мать права, трудностей в жизни он испытал немало. Но эту беду, свалившуюся на него нежданно-негаданно, ни с чем не сравнить. Бедная Мунисхон! Она, верно, кричала, звала на помощь. От этой впервые пришедшей к нему мысли Рахиму стало трудно дышать, он расстегнул ворот рубашки. Глаза обожгли слезы.

– Рахимджан-ака… – напомнил о себе шофер.

– Да, да, конечно, все это бесполезно, – кивнул Рахим Саидов.

Мать принесла чайник и пиалы.

– На тебе лица нет, сынок… Ах, бандиты проклятые, чтоб под ними земля разверзлась! Кому это понадобилась невинная душа моей невестушки?!

Выпили по пиале крепкого зеленого чая. Вскоре, постукивая палкой, пришел Саид-ака. Едва он появился в калитке, Рахима-апа с плачем бросилась ему навстречу:

– Ой, отец! Какое горе-то свалилось на нас! Великая беда обрушилась на нашу голову! Нет у нас больше нашей невестушки!

Старик выронил из рук палку. Лицо его сделалось бледным.

– Что ты плетешь, неумная?

– Нашу Мунисхон убили. Ой, несчастная моя головушка! Лучше бы мне умереть!

Саид-ака сел рядом с сыном и спросил, что произошло.

Слушая рассказ сына, старик сидел молча, низко опустив голову.

Рахиму ни разу не доводилось видеть, чтобы отец плакал. Он всегда мужественно принимал трудности. От природы он неразговорчив. Чтобы победить горе, уходил с головой в работу. Чего-чего, а уж работы у него всегда хватало. Он не умел сидеть сложа руки, от безделья уставал.

С виду отец был суров. Но, несмотря на внешнюю суровость, за всю жизнь он грубого слова сыну не сказал. Если уж очень был недоволен, обращался к нему на «вы». И такое его обращение порой ранило сильнее бранных слов. Рахим Саидов помнит один из таких разговоров с отцом, хотя давно это было.

В их махалле поселился с семьей полковник. У него было двое детей: сын – ровесник Рахима и дочка – на год или два младше. Звали девочку Света. Веселая она была. Песенки любила петь. Рахимджан подружился с ее братом. Но вскоре поймал себя на мысли, что частит к ним не столько из-за него, сколько из-за Светы. Случалось, он задерживался у них допоздна, и тогда родители приходили за ним, чтобы увести домой.

Все бы ничего, да стал Рахимджан хуже учиться. За первую четверть в его табеле появились четыре тройки. И это в то время, когда школа в числе трех лучших учеников намеревалась выдвинуть его кандидатуру на золотую медаль.

Однажды, возвращаясь вечером от Светы, он увидел директора школы, выходящего из их калитки. Рахимджан спрятался за дерево и глядел вслед директору, тревожно раздумывая, что же привело его к ним в дом.

Рахимджан всю ночь проворочался в постели. Утром за завтраком отец сказал:

– Сынок, кажется, вы у нас стали совсем взрослым?

Рахимджан растерянно посмотрел на отца, на мать.

– Оказывается, вы под ручку с барышнями разгуливаете?

Рахим почувствовал, как у него вспыхнули уши. Всего-то один раз, когда шли из кино, он взял Свету за руку.

– Если так, то давайте-ка лучше мы женим вас – и дело с концом. Бросайте, сынок, учебу. Верно я говорю, Рахима?

– Не говорите так, – смеясь, ответила мать. – Рахимджан наш закончит школу на золотую медаль. Поступит в институт. А там и подберет невесту себе.

– Какое будет ваше решение, сынок?

Рахимджан сидел с неразжеванным куском во рту, не мог проглотить. Он мотнул головой.

– Не слышу, сынок, вы что-то сказали?

Рахим с трудом проглотил.

– Будет так, как мама сказала.

– Значит, договорились.

Рахимджан много дней затем старался не попадаться отцу на глаза. Исчезал из дому ранним утром, еще до того, как отец вставал, возвращался, когда он уходил на работу. А вечером, едва отец входил в дом, он прятался в своей комнате. У Светы он перестал бывать. Но очень ему хотелось сбегать к ней хоть на минуту. Эх, учились бы они в одной школе! Тогда бы уж непременно виделись каждый день.

Прошло около трех недель. У ворот Мирабадского базара Рахимджан неожиданно встретил брата Светы. Они поздоровались.

– Ты что перестал бывать у нас? – сказал тот.

Рахим покраснел.

– Много уроков задают, – соврал он, не поднимая головы. – Не успеваю.

– А мы уезжаем…

– Куда?! – испугался Рахим.

– Папу опять переводят на новое место. В Алма-Ату. Заходи попрощаться. Уезжаем утренним.

Рахимджану очень хотелось их проводить, но он так и не решился это сделать.

Спустя месяц пришло письмо. В конверте оказалась большая фотография Светы. Она была снята в школьной форме. На черном переднике комсомольский значок. В толстую косу вплетен бант, похожий на белую розу. Волнистые светлые волосы, зачесанные назад, прикрывают уши. Рахимджан не помнил, чтобы прежде она так причесывалась. Обычно заплетала две косички, которые смешно торчали в разные стороны. А теперь – толстая коса. Света стала еще красивее. Улыбается чему-то грустно и задумчиво. Глаза у нее голубые-голубые, как весеннее небо под Ташкентом.

До последнего времени Рахим Саидов берег ту фотографию. Прятал между страницами книг. И только недавно она пропала. Кто знает, может, Мунисхон порвала и выбросила. Однако спрашивать у нее об этом не стал.

В тот год он закончил школу с серебряной медалью. Получил четверку за сочинение. Родители и все близкие поздравляли. А ему было совсем невесело. Ему казалось, что он потерял в жизни что-то очень дорогое. Дважды садился за ответ, но оба раза рвал листки на мелкие кусочки.

Проходили дни, недели, месяцы. Он все думал о Свете. Мечтал о нечаянной встрече с нею. В конце учебного года поделился тайной со своим другом Хафизом. Друг назвал Рахимджана простофилей и посоветовал немедленно написать Свете. И Рахим написал письмо. Это было искреннее письмо, теперь уже он не скрывал своих чувств.

Как ждал Рахимджан ответа! Но письмо его возвратилось назад со штемпелем: «Адресат выбыл».

Вот так обернулась беседа с отцом, когда он единственный раз в жизни говорил с ним на «вы». Долго потом с болью в сердце вспоминал Рахим историю своей первой любви.

* * *

Настенные часы пробили три раза. «Сейчас прибудут», – подумал Рахим. Но теперь встреча с родителями жены не пугала его, как утром. Горе было сильнее всех иных чувств. Оно его примиряло со всеми. Мунис, Мунис… Не один, а тысячу таких перстней достал бы, лишь бы ты была жива! Выполнял бы все, что ни велела. Мысли бы угадывал. Он вспомнил ее сияющие глаза, ее беззаботный заразительный смех.

«Вы не цените меня, – порой упрекала она полушутя-полусерьезно. – Вот умру, будете жалеть…» Рахим сердился: «Не болтай глупостей!»

Но он тогда и подумать не мог, что шутка Мунис обернется жестокой действительностью.

…Однажды они с Мунисхон поехали на Комсомольское озеро. Был воскресный день. Несмотря на осень, погода стояла жаркая. Рахим Саидов с раннего утра просидел за письменным столом, изучая записи недавно проведенных опытов. Очень устал и с удовольствием теперь гулял.

Они дважды обошли озеро. Потом посидели в кафе, ели мороженое, пили шампанское.

Рахим Саидов расплатился с официанткой, и они направились к выходу из парка. Вдруг Мунисхон, прижавшись к его плечу, попросила:

– Прокатите меня на лодке, Рахимджан-ака! Поглядите вон на тех… Как они счастливы!

У Рахима не было желания кататься на лодке, он ни разу в жизни не держал в руках весел, но все-таки не мог отказать жене:

– Идем!

По озеру плавало с десяток лодок, которые то и дело оказывались на пути Рахима. Хорошо, что встречные вовремя сворачивали. Мунис была очень довольна. Когда на нее попадали брызги с весел, она взвизгивала, как ребенок.

– Вы, оказывается, настоящий гребец! Мы будем каждое воскресенье приходить сюда! – возбужденно говорила она.

Рахим улыбался ей, а сам лишь одного желал – благополучно довести лодку до берега.

О, как бы он хотел, чтобы это повторилось!

…У подъезда раздался громкий плач.

– Доченька моя! Куда же ты ушла от нас, моя единственная!..

Рахим узнал голос тещи. К ее голосу присоединились причитания матери. И опять весь дом огласился воплями женщин.

Старики заспешили на лестничную площадку.

Встреча была не столь уж тягостной, как предполагал Рахим, более всего опасавшийся этой минуты. Первым по лестнице поднимался Убайдулла-ака. Он поздоровался за руку с Саидом-ака, другими стариками, затем обнял зятя.

– Разлучились мы с нашей доченькой… – негромко начал он, но голос его сорвался.

– Я виноват. Не должен был ее одну выпускать из Дому.

– Откуда было вам знать, сынок… Видно, на роду написано… лежит бедняжка моя, уснула.

Убайдулла-ака всхлипнул, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

Теща поднималась медленно, держась за перила. Часто останавливалась, переводила дыхание. И снова шла, горестно причитая:

– Саид-ака… что же это за доля у меня такая, а? За что меня так наказал аллах? Что плохого я ему сделала? Кто теперь будет оплакивать меня после моей смерти?..

Рахим Саидов шагнул ей навстречу:

– Здравствуйте, матушка…

– Вай, сынок, что же это сделала с нами Мунисхон, а?

Она припала к груди зятя и заплакала горько. Рахимаапа взяла ее под руку, усадила на диван.

Рахим Саидов не понял, отчего в глазах у него потемнело и земля ушла из-под ног. Хафиз не успел его поддержать, он оказался на полу.

Придя в себя, он так и не мог понять, что произошло. Почему он лежит в кровати, а вокруг суетятся люди.

– Все в порядке, сынок, – услышал он голос отца. – Призови свое мужество, сынок.

Это было ранним утром. Санобар чистила на веранде брюки мужа. Щетка ударилась обо что-то твердое. Похоже на зажигалку. Но муж держал зажигалку в нагрудном кармане. А сейчас, припомнила Санобар, зажигалка лежит в нише, она только что видела ее там. Что же это может быть? Санобар не имела привычки проверять карманы мужа, но тут любопытство пересилило. Она вытащила из кармана маленькую коробочку. Открыла. В ней оказался перстень с крупным рубином. «Наверно, мне купил, а скрывает», – обрадовалась она. Надела на палец с трудом. Ничего, можно отдать в растяжку. Смотри-ка, какой красивой сделалась ее рука – прямо как у шахини. До сих пор у Санобар не было иного украшения, кроме обручального кольца, которое Сабир-ака надел на ее палец в загсе. Правда, сережки у нее есть. Маленькие, с розовыми камешками. Их подарил отец, когда она была еще совсем девчонкой. А муж не любил всякие украшения и презрительно называл их «погремушками». Жемчуг, золото, рубин. Санобар и не заводит о них речь, муж сразу начинает хмуриться. Мещанство это все, считает он. И вдруг купил. «Что же с ним произошло такое?» – думает Санобар, а сама все поворачивает руку и так и этак, любуясь перстнем. Подставила под солнечный луч, пробивающийся сквозь вьющийся по жердочкам виноградник. Рубин вспыхнул и стал похожим на спелое зернышко граната. Но тут мелькнула другая мысль: если перстень предназначен ей, почему Сабир-ака не отдал его вечером? А вдруг – сердце у нее дрогнуло – этот подарок вовсе не для нее!

Тихо, на цыпочках, вернулась она в спальню. Муж лежал, заложив руки за голову.

– Проснулись, Сабир-ака? Глядите-ка!..

Санобар протянула руку, повернула ладонь тыльной стороной к мужу, и Сабир Алиев мгновение смотрел, словно не соображая спросонок, что ему показывают, и вдруг крикнул:

– Сними сейчас же!

– Почему? – Санобар прикрыла перстень ладонью.

– Сними, тебе говорят!

Санобар поспешно стащила тугой перстень и швырнула мужу:

– Возьмите!

– Знаешь ли ты, чье это кольцо?

– Чье оно может быть, если находится в вашем кармане?.. Наверное, вашей любовницы…

– Убитой женщины!

Санобар испуганно смотрела на мужа.

– Ой, господи! Зачем же вы носите домой такие вещи? – упрекнула Санобар.

– А ты зачем роешься в моих карманах?!

– Извините… Я же никогда себе этого не позволяла.

– Где футляр?

– Вон, в нише.

Сабир Алиев положил перстень в коробочку и спрятал в карман.

– Вчера надо было кое-что проверить. Поэтому и брал его с собой, – примирительным тоном объяснил он.

Санобар, не сказав ни слова, принесла мужу чай.

– Сложную задачу предстоит решить. Пока не знаю, с чего и начинать…

Санобар молчала. Она так расстроилась, что не хотела говорить. Прониклась и жалостью к женщине, которая носила этот красивый перстень. Но была и огорчена тем, что он не оказался подарком, предназначенным ей.

Муж, конечно, догадался, чем она расстроена. Осторожно обнял за плечи, поцеловал в висок.

– И что ты в нем нашла хорошего? Грубое, тяжелое… Я куплю тебе другое. Вот получу зарплату, добавим из тех денег, что лежат на путевки, и купим.

– А курорт как же?

Сабир Алиев вздохнул, отводя взгляд:

– Поедем. Вот только с делами управлюсь.

Однако по тону, каким он это сказал, Санобар поняла, что их поездка не состоится в ближайшее время. Но рано или поздно они все-таки поедут. Как ни заманчиво было иметь дорогой перстень, она, вздохнув, отказалась от него. Отдых был необходим не столько ей, сколько мужу. Он очень устал. Старается, правда, скрыть это. А сам плохо спит по ночам. Поехать надо непременно, чтобы он хоть на месяц позабыл о своей работе.

– Ладно, не нужно мне никакого кольца. А на курорт если не поедем, вам несдобровать. Уйду от вас, вот увидите, – засмеялась она.

– Договорились, моя умница, моя любимая женушка!

Сабир Алиев взял Санобар за плечи и нежно привлек к себе.

Спустя полчаса капитан уже сидел в своем кабинете. За пять дней он не раздобыл новых сведений. А то, чем они располагали, было незначительно.

* * *

Капитан Алиев возлагал большие надежды на перстень с рубином редкой красоты. Перстень был куплен в Самарканде. Однако продавец, как ни старался, не смог припомнить, кто его купил. Во всяком случае, время, когда оно было продано, он назвал точное. У них это регистрируется в специальной тетради. В ней значилось четырнадцатое августа. И еще продавец припомнил, что куплен был этот перстень не женщиной. Таких перстней в магазин поступило всего шесть штук. Пять сейчас находятся в Самарканде. Он даже знает у кого. У его знакомых. Чего греха таить, он сам известил их. Конечно, этого не следовало делать, он понимает, но все перстни проданы по своей цене, любой подтвердит. А шестой перстень долгое время лежал на прилавке под стеклом.

Капитан Сабир Алиев, который сам ездил в Самарканд для выяснения этого вопроса, испытывал чувство, какое испытывает человек, бережно несший громадный арбуз и уронивший, разбивший его на пороге своего дома.

Капитан Алиев знал, что дважды Рахим Саидов – двенадцатого и пятнадцатого августа – был в Алмалыке. Там его опытный участок. Неужели оттуда он ездил в Самарканд? Капитан Алиев рассчитал: в принципе это возможно. Не знают ли об этом сослуживцы? Во всяком случае, придется их расспросить.

Собираясь в Самарканд, капитан Алиев поручил лейтенанту Султанову вызвать Рахима Саидова:

– Вызовите на утро. И дворничиху с Чорсу тоже.

Капитану Алиеву, честно говоря, очень не хотелось, чтобы преступником оказался Рахим Саидов, хотя он его еще не видел. Этот человек вызывал в нем симпатию. Интуитивно он чувствовал, что Рахим Саидов чистосердечен, мягок. И, судя по характеристике, данной сослуживцами, весьма и весьма порядочен. Однако чего в жизни не случается!

В кабинет вошел лейтенант Султанов:

– Рахим Саидов ожидает в приемной.

– А дворничиха?

– Тоже там. Сидят рядом.

– Пригласите ее ко мне.

Женщина вошла.

– Пожалуйста, садитесь. Извините, что опять побеспокоили.

– Что вы. Раз уж понадобилась, чего там… – Женщина опустилась в кресло.

– Что нового могли бы нам сказать?

– Ничего, милый.

– А к человеку, который сидит в коридоре, пригляделись?

– Нет, не он. Этого не видала в нашей стороне.

Уверены?

– Вай, братец, с того самого дня я только и знаю, что гляжу по сторонам, осматриваю всех. Не он, бог свидетель. Зачем же на человека напраслину возводить… А его тоже вы вызвали? – понизив голос до шепота, поинтересовалась дворничиха. – Кто он?

– Муж убитой.

– Вай-вай-вай, какой славный человек-то! Бедняжка! Он, видать, изболелся душой.

– Да, для него это большое потрясение, – сказал капитан и встал, давая понять, что разговор закончен. – Спасибо, до свидания.

– А зачем приглашали-то? – спросила дворничиха, дивясь тому, что так мало с ней разговаривали.

– Думал, скажете что-нибудь новенькое…

– Говорила же: если что замечу, сама прибегу. Коль попадется мне на глаза тот, узнаю. На людей память у меня прочная.

Женщина ушла.

Алиев нажал кнопку, вошла секретарша.

– Пригласите Саидова.

– В кабинет зашел человек, с которым капитан был знаком по фотографии. Но теперь он вряд ли узнал бы его, встретясь с ним на улице. Лицо вытянулось, глаза ввалились.

– Здравствуйте, товарищ Саидов.

Капитан пошел ему навстречу, усадил в кресло.

– Понимаю, как тяжело вам, такое горе… Я искренне вам сочувствую.

– Спасибо, – еле слышно отозвался Рахим.

– Вы, конечно, знаете, почему мы вас вызвали, – сказал капитан. – Убийца до сих пор не найден…

Он внимательно смотрел на Рахима. От его взгляда не могла скрыться ни малейшая перемена в его лице.

– Да. Конечно, – произнес Рахим Саидов. – Понимаю.

– Нас интересует очень многое, – продолжал капитан. – Мы рассчитываем на вашу помощь… Вы не знаете, с какой целью ваша жена поехала на Чорсу?

Рахим Саидов отрицательно покачал головой:

– Не могу понять.

– Может, кто-нибудь из ваших знакомых или родственников живет там?

– Нет. У меня лично там нет никого.

– А у жены?

– И у нее тоже. И вообще у нее никого в Ташкенте нет. Она родом из Коканда.

– Нам это известно. Но, может, какие-то знакомые? Вы знаете всех ее знакомых?

Рахим Саидов задумался. Знал ли он всех знакомых жены? У нее было множество подруг. Прежде, когда они только еще встречались, она приходила на свидание всякий раз с новой. Рахиму Саидову хотелось остаться наедине с Мунисхон, но он вынужден был мириться с условиями, навязанными девушкой, и внешне никогда не проявлял недовольства.

После института почти все ее подруги разъехались. Фарида осталась в Ташкенте. Она вышла замуж. Еще Зубайда, работает переводчицей. И еще коллеги. Ее коллеги и его. Это их общие знакомые. А имела ли она знакомых, которых он не знал? Видимо, да…

– Скорее всего, я знаю не всех ее знакомых…

– А вы не помните, что она намеревалась делать в тот день?

– В тот день… мы утром поссорились. Из-за пустяка. Потом я ушел на работу, а она осталась…

– Если можно, поточнее. Из-за какого пустяка?

– Какое это теперь имеет значение?

– Для нас все имеет значение. Так что, прошу вас, поточнее. С чего началась ссора?

– Как вам сказать…

Рахим Саидов умолк, стараясь собраться с мыслями. Он никому, даже близким, не рассказывал о подробностях их ссор. И не жаловал людей, которые, как говорится, выносят сор из избы. Он всегда испытывал неловкость, если на службе догадывались по его настроению о том, что в семье у него нелады. Даже Хафизу он долгое время не говорил о ссорах с Мунис.